Дерево и ручей.

Дерево у ручья. Смотрит. Оно спокойно. Оно стоит уже сотню лет. Смотрит на дно ручья. Оно знает в нем каждый камешек. Каждый водоворотик. Не знает только воду, что протекает в ручье. Вода всегда новая, другая. Каждая капля, похожие и все равно – другие, проносятся мимо, подпрыгивая на знакомых, вылизанных ручьем камнях, кружась завихрениями, задерживаясь, ненадолго совсем, в привычных маленьких ямочках на дне. И снова мимо, мимо, мимо…
А дерево все стоит.
Сменяется день за днем. Месяц за месяцем. Год за годом.
Дерево тоже меняется. Спокойно, неторопливо, сонно.

Оно еще помнит свою первую зиму. Было холодно, так холодно, что оно едва не замерзло. Кто-то из старших сбросил, качнувшись, со своей ветки немного снега. И юное дерево укрылось им, закопалось в него вместе со своими тоненькими веточками. И осталось жить. Каждый день для него тогда был разным, другим, не похожим. Оно ловило узоры облаков,  играло в прятки с туманом, радовалось рассветам и любовалось звездным дождем. Теперь оно зачерствело. Привыкло. Не замечает.

За годы оно обросло корой, сначала гладкой, лоснящейся, шелковой. Но лоск стерся о ветры и снега. Шелк обгорел на солнце и сморщился. Со временем морщины растрескались, загрубели. В трещинах растолстевшей коры поселился лишайник, питаясь его, дерева, соками, слизывая их прямо с влажной древесины.
Внутренности дерева подточили жирные черви. Дятел, охотясь за ними обстучал пол ствола, и сквозь прорехи тек, загустевая, желтоватый прозрачный сок, древесные слезы. Дупло. Дерево так надеялось, что там поселится какая-нибудь белка. Или птичка. Но дупло пустовало, ненайденное, забытое. В него иногда залетал ветер, и свистел там. Дереву было щекотно. Сначала. Пока дупло не затянуло застывшим соком.

Каждой весной на дереве распускаются свежие листики, загорают, подставляя солнцу зеленые ладони, плещутся в дожде. Когда-то дерево еще радовалось вместе с ними, но оно так к ним привыкло, что перестало замечать даже листья. И те до поздней осени висят на нем, уже съежившиеся, побуревшие, пока заснеженный ветер, наконец не срывает их и не уносит вдаль.
А дерево все стоит.

Ручью тоже сто лет, а может и больше. Когда дерево родилось, он уже был здесь, звенел, переливался, шумел на перекатах, брызгая пеной, заигрывая с камешками. Такой бурный. Такой живой.
Время от времени ручей наполняется влагой, вбирая струи дождя, или мелеет на солнцепеке, почти умирая от жажды, застывая лишь в зимний мороз, засыпая в неподвижности. Вместе с ним застывают камни, песчинки, упавшие в него листья. До весны. До тепла. Чтобы вновь сорваться с места и ускакать вдаль, позванивая недотаявшими льдинками. Но это все тот же ручей. Такой одинаковый. Такой разный.

Сто лет они рядом. Сто лет. Дерево задумчиво глядит на дно ручья, на бегущую воду, пытаясь понять суетливый шумный поток. Зачем так суетится, если тебе уже сто лет, а перед тобой еще практически вечность. Куда торопиться, бежать, взлетая фонтанчиками на камнях, таких же древних. Дерево хочет понять, и не понимает. Сто лет… Оно так устало за эти сто лет…
Когда-то весной оно забудет проснуться.

А веселый ручей, обласканный первыми жаркими лучами солнца, вберет в себя каскадики талой воды, прозвенит по камням, суетливо и радостно, и унесется в бесконечность. Мимо, мимо, мимо…