«Всем понятно, что нынешний режим валится в тартарары и надо срочно менять пропагандистскую тактику.»

Удивительно. Как можно целую рецензию написать не на произведение, а на свои политические фантазии? И главное — зачем?

Неплохая стилизация под писателей-«деревенщиков» и... всё. Больше тут и нет ничего. Вся вторая половина рассказа просто бессвязный бред с элементами чернухи. В общем, типичная постмодернистская игра — заинтригованный и поверивший автору читатель остается ни с чем.

Что же касается «деревенщиков», то с началом перестройки они сами кинулись писать такую чернуху, что многим постмодернистам и не снилась.

Произведение входит в условный цикл «История будущего», и являет собой стилизацию под классическую литературу серебряного века, отсылая к повестям Пушкина и Толстого.

Это очень сложное произведение, несмотря на скудное развитие, представляет собой многогранную мысль автора о неизменчивости русского человека. Вроде и будущее, а как был крестьянин без прав — так и остался. Даже само наличие этого сословия (которое никуда и не исчезало) говорит о многом.

Сюжет повести такой. Доктор Гарин спешит в село Долгое, едет туда на перекладных. И как только заезжает сменить лошадей, разыгрывается сильная метель. Ему приходит на выручку простой мужичонка, согласившись по доброте душевной доставить доктора в Долгое с вакциной от болезни с симптомами зомби.

Всю оставшуюся повесть они пробираются сквозь пургу, преодолевая не только природу, но и противоречия между друг другом, а так же необычные обстоятельства их, казалось бы, обычного приключения.

Сорокин добавляет в повесть мифических героев, сопутствующих всему циклу, что добавляет больше сумбура.

На мой взгляд, главная мысль заключается в исключительном неравенстве между людьми в России. Добро так и не будет востребовано, а зло искоренено.

Второй роман из условного цикла «История будущего», который связан с предыдущим («День опричника») некоторыми героями и временем повествования.

Сорокин явно решил поиграть в успешного автора, и вслед за Днем опричника выпускает его жалкую пародию. Да, та же «вселенная», несколько героев перешагнувших в новую книгу, но запала, и того огня уже нет. Роман в рассказах, передающих тягостную атмосферу 2028 года в России. Все та же монархия, все те же опричники, но теперь автор показывает больше жизнь простых людей.

Нет ни целостности, ни какой либо внятной мысли. Сам же сахарный кремль — это, собственно, сахарный кремль, лакомство, которое Государь дарит детям России на Рождество. Вот он и фигурирует из рассказа в рассказ, как его грузут, сосут, посасывают и, в конце концов, разбивают. Судя по последнему рассказу в романе, разбившийся кремль отнюдь не является метафорой

В ожидании посылочки с книгой Кристиана Крахта, я проводил время с Сорокиным. Читал его книги, на работе одним глазом смотрел немногие интервью, а так же знаменитый видос с дегустацией водочки. Мне дико импонирует его манера общения, его взгляды и мысли, но то, что иногда выходит из под его пера иногда вызывает уйму вопросов.

«Норма», как первый роман, в принципе, простительное произведение. Автор, ясное дело, хотел казаться эдаким крутым постмодернистом, загадочным футуристом и еще каким-нибудь «-истом». Поэтому, все невнятные пуки и бормотания в книге мы списываем на молодость и ретивость. НО! Какого черта писать в нескольких десятках отдельных, несвязанных друг с другом, зарисовках, как все вокруг жрут говно?

Окей, Владимир Георгиевич, после первых пяти зарисовок мы поняли как жилось в брежневские времена «нормальности», но проецировать эту мысль так часто и так скучно? Ну зачем? Не мне, конечно, возмущаться и спрашивать о таком, но все таки ожидал я чего-то подинамичней.

И тут как-будто автор прочел мои мысли — заканчивается эпопея с говном и начинается рассказ «Падеж», о котором писал я ранее. Роман в рассказах, а в этих рассказах спрятаны другие рассказы. В общем, книга тягучая и мрачная, написанная глубоко разочаровавшимся человеком.

Краткий роман представляет собой один день московского опричника, верного слуги и опоры Государя.

Сорокин открывает этим произведением условный цикл «История будущего», где описывает жизнь в России-матушке после «условных» же потрясений. Жизнь эта возвращается к корням, наступает долгожданная монархия, возрождается опричнина вместе с квасным патриотизмом и жутчайшими репрессиями.

Устами и мыслями главного героя-опричника, мы узнаем как обстоят дела внутренние и внешние (все плохо), как ведутся разборки с врагами Государя, и как свободное время проводит честный опричник (самая яркая часть).

Сорокин не был бы самим собой, если бы не куча мерзких подробностей, физиологических деталей и больной фантазии. Из-за этого иногда мне становится неприятно его читать, будто теряется сам смысл написанного за всем этим. Но здесь это настолько вплетается в реальность, настолько органично смотрится, что даже хочется больше вот этого самого.

Самое жуткое в этой книге — это то, что некоторые вещи начинают сбываться. Не так гиперболизированно, но общая тенденция очень пугает. Сорокин в этом жанре на голову выше Пелевина, который является лишь «зеркалом».

О В. Сорокине наслышана, но сама я его читала мало и давно, поэтому могу судить о его творчестве всеж больше по слухам. Прочтя этот рассказ, я поняла, что это достаточно щадящий вариант Сорокина, т.к. в нем нет ни мата, ни каких-либо порочных во всех смыслах челов, нет секса, а есть просто человек с ружьем, т.е. с винтовкой, который утром забирается на крышу одного из жилых домов и всего на всего расстреливает всех попавших ему на глаза людей, а потом просто покупает сосиски в соседнем магазине. Все понятно, все проще простого.

Но если копнуть глубже, то что же всеж это было? Возможно, что образ снайпера, это своего рода предостережение и напоминание, что никто не от чего не застрахован, что в определенных ситуациях все равны и не всегда есть конкретная причина, происходящим неприятностям, всегда можно оказаться просто за компанию.

Читается легко, интересно, ну и антураж советских времен в рассказе, тоже мне показался плюсом.

Манарага — это гора. Чего не скажешь о «Манараге». Не Монблан, каким была «Теллурия». Скорее, небольшая возвышенность, холм, а точнее, погребальный курган. Отсюда видно немногое, впрочем, главное в нём — под ногами. А там, скрючившись, лежит тот, кто некогда был европейским человеком — свободным, творческим, индивидуальным. Такого Сорокин когда-то ещё пытался пробудить льдом, воскресить, вбивая гвозди в голову, — всё напрасно. Ушёл, исчез, променял внутреннюю силу на внешние удовольствия, сделал внешнее внутренним, так что любая блоха имеет теперь над ним власть. Паразит превратился в хозяина. А хозяин — в раба вещей и желаний. Не им даже желаемых. Оттого пустых, скучных и быстро надоедающих.

Сменим оптику. Рецензенты, толкаясь, выхватывают друг у друга поварской колпак, в котором сорокинский герой готовит «на книгах», дабы предложить свой рецептик жареной манараги. Господа, разве не видите, что перед вами не многообещающе потрескивает жаровня? Это же поминальный костер, тризна по закатившейся европейской культуре! Как буквально порой понимают булгаковское «рукописи не горят». Не горят идеи, символы, культурные архетипы! Не горит воля, их созидающая, не горит гений, их шлифующий, не горит дух, ими дышащий. Прочее же полыхает ещё как, только подкладывай. В том числе имена, эпохи, цивилизации…

Увеличим приближение. Беда ведь не в том, что «жгут книги», и не в том, что их «не читают» (раз требуют к обеду Чехова и Дос Пассоса, значит не так уж и безнадёжны). Беда в том, что их не пишут! Культура живёт не на пыльных полках букинистов, не в музеях и пинакотеках, она — на кончике пера пишущего, на острие мысли думающего. А кто у Сорокина, простите за бранное слово, «творцы»? Калеки (физические и духовные), фрики, графоманы. Они подражают Толстому вплоть до бороды, сапог и сермяги, они пишут собственной кровью «Нового Заратустру», словно в бульварном чтиве, они сплошь «флоберы, достоевские и кафки». Но много «флоберов» даже страшнее для культуры, чем ни одного. Когда копируют первоиздания, пережить ещё можно, когда копируют первописателей — тушите свет. Не потому что копии всегда хуже оригиналов, а потому что культура — это мир только оригиналов. Больших оригиналов. Неповторимых оригиналов. Собственно, всё неповторимое и есть культура. А всё повторяющееся — анти-.

Можно, впрочем, подумать, что наш герой всё-таки оригинален. Он немного романтик, мастер своего дела, имеет принципы. Скромный и обаятельный, что не мешает ему иронизировать над «незатейливой буржуазией». Но что в центре его сущности? Всё та же однотипная блоха! Он прыгает по континентам от «чтения» к «чтению», он полон блошиными мечтами о «море и пальмах», он ноги не ступит без подсказки «умных блох», живущих в его голове, заменивших ему голову. Оригинальный человеческий разум «усовершенствован» серийной моделью на счастье блошиного человека. И самые искренние слёзы счастья текут из его глаз. «Солнце, небо, Манарага, чудесная машина. И будущее, наше ослепительное будущее». Мы все станем «чудесными машинами»…

Да, Сорокин написал антиутопию. Не тяжелую и холодную, как подземный лёд, а лёгкую, воздушную, умную, танцующую, как блоха, «дансе с верояциями». Его книжка весело поблескивает стилями, аллюзиями и цитатами; дымит пародиями на массовую культуру и современных писателей, всё ещё оглядывающихся на великих классиков, — а значит, и самопародией; горит ровно столько, чтобы не надоесть. Жанр антиутопий уже почтенный. Мы привыкли к ним, знаем в них вкус, научились готовить и потреблять, так чтобы не натыкаться на острые кости, несъедобные потроха, ядовитую желчь. Сорокин как умелый повар подаёт превосходное блюдо. Не его вина, что голод не утолён. Вот он, всё ещё сосёт под ложечкой — голод странный, не животный, не телесный, не книжный. Голод человеческий…

Красивый слог, интересная завязка и...

Вместо чего-то интересного какая-то вымученная бессмысленная ерунда. Бросил на 8ой главе

Главная тема сборника — пища во всех её видах и формах, от духовной через физическую пищу и до её конечной формы в виде испражнений. Рассказы, отличные по форме и разной степени мерзости, пытаются воззвать к первобытному, липкому инстинкту.

Стилистика сборника представляет «вывернутые стили» советской, русской и зарубежной литературы. Стилистика русской классической литературы пародируется в рассказах «Настя», «Жрать!», «Сахарное воскресенье», советской — «Аварон», японской — «Банкет». Сорокин изображает абсурдизируемые и усиливаемые перенесением в будущее реалии постсоветской России в новеллах «Лошадиный Суп», «Пепел», «День русского едока» и «Машина». В новелле «Настя» в сентябре 1900 года родители-помещики заживо приготовляют в русской печи собственную дочь, поедают её в течение вечера с приглашёнными гостями, ведя интеллектуальные разговоры (самое сильное произведение, на мой взгляд).

Марэ, белла донна!

Эвон бель кальсонэ.

Саи кети амо сем приамо!

Донна беля марэ,

крэдэрэ кантарэ,

Далми иль моменто,

кени пьяче пью! У!

Уно-уно-уно-ун моменто...

проза, русская классическая проза!

сколько преступлений против вкуса, здравого смысла, а если верить Варламу Шаламову, то и против человечества, совершено именем твоим!

за короткий, в общем-то, период, примерно с 1830 по 1890-е годы русские писатели создали абсолютный канон, отлили в граните эталон того, как надо писать о России и что такое Россия.

Россия — огромное, неприспособленное для жизни пространство, на котором однако умудряются жить мужики (хорошие и плохие), баре, они же интеллигенты, чиновники ранжированные по табели о рангах, купчины, военные, околоточные, и какие-то совсем уж непонятные люди, несомые через заснеженные просторы ветром.

в этой литературной России все всегда куда-то спешат, но никуда не успевают, потому что на самом деле им никуда не нужно, всегда метет снег, а разговоры случайных попутчиков, обычно глубже по мысли чем вся библиотека какого-нибудь скучного немецкого профессора.

давненько не читал я такой злой пародии, хотя сам автор так «Метель» и не позиционирует.

признаться, я не большой фанат сюрреализма, психоделики, постмодернизма и тому подобных игр с текстом, я все-таки ценю традиционный нарратив.

но в «Метели», которая написана совершенно классическим «русским-литературным» языком, (хоть сейчас в хрестоматию) элементы этих стилей глаз не режут, может быть именно из-за того, что изложены по-чеховски.

поначалу, пока врач требует лошадей, чтобы доставить вакцину, а станционный смотритель, прибавляя вечное и загадочное «с» в большинству слов («как не понять-с, надо ехать-с») ему в том отказывает, кажется, что открыл не то случайно пропущенный в ПСС рассказ позднего Чехова, не то кого-то из крепких реалистов, больше всего гордившихся своей честностью. Вересаева, что ли...

но вот извозчик Перхуша, («Это был малорослый, худощавый и узкоплечий мужик лет тридцати с кривыми ногами и непомерно большими кистями рук, какие случаются часто у портных. Лицо его, востроносое, заплывшее со сна, было добродушным и пыталось улыбнуться.») идет запрягать лошадок, которых оказывается пятьдесят, потому что они малые — с куропатку размером, и каким-то образом катят «самокат», орудуя ногами под капором.

да и эпидемия боливийской «чернухи» это вам не тиф, это зомби-зараза, от которой мертвые восстают.

но странным образом, эти и другие приметы чуждого жанра совершенно не разрушают цельно-монолитное, классическое-российское время и пространство, в котором нашим героям предстоит проблуждать двое суток.

в книжной России новейшие фантастические технологии удачно соседствуют с исконно-посконным бездорожьем, даже верстовых столбиков не сыскать.

потому и заплутают Гарин с Перхушей.

Сорокин выносит на свет божий, протряхивает закостенелые клише Великой Русской Литературы.

за счет всего-то навязчивого повторения (автор не глумится нарочито, как будто и не пародией занимается, за бережной стилизацией) они предстают тем, чем являются — таким же комплектом штампов и механических приемов, как многократно осмеянные «типовые наборы МТА».

представитель народа, ловкий, сметливый, добродушный, чуть с хитрецой? находящий радость в своем нелегком но нужном труде?

а вот вам Перхуша.

постоянные, обстоятельные рассуждения интеллигентного персонажа, который будто в уме колонку ведет?

сильно, что тут скажешь.

главный пародийный прием это, на самом деле не «маленькие» и «большие» люди, не зомби и не «посмотрим радио».

а просто докручивание привычных, традиционных для русской классики сюжетных схем до предела, до упора.

знаете, там герои после пережитых трудностей или какой-нибудь очередной проведенной на заснеженной станции ночи переживают катарсис?

с Гариным оно случается, будьте покойны.

несколько раз подряд переходит от озлобленного раздражения к умилению и обратно.

и снова от умиления к раздражению.

насчет отношений «народа» и «ненарода», есть такой мотив — братание по причине пережитых вместе тягот, или громкая ссора из-за того, что тяготы вскрыли непримиримые противоречия в образе мыслей.

так вот, Гарин будет несколько раз переходить от восхищения перхушиной сметкой и добрым намерениям к ненависти на рукосуйство и раздолбайство мужика.

и от «выпьем, братец» к «вот тебе му**к в рыло».

снова «прости, брат» и снова в рыло.

а в ответ снова и снова «это барин, ничаво».

впрочем пересказывать сюжет дело зряшное, кому интересно, тот сам прочтет, благо вещь небольшая и читается быстро.

хочется только добавить, что текст для автора довольно мягкий.

есть у Сорокина слава мастера эпатажа, мол у него «едят г**но и друг друга».

ничего такого в «Метели» нет, разве в паре мест матерщина проскочит, но реалистично, в таких ситуациях (на морозе пытаясь пчинить поломавшееся средство передвижения) люди так и говорят.

и постельная сцена есть, грубоватая, но без извращений и безумия, случайные связи они обычно так и происходят ))).

ps. конечно, Традицию никакой Сорокин никаким ее травестированием не убьет.

это, наверное, никому не по силу. после «Хижины в лесу» киношники не перестали снимать ужастики с затравкой «группа молодых людей поехала на природу». так и после «Метели» в русских «толстых» журналах исправно выйдут новые рассказы о том, как в селе Нижняя Верховка погорела изба с детишками, как Иван загремел в арестантские роты, а Кузьминишна, мать его, спилась и пошла по дорогам.

и метет метель, и не проехать, да не больно-то и нужно.

Вполне себе типичный рассказ о каннибализме и охоте на людей, какие иногда встречаются, с разным содержанием дикости и жестокости. Но примечательны здесь два момента: 1) как всегда безупречный стиль деревенской прозы, эдакий голос глуши, диалог человека и природы в глубинке; 2) жесткий троллинг над советским бытом, над миром, где человека можно поймать, используя магнитофон с песнями Высоцкого как манок, это просто здорово. Меня всегда раздражали конформизм и мейнстримность, а Высоцкий (плевать, какого качества сами песни, это не особо важно) — это самый показательный мейнстрим того времени, в плохом смысле этого слова. А толпу, стадо, скот нужно и отстреливать, как скот. Логика автора понятна. Это интересно.

Один из самых вызывающих рассказов сборника «Первый субботник». Явление патриотизма мозга, которое нынче воспевается уже более, нежели в прошлом, подробно описал лаборант Groucho Marx.

Мне же пришла в голову мысль об обязанности перед мертвыми. Во-первых, скажем, что жизнь со временем меняется, меняются условия, обстоятельства, а обещание уже умершему человеку отстается неизменным. Может, этот человек и простил бы, или сказал бы, мол, забей, это я сгоряча​ ляпнул. А нет, нет такой возможности. Это как клясться в вечной любви в 16 лет.

Ну, а с середины, конечно, бомба и треш:) Шок для любого открывающего для себя Сорокина читателя.

Я долго думал, имеет ли смысл писать что-то по поводу этого текста. С одной стороны — вроде бы, много чести. С другой — Сорокин позволил мне ещё раз осознать одну простую вещь.

Искусство, как известно, призвано вызывать у человека эмоциональный отклик. Так вот. Ни один самый гениальный художник, величайший знаток техник живописи, умеющий перенести на холст деликатнейшие движения человеческой души или тончайшие оттенки красок природы, не сравнится по силе эмоционального воздействия на массового зрителя (именно по силе, а не по знаку) с ремесленником, который более или менее узнаваемо изобразит, скажем, обеденный стол, а на нем — кучку, я извиняюсь, экскрементов. Просто человеческий мозг так устроен, увы. Чтобы оценить работу гениального живописца, нужно уметь это делать, этому нужно учиться, это нужно воспитывать. А упомянутый натюрморт апеллирует к инстинктам, выработанным у наших предков за миллионы лет эволюции на просторах Африки.

Является ли хорошо выписанный кусок гуана на столе произведением искусства? Ну... наверное... в каком-то смысле. Эмоции-то он вызывает. Но увольте меня от таких эмоций и такого искусства.

Это всё, что я имею сказать о данном тексте. Оценки не ставлю, ибо нуля на шкале нет.

P.S. Всё же хочу добавить для понятности. Меня могут спросить: «Автор же не просто изображает пир каннибалов, а символически бичует <нужное вписать>, обличает <нужное вписать> и протестует против <нужного вписать>. Что же ты, против символизма в искусстве?» Нет, я и за символизм, и за бичевание пороков. Я против использования дешёвых приёмов. А натуралистическое описание убийства юной девственницы с её последующим пожиранием или, скажем, вивисекции пушистого котёнка — это именно дешёвый приём, незатейливо эксплуатирующий нашу эмпатию. И это заставляет меня предположить, что автор не умеет доносить свои мысли до читателя иными, более сложными, способами.

Интересно, как точно Сорокин заглянул в будущее. В то время, когда писался рассказ, матерщина была способом общения лишь для подонков общества и, напротив, для рафинированных интеллигентов, бунтовавших против «социалистической обезлички». Для «среднего слоя населения», описанного в рассказе, матерщина была нехарактерна. А сейчас, как мы знаем, матерщиной изъясняются все россияне, от Министра Иностранных Дел, до «интересной личности» с выпиленной дверью. Литература в этом смысле немного отстаёт от жизни, но, скажем, российский кинематограф вполне адекватен и превращает рассказ Сорокина в... банальность.

«Тополиный пух» — развёрнутый интеллигентский анекдот времён застоя. Разговаривают два психиатра. Один другому говорит: Вы знаете, коллега, вчера у меня была классический случай оговорки по Фрейду. Жена наливает мне суп, я хочу ей сказать, «Спасибо, Машенька, очень вкусно» и вдруг слышу, как говорю «Ах, ты сука, ты ж мне всю жизнь поломала!»

В принципе, ничего сверх этого анекдота, в рассказе нет.

Этот рассказ рифмуется с другим рассказом Сорокина, с «Деловым предложением». Точно также, как в редакции институтской многотиражки, за фасадом скучной колхозной обыденности и суконной газетной жвачки скрыто нечто чудовищное. Лозунг советских людей с 1963 по 1988 годы был «не лезь, тебя это не касается». По соседству могло твориться всё, что угодно, от инцеста до каннибализма, но советские люди не лезли в соседские дела. А наивный журналист Мокеев полез, по простоте душевной попытался заглянуть за кулисы чужой жизни. Ну и полетел вверх тормашками в страшную смерть.

Очень бодрый рассказ Сорокина, поднимающий проблему розни между молодежью деревни и города. Типичная деревенская дискотека, девушки накрасили губы, танцуют, веселятся, хихикают, ребята кучкой стоят в сторонке, подбухивают и ищут, кому бы из не местных навалять. Тут как тут появляется превосходно подготовленный городской парень (или мужик даже), один из многих, совершающих подобные «экскурсии» по глубинкам, чтобы показать и, возможно, наказать быдло.

Странный рассказ вообще для сборника «Первый субботник». Он слишком этический, слишком справедливый и рациональный. Сорокин способен удивить даже этим:) Хотя концовка всё же попыталась добавить чисто сорокинский штрих, но он легкий, не навязчивый. Поднятая проблема же — хороша и актуальна. Жаль только, что такой выход ее никак не решает, она просто освещена. И да, натурализм деталей и диалогов, как всегда, на высоте.

Энтони Бёрджесс был первым, написавшим роман со смысловым использованием полностью выдуманного жаргона. Владимир Сорокин зачем-то подхватил этот уже ставший банальностью стилистический ход и дал своего рода литературный набросок. Возможно, для сборника «Пир» не хватало листажа и Сорокин таким образом на скорую руку слегка увеличил количество страниц в книжке.

Рассказ, в принципе, может восприниматься как литературная условность: традиционный скучноватый соцреалистический сюжет спокойно переходит в маньячный триллер из жизни гомосексуалов, не меняя интонации, оставаясь всё там же унылым производственным повествованием с картонными персонажами.

Но на самом деле это толковое изображение реальной советской жизни рубежа 70-80-х, когда за любой случайно открытой дверью можно было обнаружить макабр. Необходимость придерживаться «внешних приличий» породила у советских людей совершенно фантастическую духовную свободу. Можно было делать всё, что угодно. Практиковать извращённый секс, каннибализм, отправлять странные ритуалы и вообще на космическое расстояние удаляться от так называемой нормы. Но! Только при условии строгого соблюдения внешний приличий. Только за закрытыми дверьми.

В сущности, рассказ именно об этом, о соблюдении приличий в общественной жизни.

Книга состоит из двух частей.

Часть первая: грязь; часть первая: бред. Некоторые писатели определённого периода прямо таки жить без них не могут. В советское время они даже в малых долях был немыслимы, конечно, порой этого не хватало, и теперь, на волне перестройки, некоторые личности навёрстывают: семимильными шагами, в одну книгу пытаясь впихнуть накопившуюся за 70 лет тоску по бреду и грязи.

Грязь и бред во всём: в том, как автор и его персонажи видят и воспринимают окружающее, в тексте от автора, в речах самих персонажей. В сексуальных похождениях героини нет ни эмоций, ни страстей, ни чувств, только похоть как таковая, похоть ради самой похоти, даже не ради удовольствия (ну не получала она удовольствия с мужчинами, а всё равно трахалась с ними, с разными, по несколько раз на дню!).

Бред – то, как героиня переходит из части первой в часть вторую.

Грязь и бред, плавно перерастающие друг в друга. Совершенно неправдоподобные и невозможные действия и эмоции героини, и последовавшие за этим повороты сюжета. Чувствуется, что писал мужик. И не просто мужик, а мужик, претендующий на то, что его творение гениально. И в погоне за гениальностью, он делает за своих персонажей такие сюжетные повороты, какие человек сам, не в книге, претендующей на гениальность, не сделал бы никогда. Он не имеет ни малейшего понятия ни о женской душе, ни о женской влюблённости, ни о природе сексуальности и гомосексуальности. И как итог, не верю! Получился не человек, а пустой сосуд, наполненный извращённым пониманием автора о собственной гениальности.

О чём книга? О том, как не очень положительная, но всё же имеющая индивидуальность Марина превращается в очень положительную, но безликою Алексееву? Как одурманенность диссидентством перетекает в одурманенность совпропагандой? Ну да, нашим правозащитникам-либералам идея может показаться актуальной, но зачем столько бреда и грязи? Сдаётся мне, Толстого за меньшее отлучили от церкви, Солженицына за меньшее из страны выгнали, а маркиза де Сада за меньшее приговорили к смерти.

Понятно, что автор составил «грязный список» для этого сборника рассказов. По сравнению с некрофилией и копрофагией грязная нецензурщина выглядит уже бледновато. Ну, противно, и всего лишь.

Натуралистично? Да. Мерзко? Да. Такая картинка из жизни некрофила. Какой может быть смысл в такой зарисовке? Наша жизнь полна дерьма и уродов? Демонстрация конкретной патологии? Или просто провокация? Скорее, последнее. С точки зрения языка, стилистики — всё вполне заурядно. Так что это снова чистой воды эпатаж, и очень примитивный.

Ну, ещё можно вспомнить сцену из «Безумного профессора», кажется. Сидит семейство жирных негров и перепукивается. Глупо и противно. То же и здесь.

Подчёркнуто «бла-ародный» скучно-правильный в стиле советского реализма разговор у костра, закончившийся

Мне кажется, среднестатистический читатель должен заскучать где-то между пятым и шестым застреленными. Дальше уже всё понятно и остаётся ждать, чем же всё закончится. Ничем? Ну и ладно. Ноль эмоций.

Мне кажется, это написано по принципу: немного реала, а потом вали до кучи абсурд. Несложная конструкция; вызывает скорее пожимание плечами, чем литературный интерес.

Милый такой парадокс: что же ещё делать цивилизованным людям, представителям науки, как не пошаманить в трудную минуту? Раньше встали бы на колени и молились ночь напролёт. Описанное действие примерно настолько же эффективно. Не думаю, что прячется в этой работе глубокий смысл, скорее — это всего лишь эпатаж.

Безусловно яркий образ — плывущая по реке живая огненная фраза. Что может быть почётнее: не винтик в государственной машине, но запятая в бессмысленной цитате...

Ожидала я много большего, учитывая упоминания этой работы в прессе. Вот только сейчас добралась и — пшик. Прочитала без интереса и удовольствия. Главная претензия даже не к содержанию, которое показалось малоинтересным. Ну так, стёб, прозрачные намёки, очень немудрёные аллюзии. Современность и архаика увязаны неловко и неубедительно. Разочаровал стиль: примитивная стилизация самого неважнецкого толка — через инверсию слов в предложении. В целом — на мой вкус, очень неглубокая проходная вещь, малоинтересная и не вызывающая желания перечитать, не говоря уж о покупке в бумаге.

Роман, состоящий из 50 глав-рассказов о будущем России, где плотники забивают в головы теллуровые гвозди — высшее наслаждение, дарованное природой.

Недалекое будущее. Вскоре после распада Советов над Россией прокатилась целая вереница гражданских войн революций, а на Европу обрушился ваххабитский молот, ввергнув Евразию в прославленный средневековый феодализм. Наша бывшая страна представляет собой полтора десятка республик разной степени адовости — от Рязанской, где восстановили дореволюционную (<1917) русскую речь, до СССР (Сталинская Советская Социалистическая Республика), где Сталина воздвигли в ранг бога, а ввп обеспечивают туристы, раскупающие сувениры с вождем.

Существует и Теллурия — самая обеспеченная и независимая республика, снабжающая весь мир теллуром. Эффект от теллура четко не прописан, но примерно представляет собой грезы наяву, эйфорию и четкость мыслей, умноженное на 10 и действием до 5 дней.

Вся книга это зарисовки из жизни в этих республиках. Где-то царит тоталитарная монархия с крестьянами-рабами, где-то христианский коммунизм. Естественно, везде наблюдается абсолютное падение нравов, что Сорокин описывает наиболее красочно.

Романом эту книгу назвать тяжело, т.к. главы между собой практически не пересекаются, а стиль варьируется от басни и сказки, до манифестов и песен. Читать его в отрыве от всего цикла тяжеловато. Особенно неподготовленному читателю — ужасные сцены изнасилования, педофилия, каннибализм... Не о таком будущем я мечтаю. Хотя есть несколько забавных пассажей. Например полет Пелевина над болотными протестами и воспоминания дедов о полете Путина со стерхами.

Атмосфера поминок передана великолепно. Так же выполнены и диалоги. Тем более выпадающей, как обычно у Сорокина, выглядит концовка.

Да, поминки — дело серьёзное. Каждый хочет сказать самое важное об ушедшем человеке. Рассказ демонстрирует стереотипы: обычно об уходящих людях говорят, что они были: а) добрыми; б) честными; в) душевными. Но лучше всего похвалить покойника через историю из жизни. Настоящую историю о том, как он помог, что сделал и т.д.

Есть в наставлениях старших поколений в духе «станешь мужиком» что-то мерзкое. Вспоминается «Ярость» Стивена Кинга, вспоминается серия из Симпсонов, где Гомер повез Барта на охоту и вел себя там, как свинья и алкаш. Зато самодовольство, звенящее при фразе «сделаю из тебя мужика», как-то повышает самооценку говорящего, который и сам прожил жизнь далеко не образцовую. В итоге за счет младших поколений паразитирует самодовольство, после которого, действительно, ощущение, будто тебя поимели. А по сути — ни хрена не помогли, совершенно.

Сорокин своими странными рассказами уже который раз достает внутренних тараканов. Спасибо ему.

Рассказы Сорокина из сборника «Первый субботник» всегда оставляют читателя в замешательстве. Но нередко это замешательство разного рода. Бывает замешательство с ужасом, бывает — с улыбкой, бывает — с омерзением. Рассказ «Кисет» — это то, где замешательство замешательное.)

Да, стилизация выполнена на высоком уровне, Сорокин такой деревенской прозе просто вспарывает брюхо. Но здесь есть еще кое-что. На примере классической формулы расставания в связи с началом войны и последующих долгих поисков, автор демонстрирует искусственность умножения сюжетных линий при разговоре о простой и понятной мелочи. Затем он демонстрирует, насколько эти линии могут сплестись в единый клубок, который уже не получается распутать. А ведь упомянутые линии (если всё же постараться в каждом предложении найти адекватность) могли бы умножаться и дальше, протягиваясь до бесконечности. Человеческий мозг — он такой, накручивает сущности без необходимости, вопреки заветам Оккама. И в итоге начинающаяся как душевная история завершается мощным издевательством, которое зачеркивает всё то, что было упомянуто душевно и всерьез.

Один из наиболее диких рассказов дебютного сорокинского сборника, во многом за счет сюжета с персонажами нетрадиционной ориентации. Но данный рассказ странный еще и тем, что его мораль непонятна чуть меньше, чем полностью. Что хотел сказать Владимир Сорокин? Неужели он таким образом критиковал редакции и всю их профессию? Возможно, он хотел показать силу предвзятости данных учреждений, вне зависимости от качества предлагаемого материала? В любом случае мера радикальная. Но вышло крайне реалистично, неожиданно и забавно.

Несмотря на общую тенденцию сборника в этом рассказе Сорокин не издевается над героями войны. В сюжете разворачивается диалог между двумя ветеранами, которые вспоминают свои ощущения, интересуются, как сейчас, кто где, кто жив, кто мертв, делятся тем, как они существуют в сегодняшнее время. Живут, надо сказать, не особо радужно. Им нет места в мире послевоенном, в мире «мирном» — как подтверждение этой мысли кровожадная концовка рассказа с мышью. Они не могут перестроиться и навсегда забыть жажду крови, они не умеют.

Интересны также размышления героев на первой странице, где они говорят, ради чего/за что они воевали.

Рассказ-троллинг. Прекрасные возвышенные отношения молодых людей, знакомство с семьей, и очень грязные фразочки, создающие диссонанс. Стоит сказать, что читается это очень смешно, неожиданно. Важный вопрос — остается ли романтика, когда употребляются слова такого формата? По своему ощущению скажу, что неслабая доля возвышенности, естественно, пропадает. Но и всплывает в голове вопрос: насколько искренними являются отношения и чувства, когда люди не могут разговаривать друг с другом именно теми словами, какими хочет разум? Вопрос, конечно, странный, но на то он и постмодернизм, чтоб удивлять и ставить неудобные вопросы.

Сборник из 11 небольших рассказов достался мне за символичные 50 рублей на распродаже в книжном. Первое знакомство, начавшееся именно с этого сборника, весьма шокировало. Рассказы представляют собой сумасшедший микс из изысканного и смешного сюрреализма и забавного, колоритного гиперреализма.

Сборник представляет ранние рассказы автора 78-79гг, и гипертрофированное коммунистическое общество, страхи и повседневную рутину. Иногда это происходит сквозь призму фантастики и откровенного сумбура, а иногда (и это безумно страшно) это реалистичные рассказы, настолько похожие на истеричную и ужасную правду, что невольно вздрагиваешь. Из второй категории выделю рассказ «Падёж», где описывается т.н. инспекция «начальства» в небольшую деревню. История в духе «Забавных игр» с судом Линча, унижениями и фирменным гэбэшным прищуром.

Приехавший из центра проверяющий Георгий Иванович заглядывает на одно предприятие. Смотрит их результаты, указывает на недостатки, наставляет на будущее... В общем, всё как обычно, как оно и должно быть. Да только в этом рассказе отлично показано отношение такого проверяющего к любой из глубинок, в которые он заглядывает. Юбилей у предприятия, казалось бы, пятьдесят лет, дата круглая.. Глубинка приятная, вид на озеро на задней стороне обложки альбома изумляет и умиляет.. А что же Георгий Иванович? Да (...спойлер...) он хотел на вашу Богом забытую глубинку! Финальная сцена с глядящим в окно Фоминым усиливает тяжесть картины.

Не шутя, если автором поднимается в произведении табуированная в обществе тема и с помощью этого реализуется какой-либо его глубокий замысел, если с помощью «чернухи» подаётся интересная идея- я вполне подобное понимаю. Просто ограничение по возрасту должно быть и людям слишком чувствительным лучше не читать.

Только в этом рассказе я ничего не увидел, кроме мата и

Сначала хочу обратиться к тем кто еще не познакомился с трилогией. Советую читать в порядке написания — «Лед», «Путь Бро», «23 000». В бумажном варианте (издательства «Захаров») книги расположили в хронологическом порядке — сначала «Путь Бро», а потом «Лед» и «23 000». Дело в том что в книге «Лед» практически ничего не известно о происходящем. Информация дается понемногу. А во второй по написанию, и первой по хронологии — «Путь Бро» уже открывается предыстория событий, объясняются цели и происхождение героев. После прочтения «пути» — «лед» будет уже не интересен. Тем более сюжет «льда» несколько однообразен и немного странноват, скорее всего Сорокин еще окончательно не решил написать ли нормальную книгу, или как всегда.

Стиль текста у трилогии отличный. Можно много говорить о спорном содержании книг Сорокина, но писать, строить предложения так чтобы они легко читались, он умеет. Кстати стиль первой книги «Лед» гораздо грубее последующих. Просто в первой речь идет об обычных, пока еще, людях. А вот в следующих двух, есть потрясающе красивые моменты. Описание летящих в космосе планет и звезд, ночного леса и таежных рек. Собственно красота, это одна из сильных сторон книги.

А вторая сильная сторона это оригинальная идея. Существует много книг об инопланетянах, других мирах и тому подобном, в основном банальных до крайности. Другие расы в них не отличаются от людей ничем кроме внешности. В ледяной трилогии отлично описана своя психология главных героев, свой необычный взгляд на мир, интересные отношения внутри их общества, цели недоступные простым людям.

В общем если вас отпугивает только фамилия автора, смело читайте. Эта книга имеет внятный сюжет, а также логику в происходящем. Для меня данные три книги — лучшее что было написано Сорокиным.

На отзывы нервных дамочек, которые, заранее подробно узнав содержание рассказа, все же его прочитали, а потом в ужасе плевались, внимания можно не обращать. Собственно несколько таких типажей у Сорокина найдете. И не стоит, по-моему, в Сорокинской псевдо-реальности искать некие моральные истины. Вовсе нет. Как и в любимом мною «Дне опричника» вижу жесткую, едкую сатиру. Даже карикатуру. На российскую элиту, на ее верных слуг, духовных отцов и детей.

Это те же «Мертвые души», только в антураже самого начала 20-го века, язык посовременней, да и масштабом помельче.

Ну неужели не видно аналогии? Только Сорокин, не сжатый, как Гоголь рамками цензуры государства и общества, позволил себе некоторую резкость.

И, самое главное, автору даже не нужно пририсовывать стрелочки к реальным персонажам нашего времени. Раскройте любой глянцевый журнал — все типажи налицо.

А теперь вернусь к плюющимся дамочкам. Ау! Знаете отчего Вас тошнит? От узнавания. Нет, мне можете не признаваться. Себе признайтесь: кого Вы съели, из самых добрых соображений? Кого, «только добра желая» Вы в печь засунули?

Так что читать «Настю» Владимира Сорокина рекомендую всем. Если не хватит мужества найти среди персонажей себя — поищите своих друзей (для молодых — клубных друзей), современных политиков, все знающих ведущих телешоу, модных писателей и мудрых кинорежиссеров. Очень полезно, поверьте!

Собственно, «Метель» написана в мире толстовской «Кыси». Понятно, что сорокинский слог со своими особенностями плюс китайцы со времен «Голубого сала» бегают, но всякие там пьющие на мелких лошадках мужики да карлик-мельник — все идейно оттуда. Приятно читаемая повестушка без чрезмерной стилизации может быть рекомендована для первого знакомства с автором. С одной стороны, все достоинства Сорокина наличествуют, с другой — все же в лайтовом облегченном виде. Нет содомии, капрофагии и насилия, а, впрочем, к зрелости Сорокин тематически попростел и стал чураться острого эпатажа. «Теллурия» в этом смысле никак не сравнится ни с «Голубым салом» ни с «Сердцами четырех». «Метель» ни капли крышу не сносит, приятна во всех отношениях и достаточно просто же забывается. Метафизической подкладки ( метель как символ там заплутавшей России и проч.) настойчиво советую не искать.

Дата публикации, как всегда у Сорокина, не соответствует времени написания. Это рассказ, разумеется, где-то из начала 80-х, доперестроечных времён.

Очень точное воспроизведение типового текста авторов круга журнала «Огонёк» (когда он был ещё софроновским «Огоньком») и «Наш современник». Расслабленная, вялая и неискренняя «любовь к родине» в какой-то момент срывается в откровенный маразм, обнаруживая за ностальгической душевной интонацией — пустоту.

Памфлет, написанный задолго до того, как изобличаемые явления вообще появились на свет. Этакая «опережающая сатира». Довольно точное описание праздничного концерта в Кремле 2020 года, однако написано сие в 1997 году, когда тенденции Великодержавности и Сакральных Скреп находились в эмбриональном состоянии.

Что это, предвидение или игра ума? Я склонен думать, что чистая игра ума, поскольку в 1997 году Сорокин ещё верил в существование «новых русских» и тщился их описывать.

Литературная история — сложный объект. В структурном плане. Есть идея, атмосфера, образы, стиль — и всё это должно соответствовать одно другому. Шокирующе жестокий образный ряд может нормально сочетаться с какой-то новаторской мыслью, когда надо привлечь внимание людей к тому, чего они не замечают. В данном же случае в основе рассказа весьма затасканная идея о развращающем характере бесконтрольной власти над другими людьми. Будучи выражена менее радикальными изобразительными средствами, она вполне могла бы найти отклик если не в чувствах, то в мыслях читателя. Но с радикальностью образов автор явно переборщил.

Сюжет подавляет своей жестокостью и мерзостью, в результате смысловая составляющая текста отбрасывается, а мысль переключается на вопрос -почему в голове человека складываются именно такие картинки. В моей читательской практике аналогичную реакцию вызвал «Ме-ги-до» Юлии Зонис.

Мне не был интересен сюжет, мне не были интересны герои, я искренне недоумевала, как можно придумать такую гадость. Причем в отличие от рассказа Зонис, где гадость несла аллегорическую нагрузку, проходила отдельным эпизодом и доносила до читателя философский смысл творимого людьми, здесь даже этого нет. Здесь всего лишь предложено полюбоваться, как люди кушают друг друга в прямом и переносном смысле и всячески извращаются от скуки.

При этом с точки зрения стиля текст весьма неплох. Когда Настя просыпается в день своего шестнадцатилетия, слышатся нотки бунинского «Легкого дыхания», в описании застольных бесед где-то рядом Чехов с его помещиками и дачниками. Мне показалось даже, автор сознательно пытается спародировать классиков, что говорит о высоком уровне литературного мастерства. Но это работает не в плюс, а в минус тексту, усиливая отвратительность сюжета.

Правда, если рассматривать эту вещь как хоррор, следует признать, что она написана блестяще — чувство гадливого омерзения возникает всякий раз, когда вспоминаешь прочитанное.

Каждый автор сам решает, что ему делать со своим талантом. Наверное, так тоже можно, если это печатают и продают.

На заслушивание заседания завкома вызывают фрезеровщика Пускунова. Он якобы пьет, матерится, вечно ходит по танцам и всегда опаздывает.

Когда читал «рациональную часть» рассказа, у меня в голове всплывал эпизод из детства. Дело было так. Мне было лет 9. Нас семьей пригласили в гости друзья моих родителей. У других приглашенных тоже были дети-мальчики, двое: лет 10-ти и 11-ти. С ними я уже давно был знаком. Но также появилась какая-то новая девочка, лет 7-ми. И вот, все родители сидят на кухне, а мы сидим в зале и думаем, чем бы заняться. Как вдруг эта самая младшая девочка заявляет: «Я хочу, чтобы вы все плавали по ковру. Кто не будет этого делать — я пожалуюсь, что он балуется.» Ну, и мои знакомые ребята стали ползать по ковру, изображая плавание брассом. А меня ж распирала гордость, да и вообще, как так, какая-то малявка командует, заставляет делать глупые вещи, еще и угрожает чем-то. В общем, я не согласился и сел спокойно на диван. А эта девочка, как и обещала, пошла на кухню. Следом слышу, как зовут меня. Прихожу на кухню, смотрю на сидящих за столом взрослых, вероятно подпитых, и вижу их порицающий взгляд, и фразы в духе: «Не балуйся.» Потом я вернулся в зал, но мне стало так обидно... На всю жизнь просто. Дальше помню кусками, но хорошо запомнилось, что меня взбесило это всё, и я взял с дивана подушку и начал раскручиваться с подушкой вокруг своей оси, всё сильнее и сильнее, пока не отпустил её — и она попала прямо в вазу, и разбила её. А за это меня уже не особо ругали, насколько я помню. Клянусь, всё так и было, ничего не придумываю.

И вот это ощущение, когда фрезеровщику Витьке Пискунову не дают сказать в ответ ни слова, всё клевещут на него и клевещут, заставляют его выслушивать, стыдят, упрекают, ровняют с землей.. всё это охвачено такой несправедливостью, и какой-то глупой жаждой крови, от которых становится жутко неприятно. И что самое поразительное — финал рассказа, перерастающий в жертвоприношение, вообще уже не связан с самим Пискуновым, а жертвой выступает человек, который совсем не при чем. Но в целом это полностью соответствует картине абсурда и бреда, которыми полон рассказ.

Не могу не пошутить здесь: Знаете же выражение «старый козёл»? Теперь ясно откуда оно взялось:))

А если серьезно, тяжело во всей гамме представить страх внука, который он испытал в конце рассказа. Вот бывает же такое, воспринимаешь действительность, спокойную, ровную, понятную.. а затем происходит что-то настолько абсурдное и оттого настолько страшное, что разум заполняет лишь безмолвный крик ужаса. Нет, никто не бежит на тебя с ножом, ты не тонешь, ничего такого. Просто всепоглощающий страх нереальности кошмара.

Мне данный рассказ напоминает схожий у того же Сорокина на тему помешательства «Тополиный пух». То же воспоминание далекого прошлого, то же замыкание чего-то в голове. А вот образ козла я не могу себе объяснить, имеет ли он какое-то принципиальное значение. Да и стоит ли искать его смысл? Возможно, лучше оставить исход таким же диким, каким он и является?

Назревает соревнование по валке леса уже пожилой и опытной бригады Будзюка и молодой бригады Соломкина, где ребята только из армии пришли. Вроде с одной стороны — опыт, с другой стороны — энергия и драйв. Кто победит? По сути, вечный вопрос. Сначала не хватает опыта, потом сил и здоровья. Но не в этом главная суть рассказа. Она в том, что на манер стахановцев, две бригады, в соревновательной борьбе (а не в нормальной работе по графику и режиму), стремясь показать заоблачные результаты, тягаясь с таким же живым и стимулированным оппонентом, готовы наделать много глупостей. Не исключаю случаи, когда по таким же соревновательным мотивам происходили смерти или другие печальные последствия. Конечно, в рассказе показан случай психоделический, но нотка безумства ради голого перевыполнения плана друг друга, особенно с риском для жизней, — не меньшее безумство.

А вот объяснение стилистики или смысла последнего монолога в рассказе хотелось бы прочитать в чьем-нибудь другом отзыве. Ибо я не понял. Буду ждать.

Как удачно совпало: первый рассказ дебютного сборника рассказов Владимира Сорокина — и сразу отличная проверка того, подходит ли вам данный автор вообще, или нет.

Выпускающийся класс вместе в учителем географии отправился в лес жарить картошку и варить чай. Они... Хотя нет. Зачем пересказывать сюжет, если автор предыдущего отзыва это уже сделал за меня? (только вот зачем?) Давайте лучше поговорим о сути рассказа.

Ученик, полюбивший географию, а еще больше астрономию... Эдакая первая любовь к знаниям. Сергей Андреевич открыл Мишке Соколову замечательный мир космоса и созвездий. Мальчик полюбил учителя и благодарен ему всем сердцем. А когда скоро и не увидишься совсем, и в силу молодости хочется боготворить своего первого учителя, неполностью сформировавшийся ум придумывает себе идола, и появляется фетиш. Честно говоря, я пытался угадать финал и думал, что

Атмосфера отдыха в лесу и диалоги школьников о будущем выполнены на высшем уровне реалистичности. Повторюсь, этот рассказ — наилучшая проверка совместимости вас как читателя по отношению к данному автору.