13. ЧВЕК Якуб. «Обманщик-4. Kill’em all» («Kłamca 4. Kill'em all»)
Завершение (по крайней мере, именно так обещает автор) еще одного популярного в Польше цикла. Главный герой этого растянувшегося на четыре тома сериала (два первых были сборниками взаимосвязанных рассказов) – Локи, не по своей воле заключивший контракт с ангелами на уничтожение Старых Богов, а в конце – сражающийся против орд Люцифера.
Чвек – автор в Польше популярный, легко пишущий, охотно использующий сюжеты поп-культуры и не слишком, при этом, напрягающий своего читателя. Пять раз номинирован на премию им. Я. Зайделя (два раза – как раз за рассказы из первых томов цикла «Обманщик»), один раз – лауреат премии (в прошлом году). Злые фэндомные языки часто говорят о подспудном желании Чвека быть «польским Гейманом», но что нам те злые языки?
Издательская аннотация гласит:
«Локи возвращается! На этот раз с миссией финальной. Люциферу удалось довести дело до Апокалипсиса. Легионы Господа и Дьявольская Армия уже не существуют, как и земная цивилизация. Немногочисленные люди сделались пищей для зомби. Мифические персонажи гибнут под ударами демонических солдат. Нет уже Николая, ворожей и Михаэля, Меча Господа. Впрочем, самого Бога тоже нету. Среди живых все еще остались двое греческих богов, одна восставшая из могилы нордическая красотка, Барон Самеди, два уцелевших архангела и один широко известный режиссер. Ну и, ясное дело, Обманщик.
Приглашаем на Бродвей. Нынче в программе – последняя битва за человечество. Только одно представление».
Поскольку «Обманщик-4» явление глубоко поп-культурное, большая часть рецензий – из среды фэнов-читателей. Ниже приведу одну из немногих рецензий с ресурса, рискну сказать, профильного, но профессионального (сайт «Кафедра», автор – Тимотеуш «Shadowmage» Вронек).
«Якуб Чвек долго заставил ждать окончания «Обманщика». Но после его прочтения, можно сказать две вещи: во-первых, автор решился на финальную развязку, и, во-вторых, наибольшей удачей «Kill'em all» остается именно окончательное прощание с Локи.
«Обманщика-4», завершения знаменосного цикла Якуба Чвека, фэнам пришлось ждать неожиданно долго. Со времени премьеры третьей части прошло больше трех лет, по дороге случились разные повороты в отношениях автора-издателя, вышли несколько других книг Чвека. Долгое ожидание всегда обостряет аппетит. Долгое ожидание завершения цикла – тем более.
Действие романа непосредственно продолжает сюжетные линии, оборванные концом третьего тома. На Земле продолжается апокалипсис, небесные воинства бьются с адскими легионами, а остатки человечества прячутся. Героям также пришлось нелегко: они разделены, некоторые попали в плен, другие – как Локи – продолжают выполнять миссию. На дороге к большому финалу встречаются им разнообразнейшие обстоятельства, ни на миг нет им покоя. Преодолевая преграды, все направляются к одной и той же цели – в Нью-Йорк. Там наступит последний акт апокалипсиса и окончательное завершение приключений Локи.
Казалось бы, такое развитие сюжета должно было обострить течение событий. Тем временем, роману не хватает именно динамики, гонящей события к большому финалу. Правда, сценки сменяются быстро, а камера рассказчика молниеносно перескакивает с события на событие, но это, увы, не приводит к ускорению темпа действия. Удивительно, но роман обладает, если говорить о его структуре, довольно статичным характером. Даже кульминация не становится отчетливой доминантой; скорее, она лишь слабый пик в довольно монотонной сюжетной линии. Это тем более странно, ибо Чвек не раз показывал: уж что-что, а напряжение он нагнетать умеет, да и серьезная встряска в финале никогда не была ему чужда.
Разделение действующих лиц, заметное уже в предыдущей части, также не повлияло на роман позитивно. Силой книг об Обманщике является Локи; остальные герои – лишь фон, актеры второго плана... и такими они и остаются, даже если отданы им роли ключевых для сюжета персонажей. Роман оживляется в моменты появления Локи, но его присутствие не слишком обильно. Ведь много места занимают судьбы Бахуса, Эроса и Дженни, а также группы эпизодических героев. Увы, они не сравнимы с блеском главного героя.
Узнаваемой чертой книжек из серии «Обманщика» является множество поп-культурных отсылок. Порой они принимают форму непосредственного ввода некоего персонажа или мотива, в других случаях – закамуфлированных аллюзий. Читая четвертый том, однако, появляется впечатление, что целью было не завершение истории, а игра с аллюзиями как таковая. Нагромождение более или менее очевидных отсылок огромно, а их проявление заметно на каждой странице (если не в каждом абзаце). Это приводит к тому, что сюжет оказывается слишком рваным и нечетким.
Конец романа тоже оставляет чувство неудовлетворенности: как относительно романа, так и относительно финальной развязки цикла – хотя в этом последнем случае нельзя отказать в окончательности и финальном вольте; не остается сомнений, что это именно конец (правда, история знавала и не такие случаи). Возможно, это одно из достоинств четвертого тома – мне лично кажется, что автор, где-то на половине дороги утратил интерес к циклу и продолжал его лишь на волне популярности, исключительно по инерции. Однако такой финал почти гарантирует, что Локи в прозе (не считая планов комиксовых) Чвека уже не вернется».
И – отрывок, собственно, романа:
«Быть Обероном – в этом есть и свои плюсы. И, пожалуй, именно это и оставалось отвратительней всего. Если бы страдал, если бы тесно ему было в своей новой роли, если бы чувствовал за плечами смердящее луком дыхание смерти, Обманщик наверняка вел бы себя осторожней. И подольше размышлял бы о последствиях.
Вместо этого, под предлогом сбора сведений, плетения сети союзников и разработки планов, Локи сидел и попердывал в креслице, или, вернее, в подушечки. Королю гребаных эльфов обычное сидение никто бы не поставил.
Он наклонился и взглянул на посыпанную песком арену, окруженную частоколом: там, собственно, тянулся кровавый вечерний мега-хит.
– Ну, давайте! Хватит ходить по кругу, у нас мало времени! – крикнул гладиаторам. – Другие тоже хотят сражаться!
Это было не совсем правдой, но кто бы обращал внимание на нюансы. Если уж Оберон говорит, что подданные его желают развлекаться в кругу смерти, то такова и была их воля, независимо от того, что думали на самом деле. Локи называл это управляемой демократией.
«А еще это нравится всем тем надутым дурням вокруг», – думал Обманщик, то и дело отводя взгляд от импровизированной арены и посматривая на эльфийских лордов и магнатов, на их одежды, лица и – ясное дело – гербы. Эти последние особенно стоило обновить.
Некогда, по праву еще живя при дворе Одина, Локи мог с гордостью утверждать, что знает все считающиеся благородными роды каждого королевства, которое ему когда-либо доводилось проведывать. Учил их историю, чтобы знать, как получили свои привилегии и кому должны быть за них обязаны. Дабы узнать владеющие ими амбиции, он читал о занимаемых должностях, матримониальных планах относительно детей и ссудах, данным другим родам. Пикантные же сплетни он собирал забавы для. И по привычке.
Да, бывали времена, когда и о дворе Оберона Обманщик тоже знал все, но это было давным-давно. Поэтому теперь, в свободные от царствования минуты, Локи наново учил гербовник. Пытался запомнить, кто носит зебру, кто – змею на палке, а кто – Ангелину Джоли, скрещенную с тушкой цыпленка. Ну, ладно, знал, что это гарпия, но схожесть лица была слишком провокативна.
Обманщик изучал сие внимательно. Увязывал в памяти герб с фамилией, фамилию с историей, а когда уже знал то, что мог вычитать из текстов, имя нынешнего наследника подсказывал Локки всегда остающийся подле него Кент, капитан стражи. Его род также был в книге. Носил непроизносимую фамилию, а на гербе – отвратительнейшего из львов со времен, когда студии «Дримворкс» начало казаться, что наконец-то они научились рисовать звериков.
«Это неважно, у кого какой герб, – повторял про себя Обманщик. – Важно лишь, что он по-собачьи предан Оберону. И однажды это может пригодиться».
Тем временем длящийся на арене бой, согласно королевскому приказу, убыстрился. Сражающиеся сошлись раз-другой, обменялись несколькими ударами, от нескольких уклонились, другие парировали, а публика выла, жаждя кровавого зрелища.
«И ведь точно сейчас его получат, – подумал Локи, ощущая охватывающие его – одновременно – раздражение и веселье. – Может, тогда-то ты заткнешься, молодой граф Маллинторн. А ты, толстый, словно кабан, граф Оффернилий, может, оторвешься от бедра своего родича, добытого нынче на охоте, а твоя доченька даст передышку карлику, что работает без передыха под ее платьем».
Обманщик переводил взгляд с одного лорда на другого, раздумывая, как много усилий, интриг и лжи пришлось бы употребить, чтобы кто-нибудь из них оказался бы на арене, сражаясь за жизнь. В их историях наверняка случались куда большие проступки, нежели... А, собственно, за что наказаны эти двое внизу?
Локи не мог вспомнить. Уже собирался спросить у Кента, когда внезапно в ровном до того момента сражении наступил перелом.
Один из сражающихся, обнаженный по пояс гигант, означенный сеткой шрамов, подловил своего куда меньшего противника и пнул его в брюхо с такой силой, что тот отлетел под самый частокол, ударился об него и лег без движения в густой грязи. Толпа зарычала.
Гигант вскинул руки, всем телом впитывая энтузиазм лордов, а потом зашагал к лежащему без сознания и поднял меч, чтобы нанести последний удар.
Но его противник, маленький блондин, лежащий теперь у ног великана, сознания отнюдь не потерял. Парень выждал до последнего момента, а когда клинок ударил со свистом, молниеносно провернулся, вскочил на ноги и черканул выхваченным из-за пояса кинжалом по плечу великана, означив его тоненькой риской. Потом, отпрыгнув, принялся как ни в чем не бывало очищать одежду от грязи. Словно бой уже закончился.
И верно. Меч великана ударился в землю, а сам он пошатнулся, задрожал и, миг спустя, рухнул на колени. Выражение его лица могло быть как гримасой ярости, так и первым признаком паралича мышц.
Блондин равнодушно глянул в его сторону. Закончил приводить одежду в сякой-такой порядок, спрятал ножик и взъерошил двумя руками встопорщенные волосы. И только потом переступил через тело великана и дерзким шагом подошел почти под королевский трон.
– Господин, – сказал, кланяясь Оберону в пояс.
Обманщик слегка улыбнулся.
– Яд? Не припомню, чтобы я это позволял.
– Но и не запрещал, господин.
Блондин снова поклонился, а каждое его движение отчетливо говорило: я сообразительный сукин сын, который обойдет любой приказ только потому, что это возможно. И потому, что это забавно.
Что ж, Локи не мог сказать, чтобы это было совершенно чуждо и ему самому.
– Не напомнишь ли, – попросил, не скрывая веселья, – чем ты приобрел привилегию битвы на этом кругу, дражайший... как тебя, собственно, звать?
– Зовут меня Жалочко, господин, – ответил блондин. – А твоему вниманию я обязан своими, извини за отсутствие скромности, небывалыми способностями в искусстве любви.
– Значит, трахал моих придворных дам?
– Да, господин.
Обманщик повел взглядом по собравшейся вокруг толпе, сосредоточившись теперь не столько на лицах лордов и их дочерей, но и на их слугах, беднейшем дворянстве и юношах, коих было полно вокруг. Выглядели ли они удовлетворенными сраженьем? Когда смотрел на Земле спортивные каналы, отчетливо знал, что люди необязательно могут быть довольны, когда ощущают в победе обман. Однако, с другой стороны, эльфы – не люди. Здешние зрители выглядели обрадованными, особенно когда умирающий великан затрясся и пустил изо рта кровавую пену.
«Кроме того, – подумалось Локи, – это ведь не последний бой, какой я им сегодня предложу».
– Ты купил себе мое прощенье, Жалочко. Присоединись ко мне в моей ложе. Только сперва отдай ножик страже, чтобы случаем и меня не прирезал.
Эльф поклонился в пояс.
– Благодарю за твою милость, Оберон. И наверняка бы я не позволил себе такого... хм... проступка.
– Да ладно, ладно. Не засти.
Обманщик отогнал его жестом, после чего повернулся к капитану своей личной стражи, что стоял тут же, за его спиной.
– Ладно, есть ли там еще желающие на сегодня?
Ясное дело: были и, как это бывает с желающими, показали все, на что способны. Как, впрочем, и прислуживающие Обманщику эльфийки, сражающиеся за то, какую из них владыка возьмет нынче в шатер, чтобы показать ей свою коллекцию кинжалов. Или чего там у него...
«Да, – подумал Локи, когда красивая обнаженная грудь одной из девушек коснулась его щеки. – И верно, власть имеет множество плюсов».
14. ГЛОВАЦКИЙ Александр. «Алькалоид» («Alkaloid»)
Еще один эксперимент издательства «Powergraph» — рискованный, но чрезвычайно интересный. По сути, это совершенно прозрачная для польского читателя литературная игра – но выходящая за рамки, собственно, только развлечения. Русскоязычному же читателю требуются минимальные пояснения: на самом деле, нам Александр Гловацкий прекрасно известен – но под своим литературным псевдонимом: как «Болеслав Прус». Что, конечно, вовсе не означает, что поляки опубликовали фантастический роман Пруса, найденный в архивах.
По сути, книга, повторюсь, – литературная игра: главный герой романа – это Станислав Вокульский, герой романа Пруса «Кукла», но ведущий себя иначе и пошедший не тропой романтической любви, а дорогой научного эксперимента. Соответственно, в тексте романа то и дело возникают отсылки к оригинальной «Кукле» и творчеству Пруса вообще. Сам же жанр скрывающийся под псевдонимом автор склонен именовать «химеопанком», поскольку «алька», главное изобретение мира романа, изменившее известную нам историю, суть производная природного алкалоида, способная кардинально образом изменять человеческие психику и возможности.
Роман в целом хвалят, ставя в упрек разве что чрезмерную увлеченность жанровыми ходами и «анимэобразными» поворотами сюжета. И нельзя не отметить просто охренительную, уж простите мой французский, графическую часть романа – включенные в текст изображения фото- и оригинальных документов, повышающих уровень достоверности романа (к слову сказать, именно таким, насколько мне известно, должно было быть идеальное издание «Кетополиса»).
Издательская аннотация гласит:
«Что, если бы граф Александр Гловацкий не взял псевдоним Болеслав Прус, и вместо того, чтобы писать будущие школьные шедевры, отпустил вожжи фантазии? Если бы Станислав Вокульский повел себя как предприниматель, а не как романтик, и вместо того, чтобы вздыхать по Изабелле Ленцкой, занялся бы серьезным бизнесом и научными экспериментами?
Действие «Альколоида» с размахом прокатывается Восточной Азией, охваченной религиозной революцией Россией, Польшей и Скандинавией будущего. Вместе с героями: Вокульским, графом Охоцким, Виткаци, Тесла и Эйнштейном мы будем подхвачены альколоидным безумием, плодоносящим новыми технологиями, социальными и политическими изменениями. Читатель узнает судьбы г-на Герменегаута Станислава Вокульского, сверхчеловека, одного из великих мира сего, ведущего игру с британской разведкой, зулусской империей и Союзом Духовных Советов, и должен решить, имело ли смысл внедрение альколоидного благословения.
Дебютировавший «Альколоидом» писатель, скрывшийся под псевдонимом «Александр Гловацкий», называет свое творчество химеопанком. И это не только роман действий, сражений родом из «Матрицы» в сценариях, известных из комиксов и фильма «Лига Экстраординарных Джентльменов», но и – прежде всего – литературная игра с классическим польским романом и альтернативная история».
Из рецензий на роман (они, кстати, в диапазоне от восторженных до сдержанных, но я не смог устоять и выбрал ту, что идет, скорее, в плюс):
«Альколоид» это, несомненно, странная книга. Читая ее описание, уясняя сюжетные особенности и анализируя конструкцию мира, можно решить, что ей должно расползтись, словно старой простынке, уже после десятка-другого страниц, пусть и оставаясь продуктом буйной фантазии – настолько же интересный, сколько невозможный к чтению. Однако же оказывается, что предложенная автором концепция не просто прекрасно сбалансировано: экстравагантность ее лишь добавляет роману вкусовых качеств.
Не стану скрывать, роман Гловацкого я ожидал с нетерпением, хоть и с ноткой неуверенности. Задавал себе вопрос: какой образ мира представит автор? Как впишет в него исторические фигуры (вроде Тесла или Черчилля) и будут ли они лишь украшательством, искусственно повышающим привлекательность книги? А также – что такое, черт побери, тот химеопанк?
Прежде всего, необходимо заметить, что именование «Альколоида» «химеопанковым романом» – не просто маркетинговый ход, который должен поймать на крючок интерес читателей. Гловацкий конструирует мир, измененный не технологией, как в стимпанке, но заглавным «альколоидом» — химической субстанцией, изменяющей сознание и расширяющая возможности (физические и психические) человеческого рода. При этом оное превращение не просто чисто эстетическое изменение – поверхностное, ограниченное заменой конной брички машиной с паровым котлом. Напротив – открытие, распространение и использование «альки» обладает огромными политическими, научными, социальными последствиями; переводит человечество на высший уровень развития, а при случае переворачивает прежнюю реальность вверх ногами. Мир, представленный у Гловацкого, походит на зеркало, которое сперва кто-то вдребезги расколотил, а потом сложил снова, создавая из него странную, сферическую конструкцию, невозможную согласно любой логике, но, несмотря на это, выполняющую свои функции настолько же хорошо как оригинал, а то и лучше. В реальности «Альколоида» зулусы, вместо того, чтобы проиграть британцам, создали Империю, выстроенную на торговле «бушменским клубнем» и силе воинов, измененных алькой. Польша превратилась в Интерзону – пространство свободной торговли альколоидом, на востоке же русские, вместо того, чтобы резать друг друга с идеалами пролетарской революции на устах, уничтожают друг друга же в яростной схватке десятков религиозных групп. Для ученых «алька», «король тоников», оказался благословением, переводящим сознание на высший уровень и открывающим доступ к идеям, какие им и не снилось. Вооруженным же силам алька дала средство создания суперсолдат, обладающих способностями, которым позавидовали бы и боги. Любая историческая датировка утрачивает в этом мире смысл – с некоторого времени мир делится на до и после открытия Альколоида.
Гловацкому – по крайней мере, с моей точки зрения, – удалось нечто необычное: при всей сложности концепта и фиксации изменений, которые случились с развитием цивилизации, он одновременно показал, что, несмотря на возможности расширения человеческой психики и физики, политика остается неизменной. Общество продолжает делиться на верхушку, широко использующую блага Альки – и на всех остальных, недостойных даже крошек с ее стола. Еще «Альколоид» — интересное исследование сотворения общества, в котором чудесный химический стимулятор оказывается средством постепенной деградации, золотой клеткой без шансов на бегство. Ведь, как утверждает Шпенглер, закат – неизменно вписан в историю любой цивилизации – и как может выглядеть цивилизация настолько фантастическая, как альколоидная?
Но совладал ли Гловацкий с тяжестью создаваемого мира со стороны чисто ремесленной? Или же весь этот сумасшедший концепт оказался неугрызаем для, ладно уж, дебютанта? Не скроешь, автор выставил планку очень высоко, но – как мне думается – вышел из сей битвы почти без потерь. Что удивляет в случае с «Альколоидом», так это свободное жонглирование жанрами. В один момент мы читаем роман, словно серьезный политический триллер, а через миг – уже мчимся с героями узкими улочками и сражаемся с наемными убийцами, словно в авантюрном романе. А потом автор вбрасывает читателя в сплетения постальколоидных технологий, наполненных специфическим жаргоном, какого не постыдилась бы и серьезная НФ. Также Гловацкий имеет склонность к своего рода тасованию сюжета – вместо того, чтобы двигаться прямой дорогой из пункта А в пункт В – навертывает многочисленные эллипсы, не раз и не два разбивая движение рассказа эпизодами, которые, как кажется сперва, совершенно не относятся к главному сюжету – а то и напрямую ему противоречат. Но такого рода рассечение на кусочки возникает не из-за отсутствия писательских навыков; напротив: именно это кажется удачным решением, выстраивающим саспенс всей истории, питающим интерес читателя не только относительно того, чем закончится данный кусочек, но и того, как это играет на целое.
В целом, «Альколоид» — вещь, стоящая греха: экстравагантность, отличная атмосферой, хорошим темпом повествования и мастерски выстроенным напряжением и удивляющими поворотами действия. Сперва, правда, приходится привыкнуть к некоторым решениям и прорваться сквозь технический жаргон, но если это удаётся, то роман втягивает вас без остатка. Книга Гловацкого – это серьезный, атмосферный, хорошо написанный фантастический роман, еще раз подтверждающий реноме издательства «Powergraph».
И – фрагмент романа:
«Алька тонизирует
и усиливает тело и разум.
Перед шестой ампулой Вокульский заколебался. Жиропед уже почти цеплял за гребни волн, а Якса терял силы. До входа в залив, где остров дал бы укрытие от неожиданного весеннего тайфуна, оставалось несколько сотен метров.
– Давай же, – сказал силач.
Капелька пота повисла на кончике носа, а когда Якса наклонился в диноупряже вперед, – упала, разбрызгиваясь на тысячу пылинок, что канули меж ажурным полом прямо в пену волн, тянувшихся к машине.
Вокульский заблокировал руль коленом и повернулся, пытаясь дотянуться до окулятора Яксы. Воздушные ямы едва не вырвали ампулу из его рук, однако он таки сумел вложить ее, наполненную масляной, коричневой субстанцией в дозатор, принайтовленный с склероновому скелету жиро, и запустил пневматический питатель.
С едва слышным в реве буре свистом сжатого воздуха механическая рука совершила полуоборот и воткнула шприц с Алькой в глаз мускулистого юноши, висевшего в двигательной упряжи.
Летели они теперь в нескольких метрах над водой. Уже почти укрылись в заливе, порывы тайфуна ослабли, однако ветер все еще прижимал их к воде, толкал все ниже к волнам. Первые брызги намочили кожаное покрытие жиро.
Поршень шприца еще не дошел до конца, когда начался Сурж. Вокульский, сам пропитанный альколоидом, видит, как субстанция распространяется в мощном теле Яксы, растекается невидимыми для обычного глаза медными нитями, совпадающими с подкожной сетью хилоидных каналов. Алька дотягивается масляными пальцами до каждой клеточки тела его товарища, подхватывает его всепобеждающим потоком энергии и возвратной волной уносит в пространство, в котором все обретает иное значение.
Молодой человек, подвешенный в упряжи, улавливающей малейшие движения его тела, ощущает прилив сил. Пропеллер толкает жиро вперед, а длинные лопасти, далеко вынесенные за контур машины, срывают пену с волн. Механизм дифференциальных колес и передач увеличивает обороты ротора. Воздушный корабль поднимается над водой и, раздергиваемый порывами ветра, проскальзывает под защиту гор.
Они добрались до Гонконга.
Он был слишком измучен, чтобы удивляться виду – панораме залива, наполненного чудесами колониальной архитектуры, разделенных островками китайских селений и городков. Тень кругопеда отразилась от девятиметрового зеркала братьев Ханчэ, что рекламировало Мировую Выставку, и скользнула по воде порта, в котором флотилия джонок сгрудилась за волноломом, кидаемая волнами на борта британских грузовозов. Обычно пульсирующая жизнью пристань затаилась перед ураганом. Единственным звуком оставался трепет раздираемых ветром бумажных рекламок.
Суржи едва хватило на десяток-другой секунд. Вокульский почувствовал, как пропеллер теряет силу, а жиро переходит к скользящему полету. Оглянулся и заметил, что Якса бессильно свисает в упряжи. По мере того, как они теряли скорость, руль сопротивлялся все сильнее. Лениво кружащий ротор все еще удерживал их в воздухе, однако накопленной в разгонном кругу энергии не хватило бы надолго.
Он попытался дотянутся рукою, попробовать, жив ли парень, но тяжелая кожаная одежда, в которой прилетел из Макао, сковывала движения.
В этот момент, неожиданно, как оно и бывает в этих широтах, упали сумерки, и посадочная площадка высветилась меж портовых доков ниткой газовых фонарей, наводящих их на цель. Ведомые нею, они пролетели над встающей над водою рекламой Альки, напыленной апельсиновым порошком и почти до неузнаваемости раздерганной уже волнами. Скользя по воздуху, добрались до берега прямо к стальной платформе, где Вокульского уже ожидали представители его здешнего представительства.
Энергия пропеллера исчерпалась над самой землей. Обороты ротора замерли, и жиро тяжело свалился на металлический помост. Хрупкий металлический скелет распался от удара, а оба пассажира выпали на землю.
К ним тотчас подскочили фигуры в каучуковых плащах. Кто-то услужливо заслонил их зонтом. В шуме слабеющего дождя, не дожидаясь разрешения Вокульского, чиновники принялись отчитываться о делах. Яксой занялась группа китайских служащих.
– Продажа достигла устойчивого уровня трех пудов ежедневно...
Вокульский позволил говорить главному интенданту, одновременно сдирая с себя кожаный дорожный сюртук, порванный при посадке.
Поправил наброшенный служащими на его плечи плащ и, слушая рапорт, двинулся в сторону выхода.
– ...и составляет по совокупности сумму в двенадцать тысяч польских марок, – интендант закончил доклад.
Вокульский взял поданную ему кружку. Маленький глоточек декокта клубня слегка освежил его сознание.
– Каков нынче уровень реинвестиций?
После ответа быстро подсчитал в уме стоимость содержания представительства в Гонконге. Работали на грани окупаемости.
– Без расширения сети дистрибуции не превысим наших затрат, – теперь докладывал Главный Плановик.
– Займусь этим лично. Как идут работы над договором?
– Если британцы получат Новую Территорию, нам придется прикрыть фабрику...
Он поднял голову. Стояли перед колониальной ратушей в Виктории. Сложные астрономические часы показывали семь часов вечера по локальному времени. Было 23 июня 1898 года. До подписания договора осталась неполная неделя».
15. КОМУДА Яцек. «Зборовский» («Zborowski»)
Еще один писатель, которого я снова с удовольствием представляю: Яцек Комуда. Давно и плотно он занял нишу исторического повествования о временах «сарматских вольностей», создав эдакий эталон анти-Сенкевича – и прекрасно себя на этом пятачке чувствует. По крайней мере, пока что, раз за разом описывая события одного и того же временного промежутка в пару-тройку веков (не считая двухтомных экскурсов в Карибы времен расцвета каперства и во Францию времен Франсуа Вийона, сделавшегося под пером Комуды главным героем своеобразных историко-мистических детективов), Комуде удается оставаться узнаваемым – и разным.
И вот, во время паузы в написании трехтомного – пока что – «Самозванца», Комуда издал сборник рассказов, в которых ввел нового героя: того самого заглавного наемника и беглеца Зборовского, человека военного дела, не могущего найти себя в мирное время.
Издательская аннотация довольно громкая:
«Когда впадает во гнев, он – словно бешеный пес, бьет насмерть! Висельник, мало счастья видевший в жизни. Вместе с казацкой душой, Никифором Гуней, и жадным до золота Богушем, правит он прямиком в адский котел. Туда, где пекутся многие из тех, кого засек он жаждущей крови саблей.
Гордая фамилия ему лишь в тяжесть. Память о страшном отце, казненном под краковской башней Любранкой, обрекла его на жизнь скитальца и наемника. Самуэль Зборовский владеет лишь саблей своей да честью. Но и одно, и другое – дороже ему самой жизни».
Из отзывов читателей/критиков:
«Зборовский» открывает совершенно новую серию книг Яцека Комуды. Это повествование – или, скорее, несколько повествований (в книге – пять довольно длинных рассказов) – о Самуэле Зборовском, сыне гетмана, убийцы и изгнанника того же имени. Бродит он по Речи Посполитой вместе с двумя компаньонами: козаком Никифором Гуней, который, связанный присягой, служит ему верно, словно пес, и жадным хлопом Богушем.
Зборовскому не повезло: его отцу отрубили голову, казнили сразу после брака с его матерью, а потому шляхтич – посмертник (т.е., родившийся после смерти отца). Другие Зборовские отказывают ему в праве ношения фамилии и в каком-либо наследовании после отца. Разве что одаряют ему от злой славы, что осталась после Самуэля-старшего. Герой не имеет почти ничего, кроме сабли, боевого коня Перуна и собственного, предельно обостренного гонора. И лишь одно о нем можно сказать: притягивает проблемы, словно гарнизоны – шлюх.
С точки зрения литературного мастерства, все собранные в книге рассказы – достаточно ровны. Комуда умело конструирует сюжет и со знанием дела ведет своего героя от проблемы к проблеме. И если Самуэль с помощью товарищей выходит из дела сухим – тут же попадает под внезапный дождик. Попросту говоря: скучно не будет.
При этом, книга, как обычно для Комуды, имеет твердый исторический фундамент. Яцек Комуда владеет реалиями шляхетской Польши в совершенстве, идет ли речь о языке или о фактаже. В каждом рассказе умело сплетены реальная история с литературным сюжетом, украшенные деталями «из эпохи».
Отдельно стоит сказать об описаниях автором сабельного боя. Описания как поединков, так та групповых столкновений чрезвычайно пластичны и убедительны. Комуда не пытался слишком уж отпускать поводья фантазии и производит впечатление профессионального рубаки, благодаря чему рассказ приобретает немалую аутентичность».
И, напоследок, фрагмент одного из рассказов:
«ЯЗЛОВЕЦКИЙ, СТАРОСТИН»
История пана Самуэля Зборовского-младшего началась в дождь. Лило, будто Господь Бог хотел потопить всех забулдыг и пропойцев. Самуэль вымок до мозга костей. Только седалище в турецком кульбаке да ноги, прижатые к конским бокам, сохраняли чуточку тепла. Ночлега в Пониже, хворостяном местечке, выросшем на волошском шляхе, не отыскалось. Корчму занимала ободранная компания волонтеров, на гербе имевших знак самочинства, а за старшего – некоего Муравского, который в фантазии своей повелел звать себя паном ротмистром. Трех сабель было маловато, чтобы отворить ворота, а потому Самуэль и его люди ушли искать ночлега в ночь.
Теперь же соратник его, козак Никифор Гуня, высмотрел халупу в конце заросшего дворища. Двери висели на одном гвозде, стреха была дырявой, что сито.
– Болтали в Пониже, – прохрипел он, посверкивая белками во тьме, – что хлопов здесь поганые вырезали. Проклятое, мол, место! – блеснул белыми зубами из-под черненого уса.
Набожный Богуш перекрестился, словно поп при виде иезуита.
– С коней! Света дайте.
Лило, как из ведра, но Гуня, должно быть, жаром сердца высушил трут, поскольку выкресал сноп искр, зажег фонарь.
В халупе, как оно бывает на Подоле, не было отдельных комнат – и о камине лучше было б не спрашивать. На глинобитном полу росла крапива и прочие сорняки. Очаг погас как бы еще не во времена короля Стефана. Руина... Однако в миг, когда надежда отыскать постой потонула в дожде, и такая развалина выглядела столь же уютно, как дом, которого у Зборовского никогда не было.
– Коней внутрь!
Едва Самуэль шагнул на размокший пол, ноги под ним разъехались. Когда б не плечо Гуни, затанцевал бы козак вприсядку.
Предательская мокрая глина! Богуш завел лошадей в угол, ослаблял подпруги, погрудье, снимал кульбаки с парующих спин. Чепраки промокли насквозь. Парили, когда развешивали их на поводьях.
– Горилки давай!
Гуня повесил фонарь на ржавом крюке. Сунулся во вьюки по мех. Зборовский отцепил пояс с саблей, присел на пеньке. Потом козак наткнулся на сбитый из толстых досок помост, поставил его на трех чурбаках, превратив в стол.
Самуэль глотнул водки: раз, другой, третий – и десяти бы не хватило, чтобы залить точащего душу его червячка.
– Разведите огня.
Протянул мех в сторону Гуни, но тот вслушивался в плеск дождя.
– Сейчас и так станет горячо! – прошипел. – Хай его, матери моей, сучьей дочери, в дырку! Лавой идут!
Богуш подавился куском солонины, выуженным из вьюков. Глаза его сделались, словно две полушки. Козак по-приятельски грянул его в спину.
– На колени и начинай молиться, хлоп!
– Гуня, готовсь!
Козак растворился во тьме, словно дух. Зборовский услыхал треск курка, отводимого от наковаленки. Потянулся за чеканом. Укрыл его под столом, словно туз в рукав.
Снаружи послышался топот копыт и человеческие голоса. Потом перед хатой закрутилось, словно кто вывалил бочку живых угрей.
Вошли вшестером. Пьяные – один споткнулся, едва не свалился в крапиву. Во главе стоял высокий шляхтич в кармазиновой делии и шапке, венчанной золотой скуфью. Молодое лицо, узкие брови, раскосые, как у русской шляхты, глаза. Прошелся мутным взглядом по Зборовскому, лошадям, прищурился в свете фонаря. Позади болботали, как в кипящем казане, голоса.
– Вы кто такие?! Кто посмел? Чьи кони?!
Незнакомец молчал. Зборовский сразу понял, что он – пан и властелин, водящий товарищей на короткой сворке, так, что те и на пядь не смели голову приподнять. Самуэль был уверен, что снова исполнилось проклятие. В ночь, в какую и пса не выгонишь на улицу, заявились вышвыривать его из покинутой халупы.
Из группы выскочил малой шляхтич, рьяный, словно кочет на своем подворье, с желтыми усиками, узкими губами и глубоко посаженными темными глазками. Один из тех, что, выпертые обухом, возвращаются с сабелькой, а вздернутые в петельке, перевертывают всю виселицу.
– Ну-ка, ну-ка, – начал он. – Каким таким позволением ты, вашесть, здесь встал?
– Позволеньем того, – Зборовский ткнул в дыру в стрехе, – кто позволил мне жить и ходить.
– Мне? – зашелся кочет. – Мне говоришь?! Повтори-ка еще раз! Место занято! Се постой пана Рущица.
– Плох тот хозяин, что дал ему зарасти крапивой. Нет здесь ни печи, ни дверей, ни окон.
– Думаешь, у меня есть время с тобой болтать?! Выгоняй лошадей! Не встанешь здесь!
Шляхтеныш ударил Богуша перехваченной напополам ногайкой.
– Валите на шлях! Счастья – и нового постоя – искать!
– Кто шишек ищет, тот вдоволь их найдет, – Зборовский положил ладонь на саблю.
– Да ладно, вашести, все поместимся, – простонал Богуш. – места здесь хва...
Кочеток схватился за саблю. Рановато! Короткий жест ладонью молодого главаря осадил его на место, будто из рушницы выстрелили.
– Хватит, милсдарь, – сказал молодой пан спокойно. – Или проблем ищешь?
Ярый слуга с ногайкой вытаращился, пораженный; вглядывался в лицо пана Самуэля, как басурманин в Аллаха.
– Это ж Зборовский, – прохрипел, неспрошенный. – Сын того...
Зборовский... Слово это было искрой над порохом. Фамилия, к которой льнули изгои и гуляки, а люди учтивые на звук ее отворачивали головы и скоренько навешивали на нее вину за чужие грехи.
– Дам вам место. Ведь... Все поместимся.
– Я тебя знаю, – бормотал молодой Рущиц. – Отец тебя прислал!
– Разве что из могилы!
– Мало ему было крови и ссор! Нанял на меня... Зборовского! Я не вернусь! Только через его труп!
– О чем, ваша милость, говоришь? – спросил Самуэль, поскольку, слушая слова Рущица, чувствовал себя, словно в турецком котле. – И о чьем отце?
Ответ был короток.
Рука, хватающая «армянку», дергающая за рукоять, ножны в другой ладони.
Зборовский почуял пьяное дыхание Рущица; свист сабли прорезал воздух.
– Беееей! – рыкнул Рущиц. Прыгнул на Зборовского, рубанул сверху, простой примой и...
Самуэль увернулся, перевертывая чурбак. Вскочил и встал боком ин квартато, а серпентина Рущица воткнулась в стол. Вскакивая, Зборовский схватился за оружие. Сабля с цепочкой сама прыгнула в руку, как верная любовница...
Зацепил чеканом клинок Рущица, пригвоздил к столу. А потом сунул тому острие сабли под подбородок.
Вернее – хотел сунуть. Противник внезапно поскользнулся на глине – ровнехонько там, где мало не сел орлом и сам Зборовский.
Глина предала!
Острие вошло в горло как в масло, шляхтич наделся на выставленное острие так надежно, что и добавлять не пришлось.
Кровь брызнула как из битого вепря, на стол, на Зборовского, на мех с горилкой...
Самуэль дернул саблю, в полумраке, в тесноте не смог ее вырвать. Ткнулся в стол, сбросил его под ноги Рущицу и тогда лишь освободил клинок.
Раненый захрипел задушено, из горла полилась кровь. Покачнулся, свалился на колени. Черная кровь, полная мелких, лопающихся пузырьков, выступила на губах.
Хотел сказать что-то, глядя помутневшими глазами на победителя. Не нашлось у него сил; пал на землю, меж чурбаками. Хрипел, душился...
Зборовский побледнел, ибо удар был смертельным. Воткнул окровавленную саблю в пол хибары, вскинул вверх открытую правую руку.
– Спокойно, милсдари!
Не стали слушать. Збровский увидал направленные ему в грудь клинки... И яростные глаза слуги.
Тот пер на него с оружьем, вытянув шею и склонив голову – ну точно кочет на подворье.
Зборовский же был без сабли...
Перехватил на лету запястье противника. Рубанул чеканом снизу, туда, где предплечье переходит в ладонь. И вылущил саблю из кулака, словно орех из скорлупы.
Прижал руку шляхтича к своей груди, подхватил его, словно в танце, проворачивая в пируэте; добавил еще пинка в то место пониже спины, что набожными людьми зовется афедроном, а по-босяцки – жопой. Выпустил из объятий – перекрестил через спину чеканом; возвратил сотоварищам петушка почти нетронутым, зато куда более вдохновенным.
Поднялся гвалт, когда шляхтич споткнулся о подергивающегося Рущица, да и упал меж компаньонами, будто пуля из аркебузы, растолкал, сбил с ног.
Пока успели разобраться, Зборовский схватился за пистолет, сунул им в зеньки длинный ствол пуффера.
– Стоять! – рявкнул. – А то повыбью вас, словно щенков!
Из темноты выплыл Гуня. Сжимал в руках Старицу, словно молодку. Дыра тромблона была черна, как глотка драконова. Размер же его вызывал в памяти образ бронзовых стволов мортирок.
– Спокойно!
С другой стороны напирал Богуш с рушницей. Света было мало, потому никто не видел, как трясутся сжимающие приклад ладони.
Товарищи Рущица, пьяные, наверняка бы бросились прямо на стволы, когда б не один из них – в капюшоне, с посохом пилигрима или мытаря.
Ударил палицей по руке ближайшего из панбратьев с такой силой, что шляхтич упустил саблю, другого без пощады лупанул в лоб, кровь остальных охладил звучным, пронзительным голосом:
– Пакс, пакс, дьяволята! Мир между христианами!
– Забирайте горлореза и прочь! – Зборовский хлестал словом, как ногайкой. – На шлях, уродцы! А этого... Осмотрите, а не то кровью изойдет.
Паломник присел у раненого, прихватил за плечо, чтобы перевернуть на бок. Под телом натекла уж лужа крови.
– Рущиц убитый! – застонал пилигрим. – До смерти.
– Стоять! – Зборовский чуть ли не стволом оттолкнул ближайшего пахолка. – А не то станешь следующим.
На улице хлестал дождь, капал на бледные лица товарищей убитого. Самуэль кивнул на тело.
– Забирайте пана и прочь!
Заколебались, и тем самым утратили последний шанс взять врагов в сабли. Карта легла благоприятно для Зборовского сотоварищи. Кочет, что без сабли выглядел каплуном, оглянулся на козака. Видя искреннюю улыбку Гуни, сплюнул под ноги.
– Нынче в дождь ты выиграл партию, милсдарь, – прохрипел. – Но завтра встретимся под солнцем.
– Вали! – Гуня подогнал его стволом Старицы. – Быстренько, вашесть Рашовский. Бо Старица голодная. Старица злая. Не хотел бы ее кормить вашими потрохами...
Компания заворчала, но послушалась. Подхватили недвижного Рущица, подняли тело, все еще сочащееся капельками крови. Паломник взял его за голову, перекрестил.
– Pater noster, qui es in caelis, fiat voluntas Tua! – проговорил.
Головорезы вышли, покачиваясь от алкоголя. Победители остались одни в шуме дождя.
– Как ты сказал? Рашовский? Знаешь его? – спросил Зборовский Никифора. – Откуда?
– Убийца пана Рабровского. Изгнанник, отрешенец.
– А тот Рущиц – он кто?
– Не знаю, хоть и ремни из меня дерите.
– Захочу – так и стану драть.
– Было бы за что, пан. Ох и тоскую ж я.
– О чем?
– А вот пошел бы, хоть и за ними! – выпалил козак. – Погулять, посвоеволить. А у вас служба, терпи, козак, голову склоняй. Как у шлюхи моей матери. Дукатов нету, а – служи!
– Как пес! – согласился Зборовский. – Седлайте коней. Хочу быть милях в ста отсюда, когда они вернутся. А вернутся – тут к попу не ходи.
Козак закусил ус, но поклонился, взятый на сворку послушания.
– Богуш! Собирайся.
Румяный и круглый слуга всматривался в пятна крови на полу, в затоптанный бурьян. И в едва видимую тропка темных капель, что вела к выходу, означивая последний путь Рущица.
Честной парняга не выдержал. Прыгнул за коня, пал на колени. Зборовский слышал, как выворачивается наизнанку, извергая и так скромный ужин.
– На Бога святого! – охнул парень. – С ума вы все сошли. Что ж... нельзя, что ли, было вместе, под одной крышей? Как христиане?! Чего я в Чуфут-Кале не остался! Плохо мне, что ли, было...
Бог так хотел, подумалось побледневшему Зборовскому. Потому что неисповедимы пути Его».
16. ХЕРЕЗИНСКАЯ Элжбета. «Корона снега и крови» («Korona śniegu i krwi»)
Элжбета Херезинская известна своими историческими романами – как из польской истории, так и из истории Западной Европы. Строго говоря, «Корона снега и крови» — не фантастика (хотя здесь присутствуют фантастические элементы – поскольку фантастичен образ мира для героев романа). Роман посвящен истории Польши времен пястовской раздробленности и замяти.
Аннотация издательства гласит:
«Кольцо, которое отворит врата душ... меч, который соберет смертных... орел, который пробудит королевство. Времена Великого Раскола. Сильное некогда королевство в сердце Европы распалось на княжества, которыми владеют ссорящиеся друг с другом Пясты. Много лет уже в Польше нет короля, а трон остается пустым.
И вот появляется надежда – скромный кантор Якуб Швинка распознает проклятие и первым видит князя, который мог бы его снять. Князя Старшей Польши Пшемысла II, который проводит время на турнирах и в поиске рыцарских лавров.
На опустевший королевский трон бросают алчные взгляды соседние монархы. Во глубине лесов просыпаются люди Старшей Крови, а вместе с ними – столетиями позабытые демоны. С гербов сходят бестии, чтобы в битве помочь своим властителям. Сеть интриг все теснее сплетается вокруг молодого князя.
Святые княжны, грешные князья и благородные рыцари. Какую роль играет великий род Заремб и что это за тщательно скрываемые обстоятельства, с ним связанные? Пропоют ли миннезингеры победительную песнь или же тучи над троном погрузят королевство в вечный мрак? Время начать сраженье за корону, время объединять королевство».
Из рецензии на книгу:
«Уже из школьных учебников истории становится ясным, что во время Пястов между самим Пястами происходило много чего. Похищения, пленения, убийства массовые и одиночные, с использованием разнообразнейших методов, умыкание женщин из монастырей – и все это на фоне привычных политических интриг, нестойких союзов с соседями и папством и постоянных битв с налетающими на польскую землю монголами, тевтонами и ятвигами. Противу замыслам Болеслава Кривоустого, его завещание не только не остановило братоубийственные сражения за власть, но начало бурный период феодальной раздробленности. При таких обстоятельствах то, чего сумел достигнуть Пшемысл II – соединение Старой Польши с Поморьем и первая за двести лет коронация под носом сильных соседей – производит впечатление. Но прежде чем наступил год 1296, многое должно было случиться, поскольку на такую победу должны были трудиться многие. И история такая – просто идеальный материал для эпического, сложного романа. А если вставить в сюжет еще и каплю магии – тут-то мы и получим «Корону снега и крови».
Новейший роман Эльжбеты Херезинской охватывает период с 1253 по 1297 годы и представляет времена финала феодальной раздробленности – до коронации Пшемысла ІІ и его преждевременной смерти несколькими месяцами позднее. Битва за польский трон показана на широком фоне: автор представляет не только польских удельных владык, но и деяния чешских Пшемыслидов, бранденбургских князей и, опосредованно, политику Империи. Такой широкий сюжетный горизонт позволил автору более полно показать обстоятельства, финальное сплетение которых позволило Пшемыслу получить королевские инсигнии и быть коронованным, но из-за этого же в некоторых моментах чтения можно совершенно потеряться. Однако чем ближе конец, тем яснее становится цель рассказываемой истории, чему помогает и повторяющийся мотив короны (сперва из крови, после – из снега, а в конце – истинной, желанной, королевской) и спетой при различных дворах артурианской песни о проклятом мече.
Власть дает не только корона, потому автор представила в романе продолжающуюся в 13 веке борьбу за польскую душу, которую ведут приверженцы старых языческих культов. Отходу народа от новой веры способствует и онемечивание орденов, и неумная политика Церкви, которую необходимо реформировать – и не только оттого, что люди не понимают ни одной из молитв, но и из-за предельной алчности церковников. Комплект сюжетных линий дополняет род Заремб – влиятельная семья Старой Польши, которая разыгрывает собственные таинственные дела.
Уже упоминались и сверхъестественные элементы. Но необходимо подчеркнуть, что их число и метод, в рамках которого они используются, не отнимает у романа историчности. Широко понимаемая магия лишь обогащает, расцвечивает историю, не вмешиваясь, однако, в дела материального мира. Оживающие – но только в глазах владык – гербовые звери, левитирующее Святое Писание, окруженное пением ангельских хоров или ритуалы, связанные с языческим культом прекрасно соотносятся с духом средневековья.
Прекрасное чувство языка, яркие герои и щепоть магии, которая придает всему чуть фантастического оттенка, приводят к тому, что значительная по объему книга читается насквозь, неотрывно. Остается лишь сохранять надежду, что декларированная автором любовь к Пястам позволит ей написать как минимум еще одну историю их восхождения – историю Владислава Локетка».
17. КОЛОДЗЕЙЧАК Томаш «Красный туман» («Czerwona mgła»)
Колодзейчак известен у нас не слишком удачным переводом своего романа «Цвета штандартов» и парой-тройкой рассказов. Вместе с тем, у себя на родине он пользуется любовью и уважением читателей и коллег (наверное, достаточно было б сказать, что еще в первой половине 2000-х о совместном с Колодзейчаком романе подумывал Я.Дукай – при всем его, заметим, скептицизме в отношении к польским авторам).
Вдоволь повоевав в космосе, в 2010 году Колодзейчак выпустил роман «Черный Горизонт» — эдакую «черную НФ в сюжетике фэнтези». Пересказ, замечу, многое портит, поскольку «у Пушкина и в стихах все было куда ловчее», но – попробую сказать пару слов. Мрачный мир, в котором произошла инвазия совершенно фэнтезийных – но совершенно при этом реалистических – элементов. Балроги и Темные Властелины здесь сражаются против Королевства Эльфов. Запад Европы потерян и погружен в черный кошмар. На троне Польши – ибо здесь возрождена монархия – сидит эльфийский король, держащий границу против сил зла. На Марсе тамошние поселенцы выкладывают Руны Силы, должные помочь воюющим землянам. Церковь разорвана между необходимостью сопротивляться воплощенным силам зла (а христианские святыни – действенны против балрогов и прочей нечисти) – и признавать в качестве спасителей (с маленькой буквы) волшебный народ.
Таков – фон романа.
Определенная проблема «Черного горизонта – в том, что именно фон кажется в нем самым интересным: тщательно прописанными деталями и детальками как повседнева, так и технического оснащения его. На этом фоне герои кажутся не слишком-то сложными, а порой и сведенными к голым функциям.
Вместе с тем, сборник «Красный туман» я лично ждал. И, похоже, по большому счету, – не зря.
Издательская аннотация:
«Реальность расселась, и в мир вступило уничтожение. Речь Посполитая еще сражается. Заключила союз, а король ее происходит не из этого мира. Они не хотят нас покорить. Им не нужны наши богатства. Их интересует лишь боль. Им это нужно, как воздух. Они ею питаются.
Мы сражаемся с абсолютным злом. С помощью технологии и магии. Автоматом и мечом. Бомбами и молитвами. Нам пришлось открыть наново давно позабытые ритуалы, жесты и суеверия. Протянуть руку за национальными символами и магическими артефактами. Границы свободы нашего мира обозначают менгиры, святые дубы, придорожные часовни и до зубов вооруженные солдаты на линиях укреплений. За ними раскидываются Черные Горизонты и пульсирует Красный Туман. Там – мертвый мир.
Побеждай зло добром. Вооруженным и бронированным».
Из рецензий:
«Как помнят те, кто читал ранее «Черный горизонт» или какой-либо из рассказов из этого универсума, однажды на Землю прибыли балроги, враждебные существа из параллельного мира. Их цель – покорить человечество и ввести свои жесточайшие законы в нашей реальности. К счастью, вослед посланникам Зла на Земле объявились эльфы, которые принесли нам технологии и знания, позволяющие встать против Врага. Технология – не совсем точное слово – поскольку война разыгрывается прежде всего в магическом пространстве. А то, что носителями магии могут быть автоматы, танки или спутники – это совсем другое дело. В любом случае, Колодзейчаку удалось создать интересный мир, погруженный в драматичный конфликт, в который можно помещать едва ли не любые сюжеты. Что он, с некоторого времени, и делает.
Книгу составляют четыре рассказа, но лишь один из них – новый: заглавный «Красный туман». Что ж, так оно и бывает с антологиями «Фабрики Слов», а мы могли бы уже к такому и привыкнуть. Тем более приняв во внимание, что это и вправду хорошие рассказы, вполне показывающие возможности Колодзейчака в создании сильных, эмоционально насыщенных сюжетов.
Три известных уже текста касаются войны с барлогами и обладают довольно схожей структурой – герой оказывается послан с некоей миссией на территорию Врага, сроки поджимают, в финале доходит до серьезной схватки с силами Зла, а автор не щадит своих героев. Каждый из этих трех текстов обогащает наше знание об авторском мире. «Красавица и граф», входящая в число 100 лучших польских фантастических рассказов по версии «Эссенции», углубляет знания читателя об эльфах и том, как они действуют. «Нет власти на доцента» – информирует о способах действия Зла, использующего человеческие слабости и межличностные контакты. «Ключ перехода» предлагает концепцию путешествия между мирами и одновременно является текстом, что рассказывает о первой встрече двух главных героев – Каэтана Клобудзкого и его будущего приемного отца Роберта Гралевского. Лучшим – написанным со страстью, эмоциональный, небанальный, с интересным второстепенным персонажем, является последний рассказ.
И вот – текст премьерный, «Красный туман». Снова Каэтан Клобудзкий получает миссию на территории врага, вот только – не против балрогов, но против настолько же сильно ассоциирующихся с толкиеновскими орками урка-хаев – пришельцев из еще одного мира, которые овладели Восточной Европой. Колодзейчак не скрывает аналогий с реальным злом. И если оккупировавшие Запад балроги и йегры, с их хорошо организованным террором и своеобразной жаждой порядка соотносятся с нацистской Германией, на востоке мы имеем дело с магией, что черпает свою силу из могил тысяч жертв, жадной магией, брутально эксплуатирующей людей. Не случайно же оный туман – красен, а герои вспоминают, что барлоги и урка-хаи, хотя и враги человечества, ведут войну и друг с другом. И здесь нет речи об аллегория. Скорее, Колодзейчак говорит о том, что темная магия происходит из человеческих поступков. И потому на землях, где некогда властвовали нацисты, установится террор, напоминающий их, а на пространствах, помнящих сталинские преступления – тот, что именно с ними и соотносится.
Колодзейчак безжалостен к своим героям (ну, может за исключением двух главных), нередко натуралистически показывает жестокость врага и драматизм военной ситуации. Однако, именно в этом – содержится ловушка. Если цикл продолжится, а рассказы станут развиваться по данной схеме, это скоро сделается скучным. Мне кажется, что следующие тексты – буде они случатся – потребуют некоего серьезного перелома. Хотя бы и решиться на завершение цикла, показывающее победу одной или другой стороны. Это могло бы стать событием в польской фантастической литературе. Очередные же фронтовые репортажи таким потенциалом не обладают.
Фрагмент рассказа «Красавица и граф»:
« 1
Против соггота лучше всего – медный крюк. Длинный и узкий, чтобы вошел глубоко в тело, пробив одновременно оба сердца и мозг. И, конечно же, освященный, чтобы соггот не сумел защититься. Лучше всего – «Мэйд эн Поланд». Там, на востоке, за большой рекой, делают лучшие крюки. Там все делают лучше.
Географ приволок соггота поздним утром, когда большая часть народа работала на полях. Остановился на перекрестке дорог посреди села, между заездом и столбом светового телеграфа. Магическим словом прижал своего пленника к земле и громко позвал полицейского Яна Мацещака. Тварь вилась и стонала, молила о пощаде, обещала выдать своих господ, быть верной королевской службе и дать за себя достойную награду, но селяне из Карбузова знали свое. Кто-то полетел к солтысу, чтобы тот вынес законный приговор. Другие – к мяснику, поскольку у того был дома хороший медный крюк. Еще кто-то – за детьми: чтобы все хорошенько все рассмотрели. На будущее. Науки и предостереженья для.
Пришла и Кренчевская, мать Якуба, чтобы посмотреть на своего сына, превратившегося в чудовище. Узнала его, конечно же, по волосам и шраме на щеке от перенесенной в детстве оспе. И, пожалуй, только по этому, поскольку лицо паренька уже успело преобразиться в уродливую маску. Женщина принялась рыдать, что-то кричала сыну. Тот даже глянул в ее сторону, понюхал, раздувая ноздри, воздух, втупился единственным стеклисто-черным глазом. Зашипел, вздергивая губы и показывая ядовитые клыки. Этого она уже не выдержала. С плачем кинулась в сторону соггота и, не удержи ее сильные руки мужчин, наверняка бы и попыталась обнять его. И тогда бы он ее убил. Теперь же приятельницы выводили женщину из круга, все время чертя на груди знак креста, счастливые, что это не их дети перешли на службу барлогов.
Географ не обращал внимания на это замешательство и терпеливо ждал. Раньше он сломал согготу ноги, чтобы не сбежал, и сломал пальцы на руках, чтобы не смог сложить никаких заклинаний. Также затянул невидимый аркан на его голове – до крови врезающийся в череп и ломающий скулы.
Географ был одет в зеленое – хамелеоновый мундир, используемый обычно польскими коммандос, прикрыт эльфийским плащом. На шее носил маленький амулет, подвешенный на мифрильной цепочке. В кобуре на правом бедре мужчины взблескивал скорострельный пээм, на левом боку покачивались украшенные янтарем ножны меча. Лицо у него было молодым, без щетины, почти детским. Но морщинки в уголках губ, внимательный взгляд, легкие узоры эльфийского охранного тату на щеках говорили любому, не лишенному хоть капли разума, что этот мужчина вовсе не молокосос.
– Приветствую, господин, – селяне расступались, пропуская солтыса. – Вижу, что ты привел нам пропавшего.
– Приветствую, Ежи. Я подгадал? – географ говорил тихо и спокойно, но где-то на дне каждой из фраз слышались напряжение и усилие. Выходит, он все время контролировал магию соггота, нейтрализовал ее силу.
– Да, это наш парень, мать его узнала. Страшное, страшное дело. Не знаем, когда он перешел на их сторону, не знаем, с какого времени он переменился.
– Когда в последний раз кто-то из вас с ним говорил?
– Пару дней тому он нормально ходил по селу, урожай собирал. Во имя Отца и Сына, нормально ведь по селу ходил... – повторил солтыс испуганно, словно только теперь до него дошло, в какой опасности были он и остальная деревня. Когда перекрестился, соггот застонал тихо и дернул виртуальные путы. Географ глянул на него, захлестнул аркан так, что невидимая веревка передавила глаз соггота. Брызнула липкая жидкость, а тварь пала, без сознания, на землю. Четыре его руки спазматически вздрагивали, когтистые стопы раздирали старый асфальт.
– Я поймал его во время ритуала. Похоже, он кого-то убил, потому что с ним было тело. Никто у вас не пропал в селе?
– Нет, не в последнее время. Может, украл кого в Заграничье, они ведь своих тоже убивают.
– Может, может, – задумался географ. – Ну ладно, жаль времени. Есть инструмент?
– А как же, есть, господин, – ответил солтыс, потом запнулся, замолчал. Потом тихим, неуверенным голосом добавил. – Но мы его сейчас не можем убить, господин. Получили приказ из гарнизона. Всех пойманных согготов надо-ть туда живьем доставлять. Так может, ты его только проткнешь?
Последние слова солтыс проговорил совсем уж шепотом, смущенный взглядом географа. Приказ есть приказ. Армия держит заставы на границе, следит за дорогами, высылает пищу и, дважды в год, докторов. Потому ясно, что приказ должно выполнить. Только отчего он лично должен был извещать об этом сего страшного, вооруженного, владеющего мощной магией человека? Человека, который ведя разговор, все время силой разума контролирует соггота – бестию, выродка, слугу черных йегров. Человека – о чем солтыс прекрасно знал – не слишком любящего контактировать с регулярной армией.
И – с полной взаимностью.
– Господин, – продолжал солтыс, – мне нужно б отдать приказания.
Непроизвольно глянул вверх, за спину географа. Мужчина тоже глянул назад. На сигнальной башне как раз разожгли маленький костерок, и военный полицейский начал передачу сообщения.
– Если патруль в нашем повете, то будут здесь еще сегодня. Господин, до этого времени тебе придется удерживать соггота, сами мы не справимся.
2
Малый конвой добрался до заставы Корнеево сразу после восхода солнца. Пурпурное свеченье едва-едва разлилось по околицам, а уже активизировались дневные охранные системы базы. Первыми проснулись скворцы, целая стая их слетела с окрестных деревьев, закружилась над головами конных и полетела к заставе. Несколькими минутами позже караван миновал стоящие по обеим сторонам дороги менгиры. Между камнями сперва проехал командир солдат, эльф в звании ротмистра. На его снежно-белых волосах затанцевали отблеска нанокадавров – это врата просканировали пришельца и отворились. Потом сквозь них проехали два кавалериста, упряжка, тянущая воз с медным, напоминающим гроб сундуком, потом еще четыре солдата. В конце врата прошел пеший, одетый в зелень мужчина. Когда оказался между менгирами, почувствовал пощипывание в руках и на щеках. Легкое, почти ласкающее, будто прикосновение кошачьей шерсти.
Непроизвольно прошептал охранительное заклинание, словно хотел добиться того, чтобы менгиры просканировали его максимально тщательно. Слишком часто прикасался он к злым сущностям, следы которых наверняка остались на его ауре.
Вскоре им открылись первые линии бункеров и стволы цекаэмов, а на их приветствие из замаскированной придорожной караульни вышло трое солдат. Встали свободно на середине дороги и ждали, пока конвой не подойдет поближе. Командир караула небрежно козырнул ротмистру, тот ответил столь же неформальным жестом.
– Привет, Генрик, – сказал эльф, спрыгивая с седла. – Рад видеть тебя снова!
– Привет, Гардан! – командир караула широко усмехнулся. – И я рад, что ты приехал.
Пожали друг другу руки, похлопали по плечам, обменялись замечаниями о твердых седлах, о погоде в этом году и о жрачке в далеких заставах (а о всех тех делах они сошлись во мнении, которое не понравилось бы воинским шорникам, метеорологам и интендантам). Потом заговорили тише, Генрик задал несколько коротких вопросов, эльф ответил, только единожды повернувшись в сторону медного сундука и зеленого пешего. Кивнули, посекретничали еще чуток, снова пожали руки. Гардан взобрался в седло, и отряд отправился дальше.
Вскоре добрались до центральной площади заставы Корнеево. Квадратная, мощеная булыжником, она была окружена бетонными домами. Западная стена – фронтон неороманского костела, словно тысячелетняя святыня, выстроенный так, чтобы мог выполнять и сакральные, и оборонительные функции. В маленькие оконца домов вставлены густые сетки, охраняющие от сглазов, а все стены обрисованы охранительными узорами. На крышах размещены огневые точки, могущие как прикрыть подступы к заставе, так и вести сдерживающий огонь по воздушным целям. Тщательно выверенные размеры домов, углы наклона стен и высота окон подобраны были согласно всем правилам искусства военного фэн-шуя, создавая оптимальные защитные чакры. Согласно тем же правилам, темница была обустроена в северном здании, и именно туда направился воз с медным гробом и помещенным внутрь согготом. Охрану транспорта взяли на себя местные солдаты, а потому Гардан отдал короткий приказ своим людям и отпустил их в казармы. Сам направил коня к географу, стоящему неподвижно посреди площади.
– Гляди-ка, удалось. Соггот не вырвался из пут, никто на нас не напал, пуща нас не пожрала. Зря ты волновался.
– Зачем ты его сюда доставил, Гардан? Он уже влияет на мегалитосферу. Ослабляет вас. Надо было его сразу убить. Разве ты этого не чувствуешь? – географ махнул рукою, словно хотел сорвать невидимые занавеси. На миг след его руки повис в воздухе темно-зеленой полосой, в воздухе разлился легкий, но неприятный запах.
Конь эльфа фыркнул, нервно переступил ногами, подковы сильно ударили в мостовую.
– Ш-ш, ш-ш, – Гардан успокаивающе похлопал скакуна по шее. Склонился к мужчине. – Да, это чувствуется даже здесь.
– Тогда – зачем?
– Такие у меня приказы, я ведь уже говорил. Должен доставить всякого пойманного измененного человека. Йегра, соггота, вандала. Каждого. И ничего больше ты от меня не услышишь. Ступай, получи свое вознаграждение и возвращайся в лес, географ. Там твое место.
– Получу, когда захочу, и уйду, если пожелаю.
На это эльф не сказал ничего. Дважды объехал стоящего неподвижно человека, а потом направился к командованию гарнизона.
Географ еще минуту стоял на площади, не обращая внимания на заинтересованные взгляды людей, что проходили мимо. Теперь он должен был получить плату и нанять комнату.
Все еще казалось ему, что вдыхает отвратительный запах нарушенной ауры. В одном из самых охраняемых и безопасных мест к западу от Одера он все еще ощущал смрад барлогов и их слуг. Столь сильный, что он не мог исходить от единственного соггота».
18. ЧВЕК Якуб. «Мальчуганы» («Chłopcy»)
Напоследок – еще одна книга Якуба Чвека, вышедшая в 2012 году. Столь же жанровая и играющая с поп-культурными сюжетами, как и «Обманщик».
Издательская аннотация:
«Ревом моторов, громом выстрелов и громким «БАНГАРАНГ!» — так извещают о своем прибытии Потерянные Мальчуганы, самая необычная банда мотоциклистов в мире. Некогда верные товарищи Питера Пэна, теперь они – одетые в кожаные куртки бандюганы под предводительством убийственно красивой Динь-динь. Сделают все, чтобы выжить... и хорошо при этом развлечься. Невзирая на цену.
Якуб Чвек возвращается с новой удивительной историей! Убедитесь, что получится, если соединить атмосферу популярного сериала «Сыны Анархии» со сказочными фигурами классической повести «Питер Пэн»
Ну и – в меру позитивная рецензия на книгу:
«Мальчуганы» вписываются в привычные с первой книги Чвека – «Обманщика» – рамки. Снова имеем мы дело со сборником связанных друг с другом историй, снова автор с первых страниц бросает читателя в глубокую воду (не понять сперва: кто, где и для чего делает на страницах) и снова – многочисленные отсылки к поп-культуре, черный юмор, эротика, динамическое действие, ругань. Это, впрочем, не означает, что автор приготовил читателю произведение второй свежести – как идеи, так и герои здесь совершенно оригинальны и почти не вызывают ассоциаций с прошлыми произведениями Чвека.
В книгу входит семь историй, описывающих приключения заглавных «Мальчуганов», самой необычной банды на свете. Как типичные хулиганы, они носятся на мотоциклах, носят кожаные шмотки, охотно лезут в драки и так и смотрят, чтобы затянуть какую-нибудь славную девицу в постель, однако пара особенностей делает их необычными. Прежде всего – и самое важное – некогда они были верными товарищами Питера Пэна. Во-вторых, шестеро из семи Мальчуганов может и выросли, но наверняка не вызрели. Наконец, в-третьих, их главарем и «маман» является Динь-динь, фея из Никогделандии.
Продолжение классической повести, к тому же – не выдержанное в сказочных тонах, это довольно рискованная идея. Однако Чвек справился с вызовом и создал произведение, возможно, не исключительное, но доставляющее минуты славного развлечения. Действие динамично, появляется один-другой интригующий мотив, пара забавных сцен и описаний. В плюс можно отнести также и фигуры героев. Быть может сперва они и кажутся бандой стереотипных босяков без царя в голове, но быстро становится ясным, что каждый из них обладает собственным характером, к тому же автор удачно передал их совершенно детские черты (беспечность, жажда развлечений, чувства к «мамочке», странная смесь жестокости с чувствительностью), которых они не потеряли, даже войдя в мир взрослых.
Кроме того, хотя «Мальчуганов» сложно считать сложным чтением, они – и не совершенно легковесное чтение, как можно было бы судить по описанию – автор не сосредотачивается исключительно на сценах очередных погонь, схваток или безобразий. Есть здесь также и моменты серьезные – и даже ностальгические. Прежде всего, когда герои вспоминают о Никогделандии и о первых годах, проведенных вне острова, когда бывшим товарищам Пэна пришлось приспосабливаться к новой жизни.
Как оно и случается со сборниками, некоторые истории – удались больше (особенно, например, «Сам будешь стирать!», показывающая, как сложно быть матерью для детей, которые долго жили без родных), другие – меньше. Сюжеты их, скорее, несложны, порой даже с роялями в кустах, но на это очень просто закрыть глаза – в некотором смысле, мы ведь имеем дело со сказкой. Несмотря на то, что каждый отдельный рассказ – вполне самодостаточен, соединены они в логичную целостность, в них заметно, как медленно плетется интрига против обитателей второй Никогделандии. Увы, мы не узнаем ни финала, ни всех, кто за этим стоит, поскольку «Мальчуганы» — лишь первая часть большого целого. Но к этому – у Чвека – читатель уже привык».
...и — есть ощущение, что обзоры бы надо готовить раз в квартал — чтобы не надорваться :)
цитировать
свернуть ветку
