Высоцкий, как и многие другие поющие поэты (да и некоторые непоющие), свои песни постоянно дорабатывал и перерабатывал. Многие из них известны не просто в разном «исполнении» — понятно, что вживую двух одинаковых просто не может быть, — но и с разным аккомпанементом, а зачастую – с текстуальными отличиями. Помимо незначительной доработки и редактуры, В.С. нередко изымал из песен куплет-другой ( «Две судьбы», «Баллада о детстве»). Довольно интересно, что зачастую таким куплетом оказывался последний («Козел отпущения», «Баллада о борьбе», «Памятник»). Примеров с опущенным впоследствии последним куплетом немало, и объяснить их в общем-то нетрудно. Многие тексты Высоцкого вписаны в жесткую куплетную структуру из чередующихся двух, трех и даже четырех («Баллада о времени»; интересно, а больше – было?) стихотворных размеров и мелодий. Вероятно, поэт добросовестно доводил работу до диктуемого такой структурой конца, чтобы потом обнаружить, что конец-то тот несколько вымучен – излишне водянист или же слишком назидателен, – поскольку главное уже прозвучало. И безжалостно избавлялся от ненужного довеска.
Однако из всех известных в различных вариантах текстов явно выделяются «Райские яблоки», что по-своему даже удивительно, поскольку песня довольно поздняя. У меня к ней особое отношение, так вышло, что это один из самых повлиявших на меня текстов В.С., причем как содержательно, так и в поэтическом смысле – там есть чему повлиять. Услышал я ее впервые в начале восьмидесятых, источник той магнитофонной записи уже не идентифицировать, но вариант там был именно вот этот (или очень к нему близкий):
Потом же... потом были двухтысячные и первая большая коллекция записей Высоцкого в интернете, который тогда еще писался с большой буквы. «Кулички», Real Audio, вот это все. «Райские яблоки» там были в двух вариантах, «моего» среди них не нашлось, зато нашелся намертво поразивший меня вот этот (или опять же очень к нему близкий):
Трагически-философская баллада вдруг обернулась эдакой чуть приблатненной скороговорочкой. Поймите меня правильно, против «блатного» Высоцкого я не имею ничего вообще. Право слово, не о Розенбауме же каком речь. В огромном диапазоне его голосов и персонажей вполне есть место и для такой части спектра, вполне, кстати, широкой, от «Того, кто раньше с нею был» и до «Побега на рывок». Это если не считать многочисленных «народных» персонажей, которым тоже не приходится зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы («Кругом пятьсот», например, и примеров тех великое множество). Даже в ранней, конкретно блатной лирике Высоцкого есть свои маленькие шедевры вроде «Татуировки». Нет, поразило меня другое, то, что в едином по сути тексте эти два слоя – трагедия уставшего от жизни человека и приключения неунывающего урки – уживаются на равных. Совсем немного потяни текст вон туда – и вот один слой на поверхности, другой же тускло отсвечивает изнутри. Потяни в обратную сторону – они поменяются местами. Стереокартинки такие делали в давние времена из толстой прозрачной пластмассы с призматической внутренней структурой – от того, под каким углом смотришь, зависит, что увидишь в первую очередь.
Важно то, что здесь изменения, превращающие одну версию текста в другую – сквозные. Это не выкинутый куплет и не переставленная пара слов, а тщательная редактура, по существу даже переработка. Заметим, пере-, а не до-работка, оба текста полностью содержат в себе уже упомянутые два слоя, поменялось не содержание, а акценты. Возникает естественный и не такой уж тривиальный вопрос, в какую именно сторону эта переработка велась. Ответ мне сразу показался почти очевидным, поскольку трагический герой все ж таки элементарно сильней блатного. Почти – да не совсем. Но об этом потом.
С тех пор мне попадались еще несколько исполнений «Райских яблок», которые, включая то, что с «Куличков», в основном можно описать как несколько менее удачные версии первого из вариантов выше. Где-то остались отдельные не самые нужные слова вроде «бессемечных» яблок. Откуда-то выпал куплет-другой, например, пропал «комиссаривший» апостол, что в отличие от лагерной темы как таковой было довольно ощутимой фрондой и, наверное, годилось не для всякой аудитории. Еще я узнал, что второй вариант то ли имел посвящение Вадиму Туманову, то ли для него, собственно, и исполнялся, что опять же несколько объясняет манеру того исполнения: Сибирь, прокурор-медведь... Совсем недавно обнаружился самый ранний, черновой еще вариант – крайне интересный тем, что блатных ноток в нем нет и в помине, исполняется он вообще как бы не в темпе вальса, однако текстуально очень близок ко второму варианту. Тут стоит извиниться за путаницу: итак, можно считать уверенно установленным (не мной, конечно, а высоцковедами), что первый из приведенных мной в соответствии с последовательностью знакомства и логикой изложения вариантов – поздний, второй же – ранний. Как и предполагалось, редактура была направлена от блатного к трагическому.
Сама собой напрашивается идея эти варианты сравнить и проанализировать различия. Это делалось, и делалось неоднократно: вот, к примеру, вполне достойная внимания публикация более чем десятилетней давности. В ней, в частности, приведены оба базовых текста и даже некоторые вариации. Однако анализу обычно подвергается содержательная часть текста, что же до его основы, до самой поэтической ткани, то автор вышеупомянутой публикации, к примеру, полагает следующее:
цитатаПри этом первый вариант песни Райские яблоки, как мы видим, по отношению ко второму варианту, более ранний и потому, с точки зрения творческого поэтического процесса, как бы текст грязный, а с точки зрения самого Высоцкого – недоработанный.
Недоработанный, казалось бы, да, поскольку был впоследствии доработан. Л – логика. Но и в этом автор в дальнейшем себе противоречит:
цитатаИмея же перед глазами оба варианта исполнения текста и сравнивая обе записи его исполнения [1, 2], пожалуй, предпочесть какой-либо другому просто невозможно.
А вот что касается грязного, тут, как мне кажется, впечатление от исполнения (как уже отмечалось, чуть приблатненного, сниженного) и от некоторых других обстоятельств ошибочно переносится автором анализа на весь текст. Который на самом-то деле вылизан до предела. Что достаточно легко продемонстрировать – и что, возвращаясь к истории моего знакомства со вторым, ранним вариантом крайне меня озадачило.
Для демонстрации этой я ограничусь всего лишь первыми куплетами обоих вариантов.
Ранний:
Я умру, говорят, мы когда-то всегда умираем.
Съезжу на дармовых, если в спину сподобят ножом.
Убиенных щадят — отпевают и балуют раем.
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
И поздний:
Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем.
Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом?
Убиенных щадят — отпевают и балуют раем.
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
Содержание практически идентично, отличаются отдельные слова в двух первых строках, и отличия эти показывают, что ранний вариант (на дармовых, сподобят) тяготеет к вульгаризмам. Верно, но повод ли это называть его грязным? Всего-то и нужно чуть-чуть присмотреться, и обнаруживается, что в раннем варианте имеется четко выраженная внутренняя рифма (говорят/щадят, дармовых/живых) во вполне определенной позиции – после двух стоп анапеста, перед цезурой. Ритмика позднего варианта точно такая же, цезура в нем есть. Внутренней рифмы – нет!
Можете поверить мне на слово, можете обратиться к собственной памяти или к обоим текстам, приведенным по ссылке выше. Весь ранний вариант сделан с использованием внутренней рифмы. В позднем от нее сохранились в лучшем случае отдельные рудименты; как правило, одно из слов прежней внутренней рифмы на месте, другое – изменено.
Тут надо заметить, что внутренняя рифма (пусть и не слишком-то эффектная, как в первом четверостишии выше) сама по себе, от грязи, не заводится. Она как бы не сложнее рифмы обычной, вокруг которой изначально строится стих, это плод трудной, упорной, кропотливой работы. Которая была Высоцким над первым вариантом текста проведена! Иными словами, он мало того что не грязный, в нем вообще вряд ли присутствуют случайные слова. Какое-нибудь странное на вид и удостоившееся у аналитика отдельной сноски (я вот тоже вынес его в заголовок колонки) «кони хочуть овсу» — не брак и не недоделка. У Высоцкого иногда попадаются ненужные просторечия («заместо торпед», которое он в поздних исполнениях был вынужден тянуть как «в-в-м-место»), но именно здесь написать «правильно» даже совсем слабенькому – чего никак нельзя сказать про В.С. – поэту ничего не стоило бы. Собственно, вот оно, тривиальное решение, в позднем варианте – «просят», а не «хочуть». В прекрасно, как мы видели, отшлифованном тексте лирический герой в последнем куплете, явно отсылающем к «Коням привередливым», начал чуть выпадать из приземленного, простоватого полууголовного образа – Высоцкий добавил ему этой простоватости.
Потом, по мере движения к позднему варианту, простоватость героя, вероятно, перестала его устраивать.
Можно лишь догадываться, почему из этого варианта были методично устранены практически все (остались, по-моему, буквально одна-две) внутренние рифмы. Может статься, в каких-то ключевых местах нового текста они никак не получались, а отсутствие их на положенном месте выглядело бы слишком коряво, поэтому пришлось изгнать те рифмы отовсюду. Может, задуманная глубина переработки изначально не предполагала сохранения рифм, тем более что особой эффектностью они не отличались, были несколько бедны и простецки, первый куплет зримый тому пример. Может, их простецкость была частью образа простоватого героя, усложнился образ – пришлось и ее устранять. Может, чрезмерная ритмичность прежнего текста попросту перестала удовлетворять Высоцкого, мешая исполнению и слушанию.
Можно лишь догадываться – и одновременно можно радоваться вдруг представившейся возможности одним глазком заглянуть на внутреннюю кухню поэта. А еще – подивиться его готовности пожертвовать огромной работой, внутренней рифмовкой довольно большого текста, ради одному ему видимых целей – ведь жертву эту даже аналитик-текстолог разглядеть не сумел. Это ведь как бы даже не посильней, чем выкинуть неудачное четверостишие, и скорее напоминает работу большого художника, у которого под верхним слоем краски на холсте скрываются другие, нам невидимые – но не приходится сомневаться, что они там есть.
Эх, Владимир Семенович, как же вас в теперешнем торопливом мире не хватает-то...