По сюжету третий глаз протирают электромагнитным резонатором – почему-то со вполне акустическими камертонами. Профессор, исчерпав свою потенцию в садомазохистских опытах, решает разгрузить усталый мозг от гнета крыши и поглядеть третьим глазом – не завалялось ли какого кайфа по ту сторону? знамо, что вовне живут одни медузы с челюстями на брюшке и летучие рыбы без крыльев и без глаз – одна из них немедля цапает профессорского ассистента за скулу, а другая откусывает голову научному руководителю проекта. Поначалу труп без головы привлекает внимание полиции, но расшалившиеся рыбы тайком выедают мозг у прокурора – и тот запросто выпускает из дурдома подозреваемого в убийстве ассистента, чтобы тот с дамой-психиатром и негром-полисменом повторил фокус и доказал, что голову у шефа откусили монстры. Жаль, что доклад об этом следственном эксперименте не читают из-за титров в конце фильма.

Походя ассистенту делают "сканирование мозга" (компьютерную томографию, вообще-то) и констатируют, что "его шишковидная железа резко увеличена" (!). Другой бы в судорогах бился, марая белье, а наш живчик, глядите, уже запускает профессорскую машинерию! Пообщавшись немного с зубатыми медузами и покойным профессором (мокрым, голым и произвольно меняющим внешность в широких пределах), герои не находят ничего лучше, как заночевать в зловещем доме. Лично я сбежал бы только потому, что трижды вылетевшие стекла чердачного окна оказываются целехоньки к каждому последующему взрыву без всякого участия стекольщиков, но шишковидные железы действующих лиц уже так основательно потеснили рассудок, что им на все начхать. Мало того – психиатрине средь ночи втемяшилось, будто одного раза мало; вновь вылезает сильно деформированный профессор, а в подвале объявляется впечатляющая живая кишка (похоже, шишковидная железа режиссера) обхватом с трубопровод Уренгой-Ужгород. Профессор, весь в соплях как Чужой, уговаривает присутствующих перебираться к нему в дивный новый мир, и, хотя агитатора кое-как отрубают от сети, соблазн пускает корни – у ассистента изо лба вырастает все та же железа, а врача обуревает тяжкий эротизм; заодно сбывается и зрительский прогноз о полисмене – режиссер отдает его плотоядным мухам.

Из чреватого монстрами дома действие плавно переносится на родину, в психушку, где железа торжествует уже вовсю. Именно она – а кто же еще? – подсказывает главврачихе идею немедленно вправить сексуально-воспаленные мозги коллеги-конкурентки высоковольтным разрядом; она же отводит глаза вооруженной охране, когда влекомый торчащей из переносицы железой ассистент топает в местный морг подзакусить. Впечатляет слаженность действий жертв профессора – пока ассистент высасывает у персонала соображательные органы, превращая атмосферу непоняток в триумф некомпетентности и недееспособности, его подруга под шумок линяет из дома скорби, походя затарившись адской машиной (вероятно, бомбы с часовым механизмом там выдают буйным при выписке). Резонатор к тому времени научился включаться сам собой, и к приезду наших лохатых тормозов в доме уже бушуют нездешние силы и ходуном ходит асимметричный слизистый профессор. Оказавшись в излучаемой извне ауре нетрадиционного секса, сладкая парочка немедля начинает готовиться к сеансу, но, как на грех, леди откусывает джентльмену железу (вы не о том подумали) и он сливается с бывшим шефом в одну кашу, которая сама с собой месится за справедливость. Бомба тик-так, тик-так; милосердные летучие зубатки освобождают даму от пут, дама выносит телом окно (оно опять целехонько!) и тут ба-бах! Дом горит, соседи смотрят, чудом уцелевшая дамочка откровенно слетает с катушек и хохочет. По мне, поздновато она заржала – мы начали угорать едва не с начала сеанса.

Если без злопыхательств, то меня всегда изумляла реакция российского зрителя на видеоужасы. Зомби, пауки и прочая небыль нас не шокируют, а забавляют. Видимо, нашим киношникам стоило бы напрячь железу и тряхануть Запад серией подлинных жахов и фантасмагорий – "За тобой приедут в полночь", "Молчи, если хочешь жить", "Мама, меня угоняют в Афган" (часть 2 – "..в Чечню") и т.д.

И я предвижу реакцию их зрителя, чья железа опухла от лицезрения загробных тварей – "Ну, это русские загнули через край! ну, я понимаю – маньяк, ну панки восстали, но чтоб вот так!.."

Осмелюсь напомнить, что кошмары Лавкрафта создавались в близкой к хаосу обстановке Великой Депрессии, когда видеть глазами было небезопасно – и автор, чтобы не впасть в грех конкретной идеологии и не сжечь свой ум безысходной тоской, зажмурился и открыл третий глаз. Ему – как рентгенологу кости скелета – открылась чувственная квинтэссенция грубых повседневных страхов: ископаемый довременной ужас, необоримое вырождение, озверение и врожденная монструозность человека, слепая и злобная исступленность науки, готовой распахнуть любой ящик Пандоры... и читатель понял писателя! и как же было не понять, если они попали в эмоциональный резонанс – руководимая инстинктами и фобиями мелкая сошка, многострадальная инфузория социума, и чутко-пугливый сочинитель, из самосохранения погрузившийся со штормовой поверхности житейского моря в пучину незримых, но осязаемых движений души. Писатель, съёжившийся с головой под одеялом на пару с обывателем, грузил последнего своими страхами – и находил полное взаимопонимание дрожмя дрожащего визави.

С тех пор многое изменилось, но внимательная масс-культура взяла заметно утратившие почву под ногам приемы Лавкрафта на вооружение; шишковидная железа, бывшая средством передать читателю настроение автора, стала целью – и ее напряженно массируют, чтобы зрителям стало страшно, как в грозных 30-ых. Я полагаю, что стремление это нарочитое и натужное, т.к. ТЕХ страхов уже нет по жизни, и жанр вырождается в своего рода китайскую классическую оперу, где важна не эмоциональная достоверность, а красивость исполнения. Не будь рекламной накачки – потребление ужастиков давно бы снизилось до реально невысокого уровня фанства, да и психиатры прямо говорят, что жанр стал сродни психотронной диверсии, где злоумышленники – кучка коммерческих мракописцев, а жертвы – мы все.

И в заключение: лично я очень благодарен Лавкрафту (но не его эпигонствующим экранизаторам!) за эталонные образцы жанра "перенесенного страха", где ужас перед реальностью одевает маску ирреального ужаса.

А кстати – как вы думаете, почему чем дальше, тем больше у нас комильфо живописать ужасы тоталитаризма – голод, духовный гнет, "безумное молчание", бараки и колючую проволоку?..

Третий глаз – зоркий, а главное – открыв, его нельзя зажмурить.

Именно к такому выводу я пришёл, изучив ментальный мир авторов, а также те скудные данные из физиологии и биологии, которые они сообщают о себе.

Посудите сами – у них нет ни отца, ни матери, ни малейшего упоминания о семье и близких; иначе и быть не может, ведь размножаются молодые поэты почкованием, как и полагается полипам.

Они гермафродиты, они предпочитают англоязыкие псевдонимы, по которым невозможно определить пол говорящего. Но даже если вы определили род псевдонима, не спешите с выводами относительно половой принадлежности автора: во-первых, в большом ходу псевдонимы среднего рода! а во-вторых – кто вам сказал, что род псевдонима должен совпадать с биологическим полом? как раз наоборот – никоим образом не должен! Только единичные авторы причисляют себя более к женскому или более к мужскому полу. Поскольку поэты сами не могут определить свой пол, стихи их носят абсолютно бесполый характер. Кто к кому обращается – понять совершенно невозможно. Вроде бы только что речь шла о парне, так нет – вдруг появляется девушка... Парни-полипы пассивны и пишут женские стихи, а девушки сочиняют агрессивные воззвания, но для полипов в этом нет ничего удивительного.

Они не заняты ни учёбой, ни работой, вообще ничем – да и какие могут быть занятия у беспозвоночных и кишечнополостных существ?

В их стихах нет ни дня, ни солнца – ведь днём полипы спят, а бодрствуют ночью.

Живут полипы в узком, тесном, ограниченном пространстве бетонных капсул своего наружного скелета. Обстановка очень бедна: кровать, трюмо с оплывшей свечой – полипы боятся яркого света. Они никуда не выходят; лишь иногда, в сумерках, осмеливаются они выглянуть в форточку или высунуться из подъезда – дальше у них смелости не хватает, и вообще разумные полипы страдают жуткой агорафобией – боязнью открытого пространства, так что за дверь их никакими коврижками не выманишь – и становится понятным, почему в их стихах не встретишь точного и красочного описания природы. Нет ни рассветов, ни закатов, ни пробуждения деревьев, ни цветения лугов; ничего этого полипы не знают и знать не могут – ведь, выглядывая из форточки, всего этого узнать невозможно.

Полипы живут в толще воды, где температура стабилизирована, а волнение не ощущается – так что бурь и гроз они тоже не ведают, а о смене сезона догадываются только по косвенным признакам. Органы чувств у разумных полипов представлены осязанием и зрением. Глазки у них развиты слабо, но день от ночи отличают, а также видят близлежащие предметы. Особенностью их зрения является фрагментарность и элементарность – это ещё обусловлено уровнем развития мозга – так что замечают они лишь вещи движущиеся или летящие, подобно земноводным – качающиеся деревья, дождь и падающие звёзды, летящие снежинки и листья, поезда. Луну и солнце они, как ни странно, не видят и гимнов этим могучим светилам не поют. Это объясняется тем, что полипы не выносят света, да и траектории движения луны и солнца постоянны, и проходят вне досягаемости окон, через которые полипы созерцают мир.

Дышат полипы кислородом, растворённым в воздухе, а питаются, выставив щупальца в форточку и захватывая ими то, что падает сверху – капли дождя, кленовые листья; по крайней мере, ничего более съедобного я в их стихах не встречал. Попадаются иногда и совершенно неудобоваримые звери – лунные кошки, солнечные зайчики, а ещё пачки писем – всё это полипы складывают под подушку, ибо, как раки, они обладают страстью коллекционировать ненужные вещи.

Нервная система у разумных полипов развита достаточно сильно по сравнению с голотуриями, но тем не менее на любое раздражение полипы реагируют весьма примитивно – съёживанием. Поэтому сильные потрясения, волнения, чувства полипам недоступны. Они постоянно ноют, страдают от сущих пустяков и упиваются своими выдуманными бедами. Любовь у них всегда несчастная; это чувство ещё над горизонтом не всходило, а полипы уже льют слезы горя и страдания; любви страстной, горячей, всеобъемлющей у них в принципе быть не может, потому что (не будем забывать) полипы – гермафродиты, размножаются почкованием, избегают чрезмерных волнений и касаний, а по-настоящему любят только себя.

Поскольку полипы являются разумными, иногда они принимаются философствовать, исходя в своих умозаключениях только из собственных страхов, порождённых одиночеством и чрезмерной чувствительностью в сочетании с близорукостью.

Основных тем для мудрствования три:

1) как плохо, тяжело, невыносимо жить на свете

2) является ли он (полип) собой, или он сам себе только кажется, а на самом деле он – сон, бред, мираж, призрак и галлюцинация

3) переживания по поводу того, что он (полип) смертен, что он ничтожен, и растает, как пыль и дым, в вечности

Сложив все три темы вместе, мы получим полную бессмыслицу, но как раз отсутствие логики молодых поэтов никогда не смущает, они горды своей чушью. Всё дело в том, что появление логики – это следующий этап эволюции; полипы до него ещё не доросли. Иногда полипы доходят до отчаяния в своих бессвязных построениях, и задумываются над тем, как бы положить всему предел, но покончить жизнь самоубийством, обкусав себе все щупальца (как это делают осьминоги), полипы не решаются, а просто долго и неплодотворно говорят на эту тему.

Всё это происходит от страшного одиночества, которым страдают все полипы. Не решаясь выйти за дверь, заперев самих себя в бетонной ячейке спальни, думая только о себе и своих прошлых и грядущих бедах, глядя в окно, устраняясь от всех волнений, молодые поэты жутко несчастны, как и все эгоисты.

Именно поэтому они собираются в большие колонии, где каждый сидит в своей клетке, но все вместе они представляют явление, слой. Они защищаются, выкидывая стрекательные щупальца, и, реагируя одновременно, легко справляются даже с сильным противником. Они проявляют агрессию по отношению друг к другу путем вытеснения и, постоянно выделяя производные гормонов и мозговые токсины, способствуют тому, чтобы колония процветала, а чужие туда не совались. В общем, создают уникальный, неповторимый поэтический мир – атолл. Лежит он себе в выдуманном море, на мелкотемье, в форме бублика с дыркой посредине, символизируя собой полный ноль.

* * *

Одно время, изнывая от засилья невероятного количества бездарей и тупарей с их виршами, лишёнными логики и чувств, я призывал на их головы Аполлона-шкуродёра, а теперь, умудрённый жизненным опытом, говорю – Не троньте разумных полипов! Они, прессуя свои скелеты, являются тем базисом, на который будет нанесена плодородная почва. Ведь, как ни крути, ни поэта всех времён и народов Пушкина, ни махину Толстого простой народ не читает. Простой народ читает Бешеного, Душителя и Потрошителя, а великих классиков читают именно они – разумные полипы, дабы развеять скуку и удивить приятелей. Атолл является субстратом для всей прибрежной жизни и питательной средой, на которой взрастают удивительные, яркие, крупные личности. Не будь атолла, они не смогли бы появиться и жить, а так они медленно фланируют среди полипов, поражая своей красотой и оригинальностью.

Раз полипы появились и живут в таком количестве – значит, они нужны. В природе нет ничего лишнего. Кто знает – не случится ли при уничтожении полипов экологического бедствия, когда вместо тихих эгоистов опустевшую нишу заполнят какие-нибудь жуткие агрессивные паразиты, от которых вообще не будет никакого спасения – что не раз и случалось.

Так что, если вы хотите увидеть слабую фосфоресценцию разумных полипов и услышать их невнятное бормотание – смело можете прощаться с белым светом и здравым смыслом, и нырять в ближайшую литературную тусовку.

Атолл ждёт вас!