«Вивариум»

Американская метафизика

Суть метафизики — говоря совсем просто — в неизменных понятиях. В раз и навсегда установленных соответствиях, применимых ко всей вселенной.

Килограмм, секунда и метр — которые и ныне, и присно, и вовеки веков будут именно такими. Когда речь идет о геометрии — прямых, треугольниках и тетраэдрах — неизменность эта почти абсолютная, и надо быть Лобачевским, чтобы заподозрить иное.

А вот в отношениях между людьми — всё течет, всё меняется.

Это в 1850-х обыватель желает императору здравствовать, и его слова воспринимаются, как адекватный жест лояльности. Но не пройдет и ста лет, как фраза «Да здравствует император Франц-Иосиф Первый!» — изобличит жителя Праги в качестве полного идиота.

Потому, когда конструируют метафизику какого-то времени, какого-то народа или даже города — всегда получается некое подобие карты Земли: у экватора очертания стран правильные, а у полюсов — дикие искажения. Видны гигантские острова и материки, которые на глобусе выглядят куда скромнее.

Собственно, так и поступили авторы «Вивариума».

Абсолютно синтетическая субурбия — бесконечные кварталы одноэтажных пригородов, откуда невозможно выехать. Но поселиться можно лишь в одном доме — это и есть центр безлюдного мира, где существует молодая семья.

Не живет.

Настоящие, живые люди — медленно умирают. Их переменчивые и слабые натуры не совместимы с нормоконтролем.

Муж тяжело работает, чтобы выбраться оттуда, причем тратит на безнадежное дело все свои силы, готов прямо дневать и ночевать в самодельной шахте — но лишь роет себе могилу, и жизнь его кончится в тот день, когда он потеряет надежду.

Жена — пытается оживить дом, как-то поддерживать здоровье и что-то менять вокруг.

Однако мир — абсолютно стандартен. Наши «Ночь, улица, фонарь, аптека» — это еще цветочки.

Облака на небе — из рекламного проспекта. Изгиб дороги — по нормативам, чтобы удобно было развернуться легковой машине. Освещенность придомовой территории — санитарно необходимая, а её площадь — в рамках ценовой категории «среднего класса».

Индустриальная, конвейерная штампованность как основа вселенной — любой хаос вытесняется. Это в Средние века природа не терпела пустоты. В американской субурбии она не терпит естественности. Причем стереотипность, повторяемость и стандартность — даны сама по себе, безо всяких переходных форм и денежных эквивалентов.

Электричество берется из розетки, а еда — полиэтиленовые вакуумные упаковки — из картонных коробок, что просто так материализуются перед крыльцом. Трава на лужайке — может исчезнуть или появиться, но никак не сгореть. Если же горит дом, то с последними клубами дыма он перезагружается.

Матрица без компьютера, существующая в сознании некоего американского духа. Зазеркалье американской мечты.

Но все это мелочи. Даже если тебя посадили в синтетическую тюрягу с другими законами физики, можно планировать побег. Хотя бы воображать себя Монте-Лобачевским.

Только тут перемена — в коробке присылают синтетического младенца.

Он быстро растет, и при том не становится человеком.

Ребенок превращается в агента — по продаже недвижимости или пылесосов, по добыванию сведений или приличным похоронам. И до агента Смита ему далеко, как дворовому хулигану до супергероя — все слишком обыкновенно и пресно. Просто есть в нём некая жадность. Если субурбия вокруг — это пассивный мир, лишенное воли начало, обреченное воплощать себя без всякой фантазии, то агент — имеет некую инициативу, потенцию, нуждается в заботе, которую никогда не вернет приемным родителям. В его жизни главное даже не зарабатывать деньги, но исполнять обязанности. Быть винтиком системы.

Он максимально чужд обычным людям. Его воспитывает непонятная, надоедливая культура субурбии. По телевизору ему показывают какие-то узоры, которые он начинает понимать, а когда приезжают учебники — в них только странные значки и немного иллюстраций. От младенческой истерики или прямолинейных вопросов маленьких детей — идет почти мгновенный скачок к инаковости, непонятности и ничего не значащим фразам, которыми люди отгораживаются друг от друга.

Увы — фильм слишком прямолинеен. Нам показывают победившего Грегора Замзу, который и человеком-то никогда не был, а сейчас — агент с шестеренками в потрохах. Демонстрируют стандартизированный мир, предназначенный для воспроизводства агентов. А потом в лоб сопоставляют его с обрывками воспоминаний героини. Она ведь жила в стандартном мире, и отгораживалась от собственных родных, и жаждала чего-то простого и прямолинейного. Дескать, зритель, оглянись, ты и так живешь в хомячьей клетке и крутишь рабочее колесо — просто предметы у тебя в комнате не такие стандартизированные...

Как эвклидова геометрия сама по себе не содержит иной геометрии — так и «Вивариум» не содержит малейших намеков на улучшение или распад субурбии. Полная самотождественность в коридоре отражений меж двух зеркал. Канон пригородного американского бытия. Герои, в итоге, не раскрываются, сходят со сцены без реализации потенциала — как и множество жителей пригородов, разменявших свою жизнь на сидение перед телевизором. Только вот от персонажей в неординарных обстоятельствах ждешь хоть какой-то неординарности, неоднозначности, второго слоя...

Ведь человеческая жизнь всегда сложней, и в маленьких сегодняшних странностях нам улыбается грядущее...

Итого: Получилась школьного уровня притча, которая сделана с претензией стать очередным вариантом «Американской готики» — не для живописи, но для кинематографической философии. Увы, это лишь претензия... Нравоучительность не позволяет ленте стать настоящим ужастиком, а предельная стилизация — хорошей воспитательной историей.