Майк Резник «The Dead Enders»

— Престон? — повторила Змейка.— А разве это не человеческая фамилия?

— Да, — ответил Преториус.

— Так что ж она тут делает, на Ничейной-то Полосе?

— Престон, вероятно, не подозревал, что мы не будем расширяться вечно, когда дал этому миру такое название.

«Вообще мне кажется, что мифы, полные персонажей, которые больше, чем сама жизнь, и красочных сеттингов, лучше всего рассказывать именно в обстановке фронтира, где свидетелей остаётся немного — или власти прилагают значительные усилия, чтобы люди не пришли к однозначным выводам,— и информация неизбежно искажается в передаче... Мне это не только позволяет рассказывать героические (а временами антигероические) мифы, но и оставляет пространство для более реалистичных, действие которых происходит за тысячи световых лет оттуда, в Республике, Демократии или что бишь там в текущий момент модно».

Преториус припарковал корабль в орбитальном ангаре и взял челнок до поверхности. Хотя Делурос VIII слыл великолепным мирогородом, на Преториуса он всегда производил клаустрофобическое впечатление. На таможне, в обширном и переполненном зале, военная униформа и ранг помогли ему достичь специальной очереди; там у него проверили паспорт, отсканировали сетчатку, сличили отпечатки пальцев и ДНК с учётной записью в Центральном компьютере — и через каких-то двадцать минут пропустили.

Он направился на транспортную станцию, скормил компьютеру нужный адрес и мгновенно получил три маршрута на выбор: самый быстрый, наименее дорогой и самый красочный.

“Что может быть красочного в грёбаном туннеле?” подумалось ему. Он решил проверить.

Купив билет на аэросани, он спустился в аэролифте уровней на двенадцать, нашёл отмеченные его сияющим именем сани, сел, выждал, пока страховка облечёт его, а дверца сама закроется и захлопнется, потом откинулся в кресле и улыбнулся. Аэросани снялись с места так плавно, что Преториус бы даже не понял этого, окажись его глаза в тот момент закрыты, и полетели над полом широкого туннеля.

Внезапно аппарат начал торможение, и туннель посветлел, а потом металлические стены сменились стеклянными, подсветку ещё выкрутили, и по обе стороны начали медленно проплывать крупные рыбы: намного крупнее и красочней китов. Он зачарованно взирал на них, а когда стекло опять сменилось металлом, почувствовал досаду от завершения поездки.

— Можете выходить, полковник Преториус,— сказал механизм.

— Тут нет станции,— ответил Преториус.

— Просто выходите. Вас ожидают.

Его страховка исчезла, дверца дематериализовалась, и он вышел из аэросаней. Ему подумалось, что он стоит на полу туннеля, но это было не так: он оказался на узком круговом мостике, ведущем к аэролифту; он быстро взмыл на уровень земли и пошёл к тому, что показалось ему небольшим киоском, во всех отношениях идентичным десяткам иных киосков, раскиданных по улице и движущимся тротуарам.

Он задумался, как определить место перехода между лентами, но аэросани высадили его всего за пятьдесят ярдов от нужного адреса, а секция тротуарной ленты, на которую встал Преториус, остановилась перед входом. Он сошёл с ленты, вошёл в здание, поискал взглядом справочник жильцов, не нашёл и у ближайшего аэролифта просто сказал вслух, кого намерен посетить.

Его аккуратно вознесли примерно на сорок этажей на воздушной подушке, и он вышел к двери большого офиса.

— С кем вы желаете встретиться?— осведомился бестелый голос.

— С Цирцеей, — ответил он.

— Вам назначено?

— Нет.

— В таком случае, к сожалению…

— Впусти его,— перебил женский голос.

— Захватническая политика и доставляет наслаждение типам вроде Мичкага,— ответил Преториус.— На Земле хватало таких императоров и диктаторов. Они заявляли самые разные цели — Китай, жизненное пространство, выход к океану и так далее, — но чего они действительно хотели, пускай и самим себе в том не признавались обычно, это место в истории: они желали остаться в учебниках как те, кто добился небывалых свершений. Вот почему, за немногими исключениями вроде Рима, основанные ими империи обычно не переживали основателей.

— Следующим шагом будет сказать: “Блин, да ведь империя Мичкага не переживёт его самого, а если и переживёт, то никогда, вероятно, не достигнет и половины нынешнего могущества. К чему вообще тревожиться?”, — произнёс Аполлон.

— Я и хотел бы возразить, что Демократии есть дело до судьбы всех порабощённых им миллиардов,— ответил Преториус. — Но полагаю, причина в том, что, не доставляй он нам прямых неудобств, мы бы позволили природе и истории идти своими курсами, а не теряли бы многие миллионы жизней и не несли бы значительный материальный урон на войне с ним.

— Ты знаешь,— сказала Ирландка,— это настолько возмутительное заявление, что, полагаю, оно полностью отвечает истине.