Джек Макдевит. Крутой из Джерси

Джек Макдевит

Крутой из Джерси

The Jersey Rifle, 1983

Зайдите в любой шахматный клуб, попросите его обитателей назвать имя величайшего шахматиста всех времён и народов, и они будут бесконечно обсуждать достоинства Александра Алехина, Хосе Рауля Капабланки и Бобби Фишера. Прочие не интересны. Однако, если тот же вопрос задать этим трём, ответ мог бы оказаться весьма неожиданным.

Мы, возможно, никогда бы не узнали правду, если бы не Арнольд Швейфурт, малоизвестный математик, ещё в прошлом веке применивший векторный анализ к шахматам. Любопытно, что игра интересовала его куда меньше, чем математика, но, к счастью для всех нас, он воспользовался сим вдохновенным методом для иллюстрации своих рассуждений. Его работы остались практически незамеченными, да и само имя было мне неизвестно, пока несколько лет назад я не наткнулся в букинистическом магазине неподалёку от Миннеаполиса на его книгу.

Я дополнил идеи Швейфурта компьютерным моделированием и разработал революционную аналитическую систему оценки гениальности в шахматах. Систему, носящую сегодня моё имя.

Разумеется, нашлись и скептики.

Самым несносным из них был Эверетт Ваземанн, яростный шахматист, известный резкими атаками, жёсткой игрой и стабильным успехом. Он специализировался на психологической войне, излучая непрошибаемую уверенность, выбивая из колеи самых крутых противников. Он любил сложные позиции, казавшиеся для аналитиков в корне необоснованными, но спокойно превращаемые в стройную в логическую цепочку. Менее известно, что игра Ваземанна отражала значительный уровень злобы по отношению к оппонентам. Я так и не узнал, какой горький инцидент, возможно, глубоко запрятанный в детстве, разжёг в нём пожизненную вражду к соперникам; но не сомневаюсь, что, если бы не шахматы, он точно отдался бы военным разработкам.

Неудивительно, что подобный стиль, опирающийся на психологию, обречён на низкий рейтинг в любой математической системе. Он, разумеется, был осведомлён о моей оценке его явно преувеличенных способностей. Эверетт был не столько мастером, сколько бандитом, и побеждал запугиванием. Пойманные взглядом его жёстких тёмных глаз, противники застывали на месте.

Я ему не нравился, и он никогда не упускал возможности публично поставить меня в неловкое положение.

«Катворт, — любил он повторять в любом месте для любой аудитории, — годится лишь для анализа бинго».

Сия фраза прекрасно раскрывает внутреннюю ограниченность данного субъекта.

Примерно через год после обнаружения тоненького томика Швейфурта, я приступил к проекту-кульминации моей скромной карьеры: с математической точностью установить личность сильнейшего шахматиста, когда-либо виденного миром. Для достижения этой цели я составил список кандидатов и внёс в банк данных все доступные турниры и матчи, где кто-либо из них принимал участие. Многие партии ранее не публиковались. Моим единственным критерием было соответствие турнирных условий. Партии оценивались ход за ходом, что позволило мне основывать результаты не на статистике побед и поражений, а на силе каждой отдельного хода, векторно выражаясь.

Услышав о проекте, Ваземанн не смог удержаться от язвительных замечаний в средствах массовой информации, дополнив их серией личных выпадов в своей колонке в «The Spectator».

«Майк Катворт, — объявил он, — математический болтун».

Тем не менее, проект «Капабланка», названный в честь игрока, по всеобщему мнению, долженствующего занять первое место в рейтинге, вызвал интерес в шахматном мире. Я организовал подведение итогов анализа и объявление победителя на ежегодном мастерском турнире в Лоун-Пайн. Ваземанн, конечно, был там. Как я отметил в своём блокноте по окончании шестого раунда, он отставал от группы лидеров всего на половину очка и чувствовал себя превосходно. Когда за ужином мы сели за соседние столики, он медленно поднялся и подождал, пока не завладеет всеобщим вниманием. Я ожидал чего-то подобного и был готов к этому.

— Мистер Катворт, — его голос прорезал затихающий разговор собравшихся гроссмейстеров, журналистов и высокопоставленных лиц. На удивление, в нём не было злобы, — не скажете ли вы нам, кто придумал эту систему для осуждения Бобби Фишера?

Кто-то сзади фыркнул, и по залу прокатилась волна смеха.

Я попытался рассказать о Швейфурте, но сдался и ограничился несколькими общими фразами. Затем подключился к главному экрану.

— Дамы и господа, — объявил я, — давайте обойдёмся без придирок и перейдём непосредственно к сути дела. Лучший гроссмейстер всех времён!

Я вывел результат. На экране стилизованные кони окружали логотип шахматной доски. Над логотипом чёрными печатными буквами было выведено имя чемпиона. Аудитория выдохнула и разразилась смехом.

«Уилл Баллард».

— Кто он такой? — невинно поинтересовался Ваземанн.

И правда, кто? В списке его не было. Сбитый с толку и расстроенный, я услышал, как объясняю собравшимся, что, хотя мы явно столкнулись с компьютерной ошибкой, Баллард, несомненно, лучший игрок, чем Ваземанн.

— Конечно, — добавил я, — в этом зале трудно найти кого-то, кто не был бы шахматистом.

Улыбка Ваземанна погасла.

— Ты не шахматист!

— Я никогда не притворялся игроком в шахматы.

Его глаза сузились.

— Значит, Баллард... твой чемпион. Он вообще существует, Катворт?

Я угрюмо взглянул на него в ответ.

— Ты говоришь, он лучше меня? Предъяви его. Моя ставка — 10.000 долларов.

Он огляделся, наслаждаясь моментом. Смеха больше слышно не было.

* * *

Шахматной федерации США Баллард был неизвестен. Он не участвовал в рейтинговых турнирах. Не знала его и Всемирная шахматная федерация. Но компьютер кое-что о нём сообщил: первое появление в 1916 году, последнее — в 1951 году. Было записано восемнадцать игр, и, по-видимому, все они были показательными. Одну сыграл вничью, в остальных одержал победу. Все сыграны в Дип-Ривер, штат Нью-Джерси, не более одной партии в год. Если эти факты казались обыденными, то вот оппоненты — нет: дважды Фрэнк Маршалл, Рихард Рети, Эл Горовиц, Ройбен Файн, Самуэль Решевский, Исаак Кэжден, Арон Нимцович, Хосе Капабланка — дважды. Ничья была на счету Капы.

Все они были в списке кандидатов. Программа проанализировала обе стороны доски. Что объясняет, откуда она извлекла назвала его имя.

У меня даже не было свободного доступа к записям партий, потому что я не делал перекрёстных ссылок, и все партии были внесены со стороны соперников Балларда. Я поручил Джуди Тейлор, моей секретарше, найти их, а сам отправился в Джерси.

* * *

В телефонном справочнике Дип-Ривер Балларда не было. Я отправился в библиотеку Трентона и просмотрел подшивку уже не существующей «Deep River Journal». Первые номера были за февраль 1922 года. К тому времени Баллард уже победил Маршалла и Капабланку. И я знал, что где-то в 1922 году он победил Маршалла во второй раз.

Я нашёл то, что искал, в выпуске за воскресенье, 2 апреля:

ЧЕМПИОН США ПО ШАХМАТАМ ПОСЕТИТ ДЕНЬ СЕМЬИ

Чемпион США по шахматам Фрэнк Маршалл станет почётным гостем на ежегодном праздновании Дня семьи, которое состоится сегодня днём в Дип-Ривер. Мероприятия начнутся с завтрака с блинами в лютеранском зале Тринити в 9:00, сразу после богослужения. После этого у нас будут бег в мешках, эстафета воздушных шариков и множество других захватывающих мероприятий. Мистер Маршалл скажет несколько слов на специальном обеде в ратуше. Затем он сыграет партию против нашего земляка Уилла Балларда.

Вечером в Брэндон-парке состоятся танцы. Приглашаются все желающие!

Я перечитал это несколько раз, а затем поспешил перейти к следующему выпуску. В Индиане бастовали шахтёры, а президент Хардинг столкнулся со скандалом в Бюро гравировки и печати. Имелось несколько статей о праздновании Дня семьи и размытая фотография забега в мешках. Матч Баллард-Маршалл попал в левый нижний угол первой полосы:

УИЛЛ ПОБЕДИЛ ЧЕМПИОНА

Уилл Баллард, аптекарь-шахматист из Бамберри-Пойнт, вчера победил чемпиона США по шахматам Фрэнка Маршалла в Дип-Ривер. Маршалл сдался на двадцать третьем ходу партии, причём оба игрока играли очень хорошо. Эта победа стала седьмой подряд для не знающего поражений Уилла и уже второй в партиях с мистером Маршаллом.

Я листал подшивку. День семьи отмечался в первое воскресенье после Пасхи, и на нём всегда разыгрывалась партия между Баллардом и известными шахматистами, иногда великими, иногда менее известными. Баллард не проигрывал никогда.

В 1924 году он победил Рети, накануне прервавшего длинную беспроигрышную серию Капабланки на знаменитом нью-йоркском турнире того года. В 1925 году Капа вернулся в Дип-Ривер. На этот раз он сыграл вничью (как выразился журналист), и город был потрясён.

Десятая годовщина Дня семьи пришлась на 1926 год. В газете была опубликована краткая история этого праздника. В 1916 году в Дип-Ривер был открыт музей шахмат. Маршалл, истинный джентльмен, принял приглашение и сыграл с местным чемпионом — так родилась традиция.

Я сидел в пустой комнате за одним из этих старомодных проекторов микрофильмов со скрипучей рукояткой и думал, что мир уже никогда не будет прежним. Я открыл Атлантиду.

В 1927 году Нимцович, игравший белыми, сдался на одиннадцатом ходу.

Музей шахмат, как и вся страна, обанкротился в 1930 году и навсегда закрыл свои двери. Но День семьи продолжался. Баллард одержал победы над Исааком Кэжденом, Горовицем, Алехиным и Файном. Любопытно, что матч Алехина был сыгран в субботу, накануне Дня семьи. В то время Алехин был чемпионом мира. В конце 1930-х годов и в годы войны список пополнился Сэмми Решевским, Арнольдом Денкером, Артуром Бисгайером и Мигелем Найдорфом. В 1951 году, имея в послужном списке лишь одну ничью с Капабланкой, Уилл ушёл в отставку. Его последней игрой была блестящая сицилианская защита против Джорджа Колтановского.

Он объявил, что больше не будет играть. Без объяснения причин. Поскольку он уже делал подобные заявления в прошлом, никто не воспринял его всерьёз. Но в 1952 году игры не было, хотя журнал опубликовал статью о Балларде из Бэмберри-Пойнт, где сообщалось, что у него ухудшилось здоровье.

После этого он вообще пропал из новостей.

* * *

Глубокая река Пайк протекает по центру Бамберри-Пойнт, примерно в двадцати пяти милях к юго-востоку от Трентона. В центре города, среди множества кирпичных магазинчиков, я нашёл аптеку, на чьей витрине золотыми буквами выгибался логотип «Баллард». Им руководил молодой полузащитник, с недоумённым взором.

— Я не знал, что он играет в шахматы, — сказал он. — Разве что иногда в бридж. Но он не большой любитель игр.

— Играет? Он ещё жив? — Моё сердце бешено колотилось.

— Дядя Уилл? Да вы с ним только что разминулись.

* * *

Я связался с Джуди. Она была в ярости.

— Ваземанн продолжает названивать. Он думает, что ты пытаешься сбежать из страны с его деньгами. И Джордж Колтановский тоже звонил. Он хочет купить четыре билета на матч с Баллардом. Сказал, чтобы я тебе передала, что уже давно пора.

Я покачал головой.

— Ты нашла партии?

— Да, Майк. Отправила через «FedEx».

— Хорошо. Джуди, у меня есть новости. Судя по всему, этот парень всё ещё бродит где-то рядом. И ещё кое-что, что вы можете сделать: продиктуйте мне первую партию Капабланки, ту, которую выиграл Баллард.

* * *

Игра проходила в 1918 году. Я мог представить себе эту сцену: будущий чемпион мира и местный мальчишка сидят за деревянным столом на сцене ратуши. (В музее шахмат, согласно газете, не было подходящего оборудования, а средняя школа ещё не была построена.) Капа, находившийся на пике своей карьеры, не проиграл ни одной партии в течение двух лет и не проиграет ещё лет шесть. И всё же в этот апрельский день, когда огромные армии, обессиленные, лежали в грязных траншеях по всей Франции, молодой Уилл Баллард, играя белыми в ферзевом гамбите, удерживал свои позиции в течение пятнадцати ходов, а затем провёл пешку на поле Капы, а кубинец не осмелился её взять. Это незаметно подорвало его игру.

Мне стало интересно, какая погода была в то далёкое воскресенье. И ещё — многие ли из зрителей осознали грандиозность достижений паренька.

***

Уилл Баллард выглядел вполне заурядно. Примерно среднего роста, немного худощавый, с седыми волосами. Двигается грациозно, словно двадцатилетний юноша. Губы изгибаются в мягкой улыбке, хотя и наполовину скрытой пышными серебристыми усами. У него поразительно ясные голубые глаза. Они ничего не скрывают: в них легко читаются и смех, и гнев. В покер ему лучше не играть.

Его жена Энн принесла сыр и пиво, и мы втроём расслабились под неизвестную запись Говарда Уайета.

— Выкупил ещё до того, как о нём узнали, — пояснил Баллард. — Сейчас я бы не мог себе такого позволить.

Я глубоко вздохнул.

— Сэр, вы тот самый Уилл Баллард, что участвовал в шахматных турнирах в Дип-Ривер?

Его зубы сжались, а дружелюбие исчезло из глаз.

— Что вы хотите, мистер Катворт?

Старинные часы «Марбери», изящные и изогнутые, в чёрном корпусе, безмятежно тикали на каминной полке.

— Мистер Баллард, вы замечательно играете в шахматы. Я хотел бы понять, почему вы, с таким-то мастерством, никому не известны.

— Понятно. — Он изо всех сил пытался нахмуриться, но бросил это занятие. Наконец пожал плечами и улыбнулся. — Меня знают там, где это важно.

— Каково было победить Капабланку?

— Мне понравилось. Знаете, он был довольно хорош.

— И вы победили Алехина, когда он был чемпионом мира.

— Эта партия была слишком быстрой, — вмешалась Энн. — Они всегда назначали их, игры эти, на День семьи. Но у Алехина было турне, и в последнюю минуту он добавил несколько городов. Он настоял на том, чтобы приехать на день пораньше, и нас предупредили только за два дня. Мы были в Чикаго, навещали мою сестру, когда пришла телеграмма. Уилл много ворчал, но мы сели на ночной поезд и вернулись за полчаса до начала игры.

— Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, — буркнул Уилл, — мы бы остались в Чикаго.

— Ты наслаждался каждой минутой. — Энн рассмеялась, её глаза сияли. — У Уилла взыграл инстинкт кавалериста. Он был великолепен. Мы приехали на такси в сопровождении полицейского эскорта, под вой сирен и радостные крики людей. Это было чудесно. Такое, — задумчиво добавила она, — больше не случается.

— Ваша первая партия была против Маршалла. Какова была его реакция, когда вы выиграли?

— Он был удивлён. Они всегда удивлялись. И мне показалось, что он был немного смущён. Но он пожал мне руку и, похоже, был доволен. И предположил, что ещё обо мне услышит.

— Но так и не дождался.

— Нет, полагаю, что нет. Он вернулся примерно через шесть лет. И спросил меня об этом.

— Что вы ему сказали, мистер Баллард?

— Зовите меня Уилл. — Он обмакнул полоску сыра в горчицу. — К тому времени я перестал играть, за исключением ежегодного турнира. И я просто объяснил, что у меня были другие дела.

— Вы больше не играли в шахматы? — Я, конечно, не поверил.

— В 1922 году? Нет.

— Когда вы вернулись к регулярной игре?

— Я не вернулся.

— Но вы необыкновенно играли в шахматы ещё тридцать лет!

Он выглядел удивлённым.

— Я был довольно хорош, не так ли?

Бессмыслица какая-то.

— Почему вы бросили?

— Вы хотите знать правду? Шахматы — это скучно.

Меня нелегко удивить. Я прошёл через две войны и некоторое время работал таксистом в Филадельфии. Но это было подобно дохлой кошке в церковном проходе.

— Шахматисты не общаются друг с другом, — продолжил он. — Есть только вы и деревянные фигуры. Геометрия интригует, головоломки увлекают, но кого это на самом деле волнует?

— Но разве вы не почувствовали опустошённость? Чем вы заменили шахматы?

— Бросанием подков. Замечательная игра. Борьба один на один. И ты знаешь соперника. Все эти годы я дурачился с шахматами: понимаете, они увлекают слабые умы. Обычно я возвращался домой после вечера, проведённого в клубе, ничего не зная о человеке, с кем играл. О, я мог узнать, что он симпатизирует французам, или раздражается, когда не выигрывает, или ещё какую ерунду. Мы с Энн поженились в 1920 году. И однажды вечером в клубе, когда я рассказал об этом, мне пожали руку и спросили о защите Каро-Канн.

— Но вы продолжали участвовать в ежегодной игре?

— Это стало традицией, и люди более или менее ожидали этого. Они не давали мне уйти, пока, наконец, я просто не отказался.

— В газете написали, что у вас ухудшилось здоровье.

— Да, — усмехнулся он. — Энн сказала им, что меня всё это достало.

Когда представилась возможность, я рассказал о результатах проекта «Капабланка».

— Анализ данных показывает, что вы лучший из всех, кто когда-либо жил на планете.

— Приятно слышать. — Его взгляд был устремлён куда-то поверх моего плеча. — Может быть, вы и правы насчёт векторов. Что такое ладья, как не пуля? Главное — знать, как заряжать и наводить винтовку. И чем круче её нарезы – тем лучше.

— Уилл, не сыграете ли вы ещё одну партию? Открытую?

Его взгляд замер.

— Я не хочу начинать это снова, Майкл. Нет, большинство людей давно всё забыли. Я бы предпочёл оставить всё как есть.

— Вы могли бы стать чемпионом мира.

— Я живу своей собственной жизнью. Но, признаюсь, об одном сожалею: мне бы хотелось сыграть с Бобби Фишером.

* * *

Утром я позвонил Ваземанну.

— Где твой шлемазл, Катворт? — спросил он без предисловий.

— Балларду нездоровится.

— Жаль это слышать. Можешь прислать чек мне в офис.

— Смеёшься? Он уже не молодой человек, Ваземанн.

— Послушай, Катворт, ты поставил меня в неловкое положение. Так или иначе, ты и твой "местечковый ураган" за это заплатите. Но я не безрассуден. Вот что я тебе скажу: я сам туда приеду. Убеди меня, что он действительно болен, и я сниму тебя с крючка. Если нет, ты сразу же поступишь правильно. Увидимся в субботу.

Он рассмеялся и повесил трубку.

* * *

Так что я в раскаянии вернулся к Балларду, дабы отдаться на его милость. Он обивал панелями столовую.

— Прошло слишком много лет, Майк, — сказал он. — А если мне повезёт и у меня всё получится, кто будет следующим? Гарри Каспаров?

— Это не случится, Уилл. Полагаю, не случится. — Но я знал, что это не так. — Вы сможете изобразить тяжкую болезнь?

Он старался не рассмеяться.

— Майк, у меня есть свои недостатки. Вряд ли можно наслаждаться жизнью, не совершая небольшие грехи. Но вот врать у меня не получается. — Он выглядел уставшим. — Давай подышим свежим воздухом. Это всегда помогает.

Десять минут прогулки привели его в чувство. Но не меня.

* * *

— Госдепартамент заинтересован, — объявила Джуди. — У нас были и другие звонки, некоторые из-за границы. Люди хотят знать, когда он собирается выступать, и хотят купить билеты.

— Какие ещё люди? Кто звонил?

— Бент Ларсен, Борис Спасский, Анатолий Карпов, Ларри Эванс, Лайош Портиш. И Каспаров. На самом деле, похоже, что прибудет целая делегация русских. Когда игра?

Я закатил глаза и объяснил.

— Простите, — извинилась она. — Но, босс, я не понимаю, что происходит.

— Вы должны были бы понять. Баллард. Полагаю, что все те люди, с кем он играл, признавали в нём невиданного прежде гения. Слабые игроки могут не оценить. Но только не Рети, Решевский и им подобные. И после каждой партии происходило одно и тоже. Сначала его пытались убедить использовать свой талант, играть профессионально, а в финале проявляли уважение к его личной жизни.

Теперь они думают, что он наконец-то выйдет на публику. Они рады за него, они распространяют информацию, и будет всеобщий праздник. А вот Балларда там не будет.

* * *

Мне доставили бандероль с партиями, и я разобрал обе победы над Маршаллом и партию с Рети. Баллард был безупречен. Он обыграл короля Рети и безжалостно атаковал, пожертвовав ферзём и ладьёй, чтобы получить преимущество. Слон и конь были готовы к решающей атаке, когда великий чех сдался. Во второй партии Маршалл использовал жертвенную комбинацию из двенадцати ходов. У чемпиона США было три фигуры в запасе, когда он положил своего короля.

Я рассказал об Уилле в шестичасовых новостях и в газетах, надеясь оказать на него некоторое давление.

Сообщалось, что Бобби Фишер из Лос-Анджелеса заинтересовался турниром. Я поговорил с местными политиками, указав им на финансовые преимущества матча. Они обещали помочь. Я передал «The Deep River Crystal», преемнику газеты, статью Ваземанна о «местечковом урагане», и они с радостью её напечатали. Журналисты собрались у дома Балларда, и Уилл с удовольствием высказывал своё мнение о Заире и Ближнем Востоке. Однако по поводу матча остался непреклонен: играть он не будет.

— Не думай, Майкл, — сказал он мне, — что я не знаю, что ты делаешь. Это ничего не изменит.

Но он согласился поужинать со мной в субботу вечером.

* * *

Мы прибыли в «Старый каменный дом» точно по расписанию. Уилл был подозрителен и, устроившись среди гранёного стекла и оплывающих свечей, долго осматривался по сторонам, как какой-нибудь византийский государственный деятель, ожидающий покушения.

— Если вы собирались бросить мне вызов, — резко сказал он, — почему вы не смогли пригласить Бобби Фишера? Почему вы связались с человеком, о ком никто никогда не слышал?

Мы заказали напитки, и я предположил, что его соперник малость не в себе. Баллард как раз обдумывал это, когда явился Эверетт собственной персоной. Одет он был как типичный интеллектуал: мешковатый твид с заплатками на локтях, серые брюки, без галстука. Уилл закатил глаза, подозрения подтвердились.

Ваземанн мгновенно оценил ситуацию. Блаженная улыбка, свидетельствовавшая о любви ко всему человечеству, озарила его лицо. Он пожал руку Уиллу, сделал комплимент Энн и заказал бренди.

Мы обсудили актуальные фильмы, сенсационный судебный процесс, о коем тогда писали все газеты, и экономическую политику президента. Ваземанн в целом соглашался с Уиллом на протяжении всего разговора. Он мог не соглашаться с принятыми полумерами, или, скажем, с величиной налогового стимулирования, но в общем, казалось, разделял взгляды пожилого собеседника.

Такого Ваземанна я никогда не видел. Он излучал обаяние. Энн, как я заметил, испытывала инстинктивную неприязнь к своему неожиданному собеседнику. Но Уилл был поглощён разговором.

Мы покончили со стейками, и Ваземанн заказал ещё выпивку. Он попросил разрешения закурить и поднёс спичку к пенковой трубке. Это была его знаменитая трубка «Победа», традиционно раскуриваемая после решающего удара. Я понял, что он оценил Балларда и нашёл, что тот ему не соперник.

— Уилл, — он пососал черенок, — мне жаль, что ты не можешь чётко видеть свой путь. Но я понимаю. И одобряю твои принципы.

Он бросил на меня косой взгляд, где торжествующе смешались добродушие и презрение. Это сбивало с толку своим контрастом с настроением вечера, как будто кто-то щёлкнул выключателем.

Энн уловила это и ощетинилась. Она наблюдала за своим мужем, тот, по-видимому, ни о чём не подозревая, рассеянно смотрел в свой стакан с водкой. Затем его плечи расправились.

— С другой стороны, — медленно произнёс он, — есть аргументы в пользу гибкости. Я задаюсь вопросом, не обязан ли я предоставить Майклу честный шанс выиграть пари.

Ваземанн заколебался. Его веки закрылись, он небрежно осушил свой бокал и пожал плечами. Никто не произнёс ни слова. Официант подошёл и ушёл. Наконец Ваземанн сочувственно посмотрел на старика.

— Как вам будет угодно, — сказал он.

* * *

На один прекрасный уик-энд Дип-Ривер снова стал шахматной столицей мира. Пал Бенко и Уолтер Браун присоединились к Джону Ченселору и государственному секретарю. Мотели были заполнены до самого Трентона. Маршировал школьный оркестр, выступали политики, а эксперты не оставили Уиллу Балларду ни единого шанса.

Энн объяснила, почему он изменил своё решение.

— Ему не понравился Ваземанн. Ваземанн не воспринял его всерьёз. Его тон, его отношение: он не думал, что Уилл хоть что-то значит. Ваземанн просто использовал его, чтобы добраться до тебя. — Она пожала плечами. — Итак, Уилл решил, что тебя нужно спасти. Снова инстинкт кавалериста.

— И, Майк, не беспокойся о своей ставке. — Она подмигнула. — Деньги уже в банке.

* * *

Матч был запланирован в Дип-Ривер. Накануне вечером «Старый каменный дом» был переполнен знаменитостями. Уилл исчез рано утром. Ходили слухи, что в городе видели Фишера.

Празднование продолжалось до двух часов ночи. На следующее утро нам всем удалось собраться в актовом зале средней школы в десять. И действительно, несмотря на погоду, весьма мрачную, серую и холодную, толпа заполнила школу и улицу перед ней.

Когда представили Эверетта Ваземанна, толпа восторженно засвистела. Тот удивлённо огляделся, взял себя в руки и сел. В VIP-зоне воцарилась тишина.

— Мы ведём свою передачу из Бамберри-Пойнт, — это было всё, что удалось услышать телезрителям. По зданию прокатились одобрительные возгласы и свист. Баллард, одетый в старый серый свитер, неуверенно вышел на сцену. Я сразу понял, что что-то не так. Он выглядел усталым, словно силы покинули его. На лице пролегли глубокие морщины. Мне пришло в голову, что он, возможно, напуган всем этим. Интересно, веселился ли он всю ночь напролёт?

Ваземанн, играя чёрными, завёл часы, и Уилл сделал свой ход. Девочка-подросток, обслуживавшая демонстрационную доску, передвинула ферзевую пешку на две клетки вперёд.

Ваземанн защищался гамбитом Бенко, теоретически, я полагаю, достаточно новым, и его противник, вероятно, никогда о нём не слышал. Уилл взял гамбитную пешку, плавно перешёл к обороне и увёл своего короля под прикрытие, подальше от испепеляющей диагонали ферзевого слона чёрных.

Ваземанн развил инициативой, завладев центром. Уилл воспользовался удобным моментом и вернул пешку. Пал Бенко, сидевший рядом со мной в зоне прессы, слегка напрягся. Идея, конечно, здравая, но время должно быть выбрано точно. Уилл недостаточно внимательно изучил ситуацию. Чёрные взяли пешку и одновременно угрожали комбинацией, что могла уничтожить незащищённый ферзевый фланг белых.

Уилл уставился на доску. Его плечи поникли, и я начал сожалеть о своём участии в происходящем. Он встал, взглянул на бегущие часы и вышел за кулисы в центре зала. Он казался отчаянно уставшим. Толпа расступилась, и он исчез в вестибюле. Я услышал, как открылась и закрылась входная дверь.

Его не было десять минут. Когда он вернулся, то выглядел получше. Принесли кофейник. Уилл предложил налить кофе своему противнику, но Ваземанн, не поднимая глаз, перевернул чашку.

Баллард укрепил свой ферзевый фланг, позволив чёрным усилить контроль над центром. Чёрный конь вторгся в его оборону, угрожая удушением. Ваземанн откинулся на спинку стула, расслабился, улыбнулся и закурил пенковую трубку. Виктор Корчной, сидевший прямо передо мной, печально покачал головой.

Но Уилл не сдавался. Он отдал пешку, чтобы провести пару обменов, избавившись от коня и ферзевого слона.

— Слишком поздно, — прошептал кто-то.

Полностью отдаваясь игре, Ваземанн провёл одну из сложных комбинаций, характерных для его игры, тонкую, непрямую, но смертельную. И в ней была обычная неточность, глубоко запрятанная.

Но он выбрал не ту жертву. Уилл нашёл слабое место и воспользовался им, чтобы поднять уровень сложности. Ваземанн наклонился вперёд, нахмурившись. Снял пиджак. И сбился с пути.

Баллард обменял оставшихся коней, открыв путь на рокированного короля. Он нацелил на него ладью; Ваземанн поспешил защититься. Белые сдвоили ладьи и неожиданно сменили цель.

Пешки, слон и ферзь атаковали и заняли центр в стиле, напоминающем пиротехнические трюки молодого Балларда против Рети и Маршалла. Уилл обменял своего ферзя на оставшегося слона, превратив пешечную структуру противника в руины.

Ваземанн посмотрел на своего безнадёжно незащищённого короля, перевёл взгляд на сдвоенные ладьи и вздохнул. Он остановил часы и, не говоря ни слова, ушёл со сцены.

* * *

Шахматные титаны земного шара выстроились в очередь, чтобы пожать ему руку и пожелать удачи. Ближе к концу Уилл Баллард поприветствовал высокого худощавого мужчину в тёмных очках. Они постояли немного, разглядывая друг друга. Затем мужчина ушёл.

— День был долгим, — сказал Баллард. — Майкл, мне понравилось. Спасибо тебе.

— Ты выглядишь измученным. Ты отлично сыграл партию, Уилл. Хотя какое-то время ты заставил меня поволноваться.

Он ухмыльнулся. У него были белые и крепкие зубы хищника.

— Прости. Я уже не так молод, как раньше. Мне не следовало оставаться на ногах всю ночь.

— Не спал всю ночь? — Я обвиняюще посмотрел на него. — Ты был на вечеринке.

— Я играл в шахматы. — В его глазах промелькнуло озорство. — С Бобби.

— Бобби?

— Вот уж кто чувствует игру.

Мышцы на моей спине содрогнулись.

— И как успехи? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Одну я проиграл.