С. Аверинцев «Поэтика ранневизантийской литературы»

Честно признаюсь, открывая эту книгу, я не знала о ранневизантийской литературе ровным счетом ничего. До такой степени ничего, что не могла бы назвать ни одного автора-представителя, ни даже временные рамки. К концу ее, правда, мои знания *фактажа* увеличились не особо, зато общее понимание не только литературы, но и эпохи в целом — не то что улучшилось, а вообще появилось.

Если об античности все знают хоть что-нибудь, как и о Средневековье, то история Византии в той части, в которой она не пересекается с историей Древней Руси — темное пятно. По крайней мере, у меня. А уж ранняя Византия — так тем более. И совершенно неожиданно для себя я обрела в этой книге много очень полезных деталей, касающихся этой эпохи, не бытового плана, а скорее психологического или социального.

Собственно, ранневизантийский по Аверинцеву — это период примерно с первой половины 4 века до первой половины 7 века включительно, от Константина I до Ираклия I. Дальше в уютный мирой Виантийской империи вторгся недавно возникший ислам, быстренько сметя половину ее, и все пошло уже иначе. А вот за эти волшебные 400 лет Византии кроме внутренних дрязг, по большому счету, мало что мешало, империя росла и богатела, обзаводилась собственной уникальной культурой на стыке восточного деспотизма, греко-римской античности и христианской философии.

Собственно, «поэтика ранневизантийской литературы» — это очень скромно сказано. На самом деле, материал небольшой по объему книги настолько всеобъемлющ по сути, что вернее было бы назвать ее «поэтика ранневизантийского всего». Мира, культуры, философии, мироощущения людей. Из 250 страниц первые 150 про какие-то конкретные литературные произведения или авторов Аверинцев почти и не заикается — но об этом совершенно не жалеешь.

Структурно, на самом деле, эта работа больше всего напоминает «Осень Средневековья» Хейзинги, только Аверинцев берет не какие-то конкретные культурные проявления, а скорее разные социологические аспекты. К примеру, наиболее впечатлившая меня глава посвящена тому, что считалось унижением и как воспринималось человеческое достоинство в ранней Византии. При этом он приводит очень яркие сравнение с подходом к этому же вопросу в античном мире, на фоне которых трансформация в византийском периоде просто потрясает. Скажем, в античности, говорит Аверинцев, гражданам гарантировалось право на неприкосновенность тела, даже врагам государства давали умереть, совершив пристойное самоубийство и произнеся при этом соответствующие красивые и значимые речи. Сюда же относятся и культ тела и красоты, физического здоровья, и уважение к достойному самоубийству. Христианство перевернуло это полностью: чего только не делали с мучениками первых веков империи, да те и сами не ценили телесную красоту и здоровье; к тому же христианство категорически осуждает самоубийство. Это наблюдение о полном изменении подхода к данному вопросу можно экстраполировать с легкостью на все аспекты культуры, в том числе на литературу.

Другая замечательная глава — о культе школы и школьного, библиотечного знания, культе письма и писарей, книжных червей в Византии. Греки и римляне, конечно, тоже были образованными людьми, но при этом письмо и книжничество как таковое у них совсем не культивировались, даже напротив, осуждались как занятие, неприличные доблестному мужу, который должен демонстировать свои интеллектуальные способности за счет ораторского искусства и прямого общения с согражданами. Византия того периода, как следует из Аверинцева — это страна для меня, поскольку нигде не было больше в таком почете неприкладное книжное знание и книги как вещи. Тут, кстати, автор очень интересно и неожиданно цитирует именно литературные произвдения, разбирая «книжную» метафорику — подчас совершенно странную, но очень знаковую.

В целом каждая глава небольшой книги посвящена такому своеобразному пласту духовной жизни византийского общества, который напрямую находит свое отношение и в литературе тоже, но который на самом деле намного больше литературы. Аверинцев пишет не только про Византию, но также про ее предшественницу Римскую империю, про культуру греческих городов и соседних восточных деспотий, пытаясь проследить, откуда пришел тот или иной подход и как трансформировался. Я темно объясняю, но Аверинцев куда понятней и четче. Он вообще очень конкретно, живо и образно пишет, и местами очень ясно проступает фигура автора-человека (не как личный отпечаток на профессиональном мнении, а как хороший лектор, на которого еще и смотришь, а не только слушаешь). В целом это ужасно здорово.

По соотношению объема и информативности это, пожалуй, одна из лучших работ не столько по литературоведению, сколько по культурологии, что я читала. С учетом огромного разбираемого материала и очень широкого разброса отсылок и сравнений текст не просто компактный, а идеально уложенный, концентрированный и очень ясный.

Что до собственно ранневизантийской литературы — Аверинцев возвращается к своему «официальному» предмету примерно в последней трети и, несмотря на то, что это так же хорошо написано, эта часть куда менее интересна. То есть, возможно, любителям сабжа она понравится — но я из цитат и их разборов убедилась только в том, что читать это по доброй воле может либо специалист, либо какой-то совсем безумный фанатик. Местами не просто темно и многословно — а темнота и многословие уделывают все скандинавские кеннинги разом. С другой стороны, кроме Романа Сладкопевца и Нонна Панополитанского, Аверинцев никого из авторов детально и не разбирает. Очень интересен еще, кстати, анализ «Акафиста Богородицы» (от которого, собственно, и пошло слово «акафист» как церковный жанр) исключительно с литературной точки зрения — но тут я слишком мало разбираюсь в предмете, чтобы сделать для себя какие-то внятные выводы.

В общем, всячески рекомендую эту книжку именно как культурологическое исследование по ранней Византии.