|
похоже самый большой вырезанный текст, несколько страниц до двух строчек
Сейчас:
Поговаривали, что такой строй несправедлив. Но – что же поделаешь, так бог устроил. И вдруг все разлетелось вдребезги, и – развороченная муравьиная куча на месте империи… И пошел обыватель, ошалело шатаясь, с белыми от ужаса глазами…
Поезд долго стоял в тишине на полустанке.
1928:
Поговаривали, что такой строй несправедлив. Но — что ж поделаешь,.— так бог устроил... И вдруг все разлетелось вдребезги, и — развороченная муравьиная куча на месте империи... Схватились хорошо воспитанные люди за головы, пошли, шатаясь, розно, вразброд, с белыми от ужаса глазами... Ах, городового бы с усищами в пол аршина, чтобы хоть на клочке земли, хотя бы на нашей улице, восстановить прежний порядок!
Так, прохожий остановится над муравьиной кучей и думает: «А дурачье эти самые муравьи, черт бы их взял, ну — чего ползают, чего суетятся?»... Действительно, может смертно разболеться голова, если не понять всей удивительной закономерности муравьиной кучи. А тут еще самому, в виде муравья, ошалело метаться по развороченному муравейнику, — есть от чего заскрежетать!
Россия в 18 году кишела, по преимуществу, такими ничего непонимающими обывателями. Сто пятьдесят миллионов народу сдвинулось с вековых мест. По совести, трудно было неискушенному разобраться тогда, — какие силы куда тянули и кто должен взять верх у государственного руля. Большевиков, засевших в Кремле, многие считали скоропреходящим явлением, в роде нарыва. Иные даже подхихикивали: «И тем лучше, по крайней мере на своей шкуре испытаете, господа, что такое социализм, навсегда отобьет охоту. Батюшку царя запросите»... Ходили слухи про самозванцев, но не слишком шибкие, — самозванство особенного успеха в массах не имело. Политические партии разогнанного Учредительного собрания и партии Государственной думы оценивали «обстановку» каждая по-своему. Во главе всех шли социалисты-революционеры. Они твердо верили, что только за ними стройными рядами пойдут крестьянские массы, которые и решат судьбу революции. Кадеты, народные социалисты, меньшевики, даже умеренные монархисты сочли благоразумным не марать в разнузданной стихии чистоты своих программ и предоставили эсерам организовать противобольшевистский блок. В него сейчас же влилось в виде активной силы разметанное, оскорбленное, голодное офицерство. Возник «Союз защиты родины и свободы», наделавший впоследствии больших бед.
Но сама буржуазия, пославшая на борьбу все эти партии с непостижимым легкомыслием, не дала им ни копейки денег. В этом было что-то византийское. Над этим стоило призадуматься. Какие бывали деньжищи .у купцов, какая осанка, каким владели государством! —у одного самарского купчины Шехобалова имелось свыше миллиона десятин.— Сам царь вот-вот готов уже был разогнать выживших из ума бояр и обдегенератившихся детей дворянских и поехать в закрытой карете на именины к именитому купечеству. И, вдруг, такая небывалая в истории немочь. Молодой, богатый, казалось, такой мощный класс, на который устремилось острие Октябрьской революции, трусливо увернулся от удара, бросил без единого приличного жеста борьбы заводы, магазины, банки, особняки, квартиры, поместья и, затолкав бриллианты себе в неподходящие места, улепетнул куда глаза глядят. Юнкера, офицеры, чиновники, студенты, — все промежуточное, разночинное, служилое,—дралось семь дней в Октябре и затем влилось в белые армии. А буржуазия, мигнувшая им, чтобы драться, сама не построила ни одной баррикады, не отдала на белую борьбу ни одного запрятанного карата. Только валились в ноги гетману, и немцам, и англичанам, и французам, и чехам, и японцам, — просили заступиться, обещали за это — бери, что понравится.
И сгинул весь класс целиком. Что это было? Трудно предположить, что в русской буржуазии не нашлось бы отважных и талантливых борцов. По своим купеческим, фабричным делам они были очень отважны и ловки. Причина была и не в национальных каких-нибудь особенностях. Что, что, а драться русские люди всегда мастера. Причина такого стремительного бегства с поля борьбы целого класса была в том, что он не увидел и не почувствовал во всей махине государства никакой поддержки. Революция вся целиком, всей массой ста пятидесяти миллионов, перемахнула через трехгильдевое купечество. Юнкера, офицеры, общественные деятели были лишь горсточкой, — на них не стоило тратить денег. Ощетиненный пролетариат сразу занял командные высоты. Куда было кинуться? К крестьянству за помощью? Но крестьянство — был враг самый лютый для буржуев.
Вот в чем таилась причина стремительной капитуляции той самой буржуазии, которая еще несколько месяцев тому назад обеими руками толкала в окопы все новые миллионы вооруженных мужиков. Земельное крестьянство само выходило на борьбу. Оно еще осматривалось, держа обрезы наготове,— с кем ему драться? Кто враг? Белые генералы с помещиками и шомполами? Красные комиссары, требующие хлеба для армии и для городов? Немцы ли, опять же, как и все, требующие—хлеба, хлеба? Черт не поймет, от кого оборонять землю, амбарушки, скотину и наменянное по городам добро.
Беда, — не было головы у крестьянства. Не царь же голова. На царя плюнули еще в германских окопах. И по деревням и селам стали искать голову, батьку, кто знает — с кем и как воевать, не продаст, не перекинется, кто жилой связан с мужицким пупком. На юге Украины, где богатое земельное крестьянство вело большую торговлю хлебом, где деревенское хозяйство из натурального переходило в торговое, в капиталистическое, скорее всего начали возникать, — сна чала, как короткие вихри, — атаманские отряды. Мужики садились на коней, уходили в леса, — начинали страшную и сложную, на несколько фронтов, борьбу, потрясшую впоследствии все лицо земли русской.
Крестьянские бунты начались под знаком большевизма. Даже впоследствии, с падением гетмана и Петлюры, повстанческие атаманы были связаны с ревкомами и советами, где сидели крепкие мужики. Эти ревкомы и советы, часто не выполняя никаких государственных нарядов, питали в то же время атаманов оружием и живой силой. Но началось движение не в деревне, а в городах. Первыми восстали николаевские металлисты против гетмана и немцев. Екатеринославский подпольный губревком сформировал по селам отряд в шесть тысяч бойцов под командой товарища Колоса. Волнения и восстания охватили весь район каменноугольных шахт и приазовские городки. Бунтовали железнодорожники. Отряды рабочих появлялись в деревнях и поднимали крестьян. Так перекинулось пламя.
Движение было разрознено и по городам жестоко подавлялось гетманом и немцами. Но в деревне оно разрасталось. Появились, на конец, долгожданные головы, атаманы, батьки. Ловкие разговаривать, быстрые на руку, отчаянной жизни, читавшие и книги, побывавшие и в подполье. По преимуществу это были рабочие, выходцы из деревень. Это касалось, главным образом, южных пшеничных степей Украины, угольного района и городов с заводами тяжелой индустрии. Здесь безземельное и малоземельное крестьянство, не задерживаясь в деревне, уходило в быстро растущую металлургическую и горную промышленность Екатеринославщины и Донбасса. Деревня была богата. Мужики Екатеринославской губернии, Херсонской и Таврической (не считая Крыма) вели торговое хозяйство, широко закупали сельско-хозяйственные орудия и остро нуждались во все большем и большем расширении посевной площади. Здесь с первых дней Февральской революции шла бурная борьба с помещиками. Коренным вопросом была земля. Одной стороной связанные с фабриками и Донбассом, другой— с мировой хлебной торговлей, — мужики южных степей круто подмигивали только крайним зовам революции. Так было ближе к цели. Национализм ходил у них не в чести, как помещичья выдумка. Они шли за атаманами, сулившими им всю землю и степную волю, и за анархистами, кричавшими о «вольном советском строе» и третьей революции, которая уничтожит всякую власть, обязанности, налоги, наряды.
Здесь, сразу обогнав десяток заурядных атаманов, вылетел в тачанке на поле кровавой многолетней битвы любимый вождь средняцко-кулацкой деревни — анархист батько Махно. В юго-западной и правобережной Украине обстановка сложилась несколько по-другому. Деревенское хозяйство здесь было не торговое, малоземельное и гораздо более интенсивное — высокосортных культур. Деревня не высылала в таком исчерпывающем количестве безземельный пролетариат в города и на фабрики. Промышленность была пищевая, по преимуществу, и рабочие не так развиты и сплочены, как горняки и металлисты южных степей. Много крупных поместий принадлежало не русским. Так, на Волыни поляки владели 47% всей помещичьей земли, в Подольской губернии — 55%, на правом берегу—44%. Посредниками между городом и деревней, монополистами на сельскохозяйственном рынке, разорявшими деревню низкими ценами, были почти исключительно городские евреи. В этих шести губерниях Украины революционная борьба шла не столько за землю, сколько за заработную плату.
Здесь руководство повстанческой борьбой против гетмана и .немцев, а, затем, против Советов — взяла на себя со всем неиспользованным пылом мелкая городская интеллигенция, — учителя, чиновники, бывшие «земские единицы», и, кроме того, выгнанные гетманом из украинской армии царские офицеры. Таким был знаменитый атаман Григорьев, наделавший больших неприятностей Советской власти. Отсюда вышло и петлюровское движение. Повстанчество развивалось под лозунгами самостийности, доходившей до кровавых гримас и отчетливого антисемитизма.
Петлюровщина—на правом берегу, разбойничье, погромное атаманство—на юго-западе и махновщина с мечтой об анархическом вольно-советском строе — в южных степях. Вот были три очага. На них с середины лета 18 года закипела несчастная Украина. В это адское варево немедленно кинулись с головой авантюристы, бандиты, анархисты-одиночки, анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты, анархисты из конфедерации Набат, левые эсеры. В Киеве и Одессе взлетели на воздух огромные артиллерийские склады. Поезда пошли валиться под откосы. На усадьбы, в городки и местечки врывались вооруженные отряды, работали холодным оружием. В захваченных с бою гостиницах заседали с револьверами в руках, среди четвертей со спиртом и голых девок, ученики Кропоткина. По каменным лестницам синагог потекла кровь. В поездах начались обыски с представлением естественного мужского документа на предмет выяснения национальности. Находили трупы со смеющимся ртом и содранной заживо кожей. Вспомнился обычай разрезывать беременным жидовкам живот и зашивать туда кошку... Начиналась древняя гайдамачина...Гуляла душа... Кряхтели мужики-хлеборобы, но ничего не поделаешь, — взялись за гуж...
Хорошо было гулять гайдамачине в семнадцатом веке при Богдане Хмельницком. Прогуляли Украину, — подалась бы она к Польше, к Великороссии, к Галичине, — разница не велика: знай паши землю, ходи с чумацким обозом на Перекоп за солью и рыбой, гони пану десятину, а стало тяжело—садись на коня, уходи за днепровские пороги. Но теперь игра шла не шуточная. Безо всяких промежуточных волокит Украина с «вольным советским строем» попадала в колониальное рабство к западно-европейскому капиталу, уже разинувшему рот на такой кусок. Интервенция и колония, — вот что клубилось пыльной тенью за удалыми махновскими тачанками, за плечами петлюровских куреней и григорьевских сотен. Но именно этого, самого главного и страшного, крестьянство не понимало и в роковой слепоте не хотело выслушивать от советских агитаторов. Не понимали этого ни бегающие обыватели, ни саботирующие чиновники, ни патриоты, ни общественные деятели, ушедшие в подполье, ни рыдальцы о русской земле — социалисты-революционеры. Даже, по видимому, в Европе с достаточной ясностью не учитывали всей величины готовящегося события.
Поезд долго стоял в тишине на полустанке.
|
цитировать