Как известно, основной чертой классической «conte fantastique» является конфронтация – в рамках мира, представленного в произведении – литературной «копии» затекстовой действительности автора и читателя с совершенно чужим ей, как бы по определению невозможным, а поэтому пугающим, элементом «сверхъестественного» (ну, хотя бы тем же самым традиционным привидением или мертвецом, восстающим из гроба). Существенным композиционным мероприятием при этом становится создание атмосферы неуверенности в реальности случившегося или сомнения в том, что это нечто вообще произошло. У Ги де Мопассана/Gui de Maupassant в его новелле “Le Horla/Орля” -- в первой, короткой версии 1886 года, содержится изложение рассказа пациента лечебницы для психически больных людей. Поэтому возможно, что описанные им необычные события – не более чем порождение нездорового ума свихнувшегося человека. Однако курирующий героя рассказа врач начинает сомневаться в этом и даже высказывает предположение о том, что на Земле появилось некое новое существо, «преемник» человека (…)
Несколько отличающийся пример ослабления «достоверности» переживаний героя произведения и изложенной им информации из-за факта его душевной болезни можно найти в романе “La force ennemie/Вражеская сила”, за который ее автор Джон-Антуан Но (Эжен Леон Торке)/John-Anthoine Nau (Eugene Léon Torquetz) получил в 1903 году впервые присужденную премию имени братьев Гонкуров. Автор рассказывает историю о человеке, которого лечат в клинике для психически больных людей, где в него вселяется пришелец с другой планеты(…)
Близкое родство ранней SF-литературы с <чистой> фантастикой отчетливее всего выявляется в случае произведений, описываемых понятием «mervelleux scientifique/научно-чудесное». Это (…) тексты, в которых автор вместо типичного для фантастики элемента «сверхъестественности» или неуверенности в реальности происходящего использует необычные события или явления, которые все же можно объяснить, исходя из закономерностей материального мира (…)
Наиболее выдающимся представителем «mervelleux scientifique» к началу XX века стал Морис Ренар/Maurice Renard, который, впрочем, и сам использовал этот термин, посвятив литературе такого рода две статьи (…) Примером произведения, содержащего элемент неуверенности в том, что вообще произошло нечто невероятное, может служить “La grenouille/Лягушка”, где представленные события можно трактовать и как смерть женщины, пришедшей в отчаяние после кончины мужа, и как опыт «оживления» в преступных целях мертвого тела с помощью электрического тока. В свою очередь, в рассказе “Le brouillard du 26 octobre/Туманный день 26 октября” невероятное путешествие во времени его героев можно было бы счесть чем-то иллюзорным, если бы не пуля из их пистолета, найденная в черепе выкопанного археологами скелета питекантропа, и не зажатые в его пальцах обломки часов (…)
Морис Ренар также часто использует свойственную <чистой> фантастике атмосферу ужаса и элементы макабра, примером чего может служить хотя бы “M. d’Outremort/Мсье д’ Послесмерти” или роман “Le Docteur Lerne/Доктор Лерн”.
Имя Вилье де Лиль-Адана/Villers de l’Isle-Adam связывают с историей SF прежде всего из-за романа “L'Eve future/Ева будущего”, печатавшегося в 1887 – 1888 годах в журнале «La Vie moderne» (…) хотя он написал также несколько произведений, в которых иронически восхищался им же придуманными «великолепными изобретениями». Роман «Ева будущего» -- это интересный пример пограничной зоны между «mervelleux scientifique» и чистой фантастикой, в которой чистая фантастика в конце концов отвоевывает себе доминирующее положение.
Автор использует образ действительно жившего некогда человека, знаменитого ныне Томаса Альвы Эдисона, описывая его как доктора Фауста новой эпохи, утаивающего свои величайшие достижения. Его лаборатория – это вариант «пещеры чародея», перенесенной в эпоху научно-технического прогресса, который до самого конца остается непостижимым, несмотря на дающиеся пояснения. Такой элемент весьма типичен для ранней SF, в которой на выдуманные изобретения и открытия распространяется восхищение «чудесным» миром науки и техники.
Эдисон одерживает победу, конструируя великолепный механизм искусственной женщины, тем более совершенный, что не содержащий «уродующей ее души», и вместе с тем терпит поражение, поскольку оказывается обязанным реализации идеала таинственному существу неизвестного происхождения, которое вселяется в автомат и, собственно, становится этой самой «душой», выходящей за рамки Познания и Науки.
(Продолжение следует)
цитировать