Цао Сюэцинь «Сон в красном тереме»

Предисловие бодро сообщало, что «Война и мир» (в китайском переводе) на целых две тысячи иероглифов длиннее, чем «Сон в красном тереме». Да и автор лукаво намекал, что сокращает повествование, как только может. Чуть не в каждой главе попадались фразы вроде: «Не зная, чем рассеять нахлынувшую тоску, Дайюй принялась дразнить попугая и учить его своим любимым стихам. Но об этом мы подробно рассказывать не будем».

Однако уже на первых главах стало ясно, что легкой читательской прогулки ждать все равно не следует. Чужим и не очень-то понятным веяло уже от заголовков вроде: «утерянный цилинь предвещает соединение влюбленных». Впервые я в полной мере прочуствовала неизмеримую древность и богатство китайской цивилизации. Роман перенасыщен аллюзиями, и его невозможно понять в полной мере, не зная китайской классической литературы, мифологии, истории — или не лазая в комментарии по двадцать раз на главу. Что, прямо скажем, чтения не облегчает.

Да и следить за сюжетными хитросплетениями романа, где только главных героинь двенадцать, нелегко. И имена персонажей, по крайней мере, на русский слух, часто почти совпадают; поди-ка запомни, чем Баочай отличается от Баочань, а Баочань от Баоцинь! При именах Цзя Чжэн и Цзя Чжэнь и вовсе недолго впасть в отчаяние.

Но постепенно герои и героини укладываются в голове, становятся близкими знакомыми: Дайюй обладает пышным букетом комплексов, но трогательно одинока; Баочай мила, зато слабохарактерна, а вот Таньчунь таким недостатком не страдает. Фэнцзе — жуткая стерва, а Баоюй — шалопай, но очень обаятельный. Сложные, тонко прописанные характеры очень украшают «Сон в красном тереме». И чужая культура вдруг становится ближе. Как-то само по себе выясняется, что вино следует наливать из чайника, а в зеркало долго смотреть не стоит, иначе приснятся странные и тревожные сны. Не случайно в Китае «Сон в Красном тереме» не выпускают из рук этнографы. Обычаи и традиции давно ушедшего бытия описаны здесь с фотографической точностью. И это, пожалуй, роднит Цао Сюэциня и Толстого.

Но в остальном сравнивать их романы — все равно что поместить европейское батальное полотно размером во всю стену рядом с китайской лаковой миниатюрой. События «Сна в красном тереме» камерные, жизнь одной семьи Цзя. Правда, семья со чадами и домочадцами насчитывает сотни человек. Зато происшествия тихие, домашние, о каких можно рассказать соседу за чашкой чая: то утонченные развлечения юных аристократов, то совсем некуртуазные насмешки над нищей деревенщиной — бабушкой Лю, то неприятности по службе. Словом, малые жизненные миры. Необычный суп, поданный на обед, — уже событие. Порой в этой домашней атмосфере становилось душновато, очень хотелось выйти из сада Роскошных зрелищ на просторы Поднебесной империи, узнать, чем живут люди за пределами дворца Жунго. Увы, ничего подобного не происходит.

Случается иное: искусственный мир сада-эдема, прециозных игрищ и сложного конфуцианского этикета рассыпается при столкновении с реальностью. Третий том оказался поэтому самым интересным: он насыщен психологическими коллизиями, только намеченными в первой части романа. Баоюй и его подруги по поэтическому обществу «Бегония» вынуждены узнать прозу жизни. И тут уж автор не щадит никого.

Эксперимент по приобщению к китайской классике оказался интересным, хотя вряд ли я когда-нибудь решусь перечитать «Сон в красном тереме».

Желание прочесть роман «Сон в красном тереме» возникло у меня по трем причинам. Во-первых, вызвало любопытство название, в котором фигурирует слово «сон», что для меня всегда предполагает нечто привлекательное. Во-вторых, этот роман называют энциклопедией старого Китая, а я имею большой интерес к культуре и цивилизации этой страны. И, в-третьих, некоторое время назад я посетил в Пекине парк Дагуаньюань («Сад роскошных зрелищ»), который является декорацией к телеэкранизации «Сна в красном тереме» и произвел на меня большое впечатление.

А в итоге от прочтения огромного (по грубой прикидке — порядка ста часов аудиозаписи) произведения я извлек для себя немного. Энциклопедией старого Китая этот роман действительно можно считать (тут только персонажей несколько сотен, причем весьма разнообразных, включая и аристократов, и Сына Неба, и монахов, и нищих), но «Сон в красном тереме» подчеркнуто сосредоточен преимущественно на показе бытовой стороны жизни. На мой взгляд, Цао Сюэцинь задумал свое произведение как своего рода полемику с предыдущей классической китайской литературой (например, с такими фундаментальными романами, как «Троецарствие», «Путешествие на Запад» и «Речные заводи»). Там героями были воины, государственные деятели, мудрецы, путешественники — и все сплошь мужчины. В «Соне в красном тереме» нет ни одного персонажа, которого можно было бы посчитать мало-мальски выдающейся личностью, и к тому же большинство главных действующих лиц — это женщины и девушки из аристократической семьи Цзя и их служанки. Все персонажи просто живут самой обыденной жизнью; причем, если говорить о мужчинах, то в основном жизнью непорядочной.

Что же касается главного персонажа по имени Баоюй, то он являет собой неприкрытую насмешку над понятием «герой». Хотя он родился с чудесной яшмой во рту, вся его дальнейшая жизнь есть то, что я бы определил как «выразительная ничтожность» (о чем постоянно сокрушается его отец — классический конфуцианский чиновник). Баоюй не прилежен в учебе, не настроен на карьеру чиновника, не интересуется основополагающими книгами, а увлечен только стихосложением да времяпровождением с девушками — при этом лишь в одном случае (еще в ранней части книги) открыто обозначена сексуальная связь Баоюя с его главной служанкой, а все остальные формы оного времяпровождения не конкретизируются. В конце романа авторы последней трети книги дают понять, что это времяпровождение Баоюя с девушками было по большей части именно сексуальным.

Кстати говоря, эротизм пронизывает роман «Сон в красном тереме», каламбурно выражаясь, красной нитью. Но мне не понравилось не это обстоятельство (в конце концов, эротика тут представлена хотя и вполне открыто, но очень деликатно, чего не скажешь о многих произведениях современной литературы, погрязшей в брутальном сексуальном натурализме). Мне не понравились странные спекуляции на тему отношения и соотношения полов; этой темы я всегда стараюсь избегать.

Для меня совершенно непонятной осталась идея, согласно которой в романе представлено что-то вроде противопоставления двух семей, олицетворяющих два жизненных пути — Цзя и Чжэнь. Эти слова фонетически соответствуют понятиям «ложь» и «истина». Но при этом семье Цзя уделено, по-моему, 99% объема романа. Зачем там введены Чжэни (один из которых стал даосским монахом-отшельником), я совсем не уловил. Самой странной была фигура другого Баоюя, из семьи Чжэнь, который является точной внешней копией главного героя — Баоюя из семьи Цзя. Но незадолго перед концом романа во время их первой и единственной очной встречи главный Баоюй убеждается в том, что «дубликат» совершенно не разделяет его мировоззрение. В чем смысл этого нескладного сюжетного хода, я не представляю.

Вообще надо отметить, что роман изобилует нестыковками, какими-то сюжетными изгибами и тупиковыми ветвями, да вдобавок еще и является компоновкой текстов, написанных разными людьми.

В общем, из всего показа китайской жизни той эпохи в романе мне понравились только два мотива — многочисленные поэтические упражнения и состязания (это есть только в первых 2/3 книги, написанной собственно Цао Сюэцинем) и игры. Все остальное проходило по моему сознанию в основном каким-то тягучим блеклым потоком, на котором сложно сосредоточиться. А решение автором последней трети романа активизировать события привело только к «взмучиванию» этого потока, но никак не к повышению степени интересности и драматизма. Даже уход Цзя Баоюя в хэшаны (так в Китае называли бродячих буддистских монахов) изображен невзрачно, едва ли не вскользь — при том, что это кульминация сюжета.

Однако в блеклом потоке все же есть несколько ярких вспышек, о двух из которых я вкратце поведаю.

Первая вспышка хотя и очень маленькая, но не могла не привлечь моего внимания. Поразительно то, что у Баоюя есть зимний плащ, сотканный из павлиньего пуха и расшитый золотыми нитями… в России, русским портным. Хотя это очень мелкая деталь, но нельзя не отметить того, что Россия является единственной страной за пределами Срединного царства, упомянутой в романе. Воистину, для иноземцев Россия была страной-загадкой, и беру на себя смелость домыслить, что автор «Сна в красном тереме» придал своему главному герою —человеку не от мира сего — вещь именно из этой загадочной северной страны, хотя это выглядит абсолютно нереальным.

Вторая вспышка более обстоятельна и имеет ярко выраженный аллегорический характер. Один из мужских персонажей третьего плана воспылал плотской страстью к одной из героинь-красавиц. Та обвела его вокруг пальца, в результате чего он оказался заперт на ночь в холодном помещении и заболел. К больному неудачнику позднее явился бродячий юродивый даос, который дал ему волшебное двустороннее зеркало. Смотря в одну сторону, человек видел скелета. В другую — объект своей страсти в самом соблазнительном виде. Этот персонаж не захотел смотреть на скелета, и в итоге, так сказать, сгорел от захлестнувшей его страсти. То есть умер от истощения. По-моему, хороший урок для нынешней цивилизации, помешавшейся на внешней привлекательности.

Стóит заметить, что красота героинь «Сна в красном тереме» стала классическим понятием в Китае, обозначаемым метафорой «Двенадцать шпилек из Цзиньлина». Для меня этот топоним остался не вполне ясным; в древности такое название носил Нанкин, но действие романа происходит не в этом городе (он в книге четко назван именно Нанкином), а в месте, обозначаемым только термином «столица» (которая, по-моему, комбинирует в себе черты разных столиц Китая — в основном Пекина). Я могу предположить, что Цзиньлин — это название фиктивного места происхождения семьи Цзя, которое имеет символическое значение: Цзиньлин (金陵) по-китайски «золотая гробница».

Резюме: роман «Сон в красном тереме» могу рекомендовать тем, кто интересуется Китаем и настроен на долгое неспешное чтение, не рассчитывая на выдающиеся литературные открытия. И советую в процессе чтения время от времени задумываться над смыслом фразы, написанной на большой каменной арке с заголовком «Беспредельная страна грез»:

Когда за правду выдается ложь, —

тогда за ложь и правда выдается,

Когда ничто трактуется как нечто —

тогда и нечто — то же, что ничто!

Я решил все-таки закончить свое знакомство с самым значительным (по объему) куском из литературного наследия Поднебесной. И… нет. Просто нет. Последний из четырех классических китайских романов не дался мне и со второго раза. Подозреваю, не дастся и с третьего, и с десятого. В трех других романах хотя бы что-то происходило – кто-то куда-то шел, с кем-то сражался, против кого-то интриговал. Здесь же – размеренная китайская жизнь, причем людей не особо заметных и выдающихся. И с упором на бытовые подробности, а не на схватки и приключения. Этакая мелодрама в восточных тонах. Лично мне такое просто не особо интересно читать. Усугубляет все это дело традиционная для китайских произведений персонажей с причудливыми именами, в которых наш человек начинает путаться уже через пару десятков страниц. Здесь с этим даже хуже, чем в «Троецарствии», ибо там был достаточно высок коэффициент выбытия действующих лиц, и многих из них вообще не было необходимости запоминать.

Короче, бросил я это дело читать уже на второй сотне страниц, осознав, что из прочитанного у меня в голове вообще ничего не задерживается. И не думаю, что когда-нибудь я еще вернусь к «Сну». Лучше уж цитатник Мао почитаю, он хотя бы небольшой по объему, в отличие от этого огроменного талмуда.