Как-то не принято у нас разделять писателя-поэта и его творчество. Если тексты нравятся, то и писатель хороший. И, наоборот, у хорошего человека и произведения наверняка прекрасные. И премию ему за это.
В школе меня учили, что прекрасный поэт Лермонтов – замечательный человек. Умный, талантливый, добрый. Практически, без недостатков. На филфаке внесли в мой разум некоторые сомнения по этому поводу, а потом знакомство с мемуарами и воспоминаниями о втором по величине светоче российской поэзии (а некоторые полагают, что и первом) заставило пересмотреть даже то, что осталось.
В общем, сложилось у меня мнение, что на пулю Михаил Юрьевич нарвался совершенно закономерно, получил ее как результат своих многолетних стараний и усилий.
Характер у Лермонтова был… как бы это помягче… специфический. Например, на Кавказе отправился он с тремя друзьями – друзьями! – в повозке через перевал. Ехали довольно долго, может неделю, может две. Вторую половину пути великий русский поэт следовал пешком, пока не приобрел верховую лошадь, ибо его друзья – друзья! — отказались ехать с ним вместе. Еще и вызвали его на дуэль. Все три. Дуэль потом, правда, отменили ввиду явного преимущества приятелей – три на одного, но Мартынов потом наверстал упущенное другими.
Чувство юмора у Михаила Юрьевича было специфическим.
Его знакомый Фридрих Боденштедт вспоминал:
«Он был шалун в полном ребяческом смысле слова, и день его разделялся на две половины между серьезными занятиями и чтениями и такими шалостями, какие могут прийти в голову разве только пятнадцатилетнему школьному мальчику; например, когда к обеду подавали блюдо, которое он любил, то он с громким криком и смехом бросался на блюдо, вонзал свою вилку в лучшие куски, опустошал все кушанье и часто оставлял всех нас без обеда. Раз какой-то проезжий стихотворец пришел к нему с толстой тетрадью своих произведений и начал их читать; но в разговоре, между прочим, сказал, что он едет из России и везет с собой бочонок свежепросольных огурцов, большой редкости на Кавказе; тогда Лермонтов предложил ему прийти на его квартиру, чтобы внимательнее выслушать его прекрасную поэзию, и на другой день, придя к нему, намекнул на огурцы, которые благодушный хозяин и поспешил подать. Затем началось чтение, и покуда автор все более и более углублялся в свою поэзию, его слушатель Лермонтов скушал половину огурчиков, другую половину набил себе в карманы и, окончив свой подвиг, бежал без прощанья от неумолимого чтеца-стихотворца.
Обедая каждый день в Пятигорской гостинице, он выдумал еще следующую проказу. Собирая столовые тарелки, он сухим ударом в голову слегка их надламывал, но так, что образовывалась только едва заметная трещина, а тарелка держалась крепко, покуда не попадала при мытье посуды в горячую воду; тут она разом расползалась, и несчастные служители вынимали из лохани вместо тарелок груды лома и черепков. Разумеется, что эта шутка не могла продолжаться долго, и Лермонтов поспешил сам заявить хозяину о своей виновности и невинности прислуги и расплатился щедро за свою забаву…
При выборе кушаньев и в обращении к прислуге он употреблял выражения, которые в большом ходу у многих, чтобы не сказать у всех русских, но которые в устах этого гостя – это был Михаил Лермонтов – неприятно поразили меня. Эти выражения иностранец прежде всего научается понимать в России, потому что слышит их повсюду и беспрестанно; но ни один порядочный человек – за исключением грека или турка, у которых в ходу точь-в-точь такие выражения, – не решится написать их в переводе на свой родной язык».
Вообще с едой у Лермонтова были некоторые проблемы. Как мы себе представляем поведение за столом блестящего дворянина – гвардейского офицера? Так вот, этому образу Лермонтов не соответствовал ни как.
Об этом написал в своих воспоминаниях Моисей Яковлевич Меликов:
«Помню характерную черту Лермонтова: он был ужасно прожорлив и ел все, что подавалось. Это вызывало насмешки и шутки окружающих, особенно барышень, к которым Лермонтов вообще был неравнодушен».
То есть, выбирая между барышнями и кушаньем, Михаил Юрьевич выбирал второе, третье и десерт. Но и даже в этом был далеко не безукоризнен. Услышав впервые об этой истории на филфаке, я решил, что это анекдот или очередное творение Хармса, но оказалось, что писала об этом знакомая поэта, адресат его лирики Екатерина Александровна Сушкова, в замужестве Хвостова. Даме приходится верить.
«Еще очень подсмеивались мы над ним в том, что он не только был неразборчив в пище, но никогда не знал, что ел, телятину или свинину, дичь или барашка; мы говорили, что, пожалуй, он со временем, как Сатурн, будет глотать булыжник. Наши насмешки выводили его из терпения, он споривал с нами почти до слез, стараясь убедить нас в утонченности своего гастрономического вкуса; мы побились об заклад, что уличим его в противном на деле. И в тот же самый день, после долгой прогулки верхом, велели мы напечь к чаю булочек с опилками! И что же? Мы вернулись домой утомленные, разгоряченные, голодные, с жадностию принялись за чай, а наш-то гастроном Мишель не поморщась проглотил одну булочку, принялся за другую и уже придвинул к себе и третью, но Сашенька и я, мы остановили его за руку, показывая в то же время на неудобосваримую для желудка начинку. Тут не на шутку взбесился он, убежал от нас и не только не говорил с нами ни слова, но даже и не показывался несколько дней, притворившись больным».
Да, приходится признать, что не те биографии мы учим в школах. И зачем, спрашивается, вот так приукрашивать портреты писателей? Или это помешает нам воспринимать их творчество правильно? Вот у меня есть масса знакомых писателей, и я... Хотя, да, после знакомства с некоторыми из них, читать их произведения я перестал.
цитировать
свернуть ветку
