цитата

Меня когда в ресторан принимали, среди прочего велели не произносить на работе слово "крыса", а говорить: "николай". Ведь если гости случайно услышат, что к нам наведываются крысы... м-дя.
А так — "Вчера вечером на складе николая видели, опять баклажаны погрыз," — благопристойно.
Мы с николаями боролись, иногда побеждали. Кухню и склад запирали герметически. Яд разбрасывали. От липких ловушек отказались, потому что однажды прилип невесть как влезший ночью на кухню воробей. "Птичек жалко !" — сказала сентиментальная хозяйка. Ни одна из десятка пружинных мышеловок на моей памяти ни разу не сработала.
А самый фееричный николай незатейливо вошел в ресторан, протиснувшись под парадной дверью, и протопал через весь зал под барную стойку. Зима, поздний вечер, заглянул погреться.
Я этого не видел, но СЛЫШАЛ: десяток дам и хозяйка завизжали хором!!! аж мы похватали ножи и выскочили защищать заведение. Догадливей всех оказался посудомойщик, вооружённый пластмассовым ведёрком. Этим ведёрком и был вскоре метко накрыт нахальный николай.
Один мужик в конце вечера подошёл к хозяйке, поблагодарил за решительные действия персонала, оставил телефон. "Если, сказал, кто пожалуется — я свидетель, что крыса пришла с улицы."
"Николай," — машинально поправила хозяйка.

цитата mist

— Прочитал легенду о Прометее, просто огонь!
- А про Икара не читал? Улет!

цитата

Бабушка решила помереть.
Как-то раз у нее закружилась голова и приехавший на “Скорой помощи” врач решил не рисковать и забрал старушку в больницу. Там ей подробно объяснили, что в таком возрасте бодро скакать по театрам с престарелыми приятельницами уже просто неприлично. Смерть не за горами и встретить ее надлежит как полагается — в своей постели, а не на партии в покер у подруги.
Помирать бабушка решила вдумчиво и со вкусом. В первую очередь она накупила целую кучу лекарств и обставила ими свою прикроватную тумбочку. В воздухе тут же поселилась устойчивая вонь корвалола.
Во-вторых, она напрягла всех нас, чтобы мы, жертвуя своим временем и нервами, помогали ей в торжественном процессе умирания. Она капризничала, требовала новых лекарств, вызова то врача, то нотариуса. Мама сбилась с ног, пытаясь удовлетворить все ее капризы и хоть как-то убедить, что умирать еще все-таки рано. В ответ бабуля закатывала глаза и просила накапать ей еще немного корвалола.
Но однажды в бабушкиной комнате появилась ее старинная приятельница Нелли. Слава богу, я была в то время у нее дома и имела счастье видеть это все своими глазами.
- Говорят, ты наконец-то решила помереть, — спросила она густым басом, — похвально. Надо же кому-то из нас сделать первый шаг на тот свет, чтобы все там разведать. Только ответь мне прямо — неужели ты собираешься лежать в гробу в таком ужасном виде?
Бабушка буркнула в ответ, что ей все равно в каком виде она будет лежать в ящике.
-Тебе, может, и все равно, — ответила Нелли, — а мне на этот ужас придется смотреть! Более, мне придется это целовать! Что скажут люди?! Они подумают, что пришли на приличные похороны, а их, таки, подло обманули. Я просто не смогу посмотреть им в глаза!
- Причем здесь люди? — воскликнула бабуля
- Потому что, они придут, думая, что хоронят Нелину подругу, а Неля с кем попало не общается. Но когда они увидят тебя, они подумают, что им подсунули какой-то другой труп и обидятся! Кстати, зачем тебе так много лекарств? Ты что, травишь себя этой гадостью?
- Я пытаюсь облегчить себе страдания, — пыталась сопротивляться бабушка.
- Ты пытаешься окончательно испортить себе печень — а от больной печени ужасно неприятный цвет лица. Ты что, хочешь, чтобы увидев тебя в гробу, люди в ужасе убежали прочь?
Бабушка подумала и согласилась, что в гробу лучше лежать с хорошим цветом лица. Подруга ее поддержала и предложила пойти на улицу нагулять здоровый румянец, который будет очень эффектно смотреться на смертном ложе.
Открыв рот, я смотрела, как моя, только что помиравшая бабуля, сползает с постели и бредет в душ, от которого отказывалась последних недели три. А Неля, брезгливо поджав губы, приказывает мне сгрести всю постель с кровати, чтобы отправить в стирку, а лекарства в пакет, чтобы отправить в мусорку... А им самим с бабулей приготовить две чашки крепкого кофе, в которые накапать чего-нибудь коньячно-бодрящего, грамм, эдак, пятьдесят. Поскольку, коньяк хорошо влияет на тонус и на нервы. А в пресловутом гробу, как вы уже поняли, лежать лучше со здоровыми нервами и крепким сердцем…
Лучшая подруга настолько озаботилась бабушкиными грядущими похоронами, что пару недель усердно ее готовила к ним. За это время они посетили парикмахерскую, массажиста и салон красоты. Ходили по магазинам и распродажам, накупили кучу всяких милых вещей, несомненно пригодящихся на том свете, таких, как шляпка с вуалькой, перчатки, косметика.
Так что за собственные похороны бабушка уже не переживает, поскольку знает. что все пройдет на высшем уровне. А чтобы скоротать время, она вновь возобновила свои походы по подругам, партии в покер и веселые пикники. Говорит, что если смерти так уж сильно надо, то пусть сама ее поищет… Правда, безносая пока не торопиться ее искать — видимо, у бабули еще не достаточно хороший для этого цвет лица.

цитата

про Сизифа читать тяжело, много раз брался так и не дочитал

цитата

Сумчатая баллада об Эгоне Эрвине Кише и судьбах языкознания.

Часть первая, политическая

В 34 году штат Виктория праздновал столетие основания Мельбурна. Праздновал пышно — с множеством мероприятий и официальным визитом члена королевской фамилии, Генри, герцога Глостера. И конечно же, коминтерновское "Движение против войны и фашизма" не могло не попытаться подложить под эти празднования свой мелкий фейерверк. А потому закатило посредь той же праздничной осени свой собственный австралоазиатский конгресс, на который пригласило выступать нескольких граждан из Европы. В частности, товарища Эгона Эрвина Киша, красного журналиста, уже успевшего лично познакомиться с прелестями нового немецкого режима.

Следует заметить, что мероприятие планировалось небольшое — на несколько дней в ратуше Порт-Мельбурна, человек эдак на 200-500. Просто, чтобы "флаг показать".

Это они считали без Киша. Эгон Эрвин Киш, потому что, обладал очень характерным и даже для чешского коммуниста из сефардов несоразмерным талантом попадать в мировую историю. То есть, местами он эту историю очень решительно пытался делать — как, например, в Вене в 18 году. Но даже там, где не пытался — куда бы Киш ни шел, а попадал он именно в историю.
Так вышло и тут.

О приезде Киша австралийское правительство уведомили заранее. Сказать, что разведка доложила точно, никак не получится, потому что сообщила она, что к сумчатым берегам направляется некий Эварт Риш с целью учинить в пределах Сопроцветания всякие революционные безобразия. Если честно, учинить революционные безобразия практически любых размеров, Киш и правда был способен и готов, см. ту же Вену образца 1918. Но вот именно на предмет Австралии особых планов он не имел, а намеревался, наоборот, выступить на конгрессе, прочитать пару лекций о природе гитлеровского режима и мировых перспективах в этой связи — и благополучно сплыть из этого захолустья обратно на театр исторических действий. (То есть, его тоже предыдущий опыт по влипанию в самых неожиданных местах ничему не научил.)

В общем, пока он добирался себе из Европы, у австралийских властей образовался консенсус: яростного гада в Австралию не пущать. А как? А просто. Приходит пароход с Кишем во Фримантл, а там на борт поднимаются власти и объявляют его нежелательным лицом. Не хотим. И все. Киш решение опротестовывает как безосновательное — я тут по приглашению, приглашение вы не отменяли, никак меня не предупреждали и вообще я даже не член компартии. Власти ни в какую. Но возникает маленькая проблема — куда Кишу-то деваться? Он же на барже. В смысле, на плавсредстве. Ему, чтобы сей минут отправиться назад, с плавсредства нужно сойти и перейти на другое, правильно? А именно это власти ему запрещают начисто. Вот власти решили, что надлежит Кишу следовать с пароходом до Сиднея — и потом обратно.

Это была ошибка с их стороны. В Мельбурне на пристани Киша уже ждала толпа, а в суде — заявление о применении habeas corpus — то бишь права арестованного быть доставленным в суд для пересмотра решения об избрании меры пресечения (в данном случае, фактического заключения на борту). Судья Ирвин, однако, постановил, что право это на иностранцев не распространяется (чем сам много чего нарушил). На сем Киш решил, что дело пора брать в свои руки — и попросту спрыгнул с борта на пристань. Расстояние там было метров шесть и при приземлении он сломал ногу. Расчет, видимо, был прост: Киш ожидал, что его задержат или поместят в больницу, он останется в Мельбурне и сможет сам вести свое дело в суде. Ну еще бы. Полиция, ничтоже сумняшеся, погрузила его на носилки и затащила обратно на борт.

Это была вторая ошибка. У довольно большой толпы, наблюдавшей за этим неприличием, и у еще большей аудитории, узнавшей об инциденте из газет, сложилось совершенно определенное впечатление: "черт его знает, кто такой этот Киш, но он храбрый человек, а суд и полиция ведут себя как полные трусливые сволочи — собственно, как обычно."

К тому моменту, когда корабль прибыл в Сидней, в стране уже сформировалось общественное мнение — а юристы уже успели накопить аргументацию. Киш снова подал в суд — на капитана корабля как на противозаконно удерживающее его лицо. И дело было тут же принято к рассмотрению, потому что в штате Новый Южный Уэльс, в отличие от штата Виктория, habeas corpus распространялся на всех уже довольно давно — и то, что штат Виктория примеру НЮУ в этом вопросе не последовал, пробудило в душах судейской коллегии некоторое хамство.

Итак, дело. По закону, капитан и правда обязан не позволять нежелательным иммигрантам проникать на территорию Австралии. А на каком основании, позвольте, его объявили нежелательным? А вот, постановление министра иммиграции. А на каком основании постановление? А вот тут раздается тоскливый стон. Потому что не показывать же суду данные от информатора. Во-первых, погубишь источник. А во-вторых, ну нет же такого открытого и гласного суда, который способен всерьез воспринять всю эту чушь про "Эварта Риша" и социалистическую революцию. И суд делает закономерный вывод — министерство действовало на основании подозрений и нарушило процедуру. В законе сказано "нежелательное лицо", а не "лицо подозревающееся в том, что оно сбежало из ада и украло луну". Так что капитан не имеет никакого права удерживать господина Киша, а господин Киш имеет право действовать, как ему заблагорассудится.

Киша торжественно выносят с корабля и несут в город.

Казалось бы, уже посреди неба написано "не стой на пути у высоких чувств". Но нет. По дороге носилки перехватывает полиция и тащит Киша в центральный полицейский участок с намерением, которое дорого сердцу каждого поклонника Розенталя. Прочесть ему диктант.

Часть вторая, лингвоэтническая
Почему диктант? Потому что в начале XX века Австралия — как и многие прочие британские территории в южном полушарии — решила написать у себя над входом "только для белых". Правые и левые явили тут чудное единодушие: первые опасались "желтой угрозы" и того, что Австралия перестанет быть "бастионом британских ценностей на востоке", а вторые (с куда большим основанием) демпинга на рынке труда. Но тут возникла проблема, ибо сочинить закон с текстом "никаких нам тут цветных, а китайцев особенно", увы, не получалось. Во-первых, Австралия все еще находилась в весьма тесных (чтобы не сказать "симбиотических") отношениях с Британской империей, а последняя, при всех своих предрассудках, совершенно не понимала, почему это ее гражданам любого цвета кожи может быть куда-нибудь вдруг запрещен въезд. Не понимала она этого в очень резких выражениях — и их приходилось принимать в расчет. Во-вторых, Австралия только что заключила договор с Японией — и было понятно, что к любым формулировкам, включающим термин "раса", Япония отнесется еще более резко, чем Британская империя... а связываться с Японией, не имея даже собственного военного флота — уже слишком вопиющее нарушение техники безопасности. Ну, а в-третьих, австралийский расизм был расизмом специфическим — и как (примерно) простодушно пояснял один из участников дебатов по формулировкам "мы же хотим закрыть дверь для индийских и китайских бедняков, чуждых нам и отбирающих работу у наших граждан, а не для их образованного класса, который ничем не отличается от нашего". В общем, в результате в законе об ограничении иммиграции от 1901 года нет ни слова о цвете кожи, зато есть следующий пункт: любой въезжающий обязан по требованию написать диктант _на любом европейском языке_ ... по выбору чиновника. Проваливший признается нежелательным лицом и депортируется.

Киш в Австралии оставаться не собирался. Но он въехал? Да, только что. Ну вот пусть и пишет.

Однако, тут у полиции возникла новая сложность. Пишет — что? Коллегу Киша, приехавшего на тот же конгресс, срезали на голландском. Но с Кишем-то этот номер бесполезен — он и сам-то не помнит, сколькими языками владеет, и уж тем более этого не знают стука... то есть информаторы. Может выйти, мнэээ конфуз. И во избежание конфуза полиция достает из широких штанин "Отче наш" на шотландском гэльском и требует от Киша — записать. Против лома нет приема — диктант Киш провалил. На чем его тут же и арестовали — через пару дней выпустили под залог... и в процессе пребывания под он и прочел свою первую лекцию — перед многотысячной аудиторией. (Позднее одно из выступлений пришлось перенести в летний сад Сиднея, потому что не то 18, не то 20 тысяч человек слушателей больше негде было разместить.)
Потому как для Австралии вся эта история уже перестала быть каким-то странным спором о мутных европейских делах и стала очень животрепещущим местным вопросом о властях, свободе слова и попрании всего на свете. К тому же, если власти (а мы же знаем наши власти) _так_ не хотят, чтобы этот человек говорил, значит слушать его нужно очень внимательно.

В общем, я полагаю, что к тому моменту правительство Лайонса (не первым и уж точно не единственным) раз этак триста пожалело, что вообще заранее узнало о существовании Эгона Эрвина Киша. Но отступать оно не желало — и местный суд за наглое пребывание в Австралии при ненаписанном диктанте вкатил Кишу шесть месяцев принудработ.

Киш вздохнул — и подал апелляцию в верховный суд. Верховный суд стиснул зубы и начал рассматривать дело. И обнаружил, что:
а) полицейский, зачитывавший Кишу диктант, за время жизни в Австралии растерял свой гэльский начисто — и под его диктовку даже носитель языка ничего внятного написать не мог.
б) сотрудник полиции, удостоверивший, что тот полицейский прекрасно знает гэльский... ну вы поняли. Когда адвокат Киша подсунул ему на перевод строку "и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого" на шотландском гэльском, тот перевел ее примерно так "если/насколько окажется это к нашей пользе, то пусть она вольно рассыпается/распространяется/летит ко злу" — и добавил, что аморальное какое-то получается высказывание.
в) оный шотландский гэльский вообще практически не кодифицирован и единого мнения о том, что и как там будет правильно — не существует.
Так что верховный суд четырьмя голосами против одного постановил, что, во-первых, апелляция принята и Киш второй раз совершенно свободен, а во-вторых, шотландский гэльский не является более европейским языком.
Имелось ввиду, конечно — в рамках данного закона. Но кто же вдается в такие тонкости.

То, что произошло дальше, я описать не могу. Язык мой немеет. Скандал начался, собственно, непосредственно в верховном суде, поскольку один из судей (естественно, шотландский горец) в почти непарламентских выражениях напомнил коллегам, что шотландский гэльский как письменный язык вообще-то старше английского будет. А дальше дело выплеснулось на страницы газет и на улицы городов, где гуляло множество австралийцев шотландского происхождения. Сколько было поставлено синяков, выбито окон, заслушано дел о клевете и нарушении общественного порядка, разнесено невинных питейных заведений... Дошло даже до покушений на членов суда. В общем, предсказание информатора, можно сказать, наполовину сбылось — безобразие, конечно, получилось не революционное, но зато уж крупномасштабное.

А Эгон Эрвин Киш посреди всего этого продолжал, значит, выступать.
Кто же такое выдержит?

Министерство раздобыло свежих данных — и опять обвинило Киша в том, что он проник в Австралию, несмотря на явную свою нежелательность и общеподрывной характер деятельности (заметим, что, если говорить о Европе, то было, было дело в Грибоедове, а вот как раз в Австралии подрывная часть получилась само собой). Киш подал апелляцию в верховный суд.

Верховный суд, мучимый тяжелым дежа вю и отчетливо осознающий, что министерство вообще-то не имеет права применять это положение к человеку, уже находящемуся в Австралии, сказал, что ему это все надоело. Поэтому: господин Киш — вы намерены оставаться в Сопроцветании?
Товарищ Киш: Никоим образом, но я уехать не могу, я все время под судом.
Суд: Вы уже не под судом. Обвинений больше нет. Более того, мы оплатим вам судебные издержки, но чтобы ноги вашей (целой и сломанной) в нашей юрисдикции больше не было.
Товарищ Киш, радостно: Есть.
Министерство: Но подрывная деятельность...
Суд: Вы, что, хотите, чтобы он тут _задержался_?
Министерство, решительно: Нет.
Суд: Все, вопрос закрыт.

И Киш уехал, поучаствовав напоследок в _анти-факельном шествии_ по поводу второй годовщины поджога Рейхстага.
А комитет по встрече — а потом организации защиты — Киша преобразовался впоследствии в Австралийский союз писателей. За что господа из министерства несут отдельную ответственность.