Виктор Гюго «Девяносто третий год»

Я, прочитав «Собор Парижской богоматери», влюбился в Гюго. Есть что-то восхитительное и страшное в его манере доводить драму до космического накала, сталкивать лбами героев, идеи, мировоззрения, выводить на свет борьбу противоречивых истин, и никого не жалеть, устраивая в кустах не рояли, а капканы и пушки. И сейчас, тут, это всё есть, и чтение похоже на шторм, роковую игру стихии, с затишьями и чудовищными шквалами. Да, это другая история. «Собор Парижской богоматери» – история в себе, хотя и там есть исторические места, персоны и реалии, есть своё время, но это больше романтическая история, чем сугубо историческая. Но здесь роман о революции. И я готов снять шляпу перед автором, который показал революцию такой – не обеляющий ни одну сторону, показывая её безжалостность, бескомпромиссность. Он и тут символичен – и этот символизм не будь в нём накала, мог бы показаться слабостью, но для меня он таковой не кажется. Это треугольник борьбы: Говэн – Симурден – Лантенак; узы крови и духовного родства, будущее, настоящее и прошлое, борьба революции с контрреволюцией и сама с собой (борьба террора с гуманизмом). Да, симпатии автора проглядывают – и немало через этот же символизм: трое детей в романе это, конечно же, будущее Франции – заметьте, крестьянские дети, в своей чистой наивности символически разрушающие священную книгу и родовую дворянскую реликвию. Но, даже оглядывая с высоты своего демонического авторского полёта Вандею, он признаёт и её героизм, её право на свой взгляд на мир, и, даже, признаёт, что и из этого горнила, из её руды, вышло нечто славное, вплетённое потом в душу нации

Как и в «Соборе Парижской богоматери» автор пускается иногда в широкие описания – будь то Конвент, жизнь вандейских крестьян или дотошное описание башни Доль, декорации финальных сцен. Но всё это, на мой взгляд, очень уместно, всё так же проносит в себе густой символизм, всё так же полно внутреннего противоречия, и всё так же продвигает историю и авторскую мысль вперёд. А заодно и служит некоторой относительной передышкой. В романе много событий, катастроф и военных столкновений – от борьбы со стихией и сорвавшейся пушкой (стихийной, как сорвавшийся с цепи террор!), до детального кровавого боя единиц против тысяч – и, надо помнить, что Гюго, как настоящий хороший автор (демонически хороший автор!), умеет сделать ситуацию максимально тяжёлой, умеет подкинуть дров в топку. А за этими физическими боями идут бои непримиримых идей, противоречивых истин – борьба внутри человека и вовне. И я обожаю Гюго за умение показать эту борьбу и противоречивость остро, неразрешимо. Ведь именно это и показывает революцию и гражданскую войну более глубоко, чем борьбу старого с новым.

Да, этот роман, возможно, проще (я ведь читал у Гюго только «Собор Парижской богоматери», и не могу отделаться от сравнения с ним), его символизм более лежит на поверхности. Но, возможно, тут и нельзя было иначе. К тому же, тут сильнее всего видны принципы автора, как личности, его гражданский гуманизм (что не мешает ему быть демонически безжалостным к своим героям). И всё это «на поверхности», всё это «очевидно» всё же содержит в себе глубины и «неочевидности», противоречия не разрешаемых споров, только лишь затенённых будущим, которое, как всегда, всё сгладит и расставит (или не расставит?) всё по местам. А для меня это было ещё и из разряда аналогий, разряда «подумать о своём», о нашей революции и гражданской войне – и тут тоже было немало мыслей.

Да и попросту – это роман, который читается с невероятным увлечением. По крайней мере, так было у меня.

Первый роман Гюго, который прочитал. Очень разочарован. Даже по меркам XIX века — графомания. Чувствуется, что Гюго по первой своей ипостаси — поэт-романтик. Вместо нормального сюжета — ленивое переползание от одной театрально-напыщенной сцены с пафосными диалогами и монологами — к другой. Неимоверное количество воды. Персонажи все как один ведут себя как герои античной драмы, при этом то и дело сообщают друг другу такие вещи, которые они и так уже должны знать. Получается примерно так: «Я ведь приказывал тебе сделать то-то? — Да, ты приказывал, сказав, что если мы этого не сделаем, то у нас не получится сделать ещё то и то. — Да-да, я говорил тебе, что если мы этого не сделаем, то у нас не получится сделать ещё то и то. Итак, ты сделал это? — Да, я сделал это, ведь ты же говорил мне, что без этого мы не сможем ещё сделать то и то». И так без конца. А иногда наоборот, персонаж хорошо осведомлён в чём-то, в чём он не может быть осведомлён. Например, крестьянин подробно рассказывает путнику, как проходит битва в нескольких километрах от него, словно смотрит на карту сражения.

Бесконечные отступления в историю Вандеи, тягомотно-красочные описания ландшафтов, куча необязательных сцен. И пафос, пафос, пафос.

Неужели это написал классик на закате дней? Не знаю, как в других романах, но судя по «Девяносто третьему году» Гюго не умел писать прозу от слова совсем.

Alors, citoyens, il est à craindre que la révolution, comme Saturne, ne dévore successivement tous ses enfants et n’engendre enfin le despotisme avec les calamités qui l’accompagnen

Надо сказать, что хотя имя писателя Виктора Гюго у меня на слуху давным-давно, однако в читательском багаже за все эти более шести десятилетий только рассказ о Гавроше (прочитанный ещё в начальной школе), роман «Труженики моря» (это было освоено где-то в начале 80-х и оставило впечатление трудного чтения), и лет 6-7 назад прочитанные одна из его пьес («Анджело, тиран падуанский») и почти публицистика «Один день приговорённого к смерти». Были покушения на «Собор...», однако так и не хватило духу убедить или уговорить самого себя.

Наверное это маловато для более тесного знакомства с именитым всемирно признанным классиком французской и мировой литературы. И в подтверждение этого предположения тут же появилась в списке вынужденных хотелок вот эта книга.

Совершенно неоднозначное впечатление. Понятно, что мы имеем дело с литературным гигантом — и мысли, и описания, и портреты персонажей, и их внутренние проживания и переживания Виктором Гюго выполнены с большим мастерством и тщанием. Однако при этом тщание старания эти настолько перенасыщены мельчайшими деталями и подробностями, что порой попросту тонешь в этом изобилии. А порой ловишь себя на страстном желании просто перевернуть страницу-другую-третью, чтобы прервать это словоизвержение совершенно неинтересных подробностей, деталей, фактов и сведений. Особенно когда автор слишком сильно увлекался перечислением многочисленных имён сторонников республики, или роялистов, или ещё каких-то персон того времени — было полное ощущение, что мы читаем не художественную книгу, а лекцию по мировой истории и конкретно по периоду Французской буржуазной революции. И довольно часто было попросту скучно, томительно, занудно и менторски.

А вот главы с описаниями драмы вокруг спасаемых детей и противостояния трёх сильных людей читались уже с гораздо большим интересом. И конечно понимаешь, что Гюго написал так много и Конвенте и о революции только для того, чтобы читатель наиболее полно смог представить себе всю ту непреодолимую бездну противоречий, разделяющую роялистов и республиканцев, однако понимание этого не смягчает моей читательской оценки скучных глав.

Однако в конце-концов автор приводит всех своих главных героев в ту точку, где каждый из них должен был принять какое-то крайнее определённое решение. Причём последствия каждого решения были необратимыми. И в результате автор показывает нам, что зачастую чисто человеческое гуманистическое проявление может возобладать над тем, что ты должен сделать —

Позиция такая на самом деле известна не только из этого произведения. Примерно такие же коллизии возникали и во время сталинских репрессий 30-х годов, когда некоторые убеждённые коммунисты, попадающие в жернова НКВД времён Ягоды и Ежова, соглашались с надуманными обвинениями только для того, чтобы ни тени сомнения не пало на чистоту партии большевиков и государственного аппарата (по крайней мере в художественной литературе такие случаи описывались).

А вообще почти половину времени чтения книги в голове гудела фраза «революция пожирает своих детей», сказанная как раз одним из деятелей Конвента Жоржем Дантоном...

Ведь читала же я Гюго и раньше. В строгом смысле слова реалистичной не назвала бы ни одну его книгу, но такого бреда даже от него не ждала.

А из того, что замечала за автором и раньше, и что расцвело в данной книге буйным цветом – так это любовь автора к лирическим отступлениям. Он может дать полсотни страниц описательного текста без единой привязки к героям, которые можно перелистнуть и ничего не потерять. Зачем? Ради информативности и создания атмосферы? Так вот: без привязки к конкретному художественному сюжету всё это нагромождение имён, названий, дат и фактов просто не осядут в голове (уже не говоря об их элементарной неуместности в данном жанре). Истинный мастер должен умерь вплетать подобные рассуждения в текст так, чтобы он не напрягал читателя, а становился частью истории и запоминался.

Хочется сравнивать. С «Тихим Доном» и нашей революцией. Очень похожа. Местами. А местами совсем нет. Теми местами, где у нас: революция это разброд и шатание в умах и душах, а у них – идейные до мозга костей распоследние крестьяне и нищие. И с Толстым тоже хочется сравнить. Потому что как и свой русский коллега, Гюго не стесняется открыто принимать чью-то сторону, осуждая оппонентов. И хотя и признаёт террор за обеими сторонами, в отношении своих считает его печальной необходимостью, а те же самые действия другой стороны объявляет варварским перегибом.

Знаете, я не верю в то, что в мире существуют или существовали безусловные гении, от рождения до смерти превращавшие все, к чему они прикасались, в безупречные шедевры. Все мы люди, и вполне можем совершать ошибки в начале пути по неопытности или в конце его от усталости. Любой автор рано или поздно может ударится в самоповторы и перегнуть с некоторыми особенностями своих текстов, превратив достоинства в недостатки. Увы, но тут у нас похоже именно такой случай. «Девяносто третьего» лично у меня никак не выходит поставить в один ряд с другими большими произведениями автора. Здесь уже чувствуется явный перекос с мелодраматизмом и отстраненными описаниями и рассуждениями, а вот герои поданы куда проще и резче, чем обычно, и поэтому никто из них не занял места в вечности рядом с Квазимодо, Гуинпленом и Козеттой. Хотя, казалось бы, тема родной революции близка и понятна автору как ничто другое. Но нельзя без устали высекать из мрамора статуи с идеальными пропорциями, где-то резец мастера наконец должен был соскользнуть. Это все еще неплохое произведение, но оно куда слабее тех же «Человека» или «Собора».

Оптимистическая иллюзия.

«Девяносто третий год» — это исторический роман, рассказывающий о переломе эпох. Произведение прославляет французский народ, сумевший восстать против монархического режима, против контрреволюционеров и тех, кто вмешивался в дела страны извне. В основе сюжета лежат большие трагедии маленьких людей, произошедшие в сложный период народовластия и кровавых расправ. Наверное, именно поэтому сопереживаешь всем героям, пытаешься найти подоплеку их действиям и, даже оправдываешь неприглядные деяния.

Как бы не пытался автор быть непредвзятым, чувствуется, что все его симпатии находятся на стороне революционеров, а вера в правильность их действий (действий, которые воспринимаются как догма), слепа и излишне оптимистична. Гюго подает события 1793-го года как исключительно героические и величественные, и делает это весьма ярко и драматично, строя все на контрастах. Так, он показывает политическую «продвинутость» городского населения и дремучую отсталость крестьянства; вырисовывает противостояние человечных героев революции и беспринципных врагов родины, закосневших представителей старого режима.

Автор предсказуем, сентиментален и романтичен, он полностью оправдывает жестокость революционного времени и, используя в качестве примеров поступки героев, осёдлывает свою излюбленную тему, — пытается осмыслить, что же превыше всего для человека – борьба за идеалы, исполнение долга или следование моральным ценностям. Гюго рьяно доказывает, что «добро должно быть с кулаками», что даже самое черствое сердце может пожертвовать всем ради доброго дела (спасение Лантенаком детей из пожара), что верность мечте проведет через все баррикады, а значит светлое будущее где-то не за горами. И эта утопичность не дает покоя…

Лично мне этот роман запомнился прежде всего яркими героями. Особенно хочется отметить отсутствие однобокости, которая так присуща романам о революциях (все республиканцы хорошие, а все монархисты плохие). Также в этом романе нет ненужной затянутости, которая характерна для других произведений Гюго. Я думаю, что этот роман и все другие романы Гюго должен прочитать каждый человек, считающий себя разносторонне развитым. Моя оценка 10 из 10!!!

»...нельзя быть героем, сражаясь против отечества.»

»...Французская Республика, единая и неделимая ...»

Очень интересный роман с крайне живыми главными героями, которым можно сопереживать и принимать их поступки и мотивацию. Ярко описано и атмосфера и революционного Парижа и провинциальной сельской глуши, которая становится контрреволюционным врагом республиканской Франции.

Хотя несмотря на прошествии уже более 130 лет (роман был написан в 1873 году) данное произведение до сих не потеряло своей актуальности. Затрагиваемые такие темы такие как долг и отечество, роль революции в преобразовании людей и государств, борьба противоположных идей и др. до сих вызывают споры в в нашем обществе.

Гюго этим своим произведение высказал свою точку зрения и на революцию 1789 и на 1848 и он полностью на стороне простого народа, «синих», республиканцев. Свои слова он вложил в уста командира республиканцев Говэна:

»...Вы хотите обязательной воинской повинности. Но против кого? Против других же людей. А я, я вообще не хочу никакой воинской повинности. Я хочу мира. Вы хотите помогать беднякам, а я хочу, чтобы нищета была уничтожена совсем. Вы хотите ввести пропорциональный налог. А я не хочу никаких налогов. Я хочу, чтобы общественные расходы были сведены к простейшим формам и оплачивались бы из избытка общественных средств.

— Что же, по-твоему, надо для этого сделать?

— А вот что: первым делом уничтожьте всяческий паразитизм: паразитизм священника, паразитизм судьи, паразитизм солдата. Затем употребите с пользой ваши богатства; теперь вы спускаете туки в сточную канаву, внесите их в борозду. Три четверти наших земель не возделаны, подымите целину во всей Франции, используйте пустые пастбища; поделите все общинные земли. Пусть каждый человек получит землю, пусть каждый клочок земли получит хозяина. Этим вы повысите общественное производство во сто крат. Франция в наше время может дать крестьянину мясо лишь четыре раза в год; возделав все свои поля, она накормит триста миллионов человек — всю Европу...»

Очень сильное, но неоднозначное в оценках произведение. Вроде бы Гюго выступает на стороне «синих», то есть республиканцев. Об этом говорит и его жизненный путь, и многочисленные ремарки по ходу произведения. Но всё же, несмотря на это, на страницах романа много эпизодов, в которых сомневаешься, так ли уж хороша эта республика и её идеалы?

В советское время конечно же произведение воспринималось как явно революционное. Но сейчас всё уже не так однозначно...