— Посреди ночи! — воскликнул инспектор раздражённо. — Они телеграфируют мне, чтобы рассказать то, о чём я сообщил им много часов назад! Что за система!

Он безнадёжно покачал головой.

Снаружи, под моросящим дождём, по улице шёл мужчина, засунув руки в карманы, подняв воротник куртки, склонив голову к груди. Он шёл вперёд, не обращая внимания на лужи, и замедлил шаг, когда подошёл к участку. Полицейский, которого он ожидал встретить у двери, отсутствовал.

Человек встал у подножия крыльца, стиснул зубы и медленно поднялся.

Он снова остановился в коридоре, который вёл в следственный кабинет…

— Странно получается с этим Томасом, — донёсся голос инспектора. — Я думал, он настроен встать на путь истинный.

— Это всё из-за его жены, сэр, — сказал констебль, и воцарилось долгое молчание, нарушаемое громким тиканьем часов.

— Почему же его жена выдала его? — спросил инспектор.

— А разве это она, сэр?

В голосе констебля прозвучало удивление, но человек в коридоре этого уже не слышал. Он прислонился к окрашенной стене, его рука была на шее, его худое небритое лицо побледнело, губы задрожали.

— Да, именно она выдала его, — сказал инспектор. Он говорил с рассудительностью человека, который наслаждается сообщением эксклюзивных новостей. – Вы знаете её?

— Немного, сэр, — прозвучал голос полицейского.

— Красивая женщина. Должно быть, нашла кого-то получше, чем Томас.

— Я думаю, что да, — сухо сказал констебль, и они оба рассмеялись.

— В этом причина, не так ли? Хочет избавиться от него, посадив в тюрьму — ну, я слышал о таких случаях...

Мужчина из коридора тихо выскользнул наружу. Его конечности дрожали, он чуть не упал на последней ступеньке и ухватился за ограду, окаймлявшую участок, чтобы удержаться в вертикальном положении.

Лил дождь, но он этого не замечал: он был потрясён, парализован только что услышанным. Он взломал склад, потому что она посмеялась над его попытками исправления. Он пытался пойти правильным путём, но она заставила его пойти по кривой дорожке... а затем, когда работа была сделана со всей его смекалкой, чтобы не оставить следов, она сразу же пошла в полицию и выдала его. Но это было бы ещё ничего. Женщины и раньше делали такое из ревности, в припадке безумного гнева на какое-то реальное или воображаемое недоразумение, но она сделала это намеренно, злобно, потому что любила какого-то мужчину больше, чем любила его.

Теперь он успокоился, увидев вещи очень ясно, и ускорил свой шаг, пока не пошёл быстро и легко, держа голову прямо, как в те дни, когда он начинал работать в брокерской конторе, а она зарабатывала чтением книг для престарелых дам в Бэлхэме.

Дождь стекал по его лицу, манжеты тонкой куртки прилипли к запястьям, брюки промокли от бедра до щиколотки. Он знал небольшой магазинчик на Коммершл-роуд, где продавали сыр, масло и дрова. Он вспомнил, что, когда покупал там за пенни кусок хлеба с сыром, женщина за прилавком разрезала сыр тяжёлым ножом, острым, только что заточенным... подумав об этом, он повернул в направлении магазина. Такие ножи обычно хранятся в ящике рядом с кассой вместе с пилой для бекона, тестером для молока и маленьким резиновым штампом, который в соответствии с законом используется для клеймения маргарина. Он знал, что окна в магазине будут закрыты ставнями, дверь заперта, и у него не было инструмента, чтобы взломать вход. Его «инструменты» были в руках полиции – раньше он задавался вопросом, как же их обнаружили ищейки, — теперь он знал.

Он чуть не заплакал с досады.

Тем не менее способ нужно было найти. Нож необходимо было достать. Он был ещё слаб после последнего срока каторжных работ, он не мог убить её руками, она была такая сильная и красивая. Ох, какая красивая!

Путаясь в мыслях, он пришёл к магазину. Маленький переулок освещал один уличный фонарь. Не было ни звука, кроме мрачной капели дождя, никого не было видно... Над закрытой дверью был световой люк, это был единственный возможный вход, он сразу это понял. Иногда их забывают закрыть на защёлку. Он встал на цыпочки и осторожно потрогал нижнюю часть створки. Его пальцы наткнулись на что-то, лежащее на уступе, и сердце подпрыгнуло. Это был ключ... Он достаточно знал о беспечном характере этих лавочников, чтобы не удивляться лёгкости, с которой можно было войти в магазин. Он вставил ключ в замок, повернул его и вошёл, осторожно закрыв за собой дверь.

В магазине было жарко, душный воздух наполнен резкими запахами продуктов — сыра и ветчины — и смолистым запахом дров. В его кармане были спички, но они промокли. Он обошёл полки и наткнулся на коробок. Зажёг спичку, заслоняя пламя рукой. Магазин был подметён и прибран на ночь. Гири были аккуратно расставлены по обе стороны от весов, поверх масла на сланцевой плите лежал кусок муслина. На прилавке виднелась записка. В ней были инструкции, написанные карандашом крупным неровным почерком «для Фреда». Тот должен был зажечь огонь, поставить чайник, налить молоко и подать «миссис Смит».

Фред был приходившим рано утром мальчиком, которому положили ключ. Радуясь такому замечательному стечению обстоятельств, зажигая спичку за спичкой, он искал тяжёлый нож с заострённым концом и только что отточенным лезвием. Он даже почувствовал некоторый восторг от той лёгкости, с которой он получил доступ в магазин, и ему безумно захотелось присвистнуть от ликования. Он нашёл нож. Тот был под прилавком с сильно изрезанной разделочной доской, обитой сталью. Он осторожно завернул нож в газету и вспомнил, что голоден. Отломил кусок сыра. Хлеба не было, но под рукой оказалась открытая банка детского печенья. С едой в руке и с ножом в кармане он продолжил свои поиски. За магазином была небольшая гостиная. Дверь была не заперта, и он вошёл.

Он поджигал спичку за спичкой, секунду поколебался, затем зажёг газовый светильник. Это была крохотная комната, обставленная дёшево, но аккуратно. На каминной полке стояли фарфоровые фигурки, на стене висело несколько дешёвых литографий и громко тикали часы. В полицейском участке тоже тикали часы... Он скривился, как будто от боли, нащупал рукой нож и улыбнулся.

Он сидел за маленьким столиком в центре комнаты и машинально ел, пристально глядя в стену перед собой.

Он делал для нее всё. Его первое преступление — несколько соверенов, извлечённых из денежного ящика — она вдохновила его на это. Её маленькие капризы, её небольшие экстравагантности, её тщеславие — все это было в основе каждого шага, который он делал... Тупо глядя в стену широко открытыми глазами, он анализировал свой путь.

На стене висел текст, на который он смотрел всё это время. Плохо пропечатанный текст, чёрный с золотом, разбавленный зелёным и ярко-красным, к сожалению, почти нечитаемый, с указанием в нижнем левом углу, что это было «Напечатано в Саксонии».

Ему нужно было тщательно подумать, но мысли непоследовательно уносились в сторону; незаметно для себя он сосредоточил свой взгляд на тексте в подсознательной попытке собрать свои мысли. Одна половина его мозга погружалась в картины памяти, другая половина без энтузиазма схватилась за слова на стене. Он смог прочесть только те, что были напечатаны заглавными буквами.

«Смотри... Агнец... Божий... Взявший... Грехи... Мира…». Три года каторжных работ за кражу со взломом, два срока по шесть месяцев за взлом и проникновение... За всем этим стояла она... Много лет назад он был прихожанином церкви, пел в хоре, и религия имела определённое значение для него. Странно, как такие вещи испаряются из жизни взрослого мужчины, как увядает сладостный цветок веры... Он женился на ней в управе Мэрилебона, и они поехали в Брайтон на медовый месяц. Она достаточно хорошо знала, что он не может позволить себе жить так, как они жили, но ему никогда не приходило в голову, что она догадывалась о том, что он ворует на своей работе, и когда она хладнокровно и с некоторым одобрением раскрыла свои знания, он был шокирован и ошеломлён.

«Смотри... Агнец...».

Смогла бы религия помочь ему устоять, если бы он оставался ближе к её учениям? — думал он, медленно жуя печенье с сыром, не отрывая глаз от аляпистого текста.

Он нашёл немного молока и выпил его, затем встал. Там, где он сидел, остались две лужицы воды, одна на полу, другая на столе, где покоились его руки. Он погасил свет, тихонько прошёл по магазину, прислушался и осторожно открыл дверь. Никого не было видно, и он вышел, закрыв и заперев за собой дверь. Он положил ключ на место, где он его нашёл, и быстро пошёл прочь. Тяжёлый нож, только что отточенный с острым концом, при каждом шаге тыкался в его бедро. У него появилось тревожное чувство, и он попытался понять его причину. Решил, что это тот текст из крохотной комнаты, и улыбнулся, а потом улыбка внезапно застыла на его губах. Он был не один. Человек вышел из темноты, быстро, бесшумно, и зашагал рядом с ним.

Томас остановился как вкопанный, и его рука скользнула в карман, где лежал нож.

— Чего ты хочешь? — резко спросил он.

Человек ничего не ответил. Его лицо было в тени. В какой одежде он был, как он выглядел, Томас не мог сказать, только то, что тот был высоким, изящно сложенным, легко двигался.

Повисла тишина...

— Пойдем, — сказал ночной человек, и грабитель беспрекословно последовал за ним.

Они шли молча, и Томас заметил, что незнакомец двинулся в том направлении, куда он сам хотел.

— Я сдамся… потом, — сказал он лихорадочно быстро. — Я положу ей конец — и всё прекратится!

Ему не показалось столь уж удивительным, что с самых глубин души он раскрывает сокровенные мысли своего сердца: он как должное принял убеждение, что незнакомец знает всё.

— Она вела меня ступенька за ступенькой всё вниз и вниз! — рыдал Томас, когда они шли бок о бок по узким улочкам, упирающимся в реку. — Сначала меня это беспокоило, но она задушила мою совесть — она смеялась над моими страхами. Я говорю вам, что она дьявол.

— Другие мужчины тоже говорили, мол, женщина искушала нас, — мягко сказал незнакомец. — Тем не менее, человек имеет собственные мысли и волю.

Томас упрямо покачал головой.

— У меня не было воли рядом с нею, — сказал он. — Когда я убью её, я снова стану человеком. — Он похлопал по карману, нож все ещё был там. — Если бы у нас были дети, это бы что-то изменило, но она ненавидела детей.

— Если бы ты был свободен от неё, ты мог бы стать человеком, — сказал незнакомец. Его голос был низким, ласковым и грустным.

— Да, да! — Томас охотно повернулся к человеку. — Вот что я имею в виду: она на моём пути. Если я убью её, я могу начать всё сначала, не так ли? Я мог бы вернуться, посмотреть в лицо всему миру и сказать, что накануне убил плохую часть себя, дайте мне ещё один шанс – и увидите!

Он сунул руку в карман и достал нож. Дождь лил, стучал по газете, обернувшей металл, и его рука дрожала от будоражащего желания обнажить тяжёлый клинок с серебристым краем и острием, похожим на острие иглы.

— Я не смог бы убить её руками, — сказал он, быстро дыша, — поэтому я добыл этот нож. Я чувствую, что должен это сделать, хотя ненавижу убийство. Я однажды убил кролика, когда был ребёнком, и это преследовало меня несколько дней.

— Если бы ты был свободен от неё, ты мог бы стать человеком, — повторил незнакомец.

— Да, да, — вор кивнул. — Это то, что я и говорю — я мог бы вернуться, назад к прежней жизни, — его голос сорвался.

Они поворачивали угол за углом, быстро пересекая большие улицы, ныряя в переулки, где рядами стояли тележки торговцев, прикованные цепью колесо к колесу, передвигались по убогим проулкам и пустырям.

Однажды сквозь небольшой просвет они увидели реку и три пришвартованных бок о бок баржи, которые медленно поднимались и опускались вместе с волной. На середине реки стоял корабль, и три его огонька слабо мерцали.

— Я войду в дом сзади, — сказал Томас. — В доме больше никого нет, кроме старухи — или не должно быть. Моя жена спит в гостиной...

— Если бы ты был свободен от неё, ты мог бы стать человеком, — сказал незнакомец.

— Да, да, да! — преступник был нетерпелив. — Я знаю это — тогда я свободен... — Он радостно засмеялся.

— Она утащила тебя на глубину, — мягко сказал ночной человек. — Она усердно препятствовала каждому шагу, который ты пытался делать во благо…

— Всё правильно, всё так, — сказал Томас.

— И все же ты никогда не смог бы уйти от неё. Ты был преданным, верным и добрым.

— И Бог знает, что это правда, — сказал мужчина и заплакал. — В болезни и здравии, в богатстве и бедности, — сказал он, и ему показалось, что незнакомец произносит эти слова вместе с ним.

Наконец они вышли на улицу, которая была более тёмной, более убогой, чем любая из её соседок.

Мужчины остановились у узкого прохода, ведущего на задворки.

— Я сейчас войду в дом, — просто сказал Томас. — Вы ждите меня здесь, и когда я вернусь, мы начнём нашу новую жизнь. Я убью её быстро.

Ночной человек ничего не ответил, и Томас нырнул в проход, повернул под прямым углом на узкую дорожку между деревянными заборами и так подошёл к шатким задним воротам.

Он открыл их и вошёл, попав в грязный маленький дворик, заваленный отбросами бедного домишки. Здесь же был обвалившийся птичник, и, когда он украдкой подошёл к дому, громко вскрикнул петух.

Как он и думал, задняя комната была пуста. Он толкнул окно. Оно немного поскрипывало, и он ждал, пока петух снова пропоёт и замаскирует звук. Затем он вскочил на подоконник и проник в комнату.

Острие ножа прорезало тонкую одежду на нём, и он почувствовал кольнувшую боль в ноге. Он вынул нож из кармана и ощупал лезвие — затем он осознал, что в комнате кто-то есть.

Он крепко сжал нож, вглядываяь в темноту.

— Кто здесь? – прошептал он.

— Это я, — сказал знакомый ему голос, голос ночного человека.

— Как… как вы тут оказались? — он был поражён и сбит с толку.

— Я пошёл с тобой, — сказал голос. — Давай освободимся от этой женщины — она погубила тебя, она — сорняк, оплётший твою душу.

— Да-да, — прошептал Томас и, протянув руку, нашёл руку незнакомца.

Так вместе они вошли в комнату женщины.

На полке горел дешёвый ночник. Она лежала, свесив одну голую руку с постели, её грудь мерно поднималась и опускалась. (Недавно он видел что-то ещё, что однообразно поднималось и опускалось; что это было? Да, баржи на реке!)

Она была вызывающе красива и во сне улыбалась. Какое-то движение мужчины обеспокоило её, потому что она шевельнулась и пробормотала имя – и это было не имя того, кто стоял над ней с ножом в трясущейся руке.

— Ты любишь её?

Голос незнакомца был очень мягким.

Муж покачал головой.

— Когда-то… я так думал… теперь… — Он снова покачал головой.

— Ты ненавидишь её?

Вор серьёзно смотрел на спящую женщину.

— Я не ненавижу её, — просто сказал он. — Я служил ей, потому что это был мой долг...

— Пойдём, — сказал незнакомец, и они вместе вышли из комнаты.

Томас отпер дверь, и они снова оказались в унылой ночи.

— Я не люблю её, я не ненавижу её, — наполовину сам себе сказал он. — Я пришёл к ней, потому что я всегда исполнял свой долг перед нею — работал и воровал, а она предала меня. Поэтому я решил убить её.

Нож все ещё был в его руке.

В молчании они шли обратно тем же путём, которым пришли, пока не достигли небольшого проулка, ведущего к реке.

Они свернули туда.

В конце проулка был пролёт каменной лестницы, и они услышали лязгающий плеск воды, омывающей её.

Томас размахнулся и запустил нож в реку, и чей-то голос окликнул его со стороны ступенек.

— Это ты, Коул?

Его сердце почти перестало биться. Голос был жёстким и твёрдым. Томас моргнул, как будто проснулся ото сна.

— Это ты, Коул? Кто там?

Томас увидел лодку у подножия лестницы. В ней было четверо мужчин, и один держался за лодочный крюк, вставленный в железное кольцо, торчащее из камня лестницы.

— Я, — ответил вор.

— Это не Коул, — с отвращением сказал другой голос. — Коул не придёт — он напился.

В лодке послышался тихий разговор, затем раздался властный голос.

— Ищешь работу, дружок?

Томас спустился на две ступеньки и наклонился вперёд.

— Да, я ищу работу, — сказал он.

Ворчливый голос сказал что-то насчёт того, что они упустят прилив.

— Ты умеешь готовить еду?

— Да, я умею готовить.

Он работал на кухне в тюрьме.

— Запрыгивай. Зачислим тебя завтра. Мы идём в Вальпараисо и обратно. Как тебе это? Подходит?

Томас молчал.

— Я не хочу возвращаться обратно, — сказал он.

— Мы найдем другого человека получше для обратного пути – запрыгивай!

Он неуклюже сел в лодку, и офицер на корме отдал приказ.

Лодка отошла, и тогда вор вспомнил о ночном человеке.

Он смог увидеть его яснее, чем когда-либо прежде. Тот был сияющей фигурой, стоявшей на краю тёмной воды, с простёртыми на прощание руками.

Томас увидел лицо, красивое и приветливое. Он увидел слабый свет, который, казалось, окружал незнакомца.

— Смотри... — пробормотал Томас в лодке. — Такой же странный, как тот текст... До свидания, прощайте, сэр…

— С кем ты говоришь, приятель? — спросил моряк, который грёб.

— Тот… человек, который был со мной, — сказал Томас.

— С тобой не было никого, — презрительно сказал матрос. — Ты был один.