Илья Кукулин. Периодика для ИТР: советские научно-популярные журналы и моделирование интересов позднесоветской научно-технической интеллигенции

Памяти В.Л. Гопмана

…Если хочешь знать, мечта – тоже политика...

Анатолий Софронов, «В одном городе»

Задача этой статьи – обсудить социальные и культурные функции советских научно-популярных и научно-технических журналах 1950-х — начала 80-х годов. Это исследование позволяет понять принципиальную трансформацию, которая произошла с самосознанием советских ИТР послесталинского периода. Возможно, ее отложенные результаты сказываются и в современной России.

Выскажу предварительную рабочую гипотезу – дальнейший текст, как я надеюсь, поможет ее обосновать и уточнить.

В 1950-е годы лавинообразный рост числа молодых инженеров и научных исследователей привел к появлению новой социальной группы и изменению массовых представлений о социальной ценности науки. На формы социального воображения этой новой группы повлияли научно-популярные и научно-технические журналы, созданные или реорганизованные в 1950—1960-е годы на новых основаниях. По-видимому, санкционируя их создание или реорганизацию, партийные администраторы первоначально ставили перед ними задачу «проектирования» жизненного мира молодых профессионалов и студентов научно-технических специальностей.

Важную роль в «настройке» воображения советских ИТР играли фантастические и футурологические тексты. В 1960-е годы они были призваны формировать мышление творчески настроенных технократов-энтузиастов, которые бы способствовали прорывному участию СССР в военно-техническом состязании с Западом.

Настроить воображение ИТР на нужный лад у властей получилось лишь частично – из-за непредвиденных последствий «оттепельной» социальной политики. По многим причинам представления о будущем, как и вообще представления о вообразимом, достижимом/недостижимом, прогнозируемом и т.п., в новых журналах из категории «функционально-необходимого» и «насущного» (в которой эти представления находились в 1920—1940-е годы) перешли в категорию «интересного», связанную не столько с работой, сколько с досугом. Определять, что входит в категорию «необходимого» и «насущного», в СССР могли только партийные и государственные структуры, но на определение «интересного» претендовали сразу многие акторы – что и сделало дальнейшую историю научно-популярных журналов многолетней подковерной борьбой, в которой ставкой оказалось ни больше ни меньше определение того, что будет считаться значимым для многомиллионной группы советских ИТР. Благодаря этой борьбе в журналы стали интенсивно проникать идеи западного нью-эйджа, явно или неявно табуированные на других институциональных участках.

Важнейшим элементом редакционной политики позднесоветских научно-популярных журналов стало систематическое соединение технических публикаций, нарративов нью-эйджа и научной фантастики. Издание фантастики играло для этих журналов особую роль на протяжении всей их истории, поэтому в статье это направление их деятельности обсуждается как отдельный сюжет.

Фредрик Джеймисон писал, что фантастическая литература – форма радикальной историзации настоящего [Jameson 1982]. Проведенный анализ публикаций журнальной фантастики и их ближайшего контекста позволяет прийти к выводу о том, что в позднесоветской ситуации представления многих групп научно-технической интеллигенции о будущем оказались очень слабо связанными с их представлениями о настоящем – не в последнюю очередь благодаря тому, как это будущее преподносилось в научно-популярных и научно-технических изданиях 1950-х — начала 80-х годов.

1. 1920—1930-е: научно-технические журналы в «ансамбле» служебной деятельности ИТР

Формирование научно-технической интеллигенции в СССР происходило в два этапа. Первой «критической точкой» в ее возникновении стали вторая половина 1920-х и начало 1930-х годов, и тогда речь шла о складывании большой группы ИТР – инженерно-технических работников, второй «критической точкой» – конец 1950-х и начало 1960-х годов, когда резко возросло общественное и политическое значение естественных наук, математики и кибернетики. Эти узловые точки имели принципиально разную структуру, но в обоих случаях импульс к формированию новой группы был дан правящим режимом.

«Первая волна» инженерно-технической интеллигенции была сформирована в 1920—1930-х годах в ходе мучительного «скрещивания» профессионалов предреволюционного поколения и новых кадров – молодых людей, получивших высшее образование после революции и в большей или меньшей степени сформировавшихся под влиянием советской идеологии[2]; этот процесс специально изучила германский историк Сюзанна Шаттенберг [Шаттенберг 2013]. Целью, которую преследовало руководство страны при этой работе, была организация заведомо лояльной социальной группы профессионалов, многочисленной и готовой решать важнейшие задачи по быстрой индустриализации и милитаризации экономики.

Важнейшими методами формирования новой группы профессионалов стали, с одной стороны, запугивание и адресный террор в отношении инженеров старшего поколения («Шахтинское дело», «дело Промпартии» и т.п.), с другой – массированная пропагандистская индоктринация и вовлечение в науку заведомо «идеологически верных» людей – «парттысячников»[3], «выдвиженцев»[4], выпускников Промакадемии. Драматическое столкновение двух типов ученых не раз описывалось в тогдашней литературе, наиболее впечатляюще – в пьесе Александра Афиногенова «Страх» (1931); первый ее вариант был запрещен, но и второй, одобренный лично Сталиным, воспринимался современниками как близкий к крамоле – из-за переживания скрытого противостояния в советском обществе, которое актеры и зрители вкладывали в эту постановку [Серман 2005].

Несмотря на внутреннюю конфликтность группы ИТР, она все же была конституирована как единое, пусть и внутренне неоднородное сообщество – в частности, благодаря прославлению профессии инженера в СССР с середины 1930-х годов: именно инженеры были объявлены ключевыми фигурами, необходимыми для «овладения техникой» (ср. лозунг Сталина 1934 года: «…Главное теперь – в людях, овладевших техникой» [Сталин 1934: 48]). На XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году «вождь» объявил, что в стране решена важнейшая политическая задача: сформирована новая, лояльная режиму интеллигенция [Сталин 1939: 25, 35—37][5].

Для того чтобы пропагандировать технические знания и способствовать росту этой группы, еще в 1920-х — начале 1930-х годов в СССР было организовано издание тематической периодики, которая лишь в небольшой степени продолжала традиции аналогичных дореволюционных журналов. В 1925 году был основан журнал «Знание – сила», в 1933-м –   «Техника – молодежи» (первоначально название писалось без тире), в 1934-м – «Наука и жизнь»; ранее журналы под названием «Наука и жизнь» выходили в 1890—1900 и в 1904—1906 годах, однако новый журнал лишь в очень малой степени напоминал своих предшественников.

И «Техника – молодежи», и «Знание – сила» отличались двумя особенностями. Они публиковали множество материалов сугубо практической направленности – профессиональной или связанной с домашним хозяйством. И одновременно с этим – литературные произведения, в первую очередь – фантастику (впрочем, в «Науке и жизни» тогда подобных материалов не было)[6]. В начале 1930-х ученые и партийные функционеры приветствовали эти публикации, так как считали фантастические произведения родом научно-популярной литературы. Известный советский физик Яков Дорфман (1898—1974), автор выдержавшей много изданий «Всемирной истории физики», писал в 1932 году:

На мой взгляд, литература обладает двумя возможностями для техпропаганды. С одной стороны, это историческая техническая хроника, с другой — научная фантастика. Одно — взгляд назад, движение к техническому «сегодня» от прошлого, второе — взгляд вперед, движение в будущее. Любой вопрос техники становится увлекательным, интересным, если он дан не в виде статических описаний и объяснений, а в своем диалектическом развитии [Дорфман 1932: 83, цит. по: Ваганов 2012: 100][7].

«Любой вопрос техники» должен был стать интересным для того, чтобы эффективной была техническая пропаганда, т.е. разъяснение новых достижений для рабочих и инженеров, а эти достижения, по умолчанию, имели необсуждаемую ценность для модернизации СССР[8]. Иначе говоря, «необходимое» и «интересное» в задачах фантастики, с точки зрения Дорфмана, были нерасторжимо слиты.

Такая интерпретация фантастики сохранялась на протяжении всего сталинского времени. В марте 1951 года писатель Владимир Шевченко, выступая на секции Союза писателей с докладом «Развитие научно-фантастической литературы», сказал:

Научно-фантастическая литература [в СССР] под направляющим воздействием идей Горького перестала быть ответвлением, падчерицей приключенческого, «развлекательного» жанра, а стала правдивой литературой о будущем, разделом «учительной» научно-художественной литературы (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 22. Ед. хр. 41. Л. 19. Цит. по: [Schwartz 2014: 579]).

Такое «учительное» определение мало похоже на самопонимание довоенной американской фантастики – выраженное, например, в манифесте ее лидера Хьюго Гернсбека. Открывая в 1926 году журнал «Amazing Stories» – первое в мире массовое издание, целиком посвященное фантастической литературе, Гернсбек, его главный редактор, писал, что для него в фантастике соединены просветительские и развлекательные задачи, однако решение просветительских задач должно быть ненавязчивым и способствовать «вдохновению» читателя:

By “scientifiction” I mean the Jules Verne, H.G. Wells and Edgar Allan Poe type of story — a charming romance intermingled with scientific fact and prophetic vision. <…> Not only do these amazing tales make tremendously interesting reading — they are always instructive. They supply knowledge that we might not otherwise obtain — and they supply it in a very palatable form. For the best of these modern writers of scientifiction have the knack of imparting knowledge, and even inspiration, without once making us aware that we are being taught [Gernsback 1926: 3].

В СССР научная фантастика тоже была признана важной отраслью литературы – но в куда более узкоприкладном значении, чем придавал ей Гернсбек. Главным редактором издательства юношеской и научно-популярной литературы организованного в 1931 году ОНТИ (Объединения научно-технических издательств) был назначен Николай Мещеряков (1865—1942) – старый большевик, один из создателей советской цензуры, первый редактор журнала «Наука и жизнь». Судя по назначению Мещерякова, его участок работы считался весьма ответственным. Глава ОНТИ немедленно запустил в «своем» издательстве серию «Научная фантастика», в которой были переизданы давно написанные произведения – «Земля Санникова» и «Плутония» В.А. Обручева и «На Луне», «Вне Земли» и «Грезы о Земле и небе» К.Э. Циолковского[9]. Редактор был недоволен такими результатами своей деятельности и публично каялся: «…вполне удовлетворительного советского научно-фантастического романа еще не существует. <…> Нашим авторам, к сожалению, не хватает таланта и уменья Жюля Верна» [Мещеряков 1936: 20, цит. по: Ваганов 2012: 104].

В отличие от Мещерякова, редакторы журналов печатали фантастическую литературу «из-под палки» – возможно, опасаясь, что в подобного рода произведениях с их вольными сюжетами могут найти нежелательные намеки. В конце 1937 года С. Михельсон критиковал журналы «Техника – молодежи» и «Знание – сила» за недостаточное внимание к фантастике и даже призывал их обратиться к изданию под редакцией Гернсбека, что для ситуации всеобщей шпиономании выглядело довольно нетривиально:

…Прекратилось печатание в журнале [«Знание – сила»] научно-фантастических рассказов и очерков о технике будущего. Почему?.. Стоило читателям выразить недовольство научно-фантастическими рассказами, помещенными в журнале, как в нем совершенно перестала появляться научная фантастика. Разве у нас в Союзе совершенно нет авторов, умеющих писать хорошие научно-фантастические рассказы или очерки о технике будущего? Разве из иностранных журналов, посвященных научной фантастике (например, «Amazing Stories»), нельзя подобрать подходящие новеллы для журнала? [Михельсон 1937: 102, цит. по: Ваганов 2012: 103]

Статья Михельсона не помогла, и в 1939 году ЦК ВЛКСМ в специальной резолюции прямо потребовал от «Знания – силы» печатать больше научной фантастики. Видимо, после этого окрика редакция срочно заказала, а затем и опубликовала в № 1—5 за 1940 год роман Бориса Анибала «Моряки Вселенной», не имевший никакого отношения к «технической пропаганде»: он был авантюрно-развлекательным и использовал штампы англоязычной «марсианской» фантастики, уже сложившиеся к тому времени[10]. Его персонажи, советские звездолетчики, прилетают на Марс, где находят и расшифровывают автобиографическую рукопись представителя древней цивилизации Атлантиды, похищенного марсианами за много веков до советской высадки на «красной планете».

В «Технике – молодежи» в 1930-х фантастика тоже печаталась нерегулярно. Среди того немногого, что публиковалось, заметное место занимали отрывки из произведений, описывавших грядущую мировую войну с позиций разных государств, противостоявших друг другу на международной арене: один роман, о завоевании Парижа, принадлежал перу некоего майора Гельдерса (под этим именем скрывался директор германской авиакомпании «Люфтганза» Роберт Кнаус), другой, о предстоявшей войне США с Японией, – Джона Кида, капитана резерва Военно-морского флота США [Токарев 2006: 113—117, Окулов 2008]. Эти публикации попадали в общий милитаристский контекст советских НПНТЖ 1930-х: ср., например, статью В. Алекина «Морской флот на пути к новой войне» («Наука и жизнь». 1935. № 11) и другие сочинения того же рода.

В 1939—1940-х годах «Техника–молодежи» напечатала роман Юрия Долгушина «Генератор чудес», шпионско-авантюрный по сюжету и тоже завершенный срочно, как и сочинение Анибала – возможно, после директивы по поводу «Знания – силы»: новые главы романа, начатого в 1936 году, Долгушин дописывал авралом перед сдачей очередного номера в печать [Караваев 2015]. Несмотря на популярность среди читателей, этот роман вообще не обсуждался в критике [Schwartz 2014]. Однако самая знаменитая милитаристско-футурологическая публикация этого времени состоялась не в НПНТЖ, а в общелитературном журнале – это опус Николая Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне», помещенный в журнале «Знамя» № 1 за 1939 год и сразу же после этого переизданный в «Роман-газете» (№ 6 за этот же год). После подписания пакта Молотова—Риббентропа это сочинение, живописавшее близкую войну с Германией, было немедленно изъято из продажи. Таким образом, в футурологическом описании предстоящей войны НПНТЖ были если не на вторых, то, во всяком случае, не на безоговорочно первых ролях.

В 1920—1930-е годы, правда, выходили научно-популярные журналы, которые печатали статьи, направленные прежде всего на расширение кругозора читателя, а не на сообщение «нужных» знаний или подготовку к предстоящей войне. Это были «Вокруг света», издававшийся в 1927—1941 годах, и «Всемирный следопыт», который выходил с 1925 по 1931 год. По-видимому, они оказали довольно заметное влияние на вкусы своих тогдашних читателей. Особенно интересен здесь «Всемирный следопыт», который публиковал прежде всего фантастическую и приключенческую литературу для юношества.

Тем не менее, несмотря на большие старания, сделать фантастику и приключенческую литературу средством «технической пропаганды» в 1930-е годы не удалось. При всех усилиях, группа «новых инженеров» в СССР оказалась не слишком большой. Тогдашние научно-популярные книги были обращены, в основном, к рабочим, а фантастические романы – прежде всего к подросткам. Большая часть фантастической литературы (за редкими, хотя и значимыми исключениями, такими, как поздний А. Беляев или Б. Анибал) была сосредоточена вокруг того, чтобы воображать грядущую войну или будущие победы техники.

Во время Второй мировой войны, когда СССР, Великобритания и США были союзниками, в советских журналах иногда печатались переводы из англоязычной фантастики, которые, разумеется, прекратились после начала «холодной войны»[11]. Но, по-видимому, после и этих немногочисленных публикаций, советским писателям и читателям уже стало понятно, что современная фантастическая литература может быть совершенно иной, чем они привыкли думать в 1930-е. В 1941 году, за три недели до начала войны, критик и литературовед Кирилл Андреев (1908—1968) опубликовал в «Литературной газете» статью с подробным – и не уничижительным, хотя и содержавшим дежурные выпады в адрес массовой культуры – обзором новых тенденций в американской фантастике [Андреев 1941]. В апреле 1945-го, выступая на совещании секции научно-художественной и научно-фантастической литературы Союза писателей СССР, Андреев сказал, по-видимому, апеллируя к читательскому опыту аудитории:

…может быть, наше представление о фантастике, которое у нас сложилось давно, не так уже и верно; может быть, то, что мы считали наиболее характерным для фантастики, – творчество Жюль Верна — это в какой-то степени пройденный этап; может быть, по-новому надо рассматривать все то, что говорилось о научной фантастике, и существует ли такой термин (РГАЛИ. Ф. 361. Оп. 22. Ед. хр. 3. Л. 8. Цит. по: [Schwartz 2014: 458]).

Разумеется, как и во всех остальных сферах жизни СССР, такая проблематизация встретила жесткий отпор со стороны идеологических инстанций. В 1949 году первый секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Михайлов на совещании в Союзе писателей требовал от советских фантастов не поддаваться «вражеским» влияниям:

Писарев… говорит о том, что есть два рода мечтаний: есть мечты, которые обгоняют естественный ход событий, и есть мечты, которые хромают совершенно в сторону. Первые мечты – хорошие, вторые – плохие, и до сих пор в ряде случаев научно-фантастическая литература, находясь под большим влиянием Запада, своей тематикой хромала совершенно в сторону. Я считаю, что сегодня мы можем сказать о том, что за этот год уже наметился известный перелом в этом отношении (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 22. Ед. хр. 26. Л. 4. Цит. по: [Schwartz 2014: 483])[12].

В послевоенное время никаких парадигматических сдвигов в будущем не предусматривалось. В брошюре «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) и других поздних текстах [Сталин 1952] диктатор описывал движение в будущее как очень медленное, постепенное, незаметное, де-факто дезавуировав идею революционности советского режима и предвосхитив концепцию «развитого социализма».

Популяризация науки и техники была признана важной задачей: в 1947 году в Москве было создано Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний (с 1963 года – общество «Знание»). Однако «полем битвы» для популяризаторов конца 1940-х стало не будущее, а прошлое: авторы многочисленных статей и брошюр доказывали, что все важнейшие изобретения были сделаны в России. Вероятно, целями этой «борьбы за приоритет» были не только ксенофобская изоляция СССР от внешнего мира, но и мобилизация инженеров и техников на решение новых задач. Тем не менее средства, которыми велась эта мобилизация, оказались не просто неэффективными, но разрушительными для советской фундаментальной и прикладной науки.

В 1940-е годы – и не только на время Великой Отечественной войны, но и в послевоенное время – естественные, технические и медицинские науки превратились в один из важнейших факторов укрепления советского режима: новые виды вооружений, средства борьбы с болезнями и ранениями, вызванными войной, новые методы слежки за населением и тайных операций НКВД—КГБ… Площадками для разработки технических инноваций часто были «шарашки» – секретные институты и КБ, где использовался труд заключенных инженеров и ученых. Сами эти структуры были созданы еще в начале 1930-х годов, после процесса «Промпартии». Советский атомный проект был реализован в секретной Лаборатории № 2 АН СССР, где работали не заключенные, а формально свободные исследователи[13], ракетный – в «шарашках» и в засекреченном НИИ-88[14]. Тем не менее такие прорывы могли быть реализованы только методами «анклавной модернизации» (термин П. Сафронова) – то есть не распространения научно-технического опыта, а организации локальных строго засекреченных кластеров, в которых «правила игры» радикально отличались от принятых в окружающем советском пространстве: хрестоматийный пример – работа генетика Н.В. Тимофеева-Ресовского в ядерной лаборатории «Объект 0211» в Челябинской области, где ученый занимался вопросами радиационной генетики в соответствии с представлениями о хромосомах как хранилище наследственной информации организма – как известно, эти представления официально считались ложными в СССР, где пропагандировалась псевдонаучная теория Т.Д. Лысенко. Однако ученые, не привлеченные в работе в таких кластерах, как НИИ-88, «Объект 0211» и им подобных, должны были вести лишь постепенную, не предполагавшую радикальных прорывов работу по усовершенствованию имеющихся устройств и механизмов и уточнению уже имеющихся данных. Как показывает Итан Поллок, в это время меняется содержание самого понятия науки в СССР: она определяется как коллективная и строго плановая работа [Pollock 2006].

Соответствующей стала и фантастика – публикующаяся в журналах и отдельными изданиями. Предел достижений советского инженера в этой литературе – перекладывание выполняемой работы на автоматические устройства, без обсуждения того, что будет делать человек в освободившееся время.

Более того, в советской литературе конца 1940-х – начала 1950-х различия между фантастикой и нефантастикой оказались минимизированы. Процветала «фантастика ближнего прицела» (уничижительный термин, придуманный уже в послесталинское время[15]), описывающая блестящие изобретения советских ученых или грядущую войну с США. Ко второй категории относится, например, роман Валентина Иванова «Энергия подвластна нам», описывающий такую битву на Луне и опубликованный в журнале «Знание – сила» [Иванов 1949—1950][16]. Одно из немногих исключений – выбивающийся из этих тенденций роман В.Д. Захарченко «Путешествие в Завтра», чей сюжет относился к далекому будущему. Впрочем, источники вдохновения Захарченко хорошо заметны: так, описание космической орбитальной станции в его романе напоминает описание аналогичной конструкции в романе Александра Беляева «Звезда КЭЦ» (1936).

Советский фантаст С. Иванов писал в 1950 году:

Партия и правительство каждодневно практическими делами рисуют перед нами перспективу будущего. […] Советская научно-фантастическая литература должна отображать завтрашний день нашей страны, жизнь нашего народа. Именно завтрашний, то есть промежуток времени, отделенный от наших дней одним-двумя десятками лет, а может быть, даже просто годами [Иванов 1950: 159].

Более того, Иванов возмущался тем, что «некоторые литераторы ориентируются сами и ориентируют других на изображение отделенного будущего», считая столь дальнее прогнозирование следствием вредного влияния западной фантастики [Там же: 159].

Но не только в очень ограниченной по масштабу вымысла фантастике «ближнего прицела», но и в сугубо «реалистической» – конечно, соцреалистической – литературе изображались грядущие технические свершения. Одного из отрицательных персонажей пьесы Сергея Михалкова «Потерянный дом» (1950), инженера Лаврова, упрекают в том, что он не понял глубокой мысли главного героя, инженера Шумилова, замыслившего строить принципиально новые гидротехнические сооружения. Лавров защищается:

Какую мысль? На три тысячи километров гнать воду? Поворачивать реки вспять?.. Я прекрасно понимаю твой энтузиазм, но не делай из меня чиновника, стоящего на пути новатора!.. Сейчас идея твоего Шумилова хороша для юношеской фантастической повести…[17]

Герой пьесы В. Кожевникова «Огненная река» (1949), тоже вполне «реалистической», академик Павлищев, изъясняется совершенно в духе «фантастики ближнего прицела»:

…освободим мы с тобой доменщиков от самого тяжелого, опасного труда. Представь себе пульт с кнопками, будет за ним сидеть один человек и управлять всеми печами цеха одновременно. Точнейшие приборы будут сигнализировать обо всех прежде недоступных человеку процессах плавки. Доменные печи превращаются в единый, гармоничный, управляемый агрегат…[18]

Ср. с практически таким же по стилистике и интенции монологом инженера Боброва в рассказе Виктора Сапарина «День Зои Виноградовой» (1950), обозначенном как «научно-фантастический». Разница – только в том, что у Сапарина эти технические новации описаны как уже реализованные:

На большой территории страны автоматически добывается дешевая гидроэнергия и по проводам и подземным кабелям рассылается потребителям. И человек, находящийся на командном посту, свободно распоряжается всем этим огромным количеством энергии [Сапарин 1950: 44][19].

В произведениях позднего сталинизма способность «мечтать» и «творить» изображалась как необходимая, политически одобряемая черта советских инженеров и рабочих. Постоянными персонажами литературы этого рода становятся изобретатели и рационализаторы. Пьеса Анатолия Сурова «Зеленая улица» (1947) заканчивается восторженным монологом одного из героев:

Непреложный закон наших людей — творчество!.. Вдохновенное творчество. Оно впитывается в поры обыденной жизни. Так наука сливается с практикой и, обновляясь, сама обновляет жизнь. Так стираются грани между трудом рабочего и трудом инженера. Это уже коммунизм! Да, да, коммунизм!.. Друзья мои!.. Смело вперед, только вперед!.. «Зеленая улица» – перед нами. Семафоры всех станций открыты! [Суров 1949: 111].

В целом, по-видимому, для читателей конца 1940-х – начала 1950-х существовал когнитивный диссонанс. С одной стороны, из изданий 1920-х и кратковременного «прорыва» 1944—1946 годов они помнили о существовании фантастики авантюрной, представлявшей возможные миры и другие планеты, – такой, которая позволяла думать не о ближайших задачах собственной работы, а о перспективах всего человечества[20]. С другой, им предлагалась литература, в которой «готовность мечтать» была вписана в нормативную мотивацию образцового советского работника[21].

Этот культ «дрессированного воображения» имеет мало общего с психологическими качествами реальных советских инженеров. Из современных исследований ясно, что огромную часть своей интеллектуальной энергии они тратили на преодоление бытовых трудностей – особенно это касалось инженеров-женщин [Шаттенберг 2011].

По-видимому, история публикаций фантастики в СССР в 1945—1953 годах отражает представления советских элит и в целом номенклатуры о том, как именно инженеры и техники должны участвовать в проектировании будущего, о котором в целом известно всем (коммунизм), но детали его достижения – только «вождям».

Вероятно, из-за массового ощущения фальши, производимого «фантастикой ближнего прицела» и другими типами «мечтательной» литературы соцреализма, к 1953 году среди самих советских ИТР созрела потребность в новом понимании общественной роли своей профессии.     

2. «Оттепель»: ИТР и фантастика находят друг друга

В 1945—1968 годах подготовка инженерно-технических специалистов росла экспоненциально. В 1945—1950 годах вузы и техникумы закончили около 525 700 студентов, что составляло 27,3% всех, кто в это время в СССР закончил какие-либо учебные заведения, а в 1966—1968 годах (уже за три года, а не за пять) – 1 628 000, что составляло 44% всех выпускников [22]. Все больше молодых инженеров шли по распределению не на заводы, а в институты и конструкторские бюро [Кугель 2005: 35], где складывалась новая социальная среда.

Одновременно на протяжении «оттепели» все больше рос публичный авторитет науки, в первую очередь – точных и инженерных наук. Афористически этот общественный сдвиг зафиксировал Борис Слуцкий в знаменитом стихотворении 1959 года «Физики и лирики» («Что-то физики в почете…»)[23].

В 1955 году в Ленинграде была защищена первая в СССР диссертация по социологии науки – ее автором стал И.А. Майзель[24]. В том же году была «реабилитирована» кибернетика, прежде официально осужденная [Соболев, Китов, Ляпунов 1955; Gerovich 2012] (впрочем, работы над созданием советских ЭВМ шли с конца 1940-х). В отчетном докладе Н.С. Хрущева ХХ съезду КПСС и в других выступлениях на съезде – в первую очередь президента АН СССР А.Н. Несмеянова – был провозглашен курс на развитие наукоемких технологий: атомной энергетики, применение компьютеров в экономике, синтез новых полимеров. Несмеянов особо подчеркнул, что все это невозможно вести без развития фундаментальной, теоретической науки – что было для советских условий необычным, так как в сталинское время идеологически правильными считались заклинания о тесной связи науки с производством (см., например, в цитированном выше отрывке из пьесы Сурова «Зеленая улица»)[25].

Для сравнения, Г.М. Маленков в отчетном докладе на XIX съезде в 1952 году из успехов советской науки упомянул только «открытие методов производства атомной энергии», под которым подразумевал и пуск первых советских реакторов, и создание советской атомной бомбы (1949). Испытания атомной и особенно водородной бомб (1953) стали одним из важнейших факторов, способствовавших повышению престижа науки в советском обществе[26]. Еще одним фактором стали успехи СССР в освоении космоса – запуск первого искусственного спутника Земли (1957) и орбитальный полет Юрия Гагарина (1961). Однако, в отличие от атомной бомбы, они заметно повлияли на советское воображение будущего[27].

В середине 1950-х, насколько можно судить по воспоминаниям, многие студенты уже полагали, что связь изучаемой специальности с военно-стратегическими проблемами (атомная физика, ракетная техника) гарантирует минимизацию идеологического контроля – даже для тех, кто не занимался секретными разработками. Защитная функция секретности эксплицирована в романе В. Дудинцева «Не хлебом единым» (1956): его герой, гениальный изобретатель Лопаткин, не может внедрить в промышленность свой новаторский метод отливки труб, потому что ему препятствует (как сказали бы позже) научно-министерская мафия. Перелом в судьбе Лопаткина наступает тогда, когда шефство над его изобретением берет засекреченный институт, которым руководит человек в генеральской форме[28].

Наиболее важно здесь стремление молодежи дистанцироваться от официальной идеологии: оно не было общим, но уже становилось весьма заметным трендом[29]. В знаменитой дискуссии о «физиках и лириках» ее участники стремились понять не то, как ИТР может быть настоящим советским человеком или коммунистом, но то, как ИТР может быть «современным». Собственно, это была дискуссия о том, что значит быть современным профессионалом в области интеллектуального труда. Ее инициатор, инженер-кибернетик Игорь Полетаев, воспринимал «высокую» культуру как особую идеологию, избыточную для работы ИТР (см. подробнее: [Богданов 2011]).

В 1961 году в новую, третью по счету Программу КПСС была включена фраза о том, что «наука в СССР превращается в непосредственную производительную силу» [Программа 1962: 160][30], первоначально взятая из «Экономических рукописей 1857—1859 годов» К. Маркса[31]. Еще в 1950-х годах ортодоксы считали эту фразу сомнительной, так как она придавала слишком большое значение науке, а не пролетариату [Ащеулова 2010].

Важность этого, на первый взгляд сугубо ритуального действия – утверждения роли науки в новой программе КПСС – трудно переоценить. В последующие годы эта фраза цитировалась со ссылкой или без ссылки (и так все помнили, откуда взяты эти слова) десятки, а возможно, и сотни раз – и значительная часть этих цитирований была направлена на риторическую защиту научной и научно-технической интеллигенции и интеллектуального труда в целом. Включив эту фразу в программу, идеологи КПСС признавали, что советское руководство в условиях военно-технического соревнования в США и «гонки вооружений» делает ставку прежде всего на науку и высокие технологии и готово аксиологически приравнять ученых и инженеров к «классу-гегемону» – пролетариату.

Бурный рост научных и инженерных кадров в СССР стал возможен, конечно, не благодаря этой фразе, но благодаря новому политическому вектору, который эта фраза обозначала. ИТР и представители фундаментальной науки – прежде всего физики и математики – примерно с середины 1950-х до середины 1960-х изображались в журналистике и подцензурной культуре как авангард общества, как люди, прокладывающие дорогу в будущее. Романы и фильмы («Не хлебом единым», роман Д. Гранина «Иду на грозу», фильм М. Ромма «Девять дней одного года») представляли инженеров и ученых как романтических героев – прежде эта роль принадлежала рабочим или партийцам[32].

В 1954—1956 годах инженеры в советской литературе противостоят бюрократии, но затем, во второй половине 1950-х, акцент все больше переносится на антропологическую новизну молодых инженеров и ученых. Именно такие люди, как предполагалось, будут способствовать прогрессу, который приведет все общество к коммунизму.

Увеличение численности научно-технической интеллигенции и изменение ее статуса привело к важнейшим последствиям, не предусмотренным Хрущевым и другими сторонниками «научного бума» в политических элитах конца 1950-х.

Новой, быстро складывавшейся группе не была предписана определенная социальная идентичность, которая была задана их предшественникам – ИТР 1930-х. Никто, кажется, не предполагал организовать заново «формовку советского инженера» или «формовку советского ученого». Возможно, политическим элитам казалось, что эта задача уже решена[33]. Молодые ученые и инженеры понимали, какого рода задачи они призваны решать, но вот вопросу о том, какими им быть, пропаганда уделяла гораздо меньшее влияние, чем облику советского ИТР в 1930-е годы.

Развитие позднесоветской научно-технической интеллигенции в 1950—1960-е пошло по исторически парадоксальному пути. Эта группа, чьи задачи и институциональные нормы и образцы имели первоначально сугубо мобилизационный и преимущественно милитаристский характер, стала главным носителем и распространителем идей ослабления связей между интеллектуалами и государством и вестернизации позднесоветского социума. Впрочем, эти процессы нельзя назвать эмансипацией в строгом смысле слова, потому что большинство интеллигентов понимали ослабление связей не как автономизацию общества (в духе теорий модернизации от Вебера до Хабермаса), а как расширение пространства тех действий, которые дозволены властью.

Такое развитие стало возможным потому, что самосознание «новых ИТР» было с самого начала, т.е. со второй половины 1950-х годов основано на противоречии между восприятием науки как автономной общественной силы и идущими «сверху» призывами использовать науку в видах военно-технического соревнования.

Изменилась и периодика, издававшаяся для ИТР – первоначально, очевидно, по прямому указанию ЦК КПСС. Однако очень скоро это движение было подхвачено и преобразовано усилиями энтузиастов, вложивших в новую инициативу «сверху» собственное содержание.

В конце 1950-х — начале 1960-х годов учреждаются новые издания: в 1956-м – «Юный техник», в 1960-м, в ходе антирелигиозной кампании, провозглашенной Н.С. Хрущёвым, – «Наука и религия», в 1965-м – «Химия и жизнь», журнал, организованный по инициативе того же Хрущева, но начавший выходить уже после его отставки [Хрущев 2010]. По-видимому, последним «доплеском» «оттепельной» волны стало создание в 1970 году популярного физико-математического журнала «Квант».

Тиражи всей периодики лимитировались на уровне ЦК КПСС[34]. НПНТЖ могли публиковаться в заметно бóльших количествах, чем литературные журналы. Тираж «Нового мира» в 1958 году был 140 000 экз., в 1975-м – 172 000. «Техника – молодежи» в 1960 году выходила тиражом 600 000 экз., в 1970-м – 1 700 000. Более сложный и слегка фрондерский по духу[35] журнал «Знание – сила» в 1965 году имел тираж 400 000 экз., в 1967-м – 700 000 (максимальный за всю историю этого издания), в 1970-м – 500 000 [Эстрин 2005]. Еще более фрондерская и в то же время более узкая по тематике, чем другие научно-популярные журналы, «Химия и жизнь» выходила в 1977 году тиражом 300 000 экз. а в 1980-м – 325 000. По словам основателя журнала «Моделист—конструктор» Юрия Столярова, тираж этого издания в лучшие времена составлял 2 млн. экз.[36]

По-видимому, несмотря на постоянный дефицит бумаги в СССР, НПНТЖ было позволено бороться за читателя и увеличивать тиражи сообразно подписке. В «Науку и жизнь» в 1961 году назначается новый главный редактор Виктор Болховитинов, который приводит с собой новую команду и реорганизует журнал. Чиновники из ЦК поставили перед Болховитиновым задачу сделать журнал самоокупаемым. Новый главред тщательно продумал модель нового журнала (включая дизайн обложки), стал проводить анкетирование читателей[37] – и к 1975 году довел тираж с нескольких десятков тысяч до 3 млн. экз.! Правда, у Болховитинова первоначально – хотя и недолго – были особые возможности: его заместительницей в том же, 1961 году, когда он возглавил редакцию, была назначена Рада Хрущева, которая проработала в журнале несколько десятилетий и сменила Болховитинова после его выхода на пенсию. По-видимому, публикации фантастики тоже способствовали лучшей окупаемости НПНТЖ, на которую в случае литературных журналов не приходилось и рассчитывать.

Насколько можно судить, цензура не слишком пристрастно следила за публикацией фантастики в НПНТЖ. Судя по интервью Юрия Столярова, применительно к этим изданиям основное беспокойство вызывала возможность разглашения засекреченных сведений о военной технике:

…Большой начальник [на совещании с редакторами] помянул мой журнал, ну, стало быть, и меня, говорит: «Вот, печатают… пытаются печатать там, значит, чертежи [и] описания военных кораблей, а они запрещены…» А я ему говорю: «Да вы нам зарубили однажды публикацию чертежей линкора “Гангут”, который был построен до Первой мировой войны (с усмешкой). До Первой мировой, еще при царе»[38]. Он говорит: «Ну дык что? Вы же опубликовали бы и его обводы – подводную часть. А это нельзя». Я говорю: «И что, и обводы… тех времен секретны?»[39]

Описанные перемены – и количественный рост аудитории, и ее все более высокий символический статус, и идеологическая сложность этого статуса – придали НТНПЖ совершенно новое значение. Эти журналы оказывались адресованными наиболее «современной», модернизированной группе населения СССР и обсуждали в статьях не решенные еще проблемы, представляя знание как неготовое и непредсказуемое.

В конце 1950-х годов в СССР резко усиливается интерес к фантастике, и переводной, и отечественной. После публикации в 1957 году повести Георгия Мартынова «Каллисто» и ее продолжения «Каллистяне» (1960) в СССР впервые стали появляться клубы любителей фантастики: «…При детских библиотеках десятками формировались общества поклонников дилогии, которые писали продолжения книги и рассказы из мира [вымышленной планеты] Каллисто… создавали музеи Каллисто, составляли энциклопедию Каллисто и т.д., и т.п.» [Коротков 2006]. Этому буму никак не мешали (а возможно, даже способствовали) диковинные сочетания штампов научной фантастики и соцреализма, встречавшиеся в романе Мартынова: например, космический корабль инопланетян, приземлившийся в Курской области, земляне встречают с торжественными речами, оркестром и почетным караулом, как высокопоставленную иностранную делегацию[40].

Первая публикация «Каллисто» состоялась в только что организованном журнале «Юность» (1957. № 9). Но все же главным пространством публикации фантастической литературы становятся, в первую очередь, именно НПНТЖ. Главные редакторы «Знания – силы» и «Техники – молодежи» в период «оттепели» — соответственно Игорь Адабашев[41] и Василий Захарченко – сами писали фантастические романы; если говорить о более поздних временах, то фантастом был и Михаил Черненко, ставший заместителем главного редактора и фактическим руководителем журнала «Химия и жизнь» в 1965 году. В № 6 за 1954 год «Техника — молодежи» «с подачи» Захарченко впервые объявила о конкурсе на лучший фантастический рассказ. Жюри возглавил писатель Леонид Леонов, который вообще, как мы увидим из дальнейшего, сыграл заметную роль в развитии позднесоветской модели НПНТЖ[42]. В августе того же, 1954 года был напечатан лучший, по мнению редакции, из рассказов, уже присланных на конкурс. В 1955 году рассказы конкурсантов публиковались в каждом номере. Тогда же в «Технике — молодежи» начались публикации переводов из румынской фантастики. Эти публикации сопровождались поддержкой в прессе: так, в том же 1954 году в «Литературной газете» было помещено «письмо читателя», призывавшего ведущих писателей обратиться к фантастическим сюжетам, иными словами – больше говорить о воображаемом будущем[43].

В № 1—4 «Техники — молодежи» за 1956 год был помещен – в переводе с английского — роман Эдмонда Гамильтона «Сокровища Громовой Луны» («Treasure of Thunder Moon», 1942), ставший сенсацией в СССР. Гамильтон был широко известным американским фантастом, его произведения переиздаются и сегодня. В следующем же, 1957 году в том же журнале бóльшую часть года печаталась с продолжением «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова – самый известный советский фантастический роман десятилетия [Окулов 2008, Караваев 2015]. В первом номере за 1956 год журнала «Юный техник» (с этого выпуска, собственно, и начал выходить только что организованный журнал) был помещен рассказ того же Гамильтона «Невероятный мир». Журнал «Знание – сила» во второй половине 1950-х почти в каждом номере публиковал классиков американской фантастики ХХ века – большинство из них тогда были переведены на русский язык впервые. Так, в № 3 за 1958 год был помещен антивоенный рассказ Роберта Э. Хайнлайна «Долгая вахта» («The Long Watch», 1949)[44]. К тексту прилагалось длинное обращение редакции «Знания – силы» к сотрудникам ведущих американских журналов фантастики (поименованных прямо в обращении: «Magazine of Fantasy and SF»[45], «SF Quarterly» и «Possible Worlds of SF»): «Давайте познакомимся поближе!» Авторы обращения писали: «Мы еще недостаточно знаем об американской фантастике, вероятно, те же слова произнесете и вы о советской фантастике. ...Мы будем и впредь публиковать лучшие НФ (научно-фантастические) произведения американских авторов» (цит. по: [Окулов 2008]).

Объявить в «Технике – молодежи» конкурс на лучший фантастический рассказ и тут же начать печатать переводы из румынской, а потом и из американской фантастики можно было только в том случае, если к моменту смерти Сталина и последовавшей смены политического курса ситуация с публикацией фантастики воспринималась как кризисная, а сама эта публикация – как важный элемент журнальной политики.

Попытки преодолеть этот кризис начались еще при жизни диктатора. Сразу же после того, как в 1949 году Захарченко был назначен главредом журнала «Техника — молодежи», он написал для журнала фантастический роман «Путешествие в Завтра» — о Земле далекого будущего; роман печатался под псевдонимом Инженер В. Дмитриев (Техника – молодежи. 1950. № 1—4, 8). По-видимому, Захарченко взял дело в свои руки потому, что ему было важно, чтобы журнал говорил о далеком будущем – а эта тема, как видно из приведенных выше цитат из С. Иванова, была почти табуированной[46]. Характерно, что первый же номер журнала, где печатался роман (№ 1 за 1950 год), вышел в обложке с броским, эффектным изображением советской орбитальной космической станции, описанной в «Путешествии…». Захарченко хотел не только привлечь внимание к своему роману, но и акцентировать возможность представлять и изображать далекое будущее в научно-техническом журнале.

На этом редактор не остановился. В феврале 1953 года он опубликовал в журнале «Октябрь» обзорную статью, в которой упрекнул советских фантастов в том, что их произведения либо воспроизводят сюжетные ходы западной литературы, либо недостаточно пытаются заглянуть в будущее – а это, по мнению автора, было связано с недостатком знаний писателей о достижениях современной техники. Но самое интересное в этой статье – обличительный раздел об американской фантастике. В нем Захарченко вдохновенно ругает… тот самый роман Гамильтона «Сокровища Громовой Луны», который он напечатал, как только стало можно. Судя по точным деталям сюжетов, уже в те годы Захарченко следил за англоязычными публикациями[47]. Именно в начале 1950-х Захарченко, вероятно, и понял, что фантастика, говорящая о далеком будущем и о невообразимых пока достижениях техники, лучше развивает воображение, чем советские опусы «ближнего прицела».

В конце 1940-х — начале 1950-х в СССР публиковалось не слишком много научно-фантастических произведений, и все они не привлекали особого внимания читателя. В 1954—1957 годах на фантастику стали обращать внимание читатели, раньше подобной литературой не интересовавшиеся. По-видимому, на этот сдвиг фантастики в центр общественного внимания повлияло сразу несколько факторов.

Заметное изменение политической атмосферы породило новые надежды на будущее среди всех групп населения (ср., например, бурную радость колхозников по поводу выступлений Г.М. Маленкова 1953 года, в которых предлагалось несколько уменьшить налоговую нагрузку на деревню) и, что еще важнее, способствовало развитию представлений о вариативности будущего – и СССР, и всего человечества. Повесть Эренбурга «Оттепель» (1954) буквально пронизана «погодными» образами близкого, стоящего на пороге радикального изменения общественной жизни, которое отразится на каждом. В дальнейшем важнейшим элементом политической риторики Хрущева стала легитимация советского строя «через будущее», компенсирующая проблемы с «легитимацией через прошлое», возникшие после разоблачения преступлений Сталина [Копосов 2011: 101].

Пока в СССР шла борьба за «русские приоритеты», в западных странах в конце 1940-х – начале 1950-х были сделаны изобретения и открытия, изменившие само представления о характере эволюции техники: разработка электронно-вычислительных машин, новых химических технологий, телевидения, автоматической техники и т.д. («Компьютер вырвался на сцену около 1950 года», — писал Элвин Тоффлер в книге «Шок будущего» [Тоффлер 2002: 44].) Несмотря на «железный занавес», многие советские ИТР знали или слышали об этих работах и восприняли принесенное ими изменение футурологического воображения, очень контрастировавшее с застывшей, лишенной прогресса культурой последних лет сталинизма. О накопившейся «тоске по будущему» косвенно свидетельствует большое количество произведений, присланных на конкурсы «Техники — молодежи» в 1954—1955 годах.

Стоит обратить внимание и на другой фактор. Во время войны и сразу после нее на экранах СССР демонстрировались «трофейные» фильмы. Они пользовались огромной популярностью. Вместе с западной фантастикой они породили представление о непрагматической, отвлеченной от бытовых нужд массовой культуре. В 1954 году секретарь ЦК ВЛКСМ М. Андреев опубликовал статью, где упрекал советских киносценаристов за то, что в их опусах мало романтики и приключений, интересоваться которыми естественно для молодежи, о чем свидетельствует успех таких «трофейных» фильмов, как «Тарзан» и «Королевские пираты». Статью Андреева функционеры из Отдела науки и культуры ЦК КПСС объявили ошибочной [Румянцев, Тарасов 2001а: 285]. Однако само ее появление свидетельствует о том, что в советском руководстве были люди, готовые поощрять кино и литературу авантюрно-приключенческого характера.

Наконец, в 1954—1957 годах заметно смягчается политика переводов с иностранных языков (см., например: [Румянцев, Тарасов 2001b: 286—289]). Наиболее заметное проявление нового тренда – открытие журнала «Иностранная литература». Это смягчение позволило возобновить постоянную публикацию переводов фантастических произведений, написанных в «капиталистических» государствах. Многие из этих рассказов и романов довольно легко проходили идеологическую цензуру: в годы «ядерного страха», в конце 1940-х — начале 1950-х в Англии и США было написано множество антивоенных произведений, которые в СССР легко сходили за «прогрессивные».  

В 1954—1965 годах тенденция, намеченная Захарченко в начале 1950-х, превратилась в центральную для политики НПНТЖ. Изменилась не только сама фантастика, но и ее место в журналах: она стала не только приманкой или развлекательным дополнением к научно-популярным публикациям, но и своеобразным камертоном, по которому читатели могли настроить восприятие всего остального содержания журналов. Впрочем, дежурные идеологические тексты, конечно, такой «настройки» не требовали.

В целом НПНТЖ создавали образ мира, бросающего вызов человеческим познавательным способностям, – подобно тому, как прежде его создавали новаторские произведения европейских и американских фантастов середины ХХ века[48]. Окончательно поэтика НПНТЖ сложилась к середине 1960-х годов и потом не испытывала принципиальных изменений вплоть до конца 1980-х[49]. Однако ее формирование стало результатом процессов, начавшихся ранее, еще в 1950-е.

Эти изменения с энтузиазмом фиксировали сами молодые фантасты. В 1964 году в «Технике — молодежи» был помещен манифест нового литературного направления, замаскированный под обзорную критическую статью. Его написал Рафаил Нудельман – тогда писатель-фантаст и школьно-вузовский преподаватель из Мурома, впоследствии – видный деятель подпольного еврейского движения в СССР, а после эмиграции в Израиль – журналист и исследователь научной фантастики (и на протяжении всей жизни – переводчик художественной литературы с нескольких языков). Нудельман фактически провозгласил, что наиболее актуальное направление в советской фантастике – философско-притчевая литература, проблематизирующая познавательные способности человека, способности к этическим решениям и к участию в историческом процессе. Все эти вопросы в литературе сталинского времени ни проблематизации, ни обсуждению не подлежали[50].   

Бурное развитие фантастики последних лет приводит к тому, что она становится фактором, все более сильно влияющим на представления людей о будущем, о путях развития науки, техники, социальных институтов; она определяет какие-то существенные стороны мировоззрения читателей.

Но можно ли уже сегодня говорить о становлении какой-то «новой» фантастики, можно ли увидеть ее тенденции? Не только можно, но и должно. […] Очевидна прежде всего смена узкотехнической темы (гипотезы, проекты) и фантастического эксперимента… выдвижением теоретических гипотез. […]. Сквозь различие тем Ефремова, Громовой, Стругацких проступает идейная общность их книг. […] По существу, у них одна тема — практическая диалектика истории. Таким образом, […] социальная фантастика постепенно превратилась в литературу, обращенную к проблемам наиболее общим, общеисторическим. И, решая их в разном плане: естественнонаучном, политическом, морально-психологическом, она неизбежно возводит их в ранг проблем философских… [Нудельман 1964: 24—25].

Фактически в первой половине 1960-х годов наиболее значимые и инновативные произведения советской фантастики становится постутопическими[51]. Яркий пример – произведения Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом» (1963) и «Хищные вещи века» (1964). Оба они были опубликованы не в журналах, а в книгах[52]. Но НПНТЖ тоже следовали этому тренду – продемонстрировать, насколько последовательно, можно на примере среза всех номеров за 1965 год.

В «Технике — молодежи» № 5 публикуется рассказ Рея Брэдбери (в переводе все той же З. Бобырь) «Золотоглазые» («Dark They Were, and Golden-Eyed», 1949, впоследствии в СССР печатался под названием «Были они смуглые и золотоглазые»). Он повествует о том, как несколько тысяч землян, спасаясь от начавшейся на Земле атомной войны, бегут на Марс, покинутый его жителями. Там они постепенно превращаются в марсиан и начинают говорить на неведомом им прежде языке. Сама интенция этого рассказа противоположна пафосу покорения космоса, характерного для советской фантастики 1950-х – в версиях хоть «ближнего прицела», хоть «Туманности Андромеды».

Тогда же, в 1965-м, в журнале «Знание – сила», публикуются размышления Артура Кларка «Профили грядущего» — о том, что может и чего не может предсказать фантастическая литература, и дискуссия ведущих советских фантастов и Станислава Лема на аналогичную тему. Станислав Лем, в частности, утверждает в своей реплике, что воображение в науке и литературе имеет разную функцию, поэтому «научность» фантастики всегда остается спорной[53]. В том же журнале и в том же году публикуется рассказ Натана Эйдельмана «Пра-пра» — нетривиальный мысленный эксперимент, напоминающий Борхеса: на планете Кси Орла обнаружены архивы памяти Земли, благодаря которым можно видеть всю историю в реальном времени. Наблюдение исторических событий становится излюбленным увлечением землян. Однако большинство непрофессионалов жалуются, что история в ее «натуральном» виде выглядит очень скучно. Тогда

группа молодых ученых… объявляет: «История – всего лишь монтаж». Они склеивают наиболее важные кадры, вырезая неважные (двухлетняя война за 10—15 минут: начало похода, главная битва, конец). Смотреть такую историю интереснее. Однако побеждает лозунг «История – всего лишь ускоренная съемка»; начало похода, затем ускорение – кадры сливаются, серая бегущая лента создает настроение медленно, быстро или безумно быстро текущего времени (в зависимости от скорости). Внезапная остановка – битва, бивак, поход, – несколько минут медленно и подробно. Новый бег ленты. При этом цветовые эффекты, музыкальное сопровождение создают необходимое настроение.

Телевизионные фирмы наносят контрудар: «История – это правда плюс вымысел плюс ускоренная съемка». В подлинные исторические кадры… вкрапливаются кино-театро-цирко-трюки, эффекты и пейзажи. История делается еще интереснее. Телевидение возрождается[54].

Удивительно не только то, что произведение Эйдельмана явственно предвосхищает нынешние дискуссии о public history и о репрезентации истории в медиа. В произведении Эйдельмана, как и в рассказе Брэдбери, описана возможная в далеком будущем трансформация сознания человека. Эти произведения, как и многие другие, публиковавшиеся в первой половине 1960-х в «Технике – молодежи», «Знании – силе» или «Науке и жизни», не рапортуют о предстоящих победах (вспомним призыв С. Иванова 1950 года: «…завтрашний день нашей страны, жизнь нашего народа. Именно завтрашний…»), а показывают возможные миры, не имеющие практического смысла, но способствующие самопознанию читателя.

Аналогичные черты есть и у других публикаций тех же журналов. В них появляются популярные статьи по психологии (прежде отсутствовавшие) – например, заметка знаменитого впоследствии популяризатора психологических знаний В. Леви о шизофрении или перевод сенсационной статьи британского нейрофизиолога Гарри Ашера о воздействии ЛСД на человеческую психику [Леви 1965; Ашер 1965]. В «Технике – молодежи» публикуется запись беседы со знаменитым математиком А.Н. Колмогоровым о возможности создания искусственного интеллекта (1961. № 10, 11), вызвавшая бурную дискуссию. А в 1965 году в том же журнале появляется рубрика «Антология таинственных случаев». В ней описывались (и теперь описываются: рубрика продолжается до сих пор) странные исторические события или научные феномены (например, общение животных), не получившие удовлетворительного научного объяснения.

Таким образом, НПНТЖ середины 1960-х годов, если сравнивать их с теми же журналами начала 1950-х, не просто печатают фантастику больше, чем прежде. Они рассчитаны на принципиально иной тип воображения – и на другую социальную роль воображения. Фантастические произведения в них адресованы уже не подросткам, а скорее молодым инженерам и ученым. В целом журналы, хотя и публикуют сочинения об успехах промышленности, все чаще помещают тексты, апеллирующие скорее к любопытству читателя/читательницы или его/ее интересу к необъяснимому или принципиально новому, к загадкам человеческой психики – чем к трудовому энтузиазму. Коротко говоря, «интересное» в этих журналах все меньше связано с идеей «насущного» или «функционально необходимого».

Обращаясь же к изобретателям и рационализаторам, авторы 1960-х годов уговаривают их совершенствовать не столько имеющуюся технику, сколько свое мышление, чтобы лучше понимать, что можно сделать с техникой. Один из постоянных авторов фантастических разделов «Техники – молодежи» и «Знания – силы» Генрих Альтов (Альтшуллер) начиная с 1956 года публикует целую серию брошюр и статей, объясняющих «технологию» изобретательского и научного мышления, или, как он сам ее называет, ТРИЗ – теорию решения изобретательских задач (см., например: [Альтшуллер 1961]). Это смещение смысловых акцентов с прославления изобретательства на самопознание и вариативность мышления шло в том же направлении, что и изменение публикационной политики НПНТЖ в целом.

Главный редактор «Знания – силы» (в 1965—1989 годах) Нина Филиппова в интервью 1995 года описала, как изменился журнал в 1970-е, – но перечисленные ею особенности были заметны уже в середине 1960-х, когда она возглавила издание:

…Мы осознали себя как журнал широкого профиля, главная цель которого — показывать интеллектуальный мир науки во всей его сложности, широте, с нерешенными и решаемыми проблемами, словом, не только то, что наука делает и сделала (об этом мы писали тоже), но и как наука думает. Нам хотелось, чтобы люди разных наук узнавали из нашего журнала, что делается у соседей, а просто интересующийся наукой читатель мог представить себе ее широкое полотно. Мы хотели (не знаю, насколько нам это удалось) быть как бы мостом между наукой и обществом [Филиппова 1995: 65].

Мироощущение, стоявшее за этим журнальным «месседжем», точнее всего было бы выразить названием научно-популярной книги Даниила Данина: «Неизбежность странного мира» (1962). В предисловии автор говорил об «удивительной стране элементарных частиц материи» и «странном мире неожиданных идей и представлений физики нашего века» [Данин 1962: 3].

Между НПНТЖ существовали заметные различия – и по содержанию, и по адресации, и по социальным функциям. Первоначально «Техника – молодежи» и «Знание – сила» были обращены к молодежи[55], но в 1970-е журнал «Знание – сила» был направлен уже на более разнородную аудиторию, о чем свидетельствуют статьи о воспитании детей, которые стали появляться почти в каждом номере. «Наука и жизнь» после реорганизации в 1961 году сразу стала представлять себя как издание для семейного чтения: в ней печатались детские рассказы (например, В. Бианки[56]), и, с другой стороны, переводы иностранных пособий по воспитанию детей [Брейнхолст 1965]. Тем не менее у них был ряд общих или, как минимум, сходных черт, позволяющих рассматривать их как элементы единого смыслового пространства.

3. НПНТЖ как социальные институты

Довоенные журналы должны были создавать язык для коммуникации, прежде всего связанной с работой. Послесталинские создавали язык для коммуникации, связанной с досугом, приватным воображением и любительскими техническими практиками.

НПНТЖ выполнили эту новаторскую роль благодаря важной институциональной особенности: эти журналы были во многом авторскими проектами. В работах об обществе и медиа периода «оттепели» часто указывается на важнейшее значение журнала «Новый мир», приобретенное им благодаря политике главных редакторов – К. Симонова и А. Твардовского [Kozlov 2013][57]. Авторскими проектами в разной степени можно считать журнал «Октябрь», который возглавлял (в 1961—1973 годах) одиозный Вс. Кочетов, или газету «Известия», когда ее главным редактором был Алексей Аджубей (в 1959—1964 годах). Кажется, НПНТЖ с этой точки зрения прежде не изучались. Рассмотрение личных историй их главных редакторов показывает, что эти журналы были проектами, в некотором смысле не менее радикальными, чем «Новый мир» Твардовского.

Некоторые журналы были буквально созданы их главными редакторами – в первую очередь «Наука и жизнь», чья концепция была заново придумана в 1961 году Виктором Болховитиновым, и «Моделист—конструктор», созданный «с нуля» Юрием Столяровым в 1962—1966 годах.

Стиль управления и степень авторитарности редакторов НПНТЖ заметно различались. Например, Нина Филиппова в интервью 1995 года напомнила о различии «режиссерского» и «актерского» театра и настаивала на том, что «Знание – сила» во второй половине 1960-х был именно «актерским театром», где все зависело от талантливых журналистов. Но из этого же интервью хорошо видно, насколько много в определении позиции и месседжа журнала зависело от самой Филипповой.

Большинство этих редакторов создавали вокруг себя разного рода медийные институции и многочисленные субкультуры изготовителей моделей и самодельных технических устройств. Василий Захарченко, главный редактор журнала «Техника – молодежи», вместе с Владимиром Соловьевым создал популярную телепередачу «Это вы можете», где самодеятельные изобретатели рассказывали о своих работах (от нового метода выращивания помидоров до усовершенствованных инвалидных колясок на гусеницах, которые умели подниматься и спускаться по лестнице), организовывал соревнования-пробеги самодельных автомобилей и первые в СССР соревнования дельтапланеристов в Коктебеле [Захарченко 1996]. Химик-аналитик из Обнинска Вера Усачева во время интервью антропологу Галине Орловой показала ей официальное письмо от журнала «Техника — молодежи» в Торговую палату СССР, подготовленное по просьбе ее мужа Льва Усачева[58]. В письме редакция просила разрешения сфотографировать все типы иностранных лыж, поставлявшихся в СССР, чтобы установить, как на них установлены крепления. Усачев, как и его жена, в свободное от работы время был активным туристом-горнолыжником и хотел помочь таким же спортсменам-любителям, как он, усовершенствовать свои лыжи.

Создатель и главный редактор журнала «Моделист-конструктор» Юрий Столяров начиная с 1959 года по поручению ЦК ВЛКСМ курировал сетевое движение молодых изобретателей и самодеятельных конструкторов. В 1966 году подал записку в ЦК ВЛКСМ о необходимости объединения всех кружков и клубов молодых изобретателей СССР в единую структуру, по образцу действовавшего в ГДР движение «Messe der Meister von Morgen». Его инициатива была поддержана, и он стал одним из организаторов движения НТТМ – научно-технического творчества молодежи. Первая выставка НТТМ прошла на ВДНХ в 1967 году. Кроме того, Столяров организовал всесоюзные слеты любителей, строивших самодельные летательные аппараты, и пробеги самодельных снегоходов[59] и активно участвовал в передачах «Это вы можете».

Как уже сказано, все эти журналы, кроме «Моделиста-конструктора», печатали фантастику, которая стала важным элементом их привлекательности и «фирменного стиля». Именно из-за фантастики Василий Захарченко был снят в 1984 году с должности главного редактора «Техники – молодежи», которую занимал с 1949 года. Захарченко заказал для журнала перевод только что вышедшего романа Артура Кларка «2010: Одиссея Два» («2010: Odyssey Two», 1982), в оригинале посвященного Андрею Сахарову и космонавту Алексею Леонову. Посвящение Сахарову в переводе было снято, роман сильно сокращен – но ни переводчик, ни Захарченко не обратили внимания на то, что большинство русских персонажей романа носят фамилии советских диссидентов: Сахаров, Орлов (в честь Юрия Орлова), Якунин (в честь о. Глеба Якунина), Марченко (в честь Анатолия Марченко) и т.д. Когда это «совпадение» заметили в «инстанциях», после двух номеров публикация была остановлена, а Захарченко – уволен[60].

4. Непроявленная идеология

У всех главредов НПНТЖ 1950—1970-х годов был очень широкий круг интересов, но у Захарченко и Болховитинова, о которых сохранилось больше мемуарных свидетельств, чем обо всех остальных, эти интересы явно не сводились только к популяризации науки и техники. Захарченко интересовался паранормальными явлениями и всем тем кругом идей, который сегодня называется нью-эйджем, – нетрадиционными объяснениями исторических и биологических явлений, методами восточной медицины и т.п.[61] В «Технике – молодежи» печатались статьи по парапсихологии, например об учительнице из Нижнего Тагила Розе Кулешовой, которая, как она настаивала, могла различать цвета без помощи зрения – только ощупав окрашенный предмет или даже плотный мешочек, в котором лежали, например, кусочки разноцветной бумаги[62]. В «Знании – силе» тоже печатались статьи о Кулешовой, равно как о телепатии и ЛСД.

Обсуждение феноменов, не вписывающихся в позитивистскую научную картину мира, стало очень популярным среди интеллигенции 1960-х, но во второй половине десятилетия воспринималось уже как полузапретное. Владимир Бараев, ставший в 1966 году заместителем главного редактора журнала «Байкал», составил знаменитый № 1—2 за 1968 год, где были напечатаны глава из книги Аркадия Белинкова «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша», отрывок из романа А. и Б. Стругацких «Улитка на склоне», но кроме того – статьи Ф. Зигеля о летающих тарелках и А. Зайцева «Боги приходят из космоса», о посещении Земли инопланетянами в древние времена – так называемая гипотеза палеоконтакта. Зайцев, по специальности филолог-славист, был одним из наиболее известных в СССР пропагандистов этой «гипотезы»[63]. Номер был запрещен, а Бараев уволен с работы. Сделанный им выбор non-fiction не менее характерен, чем обращение к Стругацким и Белинкову: Бараев явно обращался к темам, которые тогда считались наиболее «горячими» в кругу потенциальных читателей журнала (подробнее см. в его мемуарной статье: [Бараев 2012]).

Теория палеоконтакта впервые стала предметом обсуждения в НПНТЖ еще в 1945 году. Один из известнейших советских фантастов сталинского времени Александр Казанцев тогда счел, что взрыв ядерной бомбы в Хиросиме по описанию очень поход на свидетельства очевидцев падения Тунгусского метеорита в 1908 году, а следовательно, можно предположить, что метеорит был «на самом деле» потерпевшим катастрофу космическим кораблем инопланетян. Казанцев немедленно изложил эту идею сначала в повести «Взрыв», которая была опубликована в журнале «Вокруг света» (1946. № 1), а потом еще и в рассказе «Гость из космоса» (Техника — молодежи. 1951. № 3). Единомышленники Казанцева даже организовали на эту тему лекцию-инсценировку в Московском планетарии, что вызвало ехидные комментарии в газете «Московский комсомолец». В 1951 году в журнале «Природа» вышла статья шести ученых с критикой «теории» Казанцева [Фесенков, Михайлов, Кринов и др. 1951], после чего публикации на тему «тунгусских пришельцев» были запрещены – как впоследствии выяснилось, ненадолго. В конце 1950-х об этом снова стали писать журналисты и энтузиасты «инопланетной» гипотезы, а Казанцев вернулся к своей излюбленной идее в романе «Пылающий остров», опубликованном в 1962 году [Rubtsov 2009; Schwartz 2014]. В конце 1960-х и 1970-х он начал развивать уже другие версии палеоконтакта – в союзе с западным сторонником этой теории, известным швейцарско-западногерманским сочинителем паранаучных книг Эрихом фон Дэникеном.

Однако в конце 1940-х экзотические гипотезы Казанцева оставались, скорее, локальной диковинкой. В конце 1960-х они стали частью намного более широкого контекста – конгломерата идей об инопланетянах, НЛО, экстрасенсах, таинственных явлениях природы, который исполнял в СССР функции нью-эйджа. В нашумевшем фильме Дэникена «Воспоминания о будущем» (снят для телевидения ФРГ в 1970 году) соседствовали интервью Казанцева и Зайцева. Идеи нью-эйдж в это время были уже довольно влиятельными в советской фантастике.

Бывший инструктор отдела культуры ЦК КПСС, впоследствии – первый заместитель главного редактора журнала «Наш современник» Геннадий Гусев вспоминал о Захарченко:

…для него было главным всесоюзно-космическое ощущение. Именно это ощущение было основой для его близких дружеских отношений с Иваном Антоновичем Ефремовым. <…> Они вместе считали, что если откуда-то грозит серьезная опасность, то не от людей, живущих на этой планете, а от другой цивилизации.

У Захарченко был очень большой интерес к «глубинной истории». Первыми слушателями всех праарийских и арийских изысканий Ильи Сергеевича Глазунова были Василий Дмитриевич и его жена Зинаида Александровна Ткачек (Захарченко). Его, как и всякого фантаста, очень тянуло к этому, ведь можно опрокинуть фантастику и в очень далекое прошлое. Поговорить о великой стране Ариана, какие там были дворцы и прочее: Ефремов этих взглядов придерживался, по-моему, еще до знакомства с Захарченко. Он развивал теорию, что славяне были самой мощной и плодоносящей ветвью арийской расы. Захарченко мне говорил, что этруски – это русские. Возможно, это было связано с Ефремовым[64].

Подобно тому, как Захарченко дружил с Ефремовым, Болховитинов на протяжении нескольких десятилетий поддерживал контакты с Леонидом Леоновым – писателем, начинавшим в 1920-е с «орнаментальной» прозы, а завершившим свой путь огромным оккультно-апокалиптическим романом «Пирамида» (1994), который писал «в стол» с начала 1940-х годов. Леонов был членом редколлегии «Науки и жизни» с момента реорганизации журнала (сохранилась фотография 1961 года, на которой запечатлено выступление Леонова на редколлегии) – впрочем, как и журнала «Юный техник» («ЮТ»); однако Болховитинов, по-видимому, больше прислушивался к мнению Леонова, чем редакторы «ЮТ». В 1974 году Болховитинов впервые напечатал в «Науке и жизни» фрагмент из «Пирамиды» [Леонов 1974][65]. Через четыре года он опубликовал апологетическую статью к 80-летию писателя:

Человека, любящего землю, привязанного к ней всем существом, Леонова в то же время глубоко волнуют и проблемы вселенского масштаба – астрофизики, космологии, космогонии. <…> Писатель уже давно задумывается о возможных физических теориях и для запредельных – световых – скоростей. Теоретическая физика в последние годы не раз обращалась к этой проблеме, но Леонову хотелось бы, чтобы гипотетическая картина сверхсветовых движений была понятна не только физикам с их строгой формульной наукой, но и людям другой культуры – гуманитарной с ее поэтическим языком [Болховитинов 1979: 47].

«Пирамида» – роман в идеологическом смысле совершенно не советский, в духе гностицизма представляющий Землю как поле битвы добрых и злых сил, для которых отдельная человеческая жизнь мало что значит. Так, один из героев романа, Вадим, говорит:

Протуберанцем выплеснутое в пространство человечество представляется мне сгустком плазмы… с предназначением по миновании всех промежуточных фаз остывания от звезды до розы вернуться назад в солнце, донести на огненную родину всю добычу миллиарднолетних странствий, сжатую в иероглиф формулировку всего мирозданья в целом. Словом, жизнь есть жестокая гонка, немыслимая без опережающих и отстающих, фатально и безжалобно сгорающих в дюзах единой ракеты, что, кстати, и возмещается им пока невыполненной неизбывной мечтой о стране беззакатного земного предметного счастья... [Леонов 1994: 2: 214].

Вадим – сын священника и один из главных героев-идеологов в романе. Явившийся на Землю ангел Дымков показывает положительной героине, девушке Дуне, картины предстоящей гибели человечества, а православному священнику отцу Матвею кажется, что создание мира было ошибкой Бога. Эта «полифония идей» имеет отчетливый, программно-антигуманистический смысл[66].

В контексте «Пирамиды» и поздние фантастические сочинения Леонова, предназначенные для печати (такие, как антиутопический киносценарий «Бегство мистера Мак-Кинли», 1960[67]), и его готовность возглавить жюри фантастических рассказов в 1954 году, и его сотрудничество с «Наукой и жизнью» приобретают новый смысл. По-видимому, Леонов остро интересовался формами послевоенного воображения будущего в СССР, изучал их – и стремился на них влиять.

В 1976—1979 годах заместителем Захарченко по «Технике — молодежи» был писатель-фантаст Владимир Щербаков (1938—2004), близко общавшийся с тем же Леоновым. Щербаков публиковал не только романы, но и многочисленные псевдонаучные книги о тождестве древних славян, этрусков, первоначального населения Палестины и дошумерских автохтонов Двуречья [Шнирельман 2015: 1: 217—223].

И Леонов, и Захарченко были близки к неформальному движению русских националистов, которое Николай Митрохин назвал «русской партией». Захарченко входил в окружение секретаря ЦК ВЛКСМ (в 1959—1968 годах) Сергея Павлова, который во многом способствовал консолидации консервативно-националистических русских группировок в политических элитах [Митрохин 2003: 240—241, 295, 346][68]. Этот факт выглядит тем более удивительным потому, что вкусы Захарченко в 1960-е годы были скорее «западническими», он был открыт всему новому – а Павлов на посту комсомольского секретаря печально прославился нападками на всех, кого он считал «западниками» в тогдашней литературе, от Е. Евтушенко до А. Солженицына[69]. Его подход к культуре был по своему характеру мобилизационно-популистским. Например, выступая в декабре 1965 года на пленуме ЦК ВЛСМ, Павлов выразил недоверие профессиональным критикам и предложил впредь обсуждать рукописи молодых поэтов и прозаиков на открытых комсомольских собраниях [Криворученко 2005: 167].

Леонов с 1950-х годов входил в круг русских националистов в Союзе писателей СССР, в конце 1960-х с ним поддерживала контакты группа комсомольских функционеров, сложившаяся вокруг того же Павлова (см.: [Митрохин 2003: 250—251, 259, 311—312]).

Как могло сочетаться это все в одном и том же редакторе – Захарченко или Болховитинове: дружба с этнонационалистами, организация движений инженеров-самоучек, интерес к оккультным и псевдоисторическим построениям – и любовь к научной фантастике? За этим странным смешением, по-видимому, стояла социально-политическая программа, которая никогда, насколько мне известно, не была эксплицитно выражена, так как не была разработана одним человеком, но стала результатом взаимодействия нескольких идеологических программ, подобно химической эмульсии. Тем не менее она оказалась стойкой и последовательно развивалась на протяжении 1960—1970-х годов.

По сути, это была неартикулированная концепция послесталинской модернизации советского общества, адресованная советским ИТР, хотя, по-видимому, разные группы по-разному «считывали» и интерпретировали отдельные ее элементы. Эта концепция была альтернативной по отношению к более отчетливо сформулированной программе шестидесятников-антисталинистов (в диапазоне от Евтушенко до Солженицына), стремившихся если не «проработать» в психоаналитическом смысле травмы, оставленные войной и государственным террором, то хотя бы напомнить об их существовании – или, в более радикальной версии Солженицына, публично сказать о жертвах этого террора и о тех, кого они считали его виновниками. Иначе говоря, шестидесятники-антисталинисты (вне зависимости от отношения к Ленину) предполагали необходимость историзации самосознания советского человека и твердо знали, что эта историзация будет очень болезненной – но без нее невозможна психологическая реинтеграция общества и отдельного человека:

   И опыт – наш почтенный лекарь,

   Подчас причудливо крутой, –

   Нам подносил по воле века

   Его (века. – И.К.) целительный настой.

   Зато и впредь как были – будем, –

   Какая вдруг ни грянь гроза –

   Людьми

                из тех людей,

                                 что людям,

   Не пряча глаз,

   Глядят в глаза.

                                        (А. Твардовский. «По праву памяти», 1966—1969)[70]

Шестидесятники-антисталинисты в этой своей программе не только требовали исторической справедливости, но и противостояли радикальному аисторизму позднесталинской культуры. Евгений Добренко пишет, что в пьесах позднесталинской драматургии «“в коммунизм идущий дед” необходим для историзации современности; наука, [представленная экспертами-академиками] напротив, связана с футуронаправленностью настоящего»[71]. Эта квазиисторическая перспектива, подобная нарисованной на стене анфиладе комнат, была нужна, чтобы «обозначить дискурсивное движение в том историческом вакууме, в который погрузился после войны Советский Союз» [Там же].

Такие журналы, как «Техника – молодежи» и «Наука и жизнь», реагировали на перспективу выпадения общества из истории столь же остро, как и антисталинисты, – но иначе. Они строили нарратив историзации без упоминания травмы. Дело было не только в цензуре, но и в концепции этих изданий. У Захарченко и Болховитинова получалась картина истории, разновариантной и удивительной – «странной», пользуясь выражением Данина, – как в прошлом (часто очень отдаленном), так и в будущем, о котором говорили фантасты.

Следует подчеркнуть, что здесь имеется в виду именно равнодействующая, создававшаяся публикациями этих журналов в совокупности. В самих журналах могли печататься статьи и произведения литературной фантастики с антисталинскими и иными политическими намеками – как, например, нашумевший роман Ивана Ефремова «Час быка» (Техника — молодежи. Публикация с продолжением: 1968. № 10 — 1969. № 7), изображавший тоталитарное общество на планете Торманс. В 1970 году после публикации отдельным изданием роман был изъят из библиотек и фактически запрещен до конца 1980-х. Однако характерно, что Ефремов был одним из авторов советского нью-эйджа, а, например, братья Стругацкие, гораздо более отчетливо, чем Ефремов, артикулировавшие в своих произведениях антисталинистскую позицию и практически не связанные с эстетикой нью-эйджа, печатали свои повести и романы либо отдельными изданиями[72], либо в общелитературных («толстых») журналах – например, один из наиболее политически резких их романов «Обитаемый остров» был опубликован с продолжением в журнале «Нева» (1969. № 3—5).

Геннадий Гусев в беседе с Николаем Митрохиным удивлялся тому, как легко вписывался Захарченко в круг Сергея Павлова, хотя не был русским националистом, не воспринимал русский народ как дискриминированный и т.п.[73] Возможно, Павлов и Захарченко понимали, что их общий оппонент – «лирики», не интересующиеся технократическими прорывами. Однако с деятелями «русской партии», по-видимому, редакторы находили общий язык еще и благодаря общему для них интересу к таинственным, необъяснимым событиям и к мифологическим версиям истории. Этот интерес очень резко выражен в романе «Пирамида», представляющем мифологизированную альтернативную версию истории ХХ века.

Строение мироздания в «Технике – молодежи» и отчасти в «Науке и жизни» выглядело труднопостижимым, но проблемы частного человека – вполне решаемыми с помощью изложенных в журнале технологий. Прославляя умельцев, строящих самодельные автомобили и совершенствующих домашнюю технику, НПНТЖ подразумевали, что советский хаос и бытовые трудности – это изначальная данность, которую можно преодолеть не с помощью реорганизации экономики или общественной жизни, а исключительно методом DIY (do it yourself).

Философы и теоретики культуры в ХХ веке интерпретировали технику по-разному. Мартин Хайдеггер описывал ее как принцип овладения окружающим человека бытием [Хайдеггер 1993; 1999]. Маршалл Маклюэн – как систему «медиа», внешних расширений, связывающих человека с окружающим миром и другими людьми [Маклюэн 2003]. В НПНТЖ 1960—1980-х годов самодельная техника представала как едва ли не единственное доступное для читателя средство изменить свою жизнь в советских условиях (см. об этом, например: [Орлова 2004; Смоляк 2011]). Ценой аскезы (сложно сконструировать, нужно долго думать, потом «доставать» детали и т.п.) такая техника должна была принести участникам движений «советского DIY» дух риска, приключений и победы.

НПНТЖ представляли в первую очередь не профессиональные, а досуговые практики и ценности. Количество усилий и душевных сил, которые «самодельщики» тратили на свои изобретения, говорило о том, что подобные занятия для них как минимум не менее важны, чем основная работа.

Первоначально, во второй половине 1950-х, партийные и комсомольские лидеры поощряли развитие НПНТЖ с совершенно другими целями. Эти журналы должны были стать периодикой для новых ИТР – более открытых, более устремленных в будущее и с более разнообразными интересами. Редакторов в эти журналы, насколько можно судить, назначали не для поддержания идеологического баланса в публичном поле[74]. И Захарченко, и Болховитинов, и Нина Филиппова были, каждый в свое время, поставлены на свои должности как лояльные, но инициативные журналисты. Их деятельность обрела идеологические смыслы лишь с течением времени. Концепция «техника, парапсихология и фантастика как замена рефлексивной историзации», как уже сказано, оформилась относительно поздно, ближе к концу 1960-х, в результате совместных усилий редакторов, писателей-фантастов и функционеров ЦК ВЛКСМ.

Выразителями этой концепции стали «Техника — молодежи» и отчасти «Наука и жизнь». В других НПНТЖ – «Знании – силе» и «Химии и жизни» она вступала в сложные гибриды с наследием оппозиционного, либерального шестидесятничества. Трудно сказать, насколько интервью Нины Филипповой 1995 года выражает ее реальное самоощущение 1970-х, но важно и то, что она запомнила смысл тогдашних изменений «Знания – силы» именно как совмещение нескольких программ и месседжей:

Мы были и остались верны идеалам оттепели, ее интеллектуальной и нравственной сути. Гуманитарные науки стали не менее — может быть, более — важными для журнала. Естественные науки остались проблемными, остались центром каждого номера. Но появился еще один центр — история, археология, философия, социология. Надо сказать, что и интересы читателей смещались в эту сторону. Во время так называемого застоя шла серьезная интеллектуальная работа, подготовившая перестройку. Заново осмыслялись мир, история, место в ней человека [Филиппова 1995].

Филиппова понимает здесь наследование «оттепели» только в идеологическом смысле. Однако социальная деятельность Захарченко и Столярова, создавших массовые движения «самодельщиков», ведшие к автономизации их участников, тоже развивали традиции «оттепели», хотя и в совершенно ином смысле. С другой стороны, эти движения совпадали по своей интенции с мобилизационным популизмом Павлова.

Линию «Химии и жизни» фактически определял заместитель главного редактора Михаил Черненко, племянник академика Юлия Харитона, одной из центральных фигур в работе над советской атомной и водородной бомбами и, как уже сказано, писатель-фантаст. Журнал вполне вписывался в общие тренды НПНТЖ – как и интересы Черненко. Так, еще в 1960 году Черненко вместе со своим постоянным соавтором В. Ричем напечатал в «Литературной газете» статью об идеях советского математика Матеса Агреста, который, зная иврит (в юности он закончил ешиву любавичских хасидов), доказывал, что Библия полна свидетельств о палеоконтактах: например, испепеление Содома и Гоморры Агрест интерпретировал как описание ядерного взрыва [Черненко, Рич 1960]. В самой «Химии и жизни» подобных публикаций почти не было, однако журнал тем не менее приобрел репутацию фрондерского издания. Иллюстрации к журналу чаще всего выполнялись в эстетской или авангардной стилистике[75]. «Наверху» журнал считался сомнительным не только из-за своего содержания, но и из-за кадровой политики, которую проводили Михаил Черненко и главный редактор журнала, знаменитый физхимик Игорь Петрянов-Соколов. Один из респондентов Николая Митрохина рассказывал ему в 2013 году, что зав. сектором издательств Отдела пропаганды ЦК Ираклий Чхиквишвили предлагал что-нибудь сделать с этим журналом, где печатаются «одни евреи»[76].

В отличие от Черненко, Захарченко общался с откровенным антисемитом Ильей Глазуновым и соглашался принимать на работу в журнал опальных представителей русского националистического движения – например, Валерия Скурлатова [Митрохин 2003: 295]. Однако месседж, который транслировали через свою публикационную политику Болховитинов и особенно Захарченко, оказывал влияние на восприятие и других журналов этого же ряда.

Насколько можно судить из сегодняшнего дня, целиком концепция «техника, парапсихология и фантастика как замена рефлексивной историзации» большинством аудитории НПНТЖ не считывалась. Однако эти журналы смогли сделать привлекательным и привычным для советских ИТР образ «расслоившегося» мира, где дальнее окружение человека регулируется иррациональными нормами, ближнее окружение при необходимости можно переделать с помощью остроумно скомбинированных технологий, а о социальных и политических проблемах, находящихся посередине между «дальним» (космосом, природой) и «ближним» (домом), речь почти не идет.

Смысловое целое, которое складывалось в НПНТЖ, не нуждалось в рефлексии социально-политической проблематики как в обязательном элементе. Эта лакуна в НПНТЖ оказывается заметной только с внешней точки зрения.

При переносе идей нью-эйджа в советский контекст произошла заметная переакцентуация. В США начала 1960-х нью-эйдж был движением нонконформистским, если не вовсе революционным. О степени его социального радикализма можно судить по фантастическому (sic!) роману, ставшему одним из манифестов нью-эйджа – «Чужак в чужой земле» («Stranger In A Strange Land», 1961) Роберта Хайнлайна. Его персонаж становится новым Мессией, бросающим вызов послевоенному американскому обществу и провоцирующим массовый молодежный бунт. В сознании американских и европейских хиппи нью-эйдж легко ассоциировался с пацифизмом и анархизмом. В интерпретации советских НПНТЖ идеи нью-эйджа приобретали скорее консервативно-эскапистский смысл. И Иван Ефремов, и Леонид Леонов, которые оказали столь заметное влияние на НПНТЖ, по-видимому, в 1950—1960-е годы синтезировали отдельные сюжеты нью-эйджа с мессиански окрашенными идеями русского религиозного модернизма первой половины ХХ века; вероятно, Ефремов научился этому синтезу еще в 1940-е – 1950-е годы, читая сочинения Николая и Елены Рерих о «Живой этике» и «Агни-йоге».

Нью-эйдж в США был формой резкой критики позитивизма в естественных и гуманитарных науках. В советских НПНТЖ эта критика парадоксальным образом превратилась в своего рода психологический амортизатор. Напоминания о «таинственных случаях», оккультных явлениях, «кожном зрении» позволяли смягчить порождаемые новейшими научными открытиями представления о «странном мире». Однако рядом с «таинственными случаями» печатались составленные в позитивистском духе сообщения о новых технических достижениях, которые показывали, что окружающий мир в принципе может быть постигнут и освоен. Складывавшаяся таким образом картина мира оказалась не только интересной, но еще и комфортной.

Дополнительным импульсом для формирования новой идеологии, основанной на этой картине мира, стали нападки партийных органов на социально-критические тенденции в советской фантастике. После того, как Р. Нудельман в 1964 году провозгласил появление в советской фантастике нового направления – очень скоро, 5 марта 1966 года, Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС отправил начальству записку «О недостатках в издании научно-фантастической литературы»[77], подписанную заместителем заведующего этим отделом Александром Яковлевым, тогда – участником антилиберального и антизападнического лобби в ЦК [Митрохин 2008], впоследствии – одним из главных идеологов «перестройки». Некоторые историки фантастики и журналисты предполагают, что эта записка была в большей или меньшей степени инспирирована фантастами, получившими известность в сталинские времена – такими, как Александр Казанцев или Владимир Немцов[78]. В записке сообщалось:

Особого внимания, по нашему мнению, заслуживают произведения так называемой «социальной» или «философской» фантастики, в которых моделируется будущее общество, его политические, моральные, человеческие аспекты. <…> В ряде произведений этого жанра проповедуются антиматериалистические взгляды на человека, природу, общество…

Специальной критике в записке были подвергнуты творчество Лема и братьев Стругацких, а также попытка сформировать в советской фантастике целостное социально-критическое направление. НПНТЖ были задеты в записке только «по касательной». Авторы обвинили новое направление в советской фантастике в групповщине: «…Парнов и Емцов хвалят Стругацких, Стругацкие – Парнова и Емцова. Нудельман хвалит Громову, Громова – Нудельмана». Фраза «Нудельман хвалит Громову», вероятно, отсылала к манифесту Нудельмана, опубликованному в «Технике—молодежи» и содержавшему восторженные оценки творчества писательницы Ариадны Громовой (1916—1981)[79]. Однако прямо о журналах в этой служебной кляузе речь не шла, а главным выразителем «нездоровых» тенденций было признано издательство «Молодая гвардия», издававшее фантастику отдельными книгами. Контекст, который выстраивался в НПНТЖ, по-видимому, в большей степени устраивал партийное начальство, чем тогдашняя линия «Молодой гвардии».

Записка отдела пропаганды и агитации вызвала длительную подковерную борьбу, которая в 1969—1972 годах перешла в открытую дискуссию в печати и привела к всплеску внимания к советской фантастике на Западе (см. анализ этой дискуссии и ссылки на публикации в: [Шнирельман 2015: 1: 211—215]); в отличие от традиционных советских ситуаций, обвиняемые «социальные фантасты» получили возможность защищаться и в своих статьях выдвигали контраргументы. Тем не менее новое направление было фактически разгромлено. «Издатели более не рисковали (и не хотели) иметь с нами дело», – вспоминал об этом времени Борис Стругацкий [Стругацкий 2003: 223][80]. В первой половине 1970-х издательство «Молодая гвардия» стало опорным пунктом фантастов, ориентировавшихся на идеи русского национализма; влияние «русской фантастики» в целом стало расширяться. Однако эти фантасты еще больше, чем «социальные», опирались на иррационалистические идеи нью-эйджа[81]. Поэтому история советской фантастики 1960-х – 1970-х годов с литературной точки зрения выглядит как череда нападок, разрывов, запретов – а история журналов и публикаций оказывается намного более плавной. НПНТЖ, претендовавшие на моделирование жизненного мира позднесоветской технической интеллигенции, на протяжении этого периода лишь все сильнее развивали советскую версию нью-эйджа. Избиение «социальных фантастов» с их вниманием к политической и моральной проблематике только завершило оформление этой идеологической линии.

Андрей Амальрик в своей знаменитой статье «Идеологии в советском обществе» (1975) выделил целый ряд идеологий, подспудно существовавших в СССР и артикулированных или в самиздате, или с помощью эвфемистического использования переосмысленных марксистско-ленинских клише [Амальрик 1978]. По-видимому, идеологический спектр 1960—1970-х годов был еще более богат, чем это описывает Амальрик, – отчасти потому, что в советском публичном поле целый ряд неполитических по своему происхождению феноменов приобретал политический смысл (об этом не раз писали исследователи советского общества – в частности, уже упомянутый Ицхак Брудный). НПНТЖ, изображавшие «расслоившийся мир», формировали квазиидеологическое движение, которое уже в период поздней «оттепели» не совпадало по своим интенциям ни с неосталинистами из «Молодой гвардии», ни с оппозиционными либеральными националистами, ни с либералами – ни с одной из групп, описанных в своих классификациях Амальриком или Брудным. Мировоззрение, которое выражали НПНТЖ, не проявлялось в идеологическом поле 1960—1980-х, но, подобно облаку, покрывало некоторые важнейшие ценностные сферы того времени: технократию, историко-этническое самосознание и, возможно, даже морально-этическую рефлексию.

Одним из важнейших направлений советской культурной политики в 1960—1970-е годы стало строительство – с помощью книгоиздания, медиа и иных институтов – «полупроницаемых мембран», которые должны были интериоризоваться, войти в состав мышления советских работников умственного труда, чтобы фильтровать любые импульсы с Запада и вообще из тех сфер социального бытия, которые не контролировались или не предусматривались советской идеологией[82]. Техника, представленная как автономный ценностный мир и социальная практика, играла в НПНТЖ, среди прочего, роль полупроницаемой мембраны, при необходимости пропускавшей или не пропускавшей влияния, идущие с Запада и «снимавшей» необходимость осмысления коллективных травм ХХ века. Можно было заимствовать «технические достижения» или мысленные эксперименты, осуществленные в произведениях фантастов, и представлять их как интересное приращение жизненного мира советского ИТР – и не обращать внимания на «западные», или, точнее, внесоветские общественные или моральные категории.

5. Отложенные последствия

Развитие событий в постсоветской России позволяет предположить, что НПНТЖ – или, по крайней мере, стоящая за ними социально-политическая программа модернизации – оказала большее воздействие на воображение ИТР, чем «Новый мир» или «Иностранная литература» 1970-х годов. Сочетание «технологизма» с математической подкладкой, конспирологического культа таинственного, интереса к альтернативной истории в духе фантастической литературы – все это удивительно легко сочетается с имперско-националистической риторикой и/или алгоритмами по решению проблем в несколько шагов.

Вероятно, это синкретическое мировоззрение повлияло на столь разные социальные феномены, как «новая хронология» Анатолия Фоменко и Глеба Носовского и публицистику Юрия Мухина, в советские времена – автора более 30 изобретений, награжденного почетным значком «Изобретатель СССР». В 1990—2010-е годы Мухин опубликовал множество конспирологических книг по истории, доказывающих, что американцы никогда не высаживались на Луне, Б. Ельцин умер в 1996 году и до официально объявленной смерти в 2007 году его на публике замещали двойники, «мичуринская биология» Трофима Лысенко верна, а данные сторонников классической генетики сфальсифицированы и т.п. Одновременно с 1993 года Мухин пропагандирует собственную концепцию управления под названием «делократия» (по его мнению, противостоящую «бюрократии») и предлагает путем референдума принять новые законы, которые позволяли бы с помощью всеобщего голосования сажать в тюрьму выборных должностных лиц, о которых дурно отзываются избиратели. Мухин создал движение под названием «Армия воли народа», дважды был обвинен в экстремистской деятельности; в настоящее время он находится под домашним арестом. Российские правозащитники считают последний приговор Мухину неправосудным.

Фоменко и Носовский, в отличие от Мухина, никогда не занимались партийным строительством, не публиковали антисемитских опусов и соблюдают общие формальные принципы научной дискуссии. Однако, при всем их явном различии, эти авторы – радикалы, доведшие до предельного выражения мировоззрение, наполовину сознательно, наполовину безотчетно сформированное НПНТЖ в 1960—1970-е годы. Характерная «бриколажность» их взглядов и резонанс, который вызвали их публикации, свидетельствуют о том, что такое мировоззрение существовало и доныне имеет значительную популярность, часто – в среде бывших ИТР или культурно ориентированных на них групп.

Отложенным результатом развития этого мировоззрения стали менее заметные, но гораздо более опасные социальные феномены, чем локальные увлечения теориями Фоменко или Мухина, при всей политической одиозности последнего. Возможно, широкое усвоение идеологии «расслоившегося мира» стало одной из причин инфантилизма российского гражданского общества. Интеллигенты времен «перестройки» использовали антикоммунизм и антисталинизм прежде всего для делегитимизации советского режима, а не для выработки критических политических программ. В постсоветское время значительная часть интеллектуального сообщества уклонялась от рефлексии травм, связанных со сталинизмом, репрессиями, Гражданской войной 1917—1922 годов, расколом русской культуры ХХ века – как от слишком травматичной процедуры [Копосов 2011: 122—128][83]. В некоторых случаях можно вести речь о вине конкретных политтехнологов и политиков, на протяжении всех 1990-х годов утверждавших, что рефлексия травм есть форма национального мазохизма и культивирования чувства коллективной вины. Но на уровне больших социальных групп речь стоит вести не только о вине, но и об отсутствии интеллектуальных инструментов для воображения такого общества, в котором память о травматическом прошлом стала бы психологически продуктивной. Эта ментальная лакуна в значительной степени была обусловлена той картиной «расслоившегося мира», которую сформировали главные, самые многотиражные медиа, издававшиеся в позднесоветские десятилетия специально для научно-технической интеллигенции и молодежи, готовой присоединиться к этой социальной группе. В продуцировании такой картины мира никто конкретно не был виноват, однако сегодня ее было бы полезно отрефлексировать, чтобы лучше видеть «слепые пятна» российского общественного сознания.

Библиография / References

[Азов 2013] – Азов А.Г. Поверженные буквалисты: Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013.

(Azov A.G. Poverzhennye bukvalisty: Iz istorii hudozhestvennogo perevoda v SSSR v 1920–1960-e gody. Mоscow, 2013.)

[Аксютин 2010] – Аксютин Ю.В. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953—1964 гг. 2-е изд. М.: РОССПЭН, 2010.

(Aksiutin Iu.V. Khrushchevskaja «ottepel'» i obshchestvennye nastroenija v SSSR v 1953—1964 gg. 2nd ed. M.: ROSSPEN, 2010).

[Альтшуллер 1961] – Альтшуллер Г.С. Если вы хотите изобрести… // Знание – сила. 1961. № 8. С. 33—35.

(Altshuller G.S. Esli vy khotite izobresti… // Znanie – sila. 1961. № 8. S. 33—35.)

[Амальрик 1978] – Амальрик А. Идеологии в советском обществе (1975) // Амальрик А. СССР и Запад в одной лодке. London, 1978.

(Amalrik Andrei. Ideologii v sovetskom obshchestve (1975) // Amal'rik A. SSSR i Zapad v odnoj lodke. London, 1978.)

[Андреев 1941] – Андреев К. Современная американская фантастика // Литературная газета. 1941. 1 июня. С. 2.

(Andreev K. Sovremennaia amerikanskaia fantastika // Literaturnaia gazeta. 1941. June, 1. P. 2)

[Ашер 1965] – Ашер Г. ЛСД взрывает психику / Пер. с англ. // Знание – сила. 1965. № 1. С. 22.

(Asher H. They split my personality (Saturday Review. 1963. June 1, 39—43). Znanie — sila. 1965. № 1. – In Russ.)

[Ащеулова 2010] – Ащеулова Н.Н. Социология науки в Ленинграде — Санкт-Петербурге: от истоков до современности // Социология науки и технологий. 2010. Т. 1. № 1. С. 15—31.

(Ashcheulova N.N. Sotsiologiia nauki v Leningrade — Sankt-Peterburge: ot istokov do sovremennosti // Sotsiologiia nauki i tekhnologii. 2010. T. 1. № 1. P. 15—31.)

[Бараев 2012] – Бараев В. Последние залпы по шестидесятникам // Новая Бурятия. 2012. 5 марта (http://www.newbur.ru/articles/6963).

(Baraev V. Poslednie zalpy po shestidesjatnikam // Novaja Burjatija. 2012. 5 March (http://www.newbur.ru/articles/6963).)

[Благовещенский 1954] – Благовещенский А. Мечты и книги // Литературная газета. 1954. 10 июня. С. 2. (К подписи Благовещенского дано пояснение: «Учитель, Зириклы, Шаранский район Башкирской АССР»).

(Blagoveshсhenskii A. Mechty i knigi // Literaturnaia gazeta. 1954. June, 10. P. 2.)

[Богданов 2011] – Богданов К. Физики vs. лирики: к истории одной «придурковатой» дискуссии // НЛО. 2011. № 111.

(Bogdanov K. Fiziki vs. liriki: k istorii odnoj «pridurkovatoj» diskussii // NLO. 2011. № 111.)

[Болховитинов 1978] – Болховитинов В. Талантлив на всю жизнь // Наука и жизнь. 1979. № 5. С. 44—48.

(Bolkhovitinov V. Talantliv na vsiu zhizn' // Nauka i zhizn'. 1979. № 5. P. 44—48.)

[Брейнхолст 1965] – Брейнхолст В. Искусство быть отцом / Пер. с нем. // Наука и жизнь. 1965. № 1, 2.

(Breinholst W. Hallo, ich bin Vater geworden: Ein heiterer Ratgeber in 14 Lektionen // Nauka i zhizn. 1965. № 1, 2. – In Russ.)

[Бритиков 1970] – Бритиков А. Русский советский фантастический роман. Л.: Наука, 1970.

(Britikov A. Russkii sovetskii fantasticheskii roman. Leningrad, 1970.)

[Ваганов 2012] – Ваганов А. Жанр, который мы потеряли: Очерк истории отечественной научно-популярной литературы. М.: АНО «Журнал “Экология и жизнь”», 2012.

(Vaganov A. Zhanr, kotory my poteriali: Ocherk istorii otechestvennoj nauchno-populjarnoj literatury. Moscow, 2012.)

[Геллер 1985] – Геллер Л. Вселенная за пределом догмы. Советская научная фантастика. London: OPI, 1985.

(Geller L. Vselennaja za predelom dogmy. Sovetskaja nauchnaja fantastika. London: OPI, 1985.)

[Данин 1962] – Данин Д. Неизбежность странного мира. М.: Молодая гвардия, 1962.

(Danin D. Neizbezhnost' strannogo mira. Moscow, 1962.)

[Дмитревский, Брандис 1960] – Дмитревский В., Брандис Е. Современность и научная фантастика // Коммунист. 1960. № 1. C. 67—74.

(Dmitrevskii V., Brandis E. Sovremennost' i nauchnaja fantastika // Kommunist. 1960. № 1. P. 67—74.)

[Дорфман 1932] – Дорфман Я. Техпропаганда в литературе и кино // Техническая пропаганда. 1932. № 5–6.

(Dorfman Ja. Tekhpropaganda v literature i kino // Tekhnicheskaja propaganda. 1932. № 5–6.)

[Завьялов 2008] – Завьялов С. «Поэзия – всегда не то, всегда другое»: переводы модернистской поэзии в СССР в 1950—1980-е годы // Новое литературное обозрение. 2008. № 92.

(Zavialov S. «Pojeziia – vsegda ne to, vsegda drugoe»: perevody modernistskoi poezii v SSSR v 1950—1980-e gody // NLO. 2008. № 92.)

[Захарченко 1953] – Захарченко Вас. К разговору о научной фантастике // Октябрь. 1953. № 2. С. 166—170.

(Zakharchenko Vas. K razgovoru o nauchnoi fantastike // Oktjabr'. 1953. № 2. P. 166—170.)

[Захарченко 1996] – Захарченко В.Д. Олег Антонов. М.: Молодая гвардия, 1996.

(Zakharchenko V.D. Oleg Antonov. Moscow, 1996.)

[Зубов 2016] – Зубов А.А. Становление популярного жанра как дискурсивный процесс: научная фантастика в России конца XIX – начала XX вв. Дис… канд. филол. наук. М.: МГУ, 2015.

(Zubov A.A. Stanovlenie populjarnogo zhanra kak diskursivnyj process: nauchnaja fantastika v Rossii konca XIX – nachala XX vv. Dis… kand. filol. nauk. Moscow, 2015.)

[Иванов 1949—1950] – Иванов В. Энергия подвластна нам // Знание—сила. 1949. № 8—12; 1950. №№ 1—4.

(Ivanov V. Energiia podvlastna nam // Znanie—sila. 1949. № 8—12; 1950. № 1—4.)

[Иванов 1950] – Иванов С. Фантастика и действительность // Октябрь. 1950. № 1. С. 155—164.

(Ivanov S. Fantastika i deistvitel'nost' // Oktiabr'. 1950. № 1. P. 155—164.)

[Караваев 2015] – Караваев А. Четыре истории. Как издавали фантастику в СССР. Визуальные очерки. М.: Фантастика, 2015.

(Karavaev A. Chetyre istorii. Kak izdavali fantastiku v SSSR. Vizual'nye ocherki. Moscow, 2015.)

[Козлов 2009] – Козлов С.Л. Сообщество выскочек: «Субъективный фактор» реформы высшего образования во Франции эпохи Второй империи // НЛО. 2009. № 100. С. 583—606.

(Kozlov Serguei. Soobshchestvo vyskochek: «Sub'ektivny faktor» reformy vysshego obrazovaniia vo Frantsii epokhi Vtoroi imperii // NLO. 2009. № 100. P. 583—606.)

[Колпаков 1965] -- Колпаков А. Холод в реторте // Знание—сила. 1965. № 11. С. 12—14.

(Kolpakov A. Kholod v retorte // Znanie—sila. 1965. № 11. P. 12—14.)

[Копосов 2011] – Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. М.: Новое литературное обозрение, 2011.

(Koposov N. Pamiat' strogogo rezhima: Istoriia i politika v Rossii. Moscow, 2011.)

[Криворученко 2005] – Криворученко В.К. О Сергее Павлове // Знание. Понимание. Умение. 2005. № 4. С. 165—172.

(Krivoruchenko V.K. O Sergee Pavlove // Znanie. Ponimanie. Umenie. 2005. № 4. P. 165—172.)

[Коротков 2006] – Коротков Ю. Звездоплаватель // Если. 2006. № 11. C. 284—288.

(Korotkov Iu. Zvezdoplavatel' // Esli. 2006. № 11. P. 284—288.)

[Кугель 2005] – Кугель С.А. Записки социолога. СПб.: Нестор-История, 2005.

(Kugel' S.A. Zapiski sotsiologa. Saint Petersburg, 2005.)

[Кугель, Никандров 1971] – Кугель   Социологические проблемы инженерной деятельности. М.: Мысль, 1971.

(Kugel' S.A., Nikandrov O.M. Molodye inzhenery. Sotsiologicheskie problemy inzhenernoi deiatel'nosti. Moscow, 1971.)

[Кукулин 2012] – Кукулин И. Роль стихотворного перевода в творчестве русских поэтов 1990-х – 2000-х годов // La poesia russa da Puškin a Brodskij. E ora? / Русская поэзия от Пушкина до Бродского. Что дальше? Atti del Convegno Internazionale di Studi Roma, 29—30 settembre 2011. Sapienza Università di Roma. Roma: Edizioni Nuova, 2012. P. 157—197.

(Kukulin I. Rol' stikhotvornogo perevoda v tvorchestve russkikh poetov 1990-kh – 2000-kh godov // La poesia russa da Puškin a Brodskij. E ora? / Russkaja poeziia ot Pushkina do Brodskogo. Chto dal'she? Atti del Convegno Internazionale di Studi Roma, 29—30 settembre 2011. Sapienza Università di Roma. Roma: Edizioni Nuova, 2012. P. 157—197.)

[Леви 1965] – Леви В. Шизофрения. Понять, чтобы победить. Знание – сила. 1965. № 1. С. 18—21.

(Levi V. Shizofreniia. Ponjat', chtoby pobedit'. Znanie – sila. 1965. № 1. P. 18—21.)

[Леонов 1974] – Леонов Л. Мироздание по Дымкову // Наука и жизнь. 1974. № 11. С. 38—43.

(Leonov L. Mirozdanie po Dymkovu // Nauka i zhizn'. 1974. № 11. P. 38—43.)

[Леонов 1994] – Леонов Л. Пирамида. Роман-наваждение в трех частях: В 3 вып. М.: Наш современник, 1994.

(Leonov L. Piramida. Roman-navazhdenie v trekh chastiakh: In 3 vols. Moscow, 1994.)

[Львовский 2014] – Львовский С. Прерванное кино // Сеанс. 2014. № 59/60. С. 115—132.

(L'vovskij S. Prervannoe kino // Seans. 2014. № 59/60. P. 115—132.)

[Маклюэн 2003] -- Маклюэн Г.М. Понимание медиа: Внешние расширения человека / Пер. с англ. В. Николаева. М.; Жуковский: Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2003.

(McLuhan M. Understanding Media: The Extensions of Man. Moscow, 2003. – In Russ.)

[Маневич 2006] – Маневич И. За экраном. М.: Новое издательство, 2006.

(Manevich I. Za ekranom. Moscow, 2006.)

[Маркс, Энгельс 1968] – Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд.: В 50 т. Т. 46. Ч. II. М.: Политиздат, 1968.

(Marx K. Ökonomische Manuskripte 1857—1858. Part 2. Moscow, 1968. – In Russ.)

[Матюшкин В.] – Матюшкин В. Повседневная жизнь Арзамаса-16. М.: Молодая гвардия, 2008.

(Matiushkin V. Povsednevnaja zhizn' Arzamasa-16. Moscow, 2008.)

[Мещеряков 1936] – Мещеряков Н. Литература для всех // Техническая книга. 1936. № 3.

(Meshcheriakov N. Literatura dlia vsekh // Tehnicheskaia kniga. 1936. № 3.)

[Митрохин, Костров 2009] – «Издательства давали половину бюджета партии»: Беседа Николая Митрохина с Вадимом Владимировичем Костровым // Неприкосновенный запас. 2009. № 6 (68). С. 69—82.

(«Izdatel'stva davali polovinu bjudzheta partii»: Beseda Nikolaia Mitrokhina s Vadimom Vladimirovichem Kostrovym // Neprikosnovennyj zapas. 2009. № 6 (68). P. 69—82.)

[Митрохин 2003] – Митрохин Н. Русская партия: Движение русских националистов в СССР. 1953—1985 годы. М.: Новое литературное обозрение, 2003.

(Mitrohin N. Russkaia partiia: Dvizhenie russkikh nataionalistov v SSSR. 1953—1985 gody. Moscow, 2003.)

[Митрохин 2008] – На идеологическом посту. Воспоминания сотрудников ЦК КПСС [Комментированная расшифровка бесед Н. Митрохина с тремя бывшими сотрудниками аппарата ЦК КПСС] // Неприкосновенный запас. 2008. № 4. С. 152—168.

(Na ideologicheskom postu. Vospominaniia sotrudnikov TsK KPSS (G. Gusev, R. Kosolapov, A. Veber) // Neprikosnovenny zapas. 2008. № 4. P. 152—168.)

[Михельсон 1937] – Михельсон С. Бледный и скучный журнал // Техническая книга. 1937. № 12.

(Mikhel'son S. Bledny i skuchny zhurnal // Tekhnicheskaia kniga. 1937. № 12.)

[Нудельман 1964] – Нудельман Р. Возвращение со звезд. Мысли о научной фантастике // Техника—молодежи. 1964. № 5. С. 24—25.

(Nudel'man Rafail. Vozvrashhenie so zvezd. Mysli o nauchnoi fantastike // Tekhnika—molodezhi. 1964. № 5. P. 24—25.)

[Окулов 2008] – Окулов В.И. О журнальной фантастике первой половины ХХ века. Липецк: Крот, 2008 (http://www.s3000.narod.ru/krot20081015vo0...).

(Okulov V.I. O zhurnal'noj fantastike pervoj poloviny HH veka. Lipeck, 2008 (http://www.s3000.narod.ru/krot20081015vo0...).)

[Орлова 2004] – Орлова Г. Апология странной вещи: «маленькие хитрости» советского человека // Неприкосновенный запас. 2004. № 2 (34). С. 84—90.

(Orlova G. Apologiia strannoi veshchi: «malen'kie khitrosti» sovetskogo cheloveka // Neprikosnovenny zapas. 2004. № 2 (34). P. 84—90.)

[Орлова 2016] – Орлова Г. Собирая проект // Шаги / Steps. 2016. Т. 2. № 1. С. 154—166.

(Orlova G. Sobiraja proekt // Shagi / Steps. 2016. Vol. 2. № 1. P. 154—166.)

[Первушин 2006] – Первушин А. Завоевание Марса. Марсианские хроники эпохи Великого противостояния. М.: Эксмо, 2006.

(Pervushin A. Zavoevanie Marsa. Marsianskie hroniki jepohi Velikogo protivostojanija. Moscow, 2006.)

[Программа 1962] – Программа Коммунистической партии Советского союза. М., 1962.

(Programma Kommunisticheskoi partii Sovetskogo soiuza. Moscow, 1962.)

[Ревич 1998] – Ревич В. Перекресток утопий: Судьбы фантастики на фоне судеб страны. М.: Институт востоковедения РАН, 1998.

(Revich V. Perekrestok utopij: Sud'by fantastiki na fone sudeb strany. Moscow, 1998.)

[Румянцев, Тарасов 2001а] – [Румянцев А., Тарасов П.]. Записка Отдела науки и культуры ЦК КПСС… 17 июля 1954 г. // Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953—1957. Документы / Сост.: Е.С. Афанасьева, В.Ю. Афиани, З.К. Водопьянова, Т.А. Джалилов, Т.И. Джалилова, М.Ю. Прозуменщиков. М.: РОССПЭН, 2001.

([Rumiantsev A., Tarasov P.]. Zapiska Otdela nauki i kul'tury TsK KPSS… 17 July 1954 // Apparat TsK KPSS i kul'tura. 1953—1957. Dokumenty / Ed. by E.S. Afanas'eva, V.Iu. Afiani, Z.K. Vodop'janova, T.A. Dzhalilov, T.I. Dzhalilova, M.Iu. Prozumenshhikov. Moscow, 2001.)

[Румянцев, Тарасов 2001b] – [Румянцев А., Тарасов П.] Записка отдела науки и культуры ЦК КПСС о мероприятиях по изданию переводной литературы на русском языке. 26 июля 1954 г. // Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953—1957. Документы / Сост.: Е.С. Афанасьева, В.Ю. Афиани, З.К. Водопьянова, Т.А. Джалилов, Т.И. Джалилова, М.Ю. Прозуменщиков. М.: РОССПЭН, 2001.

([Rumjantsev A., Tarasov P.] Zapiska otdela nauki i kul'tury TsK KPSS o meropriiatiiah po izdaniiu perevodnoj literatury na russkom jazyke. 26 July 1954 // Apparat TsK KPSS i kul'tura. 1953—1957. Dokumenty / Ed. by E.S. Afanas'eva, V.Iu. Afiani, Z.K. Vodop'janova, T.A. Dzhalilov, T.I. Dzhalilova, M.Iu. Prozumenshhikov. Moscow, 2001.)

[Сапарин 1950] – Сапарин В. Новая планета: Научно-фантастические рассказы и очерки. М., 1950.

(Saparin V. Novaia planeta: Nauchno-fantasticheskie rasskazy i ocherki. Moscow, 1950.)

[Серман 2005] – Серман И. Афиногенов и его «Страх» // Шиповник. Историко-филологический сборник к 60-летию Р.Д. Тименчика / Под ред. Ю. Левинга, А. Осповата, Ю. Цивьяна. М.: Водолей Publishers, 2005. С. 394—396.

(Serman I. Afinogenov i ego Strakh // Shipovnik. Istoriko-filologicheskii sbornik k 60-letiiu R.D. Timenchika / Ed. by Y. Leving, A. Ospovat, Yu. Tsivian. Moscow, 2005. P. 394—396.)

[Синявский 1960] – Синявский А. Без скидок (О современном научно-фантастическом романе) // Вопросы литературы. 1960. № 1. С. 45—59.

(Siniavskii A. Bez skidok (O sovremennom nauchno-fantasticheskom romane) // Voprosy literatury. 1960. № 1. P. 45—59.)

[Смоляк 2011] – Смоляк О. Cделай сам. Несколько замечаний о комфорте и изобретательности советского человека в 1960-е годы // Ab Imperio. 2011. № 4. С. 236—259.

(Smoljak O. Sdelai sam. Neskol'ko zamechanii o komforte i izobretatel'nosti sovetskogo cheloveka v 1960-e gody // Ab Imperio. 2011. № 4. P. 236—259.)

[Соболев, Китов, Ляпунов 1955] – Соболев С.Л., Китов А.И., Ляпунов А.А. Основные черты кибернетики // Вопросы философии. 1955. № 4. С. 136—148.

(Sobolev S.L., Kitov A.I., Liapunov A.A. Osnovnye cherty kibernetiki // Voprosy filosofii. 1955. № 4. P. 136—148.)

[Сталин 1934] – Сталин И.В. Выступление на приеме металлургов 26 декабря 1934 года // Сталин И.В. Соч. Т. 14. М.: Писатель, 1997.

(Stalin I.V. Vystuplenie na prieme metallurgov. 26 December 1934 // Stalin I.V. Works: In 14 Vols. Moscow, 1997.)

[Сталин 1939] – Отчетный доклад т. Сталина на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП (б) // XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1939.

(Otchetnyj doklad t. Stalina na XVIII s'ezde partii o rabote TsK VKP (b) // XVIII s'ezd Vsesojuznoi kommunisticheskoj partii (b). Stenograficheskii otchet. Moscow, 1939.)

[Сталин 1952] – Сталин И.В. Беседа по вопросам политической экономии. 15 февраля 1952 года // Сталин И.В. Cоч.: В 18 т. Т. 18. Тверь: Информационно-издательский центр «Союз», 2006. С. 566–574 (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1267. Л. 4–17).

(Stalin I.V. Beseda po voprosam politicheskoi ekonomii. 15 February 1952 // Stalin I.V. Works: In 18 vols. Vol. 18. Tver, 2006. P. 566–574 (RGASPI. F. 558. Op. 11. D. 1267. L. 4–17).)

[Стенографический отчет 1956] – ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза. 14—25 февраля 1956 г. Стенографический отчет: В 2 т. Т. 1. М.: Гос. изд-во политич. лит-ры, 1956.

(XX s’ezd Kommunisticheskoj partii Sovetskogo Soiuza. 14—25 February 1956. Stenograficheskii otchet: In 2 vols. Vol. 1. Moscow, 1956.)

[Стругацкий 2003] – Стругацкий Б. Комментарии к пройденному. СПб.: Амфора, 2003.

(Strugatskii Boris. Kommentarii k proidennomu. Saint Petersburg, 2003.)

[Суров 1949] – Суров А. Зеленая улица. М.; Л.: Искусство, 1949.

(Surov A. Zelenaja ulitsa. Moscow, Leningrad, 1949.)

[Токарев 2006] – Токарев В. Советская военная утопия кануна Второй Мировой // Европа (Варшава). 2006. Т. 5. № 1 (18). С. 97—161.

(Tokarev V. Sovetskaia voennaia utopiia kanuna Vtoroi Mirovoi // Evropa (Warsaw). 2006. Vol. 5. № 1 (18). P. 97—161.)

[Тоффлер 2002] – Тоффлер Э. Шок будущего (1970) / Пер. с англ. Е. Рудневой, Л. Бурмистровой, К. Бурмистрова и др. под общ. ред. П.С. Гуревича. М.: АСТ, 2002.

(Toffler A. Future Shock. New York, 1970. – In Russ.)

[Фесенков, Михайлов, Кринов и др. 1951] – Фесенков Василий, Михайлов Александр, Кринов Евгений, Станюкович Кирилл, Федынский Всеволод. О Тунгусском метеорите: [О рассказе А. Казанцева «Гость из космоса»] // Наука и жизнь. 1951. № 9. С. 17—20.

(Fesenkov Vasilii, Mikhailov Aleksandr, Krinov Evgenii, Staniukovich Kirill, Fedynskii Vsevolod. O Tungusskom meteorite: [O rasskaze A. Kazantseva «Gost' iz kosmosa»] // Nauka i zhizn'. 1951. № 9. P. 17—20.)

[Филиппова 1995] – «Я не строила журнал. Он сам строился». С Ниной Сергеевной Филипповой, главным редактором журнала «Знание – сила» (1965—1989 годы), беседует просто редактор И. Прусс // Знание – сила. 1995. № 12. С. 62—66.

(«Ia ne stroila zhurnal. On sam stroilsia». S Ninoi Sergeevnoi Filippovoi, glavnym redaktorom zhurnala «Znanie – sila» (1965—1989 gody), beseduet prosto redaktor I. Pruss // Znanie – sila. 1995. № 12. P. 62—66.)

[Фокин 2011] – Фокин А.А. Представление о коммунизме у населения СССР на рубеже 1950–1960-х гг. в связи с принятием III Программы КПСС // Социальная история: ежегодник. 2010. СПб., 2011. С. 302—326.

(Fokin Alexandr. Predstavlenie o kommunizme u naseleniia SSSR na rubezhe 1950–1960-kh gg. v svjazi s priniatiem III Programmy KPSS // Sotsialnaja istoriia: ezhegodnik. 2010. Saint Petersburg, 2011. P. 302—326.)

[Хайдеггер 1993] – Хайдеггер М. Вопрос о технике (1953) // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: Республика, 1993. С. 221–238.

(Heidegger M. Die Frage nach der Technik. Moscow, 1993. – In Russ.)

[Хайдеггер 1999] – Хайдеггер М. Парменид (1942—1943) / Пер. с нем. А.П. Шурбелева. СПб.: Владимир Даль, 1999.

(Heidegger M. Parmenides. Saint Petersburg, 1999. – In Russ.)

[Хрущев 2010] – Хрущев С.Н. Реформатор: Трилогия об отце. М.: Время, 2010.

(Khrushchev Serguei N. Reformator: Trilogiia ob ottse. Moscow, 2010.)

[Черненко, Рич 1960] – Черненко М., Рич В. Следы ведут в космос // Литературная газета. 1960. 9 февраля. С. 2.

(Chernenko M., Rich V. Sledy vedut v kosmos // Literaturnaia gazeta. 1960. February, 9. P. 2.)

[Чудакова 2005] – Чудакова М. В защиту двойных стандартов // НЛО. 2005. № 74. С. 203—261.

(Сhudakova M. V zashсhitu dvoinykh standartov // NLO. 2005. № 74. P. 203—261.)

[Шаттенберг 2011] – Шаттенберг С. Инженеры Сталина: жизнь между техникой и террором в 1930-е годы / Пер. с нем. В.И. Брун-Цехового, Л.Ю. Пантиной. М.: РОССПЭН, 2011.

(Shattenberg S. Stalins Ingenieure. Lebenswelten zwischen Technik und Terror in den 1930er Jahren. Moscow, 2011. – In Russ.)

[Шнирельман 2015] – Шнирельман В. Арийский миф в современном мире: В 2 т. М.: Новое литературное обозрение, 2015.

(Shnirel'man V. Ariiskii mif v sovremennom mire: In 2 vols. Moscow, 2015.)

[Эстрин 2005] – Эстрин А.М. «Привет душителям свободы!»: Из знаниесильских анналов. М.: Поматур, 2005.

(Estrin A.M. «Privet dushiteliam svobody!»: Iz znaniesil'skikh annalov. Moscow, 2005.)

[Andrews 2003] – Andrews J.T. Science for the Masses: The Bolshevik State, Public Science, and the Popular Imagination in Soviet Russia, 1917—1934. Texas A & M University Press, 2003.

[Andrews, Siddiqi] – Into the Cosmos: Space Exploration and Soviet Culture / Ed. by J.T. Andrews, A.A. Siddiqi. University of Pittsburgh Press, 2011.

[Balzer 1990] – Balzer H. Engineers: the Rise and Decline of a Soviet Myth // Science and the Soviet Social Order / Ed. by L. Graham. MA; London: Harvard University Press, 1990. P. 141—167.

[Breslauer 1982] – Breslauer G.W. Khrushchev and Brezhnev as Leaders. London: Allen & Unwin, 1982.

[Brudny 1998] – Brudny Y. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State, 1953—1991. Harvard University Press, 1998.

[Gernsback 1926] – Gernsback H. A New Sort of Magazine // Amazing Stories. 1926. Vol. 1. № 1 (April).

[Geller 2012] – Away from the Globe. Occultism, Esotericism and Literature in Russiaduring the 1960s–1980s // The New Age of Russia: Occult and Esoteric Dimensions / B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal, eds. Berlin: Verlag Otto Sagner, 2012. P. 186—210.

[Gerovich 2012] – Gerovich S. From Newspeak to Cyberspeak: A History of Soviet Cybernetics. Cambridge, MA: MIT Press, 2002.

[Gerovich 2015] – Gerovich S. Soviet Space Mythologies: Public Images, Private Memories, and the Making of a Cultural Identity. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2015.

[Halfin 2000] – Halfin I. From Darkness to Light. Class, Consciousness and Salvation in Revolutionary Russia. Pittsburgh: Pittsburgh University Press, 2000.

[Jameson 1982] – Jameson F. Progress versus Utopia; Or, Can We Imagine the Future? // Science Fiction Studies. 1982 (July). Vol. 9. № 2. Utopia and Anti-Utopia. P. 147—158.

[Josephson 1990] – Josephson P.R. Rockets, Reactors and Soviet Culture // Science and the Soviet Social Order / Ed. by L. Graham. Cambridge, MA; London: Harvard University Press, 1990. P. 168—191.

[Kozlov 2013] – Kozlov D. The Readers of Novyi Mir: Coming in Terms with the Stalinist Past. Cambridge, Mass.; London: Harvard University Press, 2013.

[Menzel 2012] – Menzel B. Occult and Esoteric Movements in Russia from the 1960s to the 1980s // The New Age of Russia: Occult and Esoteric Dimensions / B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal, eds. Berlin: Verlag Otto Sagner, 2012. P. 151—185.

[Pollock 2006] – Pollock E. Stalin and the Soviet Science Wars. Princeton: Princeton University Press, 2006.

[Rittersporn 1991] – Rittersporn G.T. Stalinist Simplifications and Soviet Complications: Social Tensions and Political Conflict in the USSR, 1933—1953. Chur, Switzerland: Harwood Academic Publishers, 1991.

[Rubtsov 2009] – Rubtsov V. The Tunguska Mystery. N.Y.: Springer, 2009.

[Schwartz 2003] – Schwartz M. Die Erfindung des Kosmos. Zur sowjetischen Science Fiction und populärwissenschaftlichen Publizistik vom Sputnikflug bis zum Ende der Tauwetterzeit (Berliner Slawistische Arbeiten). Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien, 2003.

[Schwartz 2011] – Schwartz M. A Dream Come True. Close Encounters with Outer Space in Soviet Popular Scientific Journals of the 1950s and 1960s // Soviet Space Culture. Cosmic Enthusiasm in Socialist Societies / Ed. by C. Scheide, J. Richers, M. Rüthers, E. Maurer. New York, 2011. P. 232—250.

[Schwartz 2012] – Schwartz M. Guests from Outer Space. Occult Aspects of Soviet Science Fiction // The New Age of Russia: Occult and Esoteric Dimensions / B. Menzel, M. Hagemeister, B. G. Rosenthal, eds. Berlin: Verlag Otto Sagner, 2012. P. 211—237.

[Schwartz 2014] – Schwartz M. Expeditionen in andere Welten. Sowjetische Abenteuerliteratur und Science-Fiction von der Oktoberrevolution bis zum Ende der Stalinzeit. Wien; Köln; Weimar: Böhlau Verlag, 2014.

[Wolfe 2005] – Wolfe T.C. Governing Soviet Journalism: The Press and the Socialist Person after Stalin. Bloomington: Indiana University Press, 2005.

________________________________________

[1] Статья выполнена в рамках Обнинского проекта – серии научно-исследовательских проектов, реализованных в Школе актуальных гуманитарных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы в 2012—2015 годах; подробнее о проекте см.: [Орлова 2016]. Благодарю Зинаиду Васильеву, Евгения Добренко, Николая Митрохина, Марка Липовецкого, Петра Сафронова, Маттиаса Шварца и Виктора Шнирельмана за ценные обсуждения, а Эллу Россман – за помощь при сверке цитат.

[2] О механизмах этой индоктринации см., например: [Halfin 2000].

[3] «Парттысячники» – члены ВКП (б) с многолетним стажем (нередко – даже с подпольным), направленные в 1928 году специальным постановлением ЦК на учебу в технические вузы. Так, парттысячники составляли большинство в первых выпусках Московского энергетического института, организованного в 1930 году.

[4] Толковый словарь Ушакова (1935—1940) дает следующее объяснение слову «выдвиженец»: «Рабочий, назначенный, выдвинутый на ответственную должность (в органах государственного и хозяйственного управления); студент, выдвинутый учебными организациями для подготовки к научной деятельности». Однако в научной среде 1930-х слово «выдвиженец» понималось однозначно: партийный студент (или студентка), возможно, выходец из рабочей среды, «выдвинутый» партийными органами на позицию вузовского преподавателя или научного сотрудника в исследовательском институте [Серман 2005].

[5] См. об этом также: [Rittersporn 1991; Шаттенберг 2011: 409—413].

[6] Подробнее об истории журналов этого рода см.: [Ваганов 2012: 40—44 и слл.; Andrews 2003: 121–153]. О фантастике советского времени см. обобщающие исследования: [Бритиков 1970; Геллер 1985; Ревич 1998; Schwartz 2014; Зубов 2015]. В последней из указанных работ есть и весьма полезные сведения о месте фантастики в научно-популярных журналах предреволюционной России. Благодарю А.А. Зубова за возможность ознакомиться с его диссертацией в рукописи.

[7] Сохранены шрифтовые выделения источника.

[8] Подробнее о журнале «Техническая пропаганда» см. в мемуарах известного кинорежиссера, который в молодости несколько лет проработал в этом издании: [Маневич 2006].

[9] «Плутония» была написана в 1915 году, «Земля Санникова» – в 1924-м, «На Луне» – в 1893-м, «Грезы о Земле и небе» – в 1894-м, «Вне Земли» – в 1916-м.

[10] «Автор умудрился собрать в тексте почти все фирменные клише «марсианского» романа» [Первушин 2006: 223].

[11] См. общую сводку этих публикаций: [Окулов 2008]. В «Технике–молодежи» № 2–3 за 1944 год был напечатан роман одного из крупнейших американских фантастов Роберта Хайнлайна (в журнале – Хейнлейна) «Дом четырех измерений» (1941) в переводе З. Бобырь (впоследствии издавался под названиями «И построил он дом» и «Дом, который построил Тил»). В следующем № 4 был помещен отрывок из романа Фредерика Пола (тогда молодого, впоследствии – знаменитого американского фантаста) «Конец Каррагона» в переводе той же З. Бобырь – «о борьбе свободолюбивых марсиан со своим диктатором (очень похожим на нацистского)», подписанный, как и американская публикация, псевдонимом Фредерик-Арнольд Каммер [Окулов 2008]. Последним «доплеском» этой волны стала публикация в журнале «Знание-сила» (1946. № 7) сокращенного варианта повести «Во тьме веков» М.У. Уэллмана (в журнале – ошибочная подпись «М.У. Уэллен»), опять-таки в переводе З. Бобырь.

[12] Михайлов пересказывает здесь статью Д. Писарева «Промахи незрелой мысли» (1864).

[13] Впоследствии преобразована в Институт атомной энергии, в настоящее время – Национальный исследовательский центр «Курчатовский институт». Кроме этой лаборатории, на создание советской атомной бомбы работали еще несколько учреждений, в том числе засекреченные «Объект “А”» и «Объект “Г”» – лаборатории в Сухуми, в которых сотрудничали немецкие ядерные физики, принудительно вывезенные из Германии советскими спецслужбами. Вопрос о том, мог ли советский ядерный проект быть реализован без инженерных разработок, украденных советскими шпионами в США, до сих пор остается дискуссионным в исторической науке и не является предметом обсуждения в данной статье.

[14] Ныне – ФГУП «Центральный научно-исследовательский институт машиностроения» (ЦНИИмаш).

[15] См., например: [Дмитриевский, Брандис 1960: 73].

[16] Немецкий перевод этого романа, вышедший в ГДР в 1955 году, назывался «Duell im Weltraum» – «Дуэль в космосе».

[17] Михалков С. Потерянный дом. Пьеса в 3-х действиях, 6 картинах (1950) // РГАЛИ. Ф. 656. Оп. 5. Ед. хр. 5490.

[18] Сопоставление текстов Михалкова и Кожевникова предложено в новой работе Евгения Добренко о культуре позднего сталинизма. Благодарю Е. Добренко за возможность ознакомиться с его работой в рукописи.

[19] Первоначально рассказ был напечатан в журнале «Знание – сила».

[20] Примеры таких произведений приведены уже и в предвоенной статье К. Андреева.

[21] О демагогическом по сути «анализе» нравственной мотивации героев как о важнейшей черте позднесталинской литературы пишет Е. Добренко в уже указанной, не опубликованной пока работе о драматургии позднего сталинизма.

[22] Кугель и Никандров опирались на официальную статистику из сборников «Народное хозяйство СССР». Авторы оговаривают: «[б]олее половины опрошенных [в Ленинграде молодых специалистов] признались, что поступили в институт лишь из-за стремления получить высшее образование». Интерес к конкретной специальности демонстрировали преимущественно студенты институтов, «связанных с наиболее прогрессивными отраслями науки и техники» [Кугель, Никандров: 92, 94].

[23] Первая публикация: Литературная газета. 1959. 13 сентября.

[24] О дальнейшем развитии социологии науки в Ленинграде (в том числе – под руководством И.А. Майзеля) см. подробнее: [Ащеулова 2010].

[25] [Стенографический отчет 1956]. О необходимости брать все лучшее из «капиталистической» науки в отчетном докладе Хрущева – С. 15, о наукоемких технологиях – С. 47, 51, 85—86. В речи Несмеянова см. о теоретической науке: С. 378—380.

[26] Напомню знаменитые эстрадные куплеты В. Мурадели на стихи С. Михалкова «Про советский атом» (1951): «Все на славу удалось, / Там, где нужно, взорвалось! / Мы довольны результатом: / Недурен советский атом! <…> // Не ленились / Потрудились / Для народа своего!».

[27] О влиянии космических исследований на советскую культуру и общество см.: [Andrews, Siddiqi 2011; Schwartz 2011; Львовский 2014; Gerovich 2015] и многие другие работы.

[28] Пользуясь терминологией С.Л. Козлова, можно сказать, что секретность в романе Дудинцева, как и в тогдашней действительности, выступала главным условием «вертикального сговора» – создания временных лоббистских группировок, позволяющих обойти общие для СССР бюрократические правила [Козлов 2009: 586—589].

[29] О расхождениях в восприятии идеологии среди ученых «среднего» поколения см.: [Матюшкин 2008: 250—253]. Согласно Матюшкину, Юрий Харитон и Яков Зельдович, входившие в число главных разработчиков советской атомной бомбы, никогда не принимали участия в публичных политических разговорах, а Николай Дмитриев, в конце 1940-х – соавтор Андрея Сахарова, напротив, основал в Арзамасе-16 политический семинар, призванный проверить и подтвердить правильность советской идеологии.

[30] В работе над программой участвовали идеологические функционеры, считавшиеся на тот момент в ЦК «прогрессивными» – Федор Бурлацкий и Мэлор Стуруа. Подробно об общественном значении третьей Программы КПСС см.: [Аксютин 2010: 409—419; Фокин 2011].

[31] «Рукописи» были опубликованы в СССР на языке оригинала в 1939—1941 годах, а по-русски – только в 1968-м. В переводе «Рукописей» соответствующая фраза передана так: «Развитие основного капитала является показателем того, до какой степени всеобщее общественное знание [Wissen, Knowledge] превратилось в непосредственную производительную силу, и отсюда — показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним…» [Маркс, Энгельс 1968: 215].

[32] О культе науки в СССР см., например: [Balzer 1990; Josephson 1990].

[33] О том, как эта «формовка» происходила в 1930-е годы, см.: [Шаттенберг 2011].

[34] Подробнее о выделении лимитов на бумагу для журналов см.: [Митрохин, Костров 2009]. О тиражах «Нового мира» см.: [Kozlov 2013]. О манипуляции тиражами литературных журналов в политических целях: [Brudny 1998: 18].

[35] 5 июня 1968 года председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по профессионально-техническому образованию Александр Булгаков написал в ЦК КПСС донос, обвинявший главного редактора «Знания—силы» Нину Филиппову в политической неблагонадежности. Булгаков предлагал снять Филиппову с работы за публикацию в журнале сомнительных, с его точки зрения, статей и рисунков. Филиппова, впрочем, оставалась на своей должности до 1989 года. Сама она позже связывала донос Булгакова с тем, что сотрудник журнала Леонид Финкельштейн в 1966 году отказался вернуться в СССР из Великобритании, став «невозвращенцем»; впоследствии он получил широкую известность как «тамиздатский» радиожурналист и переводчик под именем Леонид Владимиров. После бегства Финкельштейна, по мнению Филипповой, контролирующие органы воспринимали любую двусмысленность в журнале как политический намек.

[36] Здесь и далее при обсуждении истории журнала «Моделист—конструктор» я основываюсь на серии автобиографических интервью Ю. Столярова, которые он дал в 2012—2013 годах Зинаиде Васильевой. Благодарю З. Васильеву за разрешение прочитать эти интервью и процитировать их.

[37] См. анкету для читателей, опубликованную в «Науке и жизни» № 6 за 1963 год с пояснением: «Если в вашей семье несколько читателей нашего журнала, пусть и они заполнят эту анкету». В № 12 за тот же год была помещена статья о том, что узнала редакция из проведенного опроса и как она собирается менять журнал.

[38] Если быть более точным, линкор был спущен на воду в 1911 году. Использовался как боевой корабль до 1954 года, в 1954—1956 годах – как учебное судно.

[39] Юрий Столяров. Неопубликованное интервью З. Васильевой. 26 апреля 2013 года.

[40] См. иронический отзыв о романе Мартынова, написанный автором, вероятно, самых нетривиальных в СССР фантастических произведений 1950—1960-х годов: [Синявский 1960]. Маттиас Шварц при обсуждении этой статьи предположил, что культ «Каллисто» был искусственно создан советскими педагогами, чтобы отвлечь детей от слишком будящей мысль фантастики Ивана Ефремова и ранних братьев Стругацких.

[41] В 1965 году Адабашева на посту главного редактора «Знания – силы» сменила Нина Филиппова.

[42] Объявление без подписи было опубликовано и в «Литературной газете» (1954. 8 мая. С. 3).

[43] «На научно-фантастическую литературу установился почему-то взгляд как на несерьезную, только развлекательную. Книг этих издается мало. Наши крупные писатели, видимо, считают этот жанр второсортным. Критики же вообще проходят мимо, не удостаивая научную фантастику своим вниманием» [Благовещенский 1954].

[44] Впоследствии, в 1964 году, этот рассказ трижды был перепечатан в местных молодежных газетах: «Молодежь Азербайджана» (Баку), «Ленинец» (Уфа) и «Комсомолец Таджикистана» (Душанбе).

[45] SF – стандартная уже тогда аббревиатура для слов «science fiction».

[46] Иван Ефремов через несколько дней после смерти Сталина передал в «Литературную газету» свою статью «О широкой популяризации науки», до этого отклоненную той же газетой в декабре 1952-го. «Со второго захода» статья была немедленно принята и напечатана в номере от 24 марта 1953 года [Schwartz 2014: 607]. «Если для широкой пропаганды науки полезна и важна научная фантастика, то сама фантастика невозможна без серьезной популяризации науки», — писал Ефремов в этой статье.

[47] «Кто является героями этих «военно-космических» романов? Это гангстеры, захватывающие космический корабль для пиратских набегов на новые планеты. Это американские “супермены”, творящие чудеса. Это бандиты межпланетных такси, шпионы с Марса» [Захарченко 1953: 167].

[48] В журналах того времени между научно-популярными и фантастическими текстами не было четкой границы. Например, статья А. Колпакова «Холод в реторте» [Колпаков 1965], повествующая о химических реакциях при низких и сверхнизких температурах, начинается как юмористический рассказ о путешествии рассказчика на Юпитер «перед окончанием профтехучилища».

[49] Конечно, подспудные изменения шли на протяжении всего этого периода. Так, сплошной просмотр подшивок журнала «Знание — сила» в 1965—1975 годах показывает постепенное уменьшение публикаций фантастики (но не до нуля – ее просто становится меньше, чем в 1960-е) и последовательный рост публикаций по истории, особенно древнейшей: в 1-м номере за 1975 год – опрос историков о том, доказывает ли что бы то ни было эксперимент Хейердала, проплывшего по Тихому океану на плоту «Кон-Тики», в № 6 (С. 15—19) – статья А. Долгопольского «Языки и проблема прародины», о ностратической гипотезе происхождения языков, в том же номере (!) – статья В. Ларичева «20 000 лет назад в Сибири…», о заселении Нового Света из Евразии через Берингов пролив (С. 23—25).

[50] Основополагающим партийным документом, легитимизирующим новое направление в фантастике, Нудельман объявил Третью программу КПСС. Из вышеизложенного можно понять, что ему позволила это сделать именно фраза о значении науки для советского общества.

[51] Об этом говорил Маттиас Шварц в докладе «Прощание с утопией. Об отношении видений космоса, оптимизма прогресса и анализа общества в советской научной фантастике и популярной культуре в период оттепели и застоя», прочитанном на конференции «Научная фантастика в Советском Союзе и на Западе: проекция утопического будущего?» (антикафе «Зеленая дверь», Москва, 11 октября 2014 года). Благодарю М. Шварца за предоставление текста этого неопубликованного доклада.

[52] «Трудно быть богом» — в составе сборника «Далекая радуга» (М., 1964), «Хищные вещи века» — отдельным изданием (М., 1965).

[53] См. все эти материалы: Знание–сила. 1965. № 6. С. 38—45. Характерно, что уже упомянутый Р. Нудельман был одним из первых переводчиков Лема.

[54] Знание–сила. 1965. № 10. С. 28—31. В том же году, когда вышел этот рассказ, Эйдельман под фактическим руководством Ю. Оксмана защитил кандидатскую диссертацию.

[55] В 1965 году журнал «Знание – сила» имел подзаголовок «Ежемесячный научно-популярный и научно-художественный рабочей молодежи журнал» (sic!); через несколько лет слово «рабочей» из подзаголовка пропало, а сам заголовок стал грамматически правильным: «Ежемесячный научно-популярный и научно-художественный журнал для молодежи». Доказательством того, что политические элиты воспринимали «Знание — силу» как издание, популярное в молодежной среде, являются статьи к 20-летию победы в Великой Отечественной войне, помещенные в № 5 за 1965 год: их подписали маршал С.М. Буденный (который обращается к читателям «Мои юные друзья!») и министр обороны СССР маршал Р.Я. Малиновский. Если Буденный с номенклатурной точки зрения к тому времени был уже почетным отставником, то Малиновский – лицом весьма высокопоставленным, который не стал бы подписывать статью для малозначительного журнала.

[56] Наука и жизнь. 1965. № 6. С. 96. Рассказ сопровождается редакционной врезкой: «…Помимо познавательной нагрузки, рассказ несет еще и воспитательную, и эмоциональную. Прочтите его детям».

[57] Из других работ по истории советских медиа времен «оттепели» см., например: [Wolfe 2005].

[58] Благодарю Г.А. Орлову за возможность использовать неопубликованное интервью, взятое в рамках Обнинского проекта.

[59] Юрий Столяров. Неопубликованное интервью З. Васильевой. 14 декабря 2012 год.

[60] Перевод романа был напечатан в том же журнале заново в 1989—1990 годах.

[61] О распространении идей нью-эйджа в СССР и их влиянии на советскую фантастику см.: [Menzel 2012; Geller 2012; Schwarz 2012].

[62] 1963. № 4; 1978. № 8. В 1964 году статья о Розе Кулешовой появилась и в «Знании – силе». В настоящее время вопрос о «кожном зрении» Кулешовой остается дискуссионным: некоторые исследователи считают, что она не имела паранормальных способностей, а использовала трюки из арсенала фокусников-иллюзионистов.

[63] В 2016 году А.А. Панченко представил на конференции в Европейском университете в Санкт-Петербурге «Период застоя? Эпоха Брежнева 35 лет спустя» доклад «Культура New Age в позднем СССР», сосредоточенный прежде всего на распространении в СССР идей палеоконтакта. В своем докладе он подробно обсуждал биографию и взгляды А. Зайцева. Впрочем, Зайцев был далеко не первым. В сталинское время теория палеоконтакта была представлена в романе Ивана Ефремова «Звездные корабли» (1947). О распространении идей палеоконтакта в период оттепели см. подробнее: [Schwartz 2003].

[64] Использовано интервью Г. Гусева Н. Митрохину. Благодарю Н. Митрохина за предоставление полного текста интервью. Об оккультно-исторических интересах И. Ефремова и И. Глазунова см. подробнее: [Шнирельман 2015: 1: 172—173, 274—276, 405].

[65] Позже этот фрагмент был перепечатан в антологии «Фантастика 75—76» (М., 1976).

[66] Характерно, что Вадим в своем монологе использует слово «иероглиф», ключевое для авторской концепции романа.

[67] Фильм по этому сценарию был снят в 1975 году Михаилом Швейцером.

[68] Одновременно Захарченко постоянно контактировал с Ильей Глазуновым, который начиная с 1960-х годов пропагандировал идеи русского этнонационализма и одновременно – разного рода оккультные теории в духе нью-эйджа.

[69] Евтушенко после нападок Павлова не остался в долгу и ответил ему в стихотворении «Памяти Есенина».

[70] «Бывают странные сближенья». В строках «И опыт – наш почтенный лекарь, / Подчас причудливо крутой…» Твардовский цитирует набросок стихотворения А.С. Пушкина «О, сколько нам открытий чудных…» (1829) («И опыт, сын ошибок трудных…»), вскоре после завершения поэмы ставший эпиграфом к телепередаче «Очевидное – невероятное», главного в СССР источника знаний о нью-эйдже.

[71] Из неопубликованной работы о драматургии позднего сталинизма. Благодарю Е. Добренко за возможность ознакомиться с его работой в рукописи.

[72] Точно так же, сразу отдельными книгами, в 1964 году в издательстве «Молодая гвардия» вышли нашумевшие тогда повести, написанные в соавторстве Михаилом Емцевым и Еремеем Парновым – «Уравнение с бледного Нептуна» и «Душа мира».

[73] Использовано неопубликованное интервью Г. Гусева Н. Митрохину. Благодарю Н. Митрохина за разрешение его прочитать и процитировать.

[74] Ицхак Брудный писал о том, что Хрущев стремился отслеживать идеологические дебаты в обществе и мобилизовать на поддержку режима общественные группы с противоположными убеждениями – например, поддерживая одновременно «Новый мир» под редакцией А. Твардовского и «Октябрь» под редакцией Вс. Кочетова [Brudny 2003: 32—33]. Высказывая эту мысль, Брудный ссылается на Джорджа Бреслауэра: [Breslauer 1982].

[75] В 2010 году в Москве был издан альбом избранных рисунков из «Химии и жизни», выполненных Г. Басыровым, Ю. Ващенко, Ю. Купером, Д. Лионом и другими. Впрочем, заслуга М. Черненко – скорее в том, что он публиковал таких художников постоянно и продуманно, чем в самой идее авангардных иллюстраций: в «Знании — силе» печатался в качестве иллюстратора выдающийся художник-нонконформист Юло Соостер, но иллюстрации к «Знанию – силе» целостным эстетическим феноменом не стали.

[76] Неопубликованное интервью Н. Митрохина с одним из инструкторов сектора агитации и пропаганды ЦК. Благодарю Н. Митрохина за предоставление этого материала.

[77] Впервые опубликована: Знание — сила. 1993. № 7. С. 90–95. Впоследствии многократно перепечатывалась.

[78] К этому предположению подталкивает тот факт, что записка отдела агитации и пропаганды прямо защищает консервативных фантастов старшего поколения от несправедливых, на их взгляд, «нападок» со стороны братьев Стругацких и их единомышленников. О том, как воспринимали свои отношения с Казанцевым сами братья Стругацкие, см.: [Стругацкий 2003: 108—110].

[79] Громова тоже предпочитала публиковать свои романы или отдельными книгами, или в региональных, но «чисто» литературных журналах, таких, как «Урал» (роман «Поединок с собой». 1962. № 9—11) и «Ангара» (два рассказа: 1968. № 4). Написанный в соавторстве с Нудельманом фантастический детектив «Кто есть кто?» публиковался с продолжением в 1969 году в ленинградском молодежном журнале «Смена» (№ 8—18).

[80] И добавляет: «Новые повести удавалось, правда, время от времени печатать в журналах: ленинградская «Аврора» и московский журнал «Знание – сила» выручали как могли, но это было – все, и жить на это было невозможно» [Там же].

[81] Анализируя постсоветский сборник, вышедший под редакцией Захарченко, Шнирельман выделил «…“три источника и три составные части” мифологемы, весьма полюбившейся группе современных русских националистов, — фантазии о НЛО и космических пришельцах, произвольные и нередко ошибочные интерпретации данных о древнейшей истории и россказни о “снежном человеке”» [Шнирельман 2015: 1: 165].

[82] Описание другой такой «мембраны» – позднесоветской системы переводов иностранной литературы – см.: [Завьялов 2008; Кукулин 2012]. О происхождении этой системы в предшествующие десятилетия см.: [Азов 2013].

[83] См. также: [Чудакова 2005].