Донна Тартт «Щегол»

Как мне кажется, эту книгу сделали Книгой... последние 15-20 страниц. Из 830. А все предыдущие 810-815 страниц довольно убористого (набранного конденсированным шрифтом) текста были в основном подготовкой и «прогревом» читателя к восприятию этих финальных фраз и предложений. Конечно, кое-что «вкусненького» разбросано и в тексте романа — кусочками и заплаточками, лоскутками и обрывками. Но всё-таки основной массив содержания — своеобразная романтико-приключенческая составляющая с примесью детективного и затем уже и криминального чтива. Такая вот «жизнь и приключения маленького заморыша засранца» и была бы в сухом остатке... кабы не финальная часть романа. Только не нужно пробовать читать эту самую арьергардность без чтения основного текста — ничего не выйдет, госпожа Тартт всё предусмотрела. Так что запасайтесь терпением и временем.

Но вообще, честно говоря, этой книге в моём случае не очень повезло. Потому что параллельно с чтением «Щегла» (2013 г.) я в аудиоформате слушал «Богач, бедняк» Ирвина Шоу (1969-1970 гг.). И невольное сравнивание двух «громких» произведений американской литературы оказалось не в пользу «Щегла». Ибо Донна Тартт львиную долю содержания посвятила именно остросюжетному событийному ряду, в котором вторые смысловые планы лишь изредка чуть выглядывали, да и то порой со значением «наоборот» — явно асоциальные поступки и дела двух молодых обормотов и идиотов (Тео и Бориса) были, скорее, привлекательны для молодёжной части читательской аудитории, нежели критикуемы. Вообще вот этот феномен кажущейся «положительности» ГГ при явной его асоциальности и даже криминальности свойственен современной литературе, что поделать...

Удивительно, что это современный американский роман и о событиях нашего века, но написан так, как писали классики. Книга не из тех, которые можно проглотить залпом, но она затягивает, будто темный бездонный омут. Хотя временами события обостряются, на первом плане все же не они, а переживания, описанные длинно, подробно, самоуглубленно до мазохизма и длинными абзацами на страницу. На Западе образцами такой выворачивающей душу психологической прозы считали русских классиков 19 века. Неслучайно в романе упоминаются и Пушкин, и Тургенев, и «Идиот» Достоевского (куда же без него). И неслучайно один из персонажей романа − лучший друг главного героя и его же злой гений − Борис с непостижимой славянской душой. Для большего эффекта автор намешала в Борисе сразу несколько славянских кровей − польскую, украинскую и русскую.

Главный герой и он же автор этой исповеди в тринадцать лет потерял во время теракта в музее мать − единственного близкого человека. Это событие наложило несмываемый отпечаток на его душу и изломало всю его жизнь. Сразу после взрыва, очнувшись в развороченном музейном зале, Тео натыкается на умирающего старика. Разговор с ним во многом определит новое направление жизни Тео. А картина, которую по знаку старика мальчик прихватил с собой, − «Щегол» − станет главной тайной и ценностью его жизни.

Дальше в его жизни будет много всего неправильного − неожиданно объявившийся отец из числа тех отцов, без которых детям гораздо лучше. Сомнительная компания в лице Бориса, наркотики, алкоголь, мошенничество с антиквариатом, болезненная любовь к девушке, которую он впервые увидел в тот же злополучный день в музее. И картина, которую он не может вернуть, потому что момент упущен, и с которой не может расстаться. Щегол с картины Фабрициуса − маленькая птичка, привязанная за лапку, станет символом самого главного героя.

Все в романе − люди, события пропущены через призму переживаний рассказчика, все прочие персонажи существуют в книге только через его восприятие, зачастую искаженное наркотическим бредом. И, пожалуй, самое главное чувство Тео к его близким − чувство вины перед ними, не добавляющее ему душевного равновесия. Он чувствует вину даже перед отцом, хотя родителя хуже него трудно представить. Что же касается Бориса и его приятелей, то, к чести автора, ей удалось показать славянские диаспоры хоть и экзотическими, но практически без развесистой клюквы. Борис − персонаж, который вышел достоверным, славянская широта души в нем уживается с беспринципностью мошенника.

Что еще роднит «Щегла» с классическими романами − так это некий аристократизм персонажей. Это и Барбуры, устраивающие светские приемы, совсем как в салонах позапрошлого века, и Хоби, занимающийся антикварной мебелью, музыкантша Пиппа. Да и мать Тео, которая разбиралась в живописи, что, собственно и привело ее с сыном в тот злополучный день в зал голландских мастеров. Упоминание айфонов и айпадов даже казалось каким-то анахронизмом − а, так это все-таки наше время! И тут же без перехода другой полюс − невежественные подростки-наркоманы из не самого благополучного района Лас-Вегаса, махинаторы игорного бизнеса, скупщики краденого, преступники-эмигранты.

За свою недолгую жизнь главному герою довелось пройти если не ад, то как минимум чистилище. Поэтому финал можно считать настолько оптимистичным, насколько возможно для этого человека. И напоследок о хронологии романа. В конце книги в Амстердаме Тео встречает Рождество в пятницу. Календарик подсказал, что такой расклад был в 2015 году. Минус четырнадцать лет − значит, роковой взрыв в музее прогремел в 2001 году.

Не зря автор получил за этот роман Пулитцеровскую премию, не зря. Тот самый язык повествования, что я люблю. Книга настолько хороша, что, несмотря на свой довольно большой объем, читается на одном дыхании. Нью-Йорк, Лас-Вегас, Амстердам, квартира представителей “старых денег”, наркоманский притон, антикварный магазин – описания всех мест и персонажей настолько натуралистичны, что задаешься вопросом, откуда автор все так хорошо знает?

Книга из-за которой я ничего другое не мог читать две недели. Книга, которая была куплена из-за ярого пиара в конце 2014 года — гигантский труд переводчицы Завозовой не остался не замеченным даже журналом Афиша. И это первая книга, пожалуй, которая выбивается из моего формата. И это, первая книга получившая Пулитцеровскую премию, которую я прочёл. Встречайте — Щегол и Донна Тартт сожрут ваше время и докажут, что в Америке до сих пор почитают Достоевского. После прочтения в душе остается пустота и злоба на главного героя, который скатывался все ниже и ниже по жизни, который был убогим мямлей и всем тем, за что я не люблю Достоевского со времен школы — это дико выбивало (читай — злило) из колеи на протяжении всей книги. Но Федор Михалыч начинает просачиваться в твое сознание где-то в середине романа и начинает ворошить в тебе мрачные, безпросветные чувства — сам же ты начинаешь планировать несколько сценариев окончания романа, но госпожа Тартт обводит тебя банально вокруг пальца, заканчивая 827 страниц жизни Теодора Деккера не то, что бы катарсисом, но просвещение в плане дальнейшего жития-бытия.

Итог после прочтения таков, что я просто не знаю, кому такое советовать прочесть, хотя глядя на суммарное количество тиража русского издания — Щегол нашел своего читателя. И, честно, я не смогу это даже перечитать в ближайшие десять лет — морально слишком тяжело. Очень давит на мировосприятие, очень хочется удавиться после такого, а лучше сходить к психиатору.... Да много чего хочется, хотя лучше после такого переосмыслить жизнь — это самый лучший вариант. Но кто-то увидит после прочтения унылого торчка, убитого горем, не способного совершить поступок, который изменит его жизнь, а у кого-то призрак ФМ Достоевского всколыхнет душу и заставит задуматься о вечном.

Я не могу назвать эту книгу скучной, я не могу назвать эту книгу не интересной, я могу лишь предположить, что эту книгу когда-нибудь экранизируют и она получит кучу оскаров и это, в какой-то степени, будет победа нашей классической литературы, которая продолжает влиять на западные умы.

Увы, — по мне, очередной образчик распиаренного барахла. Да, г-жа Тартт писать умеет — по крайней мере, умеет составлять из слов длинные и замысловатые фразы, искусственно их удлиняя за счёт набивания никому не нужной информацией (такого «водянистого» текста давненько не читывал — по-хорошему, если из книги убрать где-нибудь треть — если не половину — текста, она бы ничего не потеряла). Уже на уровне главки или сценки она регулярно даёт петуха — если такова жизнь, как она её описывает, то мы живём в дурдоме. (Постоянно задаёшься вопросом — «а что это за люди, которые так себя ведут? И почему их не лечат?» Если бы это была абсурдистская пьеса, то и ладно бы, однако этот опус позиционируется как крепкий реалистический роман.) Драматургии в книге — просто ноль: за 800 с лишком страниц практически ничего не происходит — точнее, что-то всё время происходит (смерти, теракты, автокатастрофы, крупные мошенничества, убийства и т.д. и т.п.), но такое впечатление, что все эти события НИКАК не влияют не только на главного героя, но и на всех остальных героев книги.

Роман, претендующий на то, чтобы считаться шедевром, можно отнести к «женским» в самом худшем смысле слова: всё и все показаны через призму женского восприятия. Главный герой — мальчик 13 лет, постепенно превращающийся в молодого человека, — на протяжении всего этого периода времени как был впечатлительной и истеричной девочкой, так ею и остался. Если в Америке нынче такие «великие» писательницы, так «хорошо» разбирающиеся в мужской психологии, то ей можно только посочувствовать. Ну и главное: ладно, пусть г-жа Тартт — «мастер слова», ладно, пусть она знает, КАК. Но ЧТО она хотела сказать? Несколько банальностей, упрятанных в самый конец и проговорённых открытым текстом? Которые автору даже не пришло в голову (или не захотелось) спрятать на уровне метафоры? И ради этого надо было потратить 10 лет жизни и кучу чужого времени? Читать всё это можно только заставляя себя — я именно так и делал: хотелось понять, за что и почему такой пиар... И при этом за время чтения «Щегла» прочитана параллельно пара десятков книг, по толщине вполне сопоставимых, — п.ч. читать его можно только по несколько страниц: красивые и вполне себе мастеровитые фразы тянутся друг за другом, не давая никакой реальной информации ни сердцу, ни уму, отчего становится скучно через пару главок и хочется глотка свежего воздуха, а не затхлого и спёртого воздуха набитого разными бессмысленными словами волюма... В итоге: в книге практически отсутствует сюжет, есть только некий набор событий, не ведущий никуда; в книге практически отсутствуют герои в литературном смысле, т.е. те, кто что-то делает и движет своими поступками сюжет, а главный герой — это просто альтер эго автора: слова, мысли и поступки — чисто женские и чисто интеллигентские (именно интеллигентские, интеллектуальными я бы их не назвал); в книге не улавливается никакого месседжа — ни граду, ни миру, ни даже, я подозреваю, друзьям и знакомым... Так, 800 страниц витиеватостей для ублажения интеллигентской страсти к культурным «ценностям». Подозреваю, что весь пиар именно отсюда: ах, какой культурный автор, ах, как он несёт культуру массам, как пропагандирует искусство в его самых лучших образцах, как поднимает капитализацию, например, рынка антиквариата, ах, давайте ему Пулитцеровскую премию дадим... отчего же не порадеть «нашему» человечку? чай, не все эти мужланы-экшноклёпы, а культурный, тонкий, чувствующий... не важно, что мало, судя по всему, понимающий в реальной жизни, но культурный, правильный. Наш.

«Щегол» вызвал у меня если не шок, то потрясение наверняка. Невероятная удача среди обилия литературного мусора наткнуться на что-то настоящее.

Донна Тартт – большая умница. Признаться, не ожидала, что вышедшая из-под ее пера книга получится столь мощной.

Вообще, всегда с осторожностью отношусь к авторам-женщинам, опасаюсь, что произведение окажется слишком уж «женским» с принцем на белом коне, вечной любовью и прочими атрибутами той «идеальной картинки», которую рисуют себе в голове некоторые представительницы прекрасного пола, и которая не имеет никакого отношения к реальной жизни.

«Щегол» не такой. В нем есть и романтика, и страсть, и одержимость, но все это не опошляется примитивными представлениями о любви.

Роман вызывает бурю эмоций. Внутри какой-то запутанный клубок мыслей и ощущений, из которого трудно выдергивать их поодиночке и анализировать. Мысли о дружбе и предательстве, об одиночестве и невосполнимых потерях, о расставаниях и встречах, о том, что такое хорошо и что такое плохо, и всегда ли можно провести между ними четкую грань. Все это – результат колоссальной работы, проделанной автором. Оно и понятно – роман писался более десяти лет.

Мне, как читателю, импонирует такой серьезный подход, когда писатель «в материале», когда профессионализм позволяет ему углубиться в тему. В «Щегле» эта тема – искусство, и Тартт в роли искусствоведа выглядит весьма достойно.

Очень здорово, на мой взгляд, выписана трансформация Тео из приличного ребенка из хорошей школы в малолетнего наркомана и алкоголика, из немало зарабатывающего мошенника в преступника. Очень здорово передано его душевное состояние – невообразимая мешанина из чувства вины, страха, одиночества и отчаяния, подавленность, ставшая причиной тяжелейшей депрессии. Он чувствует остро, и даже болезненно, он – оголенный нерв.

Скажу честно, рада, что не пропустила «Щегла». Рада, что познакомилась с Тартт. На данный момент она прочно обосновалась в тройке моих любимых писателей.

Ставлю заслуженную десятку.

На подобного рода произведения мне сложно писать отзывы, так как все слова кажутся блеклыми в сравнении с прочитанной глыбой. Для меня этот роман действительно глыба с множеством пластов, которые слой за слоем открываешь для себя, погружаясь в историю, рассказанную Тео. Тео – главный персонаж этой истории. Мы знакомимся с ним, когда он ещё мальчишка. Мальчишка, с которым случилась трагедия – во время взрыва в музее погибла его мама. Это событие – своего рода точка бифуркации его жизни, после которой абсолютно всё изменилось.

Не буду далее пересказывать всех перипетий, мне кажется, каждый читатель возьмет из романа своё. Упомяну ещё о самом щегле. Щегол – это картина Карела Фабрициуса, которую Тео вынес после взрыва. И она тоже является персонажем этого произведения, на ней завязано немало событий, и именно она становится своего рода мерилом того, что такое хорошо и плохо. Изображённый на ней щегол – это символичный образ. Как мне кажется, и Тео, и Борис, и каждый из нас – это маленький щегол в большом мире, прикованный цепочкой к жёрдочке. Эта цепочка может быть чем угодно – обстоятельствами, традициями, стереотипами, условностями… И можно поникнуть, впасть в уныние, смириться, а можно не замечать этих оков, быть счастливым здесь и сейчас, находя радость в малом.

Донна Тартт создала рельефные характеры, выпуклые живые образы, в которые я поверила. Они подвержены человеческим слабостям, она плачут и хохочут, пьют, принимают наркотики, матерятся, верят и отчаиваются, они ценят красоту и человеческие отношения, они могут убить, но остаться при этом чистым перед самим собой, они любят и врут, они ищут смысл в этой сложной и одновременно простой жизни. И мне кажется, находят его. И я верю им, более того, не воспринимаю их как персонажей. Уверенна, где-то в Н-Й живёт Тео, к нему нередко прилетает Борис, их дружба неподвластна времени. А Хоби продолжает творить красоту. По выходным они пьют кофе, или ходят в выставочные залы. Тео и Пиппа воспитывают рыжеволосых малышей. А маленькая птаха – щегол – продолжает манить к себе новых и новых ценителей. Ценителей жизни во всех её проявлениях.

Закончить хочется цитатой из книги, которая особенно запомнилась:

«И разве не может что-то хорошее явиться в нашу жизнь с очень черного хода?»

«При взгляде на него на ум мне приходила рыба фугу, или, например, мультяшный качок, или еще вот бравый полицейский, которого надули велосипедным насосом». Именно такое впечатление о романе сложилось у меня по прочтении.

Как всегда, с опозданием я приобщаюсь к бестселлеру Донны Тартт. Который оставил меня в недоумении.

Начинается все замечательно: одинокий номер в Амстердаме, намек на художественный вкус рассказчика, некое преступление, сон о маме (в памяти всплыла «Белая голубка Кордовы»)...

Меня затянуло в роман. Не смутили ни внезапная завязка первой главы, ни довольно странное явление картины, давшей роману название. Но дальше стало хуже, и намного.

Как сказал в конце самый симпатичный мне персонаж, Хоби, «... “О, мне нравится универсальность образов этой картины” или “Я люблю это полотно за то, что в нем отражены общечеловеческие ценности”». Он говорил это с улыбкой, но я могу повторить то же самое с каменной физиономией. Ибо да, в книге затронуты «глобальные» темы: терроризм, уничтожение уникальных культурных памятников, размышления о месте Америки в мире, жестокое обращение с животными, вопросы терпимости, бытовое насилие, безжалостность и метания подростков, пустота и тщетность бытия наркоманов... Но все это – как бы к слову.

Описывать Донна умеет, не спорю. Присмотримся же внимательней, кого (и что) именно.

Главный герой, Тео Декер, – бледное, беспамятное и довольно инфантильное существо, которое начинает словоблудить, едва появившись в поле зрения читателя. Сперва ты внимаешь ему с интересом, затем немного утомляешься, а с появлением в сюжете алкоголя и наркотиков начинаешь подозревать, что невменяемые монологи Тео – просто бред, который он бормочет, обдолбавшись. Большую часть романного времени Декер просто себя не помнит, а в остальную красиво страдает по маме, неловко, но старательно отжигает с друзьями-отщепенцами, грабит нелюбимых мачех, сбегает, а затем дешево эстетствует, не забывая пересыпать речь именами художников и писателей, названиями брендов и антикварных стилей, и спускает тысячи долларов на «таблетосы». Интересно, что с ним сталось бы, не попади он так удачно в «Хобарт и Блэквелл»? Был бы Тео, скажем, офисным планктоном или тем несчастным, который «штампует проездные карты, сидя в будке на платной трассе»? Но нет, такой расклад автору не интересен.

Почти сразу в процессе прослушивания книги у меня возникло чувство, что я смотрю раскрученный голливудский фильм. Режиссер – по меньшей мере Финчер, исполнитель главной роли – масштаба Ди Каприо. Дорогие декорации, качественная пленка, звук «Долби Сурраунд». И вроде все на месте: драма, оказавшая воздействие (разрушительное, подчеркивает Тартт) на личность героя, тайна, пронизывающая его жизнь, некий культурный багаж, одиночество, невзаимные чувства... Наркозависимость, наконец. Но... «Картинка» на уровне, а вот содержание подкачало.

Чтобы из всего перечисленного получилась непростая история в духе Каннингема, героям Тартт не хватило честности, да и душевности тоже. До шокирующих, неприглядных, но цепляющих текстов Уильяма Берроуза Донне тоже как до Луны. Ее герой – не битник, а филистер в худшем смысле этого слова. Часто в романе разные люди (и он сам) говорят о незаурядном уме и способностях Тео, но из текста вовсе этого не следует.

При этом я не могу сказать, что герои прописаны плохо. Мне понравились швейцар Золотко и его коллеги, Велтон Блэквелл и Хобарт, Пиппа. Впечатляют взаимоотношения и достоверность семейства Барбур. Ужасает разухабистая захудалость квартиры в Вегасе, куда вместе с папашей попал главный герой. Мне пришелся по душе господин Павликовский – со всей его «русской» стереотипностью и наглым враньем, с воровскими ухватками, но искренним желанием защитить Тео – даже ценой собственной тощей шкурки. Только поэтому я ставлю книге то, что ставлю. Не слышу я ее тихого шепотка: «Эй, ты, малый, да-да, ты. Я твоя, я была создана для тебя». Возможно, потому, что мне совершенно не близок такой взгляд на жизнь, как у Тео: «Мы не можем выбирать, чего нам хочется, а чего – нет». Он позволяет слишком уж многое списать и оправдать. А этот милый мальчик, на минуточку, едва не лишил доброго имени тех, кто проявил к Тео участие. Это, согласитесь, посерьезней, чем таскать мелочь из чужих квартир.

И все-таки я рискну высказать свои мысли по поводу этого романа, не претендуя на объективность, ибо Донна Тартт прочно утвердилась в числе моих любимых авторов. Как и предыдущие ее книги, этот роман пронизан традицией — здесь есть немного от Диккенса с его неспешностью и монументальностью, немного лихих ноток современности, тонкий юмор О'Генри и декадентство Оскара Уайльда. Это неспешное повествование пропитано трагизмом самой жизни и неизбывной любовью к искусству. Сложное и неоднозначное произведение, оно обожжет душу, разбередит старые раны, перевернет всё с ног на голову, заставит смеяться и плакать, а потом снова обожжет. Жанр его определить непросто — он сочетает в себе черты воспитательного романа и романа философского, плутовского романа и романа-путешествия. Это история о поисках себя в бездне отчаяния, о попытках вырваться из порочного круга, найти и понять самого себя, роман о взрослении и становлении. Это калейдоскоп лиц и судеб, ситуаций, эмоций и переживаний, это жизнь во всем ее причудливом многообразии. С одной стороны, это описание жизни обычного парня, с другой — парня необычного, на долю его выпало немало передряг и испытаний. Трудно представить, что сюжет описывает лишь пятнадцать лет его жизни, заканчиваясь, когда герой остается на перепутье в свои неполные тридцать. И мы можем увидеть его дальнейший путь, а можем попрощаться здесь, на оживленном нью-йоркском перекрестке.

Тео — обычный подросток, вдруг в одночасье оказавшийся сиротой и обладателем бесценной картины. Удивительно его восприятие этого полотна, его ощущения при взгляде на него — совсем нетипично для тринадцатилетнего человека. В этом видно влияние матери, любившей живопись и вдохновлявшейся ею. И эта картина для Тео теперь стала неким символом, объединившим в себе воспоминания о матери, о прежней счастливой жизни, надежду и опору в будущем, и постоянство в настоящем. Ведь пока картина у него, мир стоит на месте, это константа, точка отсчета. Это больше, чем просто картина, это всё, что есть у него. Долгий и тернистый путь предстоит пройти Тео, встретить на своем пути дружбу и предательство, любовь и потери, обрести призвание, преодолеть себя. Сломлен ли он потерями и мытарствами — вопрос сложный и неоднозначный. Характер героя не так прост, как может показаться. В его душе есть и черная пропасть отчаяния, и нотки надежды на лучшую участь. Безусловно, смерть матери и вынужденная жизнь с отцом-алкоголиком и игроком подкосила его, знакомство с Борисом сделало наркоманом, но есть в его жизни и лучик надежды — старый антиквар Хоби и рыжая девушка Пиппа. Я не буду разбирать каждого героя в отдельности -по большей части я пишу для тех, кто уже знаком с этой книгой, потому что я просто не представляю, как говорить о ней с непосвященным. Нужно прочувствовать ее, пережить, переболеть ею, пропустить через себя, чтобы осознать степень отчаяния Тео, понять его попытки обрести почву под ногами, принять его метущийся дух. Пиппа, Хоби и Борис -ключевые фигуры в жизни Тео, они во многом повлияли на его формирование как личности, каждый из них что-то дал ему и что-то обрел взамен: Хоби был его наставником и чутким опекуном, отцом, каким никогда не был его настоящий отец, Пиппа — любовью и болью, Борис — другом и предателем.

Отдельно стоит сказать об атмосфере романа. Она пронизана неспешной музейной неторопливостью, запахом старой мебели, антиквариата, камфары и олифы. Тартт так точно и красочно описывает пустыню Лос-Анджелеса, что мы словно чувствует дыхание сухого ветра и колкость песка, так точно рассказывает о мастерской Хоби, что мы словно видим пылинки в воздухе и запах полироли. Мы чувствуем и холодный ветер нью-йоркских улиц, шум машин и твердость камня. Мы идем вместе с Тео, путешествуем с ним, смотрим его глазами на картину и неторопливо восхищаемся точно выписанными деталями, мы слышим философские рассуждения Хоби и проникаемся его житейской мудростью, мы увлекаемся порывистостью Бориса и вот уже бежим следом за ним, не поспевая за полетом его мысли, вдохновляясь его неунывающим жизнелюбием, нахальным оптимизмом и бурлящей энергией. Мы сидим вместе с задумчивым Тео в его спальне и рассматриваем фотографии улыбающейся Пиппы, предаемся мрачным мыслям и радуемся встрече со старыми друзьями. Тартт умеет заставить читателя не просто сопереживать герою, но проникать в его мысли, чувствовать его, жить тем, чем живет он.

Тео удивителен тем, что он амбивалентен — он не плохой и не хороший, не злой и не добрый, но он и не аморфный. Он — цельная личность, сложная и неоднозначная. Вокруг него строится все повествование, он — его центр и двигатель. Через проступки и отношения мы раскрывает для себя характер Тео, словно снимаем шелуху с луковицы. Он показывает свой характер через других людей, через поступки, восприятие, но более всего — через картину. То, как он ее видит, как воспринимает, как трепещет его душа — это сугубо личное, словно он оголил перед нами свои нервы, показал уязвимость и незащищенность своей души. Это не просто изображение привязанного к жердочке щегла — это сам Тео и та привязь, которая не отпускает его, бередит душу, заставляет механически двигаться, не чувствуя интереса к жизни.

Этот роман очень личный — он словно принадлежит всем и не принадлежит никому. Каждый увидит в нем что-то свое сокровенное, проникнется им, он ворвется в жизнь и не отпустит до последней строчки. Его невозможно разобрать на составляющие — он един во всем своем хитросплетении и многообразии сюжетных поворотов. Это единое неразрывное целое, и говорить о чем-то в отдельности — значит обеднять его. Это, безусловно, важная и нужная книга, книга серьезная, заставляющая думать, эту книгу нужно пропустить через себя, выстрадать и осмыслить. О ней сложно говорить, но говорить нужно. И позже я обязательно дам ее прочесть своей дочери.

Если бы меня предупредили заранее, я бы специально отвел на чтение этой книги целые выходные. Но вместо этого пришлось пожертвовать ночным сном, который совершенно не шел, после таких ярких и удивительных переживаний, скрывающихся в ней для читающего. Начав читать, отлипнуть от этой книги уже не получится. Так что, можете считать, что я вас предупредил.

Структурно этот роман удивительно напоминает самый лучший роман Диккенса, конечно же, большие надежды. Количество прямых цитат и очень забавных скрытых намеков на него в книге не сосчитать. И если бы в другом случае можно было бы подумать, что автор подражает, здесь у достаточно развитого читателя такого подозрения не возникнет. Станет ясно, что это нарочное, даже немного издевательское и ребячливое сходство, как тайник, который был спрятан лишь для того, чтобы его нашли и улыбнулись, разглядывая причудливые предметы игры авторской фантазии. Место сбежавшего арестанта здесь занимает другой арестант — маленькая птичка, нарисованная великим голландским художником Фабрициусом — гордый щегол, прикованный к своему насесту на короткой цепи.

При этом главный герой, выживший после взрыва и вынесший картину из музея, сам оказывается, как якорем, привязан картиной к тому месту и тому времени, к той страшной минуте прощания с умирающим окровавленным стариком. Он и хотел бы вернуть картину, но не может и трепыхается, чувствуя с птицей родственную обреченность, любуясь ею, как единственным, что связывает его с самим собой и безвозвратно разрушенным, разбитым на куски, миром. Из объекта искусства она превращается в объект чуть ли не поклонения и помешательства. В священный объект, в икону, на которую можно молиться, не сомневаясь, что молитва дойдет куда следует..

Как в любом традиционном романе взросления, здесь основной упор делается не на сюжетные ходы,А на внутренний мир главного героя. Все, что происходит вокруг — это только материал для восприятия главным героем, а не для нашего с вами. Нам не покажут, как происходит что-то, чего не видел главный герой. Да и действия его, если смотреть на них со стороны, не покажутся даже осмысленными. Он, безусловно, симпатичен окружающим людям, но если бы повествование шло от третьего лица, мы бы никогда не узнали, насколько тонко и точно ощущает мир главный герой и как потрясающе красиво и точно он описывает его через посредство писательницы Донны Тартт. За весь роман он не произносит ни одной умной фразы. Не ведет никаких споров и не пытается рассуждать и философствовать. Он только существует, по-наркомански оцепенело наблюдая за тем, как странно и причудливо поворачивается течение жизни, даже если просто бултыхаться в ней, этой грязной канаве, не пытаясь что-то изменить. Да и что можно хотеть изменить, если все настоящее навсегда осталось в прошлом и раскурочено дьявольской волей неизвестно каких террористов?

Так уж получилось, я начал читать эту книгу ничего толком не зная о Донне Тартт и ее писательских методах. Даже не знал, сколько ей лет и как она выглядит. Что для меня довольно нетипично: я всегда хочу знать заранее, чью книгу читаю и на что мне следует рассчитывать. Я был совершенно не подготовлен к такой плотности текста, к такому потрясающему качеству перевода, к ошеломляюще сжатому и при этом умудряющемуся оставаться тягучим, повествованию. Ощущение такое, будто тебя бросают в воду. Ты головокружительно падаешь, и летишь на глубину, испытывая на себе усиливающееся давление. А в самом конце тебя выбрасывает на берег. Лежишь, пытаешься понять, что с тобой только что произошло. Почему кто-то произносил чужим голосом в голове твои мысли. Почему кто-то может знать то, что, как тебе казалось, мог знать о мире только ты. Почему какой-то написанный на бумаге текст заставил тебя дрожать, истекать потом, смеяться и испытывать головную боль? Почему эта маленькая птичка на цепочке стала вдруг такой же родной, важной, такой же осмысленной. Сообщающей слишком много о настоящей правде, которая не может быть высказана, поймана, на цепь. Правде, которая может ходить сквозь стены и время. Правде, имя которой мы не называем, правде цвета мысли, цвета желтого пера на крылышке у щегла.

По мере чтения книги я совершенно разделял восторги и высокие оценки, благо ознакомился с ними задолго до романа. Прекрасный и во многом уникальный образец переложения принципов повествования Диккенса на современном материале. Получился приключенческий роман-воспитание, своего рода аналог «Дэвида Копперфилда». Стилизаций под викторианский роман сейчас очень много, но Диккенс с современным материалом — любопытно и интересно. Таррт вслед за Диккенсом прекрасный рассказчик и, вслед за Диккенсом, достаточно неглубокий автор. Это свойство не только «Щегла», но и двух предыдущих, тоже качественных и интересных романов. Как и «Дэвид Копперфилд» «Щегол» — удивительно буржуазный роман с узким углом обзора. Увлечение героя картиной, вполне себе преходящее, совершенно не обрамлено его тягой к прекрасному или эстетическим целеполаганием — чтобы на последних страницах Таррт за романтиками не повторяла о «прелестях и жизни в искусстве». Вслед за Диккенсом же центральный герой пустоват, да и да две его несостоявшиеся избранницы очень эскизны. Из «Снежинки» можно было бы выжать и побольше.

Для меня роман разделен на две части — прекрасный мощный дебют и достаточно унылая , мало что дающая вторая часть с мутными приключениями в Амстердаме и провисшей концовкой. Бесспорной удачей мне видится бурлящий и сочный Борис, сценки дружбы в юные годы — но в концовке и Бориса становится много. Почти нет клюквы в «русско-мафиозной» части романа, умиляет знание автором мелодрамы «Зимняя вишня». Высоко оценил бы и образ отца — именно что в меру и интересно. Персонажи Нью-Йорка очень статичны, без развития, и в этом смысле марионеточны.

Шум вокруг «Щегла» не вполне все же соответствует чисто литературным достоинствам этого занимательного с очевидными достоинствами романа. Он мне показался достаточно подростковым ( как сейчас и большинство романов Диккенса), преимущественно из-за приоритета авантюрной начинки над тонкой механикой и психологией. Хвалящий книгу Кинг, в общем, вполне мог и по таланту и по направлению написать что-то схожее по качеству. Кажется, Моруа писал, что признаком шедевра является невозможность изъятия из него каких-то частей без ущерба всему произведению. В «Щегле» можно убрать примерно треть от содержания — именно, все, что связано с Амстердамом — без большого ущерба качеству текста да и подсократить оставшееся. На раз.

Отдавая должное безусловному писательскому таланту Донны Тартт, не могу не отметить, что читать роман неприятно. Долго и с удовольствием, подробностями и нюансами нам рассказывают о наркоманских буднях сначала подростков, а потом и взрослых людей. Сюжет, характеры, роли, язык — все отлично, но антураж преотвратнейший. Сейчас стало «модно» (???) писать об этом. Но если всячески рекомендуемую книжку-автобиографию бывшего наркомана Андрея Доронина я просто закрыла, когда градус отвращения стал зашкаливать, то «Щегла» решила домучить до конца — и это было непросто.

Люди, пережившие катастрофу, навсегда остаются поломанными внутри, но не все из них заглушают свою боль алкоголем, таблетками, клеем и героином. И как бы ни был «Щегол» прекрасен, рекомендовать к прочтению его я не стану.

Простите, но я не могу написать рецензию на этот роман, и не советую никому другому. Все попытки поставить себя рядом бессмысленны. Просто прочтите, отойдите в сторону и посмотрите на эту замечательную книгу издали, со стороны, будто бы на картину Фабрициуса. 10 из 10.