Образец номер 2
I
Шуи Гриндл продирался сквозь кусты, упорно не сворачивая с пути, и вскоре выбрался на открытое место на склоне холма, где остановился, чтобы отдышаться.
В обычной жизни Шуи нельзя было назвать отталкивающим, но теперь его лицо выглядело перекошенным и измождённым. Он обнажил свои бесцветные зубы в уродливой ухмылке.
Он оглянулся на тропку, которой пришёл, и прислушался, стараясь уловить любой звук. Но ничего не услышал. Его дрожащие руки поднялись к воротнику. Он застегнул его, провёл пальцами по своим длинным седеющим волосам и пригладил их. Он вынул из кармана кепку, натянул её и быстро осмотрел себя. На левом рукаве пальто было пятно или два. Затем он увидел пятно на своей правой руке и забеспокоился, не запачкал ли он ей свой воротник. Выдернув пучок травы, он вытер им руку. Снова повернулся и прислушался. Не слышалось ничего, кроме щебетания птиц. Его дыхание больше не прерывалось долгими хрипами. Сознательным усилием он расслабил мышцы лица и медленно пошёл по склону к дороге.
Двое конных полицейских остановили лошадей в прохладе небольшой рощи. Полицейский Сканлан увидел фигуру, спускающуюся по склону.
— Там кто-то идёт, — сказал он.
Полицейский Бёрк фыркнул.
— Ты и его собираешься спросить, не слышал ли он чей-то крик? — саркастически сказал он.
— Я же его слышал, — Сканлан был категоричен. — У меня довольно хороший слух, Джо.
— Чёрт, да ты прямой дорогой стремишься в детективный отдел, как я погляжу, — сказал Бёрк. – У тебя постоянно на уме эти ужасные убийства.
— Их было пять, — сказал Сканлан, — и все в пределах двадцати миль от города.
Бёрк беспокойно поёрзал в седле. Он почувствовал упрёк в адрес полиции, который с недавних пор категорично выражали газеты.
— Тот парень, который сбежал из психиатрической больницы… — начал он.
— Его поймали ещё на прошлой неделе, — коротко сказал Сканлан. — Бедная крыса, у которой не было сил убить даже кролика. Одной из этих девушек было семнадцать, и она была довольно сильной, и она боролась за жизнь… Куда же он пропал?
Шуи скрылся из виду в складке холма.
— Ох, какая ерунда! — презрительно сказал Бёрк.
— И всё же я хочу проверить, — сказал Сканлан и поскакал к холму.
Он добрался до лесных зарослей, и ему пришлось пробираться между молодыми деревьями и спутанными кустами. Бёрк следовал за ним неторопливым шагом.
Не было никаких объяснимых причин для любопытства полицейского Сканлана, за исключением того, что каждое убийство совершалось в небольшом лесу или в местах для пикника, куда молодёжь приезжала для уединения. Он был молод и отчаянно увлечён, верил в чудеса, которые приводили к продвижению по службе.
Дорожка повернула направо, и Сканлан решил сократить путь... Бёрк, услышав его крик, пустил лошадь галопом. Вскоре он нагнал его.
— Эй, в чём дело… — начал он и остановился, увидев то, что открылось его глазам. — Матерь Божья! — выдохнул он.
— Оставайся здесь, — приказал Сканлан.
Он повернул лошадь и полетел по тропинке вниз по крутому склону и наконец выбрался на дорогу. Никого не было видно. Он повернул направо и промчался галопом мимо того места, где исчез Шуи. Затем прямо перед собой он увидел пыль от уезжающей маленькой машины.
Казалось, Шуи повезло, но вдруг удача покинула его. Автомобиль заглох на холме. Он услышал позади себя топот копыт, выскочил из машины и попытался спуститься по более крутому склону — роковой шаг. Ему с трудом давался каждый ярд, который он преодолел. Сканлан нагнал его с пистолетом, бледный от ярости. Шуи попятился назад, но был прикован наручниками к стремени, уже чувствуя верёвку палача, обвившую его шею.
Так была раскрыта загадка убийств в Санниглене — Шуи Гриндл, респектабельный ремесленник, кроткий человек, носивший очки в золотой оправе, старейшина своей маленькой церкви, человек, которому глубоко сочувствовали из-за пьянства его жены.
Люди задавались вопросом о дальнейшей судьбе младенца этой четы, родившегося через месяц после последнего убийства. Теперь не было особой надежды на его благополучное будущее, поскольку Шуи (изготовление и ремонт обуви было его делом) сидел в камере смертников. Гриндлу повезло избежать линчевания, ведь все его жертвы были молодыми девушками, некоторые из которых родом из хороших семей.
Его апатичная жена находилась в психиатрической палате, а занимавший всех ребёнок остался на попечении её распутной сестры.
Доктор Тарва Нишкин услышал о ребёнке и заинтересовался. Он услышал об этом в тот день, когда проводил операцию в Нагорной больнице. Тогда ещё три студента упали в обморок, и даже матёрые медсёстры вышли из анатомического театра с бледными лицами.
Он был в своём кабинете, где профессор Эррингтон нашёл его, чтобы начать очень неприятный разговор.
— Это был интересный случай, — сказал Нишкин, стягивая резиновые перчатки.
— Очень, — сухо сказал профессор.
В возрасте тридцати пяти лет профессор Эррингтон добился международной известности. Блестящий патологоанатом, автор фундаментальной работы по психическим заболеваниям, он считался одним из величайших умов в Соединённых Штатах и человеком, чьё будущее предвещало большие возможности. Он был самым популярным сотрудником Нагорного университета. Его популярность возросла, когда он женился на Мэри Дейнбери, блестящей активистке во всех сферах общественной деятельности.
— Очень, — повторил он. – Но было ли это необходимо?
Нишкин закрепил монокль и медленно расплылся в улыбке.
— Операция? Необходимо любое исследование человека, — сказал он. — Между прочим, я запросил тело убийцы Гриндла после его казни. У меня есть одна или две теории…
— У вас слишком много теорий, Нишкин, — прямо сказал Эррингтон, — и в этом проблема. В последнее время вы опробовали несколько из них.
Нишкин налил стакан воды, отпил и бросил салфетку в таз.
— Все опыты прошли удачно, — сказал он.
— Все они были более или менее ненужными. На самом деле, преподаватели попросили меня поговорить об этом. Вы никогда не проводили операцию, вместо этого вы провели эксперименты над полудюжиной человек. Я видел вашу работу сегодня, и, признаюсь, она перевернула мой желудок.
Нищкин снова улыбнулся.
— Если вы привносите в хирургию сантименты, — сказал он, — то с таким же успехом можете удариться и в христианскую науку.
Вряд ли это было хорошей возможностью сказать главное, но Эррингтон ею воспользовался.
— Ваших операций больше не будет, — прямо сказал он.
Нишкин приподнял брови.
— Это значит, что я уволен?
— Мне неприятно это говорить, — сказал профессор, — но мы боимся, что газеты пронюхают про одну из этих операций. В театре мог присутствовать медицинский репортёр, а мы не можем позволить себе ничего похожего на скандал. Вы богаты, Нишкин. Почему бы и нет — отказаться от активной деятельности и посвятить себя теоретическим исследованиям?
Нишкин пожал плечами.
— Невозможно проводить исследования человеческих тел, если вы не снабжены человеческими телами.
— Но не живыми людьми, — сказал профессор.
— Я бы предпочел их живыми, — сказал Нишкин. — У меня есть теории; их нужно опробовать.
— Только не на крошечных детях, — строго сказал Эррингтон, — на маленьких детях, которые не могут рассказать миру о том, что вы сделали.
Нишкин не ответил. Он снял своё длинное белое одеяние, аккуратно сложил его и повесил на спинку стула.
— Значит, меня уволили — так я это понимаю?
— Нам бы не хотелось вас увольнять. Мы хотим, чтобы вы просто бросили свои эксперименты. Если вы их прекратите, к вам не будет никаких претензий, Нишкин, вы достаточно умны — один из лучших хирургов в стране. Почему бы не отбросить все ваши нелепые теории? Некоторые из них попали в печать, знаете ли, — многозначительно сказал он. — На факультете было собрание по поводу ваших лекций в городе. Представление о том, что люди — это просто животные без души, вызывает отвращение.
Нишкин негромко рассмеялся.
— Не у меня.
— Когда вы говорите, что маленькие дети — звери…
— Так и есть, — хладнокровно перебил Нишкин. — Возьмите любого ребёнка, допустим, он вырастет в лесу, и он будет животным — хищным, кровожадным, с хитростью зверя, скрывающего свои следы, с инстинктом вместо разума. Нет любви, нет духовности… ничего, что не является материальным и для чего нет гормональной причины. Ведь что такое душа? Просто железа. Окружающей средой и обучением вы можете сделать любого ребёнка таким, каким пожелаете.
Профессор Эррингтон глубоко вздохнул. Его собственному ребёнку было три недели, и его дитя было чем-то божественным, сверхчеловеческим.
— Это теория, с которой я не могу согласиться, — сказал он.
Нищкин расхаживал по комнате, засунув руки в карманы.
— Прекрасное маленькое создание, — сказал он. — И вы думаете, профессор, что даже без вашей сентиментальной заботы и без заботы вашей превосходной жены ваш маленький ребёнок вырастет со всем интеллектом, всей человечностью, со всеми теми качествами, которые сделали вас столь заслуженно известным, — он слегка поклонился, — потому что в нём семя, которое расцветёт, и расцветёт в соответствии с вашим интеллектуальным цветом и формой?
Он покачал головой, снял шляпу с крючка, открыл ящик стола и вынул небольшой кожаный футляр, который сунул в карман.
— К счастью, я никогда не считал Нагорную клинику своим домом, — на его худом лице снова появилась улыбка. – Весь мой багаж поместился в кармане.
Он подошёл к двери, открыл её и обернулся.
— Очень жаль, — сказал он. — Сантименты в бизнесе прискорбны, а в практике медицины они чудовищны.
Когда он вышел, на ступеньках больницы стояла группа из полудюжины студентов. Они со всей серьёзностью вели спор; он знал предмет, который они обсуждали. Они смотрели, как он проходил мимо, не проявляя к нему признаков дружелюбия. Это его немного позабавило.
Он заехал в свою квартиру, забрал журналы и, задержавшись только для того, чтобы дать указания уборщику, как распорядиться почтой, сел в свою машину с длинным капотом и поехал в большой уединённый дом, который он купил на холмах Раками.
Его подёнщики и дюжина японских садовников работали на земле, когда он пролетел по подъездной дороге длиной в милю к красивому белому дому, который начинался как бунгало и простирался на юг и север в соответствии с его дополнительными требованиями.
Роза Ху Сон ждала во внутреннем дворике — стройная фигурка в белом, кроткая, безмолвная, послушная девятнадцатилетняя девушка, у которой были причины испытывать сотню чувств в том момент.
— Ребёнок уже здесь? – спросил он.
— Да, — сказала она. Её голос был низким, но нежным. — Я сама привезла его. Отдала женщине пятьдесят долларов.
— Она хотела знать, куда его везут?
— Нет, хозяин.
Доктор Нишкин кивнул.
— Хорошо! Его отца завтра повесят. Мать, вероятно, умрёт; я видел её в психопатическом отделении два дня назад. Ты получила фотографии?
— Они на вашем столе, — сказала китаянка и последовала за ним в дом, в большой, обшитый панелями кабинет.
На столе лежали две тусклые фотографии. Одна была портретом довольно красивого мужчины, другая — привлекательной женщины. Он посмотрел на них с удовлетворением.
— Женщина хотела за них десять долларов. Она сказала, что должна пойти и взять их у родственников, — сказала Роза. Он проигнорировал её слова.
— Так вот какими они были, и каким будет ребёнок. Большое преимущество, если у него будет приятная внешность, хотя даже это можно было бы исправить. Где он?
— В моей комнате, — сказала она.
— Давай-ка его сюда.
Она пришла с истощённым малышом. Доктор отставил стакан и задумчиво осмотрел ребёнка.
— Мы сделаем его американским джентльменом, — сказал он. — Самый совершенный образец в своём роде, человеческое воплощение благородства. Он будет иметь образование учёного, и в будущем он женится на красивой американской девушке, одной из тех, кого его отец так охотно убивал. Корректировка железы здесь и там, моя дорогая Роза, имеет большое значение. Мы дадим ему душу! У него будут благородные и прекрасные мысли. Это будет триумф.
Он задумчиво посмотрел на девушку, хотя мысли его явно были далеко.
— Вы хотите, чтобы я заботилась о нём?
Он вышел из задумчивости.
— Ты? — его губы скривились. — Нет, моя заботливая детка, какой бы ты ни была умной, у него должно быть настоящее воспитание — няньки, репетиторы, вся утончённость, которую можно купить за деньги. Я успешно справляюсь с такими делами, не правда ли? Разве не я купил тебя на лодке на берегу реки Янцзы, никому не нужного китайского ребёнка, которого отец готов был выбросить за борт, а мать ненавидела? И разве не ты продукт моей магии?
Он заметил, как уголки её губ опустились. Было непривычно, что Роза Ху Сон выказывает эмоции.
— Для тебя я найду другого пациента, которому потребуется менее научное лечение.
В дверь тихонько постучали. Вошёл мальчик-китаец, вкатывая чайный столик. Доктор Нишкин налил горячий янтарный ликёр на три аккуратно уложенных дольки лимона. Девушка наблюдала за ним.
— Я бы хотела иметь ребёнка, — вдруг сказала она.
Она впервые выразила эту мысль словами, и он был удивлён.
— К счастью, это невозможно, — холодно сказал он.
Если бы он сейчас посмотрел на неё, он бы увидел, как ожесточились её карие глаза.
— Ты должна быть очень благодарна мне, Роза. Когда-нибудь я позволю тебе провести неделю в родильном доме, и ты будешь ещё более благодарна. А теперь мне нужен «Образец №2».
— Тоже младенец? — она запнулась, и он зарычал на неё: — Когда-нибудь ты научишься не задавать вопросы.
Он указал на дверь, и она быстро пошла, унося малыша. Из небольшой шкатулки в своей аскетичной комнате она достала ключ и, оставив ребёнка в маленькой кроватке возле своей кровати, прошла по длинному коридору и свернула под прямым углом в коридор, вымощенный камнем. Там была только одна дверь, и она была в самом конце. Она вставила ключ в замок, повернула его и распахнула дверь из стали, с мягкой обивкой изнутри.
Комната, в которую вошла Роза, была большой гостиной, удобной на вид, несмотря на тяжёлую мебель. За ней открывалась простая спальня, а за ней — необычно большая ванная, в потолке которой горел ряд мощных ламп. Там был небольшой стальной операционный стол, а вдоль стен — несколько шкафов со стеклянными дверцами, в каждой по три стеклянные полки, на которых были разложены различные сияющие инструменты.
Здесь не было никаких свидетельств трагедии, ничего, что выдавало бы характер последнего обитателя этого помещения. Окна отсутствовали; свет был полностью искусственным, а воздух подавался с помощью совершенной системы вентиляции.
Когда она вернулась в библиотеку, доктор уже снял пальто и курил длинную тонкую сигарету, положив ноги на письменный стол из орехового дерева. Она кратко отчиталась.
— Хорошо! – сказал он. — Ты помнишь последний случай, Роза? — он был в лёгком шутливом настроении. — Знаешь ли ты, что если бы ты вышла из этого дома в город, нашла бы начальника полиции и рассказала ему любопытную историю, он не поверил бы, и даже, если бы он поверил, то не смог бы доказать — ибо что такое слово отродья с речной лодки против моих слов? И ты даже не знаешь, что случилось с телом, да? Роза! Иди сюда.
Он схватил её за шелковистую руку, заставив опуститься на колени.
— Ты рабыня, Роза. Ты рождена, чтобы быть рабом. Ну и что бы произошло? Они бы пришли и начали расследование, чего тебе и нужно, да? Если ты когда-нибудь обратишься в полицию, я пожму плечами и скажу: «Это ложь какой-то китайской девки…», а если ты убежишь, я везде найду тебя, потому что я не отступаюсь, и я буду держать тебя здесь под своим присмотром. И тогда ты поможешь открыть мне много вещей, которые я хочу знать о тебе, но я никогда не пытался их узнать, потому что я люблю тебя, Роза. Ведь если мне придётся, я с болью в сердце буду резать твою прекрасную плоть.
Она не ответила, но кротко сидела, сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой.
— Сегодня вечером я добуду ещё одного ребёнка. Он перейдёт в твои руки. Его отец, — он остановился и усмехнулся, — великолепный джентльмен, гениальный человек. Однажды он станет деканом Нагорного университета. Человек без изъянов, Роза, душевных, физических или духовных. Мать ребёнка — дочь американского революционера, лидера Четырёх сотен. Красивый персонаж, Роза. Не такая, как ты, рождённая Бог знает в какой тёмной дыре на реке Янцзы от неизвестных родителей, она из великой семьи, прадед которой воевал вместе с Вашингтоном — ты слышала о Вашингтоне?
Он оттолкнул её от себя, встал, опёрся о стол и посмотрел на неё.
— Железа тут, железа там, друг мой, и каков этот ребёнок? Убийца, насильник, зверь. Его превосходный отец не согласен, но мы-то с тобой знаем больше...
В семье Эррингтонов было двое детей одного возраста, девочка и мальчик. Девочка оказалась у них после произошедшего несчастного случая. Мать девочки была близкой подругой миссис Эррингтон. Через месяц после рождения ребёнка она и её муж погибли в автокатастрофе. Других родственников не было, и миссис Эррингтон забрала ребёнка. Эта девочка и её мальчик должны расти вместе.
Тёмной ветреной сентябрьской ночью няня вернулась в комнату, где она оставила спящих младенцев, и обнаружила, что дверь заперта изнутри. Семья была встревожена. Профессор Эррингтон выбежал наружу и увидел, что французские окна детской были взломаны, а кроватка, на которой лежал его ребёнок, была пуста. Никто не видел, как похититель залез и ушёл. Железнодорожник, живший в хижине недалеко от перекрестка Санта-Фе, заметил, как по главной дороге проехал на максимальной скорости автомобиль; но в ту ночь он видел с дюжину машин.
История о похищенном сыне Эррингтона заполнила первые полосы газет. Детективные силы трёх государств сосредоточились на поиске пропавшего ребёнка. В ту же ночь в уединённый дом доктора прибыл второй младенец, и доктор Нишкин провёл полчаса с наполненной тушью чашей, кистью и набором инструментов, вытатуировав «№2» на руке ребёнка. Он был очень методичным человеком.
II
Доктор Нишкин провёл несколько интересных экспериментов, но ни один из них уже не был радикальным. Для внешнего мира он проверял теорию Менделя на мышах и растениях. Но самым увлекательным из его занятий было наблюдение за развитием №2, полуобнажённого, худощавого мальчика, белокурого, безучастного, которого нужно было с помощью жестов научить лазить по деревьям. Наблюдать за ним было увлекательно. Он никогда не говорил и не издавал ни единого звука. Роза Ху Сон заслужила похвалу своего хозяина.
— Ты хорошо поработала, Роза, — сказал Нишкин ей однажды. — Если бы ты научила его человеческой речи, я бы избил тебя. Одного слова было бы достаточно.
— Я сделала, как вы мне приказали, — пробормотала она. — Всё жестами. Когда он издавал звуки, я прикладывала палец к губам, и он понял, что это означает тишину.
Доктор Нишкин не был полностью удовлетворён. Он послал №2 за зайцем. Мальчик догнал его, но не убил.
— Его нужно научить убивать, рвать и ощущать вкус крови. Я испытаю его снова завтра. Если он не убьёт, я его ударю.
— В этом нет необходимости, — сказала она, и это позабавило доктора.
— Необходимо, чтобы каждое животное знало, что может быть наказанным, другого выхода нет, — сказал он.
На следующий день эксперимент не состоялся. Доктора Нишкина вызвали на восток. Ральф Нишкин заболел корью. Сын Шуи Гриндла учился в модной школе. Доктору поступали весьма удовлетворительные отчёты, в которых хвалили ум и знания Ральфа. Он был образцовым мальчиком, вежливым, обаятельным и состоял в футбольной команде колледжа, в то же время отличаясь скромностью.
Доктор в тревоге уехал на восток. Сын Шуи был ему очень дорог. Не проходило и дня, чтобы тот не предоставлял материал для грандиозной книги, которой Нишкин однажды поразит мир. В сейфе за одной из панелей его библиотеки было 700 рукописных страниц.
* * * * *
Ральф вернулся домой в 18 лет. Он был высоким, широкоплечим, обаятельным, вежливым. И он впервые встретился с приёмной дочерью профессора Эррингтона. Старая вражда между двумя учёными утихла, и они изредка встречались. Нишкин, казалось, изменился, был в восторге от своих мышей и растений. Миссис Мэри Эррингтон, которой Нишкин инстинктивно не нравился, как-то пригласила его на обед и нашла его забавным, а когда заговорили о важной и неизбежной теме в семье Эррингтонов, очень сочувствующим.
Прошедшие восемнадцать лет не стёрли память о том розовом ребёнке, который исчез из своей кроватки. Других детей больше не было. Волосы Мэри уже немного тронула седина. Она нашла, если не самую полную, то поддержавшую её компенсацию своих материнских чувств в своей приёмной дочери Вирджинии Уэст, которая, по общему мнению, всё же не стала заменой утрате до конца.
— Конечно, приводите мальчика. Племянник, не так ли? Я не знала, что у вас есть родственники, Нишкин.
— Сын моего брата, — бойко сказал доктор.
Итак, Ральф посетил Эррингтонов и получил одобряющую оценку. Он мог бы сразу довольно далеко продвинуться в отношениях с Вирджинией, если бы её ум не был в тот момент полностью занят другим. У неё был роман, который начался в художественном классе в Нагорном университете. Молодой человек, носивший неромантичное имя Джон Смит, время от времени появлялся на занятиях. Он сказал ей, что работает на ферме в нескольких милях от университета и может лишь изредка приезжать в класс. У него была склонность к рисованию, он добился выдающихся успехов и, если бы его учеба не велась так беспорядочно, добился бы отличных результатов. Однажды она встретилась с ним в соседнем городке, и они вместе пошли фотографироваться. На полпути к салону он ушёл без объяснения и больше не вернулся. Она рассказала об этом своей приёмной матери, и Мэри Эррингтон была возмущена. После этого Вирджиния уже была готова ответить на внимание, которое ей оказал Ральф Нишкин.
Образец №2 делал успехи. Доктор Нишкин выводил его ночью с лёгкой цепью на руке. Затем пришло время, когда его можно было отпустить с цепи, и он немедленно подчинялся свистку. Потом наступило время, когда его выпустили при дневном свете.
Это был день большого пикника в лесу. Около пятидесяти молодых людей вышли под присмотром Мэри. Там была девушка, подруга Вирджинии, лёгкая, весёлая, жизнерадостная, слишком саркастичная для молодых людей из компании. Кто-то видел, как она бродила одна, собирая цветы. Когда группа была готова вернуться, девушка пропала. Во главе с Ральфом полдюжины мужчин отправились на её поиски. Никто из тех, кто увидел её, когда её нашли, никогда не забудет это зрелище. Это был кошмар, который остался с ними навсегда.
Доктор Нишкин был в своём кабинете, когда ему сообщили новости.
— Кто-нибудь видел человека, который это сделал? — быстро спросил он. Никто не видел монстра.
Доктор поспешил в комнату Розы.
— Номер два вернулся? – спросил он.
— Да, десять минут назад.
— Ты его видела?
Нишкин потирал руки, его глаза горели.
— Да, видела, он вошёл через чёрный ход.
Была вторая дверь в помещение для экспериментов, которая выходила в густые заросли и была искусно скрыта кустом.
— Да, я видела его.
— Ты ничего не заметила на его руках?
Она покачала головой. Нишкин усмехнулся.
В ста ярдах от дома по склону холма бежал ручей. Он научил №2 определенным навыкам в гигиене. Вынув из кармана ключ, он пошёл по коридору и открыл стальную дверь. Номер 2 лежал на своей кровати-тюфяке спиной к доктору и не двигался. Врач наклонился над ним, осмотрел потёртые рукава его рубашки. Крови не было. Номер 2 был его успехом. Он вернулся в свой кабинет, светясь удовлетворением, и добавил ещё одну страницу в свою великую книгу.
Он написал последнюю строчку, когда вошла Роза, её лицо было напряжено от ужаса.
— Вы слышали? — выдохнула она, и он сердито посмотрел на неё.
— Да, произошёл прискорбный случай.
— Юная девушка… — начала она.
— Да, да, — нетерпеливо перебил он. – Что с того, что девушка? Жизнь девушки не более ценна, чем жизнь мужчины. Запомни это, маленькая Роза, пойди, возьми книгу и почитай. Я потратил огромное состояние, вложив в твою голову мозг. Используй его.
Её трясло от чего-то, что было не гневом и не страхом, а тем и другим сразу.
— Вы потратили огромное состояние на то, чтобы обесчеловечить меня, — сказала она, — и вам это не удалось, доктор. Вы можете меня избить, но я скажу вам следующее: полиция придёт, они будут искать, они будут выяснять…
— Полиция сюда не придёт, — спокойно сказал доктор. — Иди, мой маленький друг, в свою комнату. Ты многого не знаешь. Вот небольшой труд о человеческой душе, — он взял со стола книгу. — Он написан немцем, а немцы так много знают о душах, но и они не додумались свести душу, как я, к её химическим компонентам.
К его изумлению, она выбила книгу из его руки.
— Когда-нибудь вы ответите за то, что творите, — сказала она, затаив дыхание.
Он не услышал её.
— Полиция что-то пронюхает? — мягко сказал он. — Но никто из полицейских не видел то, что видел я: номер 2, лежащий в траве и смотрящий, как наш мальчик целует Вирджинию Эррингтон. Возможно, номеру 2 это не понравилось; возможно, это пробудило определённые мысли в его голове? А вот мы устроим грандиозную партию для Вирджинии, великолепную свадьбу. Я бы хотел, чтобы у них родился первый ребёнок — потрясающая перспектива!
Когда он поднял глаза, то увидел, что она ушла.
Округа была шокирована убийством. Танцы в большом теннисном клубе были отложены; их бы совсем отменили, но вмешался доктор Нишкин.
— Вы должны дать этим молодым людям что-то ещё, чем можно отвлечься, Эррингтон, — сказал он. — Отложить, да, но не отменять. Не позволяйте их мыслям зацикливаться на неприятных воспоминаниях.
В тот вечер он ужинал у Эррингтонов.
— Неприятные воспоминания! — сказала Мэри и вздрогнула.
Доктор ей не нравился сегодня. Само его присутствие вызывало у неё странное, жуткое чувство. В каком-то смысле он очаровывал её, она была уверена в его блестящем уме, и когда он предложил ей заняться поисками её пропавшего сына, её сердце сжалось внутри.
В разговоре они подошли к теме её великой печали.
— Я расспрошу кое-кого, — его душа тряслась от смеха, но с виду Нишкин был сверхъестественно серьёзен. — Да, я знаю очень многих из преступного мира. Иногда они пользуются моими услугами. Они не такие снобы, как наши учёные.
— Забудьте об этом! — прорычал Эррингтон.
Мэри Эррингтон вздохнула.
— Полагаю, безумно иметь хоть какую-то надежду, — сказала она.
— Не знаю, не знаю, — доктор Нищкин задумчиво посмотрел на неё.
Почему-то он её ненавидел. Его научный ум пытался найти причину этого антагонизма, но ему это не удалось.
— В округе полно детективов, — сказал он. — Почему бы вам не поговорить с ними? Капитан Сканлан, начальник сыщиков, здесь. Между прочим, он был тем человеком, который арестовал Гриндла восемнадцать лет назад.
— А какого возраста эти сыщики?
Это Вирджиния задала поразительный вопрос, и когда удивлённые глаза были обращены на неё, она покраснела.
— Я знаю, что это глупый вопрос, но мне интересно... они очень молоды?
Доктор Нишкин удивился.
— Да, я полагаю, да. В наши дни юноши, кажется, работают почти во всех профессиях. Почему вы спрашиваете?
Она не ответила. В тот день она встретила Джона Смита и хотела было пройти мимо, но он остановил её. Это был первый раз, когда она видела его с тех пор, как он так бесцеремонно оставил её, и его заикающееся извинение было ужаснее, чем его поступок, за который он попытался оправдаться:
— Мне очень жаль, но тогда я вспомнил, что должен был увидеться с дамой.
— Вашей родственницей, полагаю? — холодно спросила она.
— Не совсем, она… ну, она друг.
— Как интересно!
Он пытался исправить положение, но только усугубил ситуацию.
Джон её интриговал. Его редкое посещение художественного класса, его неожиданные появления и исчезновения... и вот теперь это объяснение. Она знала, что в округе действовали сыщики под прикрытием. В районе вспыхнула активность преступности: калечили ценный скот, уничтожали имущество. Она слышала, что один из экспериментальных садов доктора был безжалостно истреблён. И хотя Джон говорил ей, что работает на ферме, это могло быть ложью.
Вечер танцев наступил через неделю после похорон. Были люди, которые с возмущением отказались приехать. В Пионер-холле собралось большое количество молодёжи. Никто из пришедших тем вечером не мог и представить его почти трагический конец.
Было без четверти одиннадцать, последний танец перед ужином. Партнёром Вирджинии был приёмный отец. Они прошли половину танца, когда без предупреждения погас свет. Раздался громкий пронзительный вскрик, и Эррингтон потребовал тишины. Сейчас не время для истерик.
Он прошёл через толпу к маленькому вестибюлю, где, как он знал, находился главный выключатель. Как он и ожидал, кто-то выключил свет. Дверь в противоположном конце вестибюля открыта настежь. Он особенно инструктировал дворника, что её нельзя отпирать.
Когда он зажёг свет, а его рука была на двери, чтобы закрыть её, он услышал ещё один крик. Тот донёсся снаружи. Выскочив в темноту, Эррингтон не видя ничего направился на звук.
Закричали в третий раз. Он услышал шум убегающих ног и споткнулся об упавшую в обморок девушку. Прошло полчаса, прежде чем она смогла рассказала свою историю.
Когда погас свет, она танцевала с партнёром у входа в вестибюль. Кто-то обхватил её за талию, зажал рот рукой и приподнял её. Она боролась и отбивалась в паническом отчаянии. Она вскрикнула, когда её схватили. Имитируя обморок, она дождалась, когда его рука разжала её рот, и снова закричала, и этот крик, вероятно, спас ей жизнь.
В городе царила паника. На службу были призваны дополнительные полицейские, на закате все дома запирались на замки.
— Я не могу понять, что происходит, — сказал Ральф Нишкин своему «дяде». — Должно быть, какой-то сумасшедший разгуливает на свободе.
— Сумасшедший — это слово, которое я очень не люблю, — резко сказал доктор. — Он олицетворяет вульгарное суеверие, которое одновременно антинаучно и неточно.
Молодой человек пробормотал свои извинения.
Он читал в большом кабинете, и, очевидно, ему было что сказать. Он подождал, пока Роза выйдет из комнаты, а затем спросил:
— Дядя Тарва, зачем вам тут эта китаянка?
Нишкин улыбнулся.
— Мой мальчик, ты очень молод. Роза полезна. Она умна и послушна.
— Я совсем этого не понимаю, — продолжал Ральф. — Что она делает в том маленьком закутке на другом конце дома — месте, которое вы называете экспериментаторской? Она всегда снуёт туда-сюда.
Нишкин снова улыбнулся.
— Мой дорогой мальчик, я провожу очень интересный эксперимент, и Роза — эффективный лаборант.
— Какой эксперимент? И чем она может помочь? Разве я не могу помочь больше, чем она?
— Ты не поможешь, друг мой, — сказал Нишкин. — Ты сможешь помочь мне лучше всего, если продолжишь свою блестящую карьеру. Кстати, я отправляю тебя в университет в следующем семестре. Выбрал ли ты себе профессию, которой хотел бы следовать?
Ральф покачал головой.
— Нет, сэр, — сказал он. — Вы и так слишком хорошо ко мне относились. Я задался вопросом, нужно ли мне вообще поступать в университет, не могу ли я заняться бизнесом? Я знаю одного человека, чей отец управляет сетью обувных магазинов.
Тарва Нишкин резко выпрямился.
— Обувные магазины? – спросил он. — Выбрось эту идею из головы, — голос был резким. — Ты беспокоишь меня, мой мальчик, опровергая мои теории. Тебе не следует знать, что существуют такие вещи, как обувь, кроме тех случаев, когда ты надеваешь её на ноги. Как у тебя дела с Вирджинией?
Молодой человек вздохнул.
— Я не знаю. Я безумно люблю её, но она всегда такая рассеянная, когда я с ней. Я думаю, что у неё, должно быть, другой мужчина.
Нишкин засмеялся.
— Нет никакого другого мужчины. Я поспрашивал этого самодовольного джентльмена, её приёмного отца, и я полагаю, он был бы в курсе.
Последовало ещё одна долгая пауза, и через полчаса Ральф оторвался от книги.
— Дядя Тарва, ведь вы достаточно умны. У вас есть какая-нибудь теория о том, кто пытался убить эту девушку?
— Я настолько умён, — учтиво сказал Нишкин, — что не рискну высказывать своё мнение.
Последующая неделя была для Вирджинии Эррингтон ужасной. Однажды она проснулась среди ночи и села в постели, прислушиваясь. Кто-то пытался открыть решетку на её окне. Сначала она думала, что это сон, и прислушалась, её сердце бешено колотилось. Но звук повторился. На мгновение она застыла парализованная, а затем, выскользнув из кровати, отдёрнула занавески и закричала.
Там был мужчина: она смогла увидеть его силуэт.
Услышав её крик, тот исчез.
Однажды, гуляя вечером по саду, она могла поклясться, что видела фигуру человека, мелькнувшую тенью сквозь заросли елей на северной стороне участка. Она не ошиблась: Эррингтон тоже был в саду, о чём она не знала, и, когда она бежала от страха, внезапно перед ней появился профессор.
— Что такое? – спросил он. — Ты кого-то увидела?
— Я видела мужчину, — выдохнула она. — Он там.
Эррингтон кивнул.
— Я, кажется, тоже его видел. Возвращайся в дом, дорогая.
Он вытащил из кармана пистолет. Последние две недели каждый мужчина в этом районе носил оружие. Но хотя он внимательно осмотрел небольшой лесок, он не увидел ни малейшего следа незваного гостя.
Кто-то пристально следил за их домом. У Вирджинии было жуткое ощущение, что за ней всё время наблюдают. Она слышала странный скрип; даже среди бела дня она чувствовала чей-то взгляд.
Эррингтон запретил ей выходить на улицу одной. Он тоже чувствовал, что она была целью неизвестного монстра. Но он не мог поверить, что днём с ней могло что-то случиться.
Он видел доктора Нишкина почти ежедневно. Тот был веселее и бодрее, чем когда-либо прежде. Как будто происходило что-то такое, что добавляло его жизни изюминки. Эти встречи смущали Эррингтона, потому что предсказуемо один из экспериментов Нишкина закончился катастрофой. Некоторые врачи придерживались того же мнения. Когда доктор сделал операцию ребёнку бедняка, операцию, которая была фантастической по своему характеру и смертельной по своему итогу, произошло неизбежное: его вызвали на врачебный совет.
Эррингтон не мог избежать своих обязанностей, и настал день, когда Нишкин предстал перед судьями. Он снова предложил свою старую защиту, что любое исследование было оправданным.
— Сантименты исказили ваши взгляды, — сказал он. — Что такое одна жизнь в интересах науки? Если бы я добился успеха, я мог бы сделать из этого ребёнка блестящего оратора, великого государственного деятеля и лидера общества. В равной степени его наоборот возможно было бы опустить ниже того, что вы в своём невежестве назвали бы скотским уровнем.
Эррингтон пришёл в ярость.
— Это утверждение не только бесчеловечно, но и абсурдно, — сказал он. — Качества, которые ребёнок унаследовал, они будут развиваться. Если бы мой бедный ребёнок был жив, он, милостью Божьей, последовал бы за мной в моей профессии. У него был бы мой кодекс чести, он соответствовал бы моим стандартам поведения. Вы нарушили этикет и практику нашей профессии, доктор Нишкин, и ваше имя будет вычеркнуто из реестра хирургов, имеющих право работать в этом штате.
Нищкин был возбуждён. Он был в бешенстве. Всю ночь он ходил по кабинету в слепом приступе ярости. Он послал за Ральфом.
— Садись в машину и поезжай к профессору Эррингтону. Попроси его с женой приехать ко мне. У меня есть сведения, которые я могу рассказать об их пропавшем мальчике.
Роза Ху Сон слушала это с растущей тревогой. Она умоляла Нишкина не посылать за родителями номера 2, но он её отшвырнул.
Ральф уехал к профессору и передал сообщение доктора. Ошеломлённый, не верящий, Эррингтон слушал.
— Я не поеду. Это какая-то уловка.
Но его жена, хватаясь за соломинку, настояла на визите.
— Останься с Вирджинией, Ральф, пока мы не вернёмся. Я не могу рискнуть оставить её одну, даже со слугами в доме, — сказал Эррингтон. И они поехали в дом Нишкина. Тот ждал их перед открытой дверью и провёл в кабинет.
— Не могу поверить, Нишкин, что, хотя мы с вами плохие друзья, вы настолько жестоки, чтобы вселить в нас надежду. У вас есть какая-нибудь новая информация?
Нищкин покачал головой.
— Возможно, новая для вас. Ваш сын жив.
Мэри покачнулась и упала бы, но муж подхватил её.
— Вы уверены в этом? — хрипло спросил он.
— Абсолютно. Вы сегодня показали себя догматиком, профессор. Вы бросили мне в лицо, что все мои утверждения, было ложью, что невозможно изменить наследственные характеристики ребёнка. Я собираюсь вам кое-что показать.
Он вынул ключ из ящика.
— Пожалуйста, следуйте за мной, — сказал он.
Они последовали за ним молча, сбитые с толку, в сердце Мэри Эррингтон нарастал страх. Они прошли по коридору и подошли к стальной двери.
— Я собираюсь познакомить вас с вашим сыном, — сказал Нишкин. — Я собираюсь доказать вам всё то, что, по вашим словам, невозможно. Я забрал вашего мальчика из его кровати, — он почти выплюнул слова. — Он здесь, — он указал на дверь. — У него нет имени, нет личности. Он Образец №2, животное, монстр, убийца.
Эррингтон уставился на него.
— Вы сошли с ума, — сказал он.
— Я вырастил его, — продолжал Нишкин, — я и эта женщина.
Роза Ху Сон молча стояла позади него.
— Вырастили его, не произнеся при нём ни слова, без какого-либо человеческого воспитания. Обратили его в животное. Они собираются арестовать меня сегодня вечером за убийство второй степени. Вы и ваши проклятые коллеги ждали своего шанса, и теперь я дам им пищу для обсуждения.
Он воткнул ключ в дверь и, распахнув её, хлопнул в ладоши. На свет вышел высокий молодой человек.
— Я бы не торопился называть меня животным, — произнёс он.
Это была правильная речь образованного человека. Если бы там была Вирджиния, она бы сразу узнала в нём Джона Смита. Нишкин впился в него взглядом, его челюсти сжались, а затем он оглянулся на Розу.
— Ты сделала это! – закричал он.
— Да, это сделала я, — выдохнула она. — Я научила его всему — говорить, писать, читать, думать, и когда ты был на востоке, я выпустила его и отправила учиться. Он должен был вернуться до твоего возвращения. Он был моим ребёнком – младенцем, данным мне Богом. А теперь можешь убить меня!
Нишкин был потрясён и потерял дар речи. Затем он обернулся к юноше.
— Но он убийца, — неуверенно сказал он. — Он убил ту девушку...
— Он никого не убивал, — страстно сказала Роза. — Ральф сделал это. Он сын своего отца. Это конец твоим теориям, Тарва. Пусть полиция арестует Ральфа, прежде чем он убьёт другую женщину.
Эррингтон отступил. Внезапно его обожгла ужасная правда.
— Мы оставили Вирджинию с ним наедине, — сказал он и побежал по коридору.
* * * * *
Ральф, оставшийся с девушкой, завёл с ней непринуждённую беседу.
— Интересно, что хочет рассказать вашим родителям дядя Тарва?
— Вы думаете, он действительно что-нибудь знает? — с тревогой спросила Вирджиния.
Ральф пожал плечами.
— Я тоже в догадках. Дядя — интересная птица.
Он бесцельно прошёлся по большой гостиной, взял книгу и снова положил её.
— У вас в доме много слуг? – спросил он.
— Сегодня только двое, шофёр и повар. Папа позволил остальным пойти в город посмотреть фильм.
Ральф на мгновение задумался.
— Интересно, могу ли я увидеть вашего шофёра?
— Я позову его.
— Не стоит, я сам пойду и найду его.
Он вышел из комнаты в кухню и обнаружил, что шофёр сидел там в одиночестве.
— Ведь у хозяев есть ещё одна машина, не так ли? Тебе нужно съездить к моему дяде. У меня есть срочное сообщение, которое я забыл ему передать. Ты скажешь ему, что я купил лошадь, и что она будет доставлена завтра утром.
Шофёр засомневался.
— Я не могу выйти, сэр. Я обещал профессору не выходить из дома…
— Ерунда! Я здесь, и смогу защитить девушку в любом случае.
Шофёр ухмыльнулся.
— Ну, я тоже чего-то стою, — сказал он. — Я выигрывал чемпионат по стрельбе из револьвера три года подряд, когда служил в армии, — он похлопал по боковому карману. — Вам оставить этот пистолет?
— Нет, мне он не нужен, — сказал Ральф.
Он вернулся в гостиную.
— Что вы хотели от него? — спросила Вирджиния.
— Я только что вспомнил сообщение, которое хотел отправить своему дяде. Вы не против, чтобы шофёр передал его, не правда ли?
По какой-то причине ей стало немного не по себе.
— Нет, не совсем. А это очень важно для вас?
— В этом нет, пожалуй, особой необходимости, — засмеялся он. – И если вы хотите, чтобы он не...
— Нет, нет, конечно. Я совсем не против. Но вы же останетесь, пока они все не вернутся?
— О, безусловно, я останусь.
Последовала небольшая неловкая пауза. Девушка попыталась завязать разговор, но безуспешно. Её била дрожь. Затем она услышала шум машины, отъезжающей от дома.
— Вы собираетесь выйти за меня, Вирджиния?
Она быстро посмотрела на него. Было что-то странное в его тоне, от чего у неё участилось дыхание.
— О чём вы? Вы никогда не просили моей руки, Ральф, — ответила она, помедлив.
В этот момент с сокрушительной силой ей в голову пришла мысль, что она никогда не сможет выйти за него замуж, что в этом замечательном молодом человеке есть черты, делающие это невозможным.
— Я не просил тебя, — медленно сказал он, — потому что не хочу жениться на тебе. Я не хотел жениться и на Эльзе Фардон, я не хотел жениться и на Джанет Грейторн.
Когда он упомянул имя убитой девушки, её охватил ужас. Он смотрел на неё странным, потусторонним взглядом, его губы приоткрылись, его длинное лицо исказилось и напряглось. Потом внезапно он прыгнул на неё, как дикий зверь в человеческом образе, рвал её одежду, царапал её ногтями. Она отчаянно сопротивлялась. В школе её учили элементам джиу-джитсу; она тщетно пыталась вспомнить хоть одно движение и, скорее инстинктивно, чем со знанием дела, отбросила его.
Она выскочила в открытую дверь и побежала вверх по лестнице. Он последовал за ней. Её рука уже была на двери её комнаты, когда она решила, что там тупик, откуда выхода нет. Она помчалась по коридору дальше. В конце был вход в обсерваторию, которую профессор построил прошлым летом. Силы покидали её. С мужеством отчаяния она вскочила на крутую лестницу, мужчина бежал за ней. Один раз ему удалось схватить её за платье, но она вырвалась. Наконец-то она добралась до верха, до плоской платформы под звёздами. Она плотно захлопнула дверь наверху лестницы, но ключ остался внизу. Изо всех сил она сопротивлялась его первым попыткам открыть дверь. Под рукой не было ничего, что можно было использовать в качестве запора. Внезапно он ударил всем своим весом, и дверь распахнулась, отбросив Вирджинию на край парапета. Она закричала, а затем Ральф был уже над ней.
Он увидел огни двух машин, приближающихся к подъездной дорожке. Он должен действовать быстро. Но она была сильной — сильнее, чем он думал. Он поднял руку, чтобы ударить её, но промахнулся. Вдруг его ослепил луч света. Шофёр вышел из машины и подвинул фары так, что они осветили верх башни. На секунду Ральф впился взглядом в этот свет, и именно в эту секунду он стал целью, мимо которой не пролетела бы ни одна пуля из пистолета.
Вирджиния почувствовала, как сильные руки на её горле ослабли, и мёртвое тело рухнуло рядом с ней.
В кабинете доктора Тарвы Нишкина горела одна лампа. Он сидел за своим столом, а перед ним — листы монументального труда, на котором должна была быть основана его слава.
Он был сломлен, опустошён. Тот, кто мог без угрызений совести убивать и мучить, не думал, конечно, о жизнях, которые он разрушил, о сердцах, которые он разбил. Его терзало то, что он оказался не прав; его теории, прошедшие серьёзную проверку, развеялись. На его лице застыло трагическое выражение, когда он медленно рвал страницы одну за другой и бросал их на пол.
Роза Ху Сон наблюдала за ним без жалости и страха, и не двигалась с места, пока не услышала звонок в дверь и не вышла впустить полицию.
Перевод — Wind.