Герман Мелвилл «Марди и путешествие туда»

В этой роще мы и бросили якорь. И со своими тёмными, воткнувшимися среди цветов носами наши три каноэ, казалось, получили корм, как утомленные кони в аллее из кустов боярышника.

Высокий полдень в разгар лета более тих, чем ночь. Сиеста в это время самая сладкая. И мечты полудня — действительные мечты, родившиеся под солнечным меридианом. Бледная Синтия порождает привидения бледных форм, и её холодные лучи лучше всего освещают белых монахинь, мраморные памятники, ледяные глетчеры и холодные могилы.

Солнце катилось дальше. И, встав на ноги и сжав кулаки, с диким пристальным взором Иуми воскликнул:

- Нет, нет, ты не должна уйти, ты, дева! Здесь, здесь я сворачиваю ради тебя! Кем ведомый? Мечтой! И будут сиесты, покуда я жив. И каждый полдень буду я встречать тебя, милая девица! И, о Солнце! Не садись; и над нами, обнявшимися, склонятся маки!

- Что беспокоит этого сомнамбулу? — крикнул Медиа, поднимаясь. — Иуми, я к тебе обращаюсь! Что беспокоит тебя?

- Он, должно быть, не отказал себе в свободе съесть те цитроны, — сказал Мохи, сочувственно протирая свои фрукты. — Хо, Иуми! Глоток морской воды поможет тебе.

Перевод Сиротинской:

Здесь, рядом с беседкой, мы и встали на якорь. Носы трех наших каноэ зарывались в цветы и были похожи на коней, которые бредут сквозь заросли боярышника, не упуская возможности подкрепиться.

Полдень в дни середины лета даже тише, чем полночь. Именно это время — пора самых сладких сиест. И сны, которые посещают нас в эти часы, и вправду похожи на грезы наяву, навеянные полуденным солнцем. Бледная Синтия порождает одни только блеклые призраки, и лучше всего в ее холодных лучах смотрятся белые монахини, мраморные статуи, сверкающие ледники и холодные могильные плиты.

Но вот солнце начало опускаться. Юми вскочил, скрестил руки на груди и, подняв к небесам дикий взор, возопил:

— Нет, нет, ты не можешь покинуть меня, прелестная дева! Здесь, здесь, у твоих ног я дожидаюсь твоего согласия. Мечта моя! Отныне вся моя жизнь будет сиестой. И каждый день в полдень я буду рядом с тобой, моя любимая! О, Солнце! Не заходи; сонные маки склонятся над нами, когда мы снова заключим друг друга в объятия.

— Что нужно этому припадочному? — воскликнул Медиа, поднимаясь на ноги. — Эй, Юми! Что на тебя нашло?

— Должно быть, он пожадничал насчет апельсинов, — сказал Мойи, сочувственно поглаживая собственный живот. — Послушай, Юми! Глоток морской воды может принести тебе облегчение.

Herman Melville:

In this arbor we anchored. And with their shaded prows thrust in among the flowers, our three canoes seemed baiting by the way, like wearied steeds in a hawthorn lane.

High midsummer noon is more silent than night. Most sweet a siesta then. And noon dreams are day-dreams indeed; born under the meridian sun. Pale Cynthia begets pale specter shapes; and her frigid rays best illuminate white nuns, marble monuments, icy glaciers, and cold tombs.

The sun rolled on. And starting to his feet, arms clasped, and wildly staring, Yoomy exclaimed--«Nay, nay, thou shalt not depart, thou maid!--here, here I fold thee for aye!--Flown?--A dream! Then siestas henceforth while I live. And at noon, every day will I meet thee, sweet maid! And, oh Sun! set not; and poppies bend over us, when next we embrace!»

«What ails that somnambulist?» cried Media, rising. «Yoomy, I say! what ails thee?»

«He must have indulged over freely in those citrons,« said Mohi, sympathetically rubbing his fruitery. «Ho, Yoomy! a swallow of brine will help thee.»

Перевод Каменского:

— Мой господин, почему такая радость? Давайте будем серьёзны. Хотя человек больше не кенгуру, он, как говорится, является низшей разновидностью растений. Растениям, возможно, присуща нечувствительность к обращению своих соков: мы, смертные, физически не сознаём кровообращения; и много поколений даже не знало об этом факте. Растения ничего не знают о своих внутренностях — три десятка лет мы носим себя и никогда не глядим на нас самих; растения стоят на своих стеблях — мы двигаемся на наших ногах; ни одно растение не расцветёт на своем мертвом корне — перед тем как стать мертвым в могиле, человек недолго живёт на земле: растения умирают без пищи, как и мы. И теперь о различиях. Растения изящно вдыхают питание, не ища его: как господа, они останавливаются и подают; и, хотя они зелены, они никогда не страдают от боли, тогда как мы, смертные, должны добывать продукты повсюду вокруг для нашего пропитания: мы переполняем наши внутренности и перегружены одиозными мешками и кишечником. Растения занимаются любовью и плодятся, но превосходят нас во всех любовных искушениях, добиваясь победы мягкой пыльцой и эссенциями. Растения пребывают в одном месте и живут — мы должны путешествовать или умереть. Растения процветают без нас — мы должны погибнуть без них.

Перевод Сиротинской:

- Милорд, к чему это веселье? Будемте серьезнее. Пускай человек больше и не кенгуру, он может считаться низшим растением. Правильное растение не ощущает в себе движения соков; у нас, смертных, кровообращение так же бессознательно; на протяжении многих веков мы даже не подозревали о его существовании. Растения знать не знают ничего о своих внутренностях; мы сидим в своих телах трижды по двадцать лет и еще десять — и никогда в них не заглядываем; растения держатся на своих стеблях, а мы стоим на ногах; ни одно растение не расцветет, если корень его мертв; оказавшись после смерти в могиле, человек уже никогда не появится на поверхности земли; растения умирают без пищи — и мы тоже. А теперь поговорим о различиях. Растения элегантно вдыхают пищу, нисколько не заботясь о том, чтобы ее раздобыть; словно лорды, они стоят на месте, а им прислуживают, и хоть они и зеленого цвета, они никогда не страдают от колик; тогда как мы, смертные, должны опустошить весь мир ради собственного пропитания, должны набить пищей свои внутренности — отвратительные кишки и желудок. Растения тоже совокупляются и размножаются, но насколько же они превзошли нас в науке соблазнения, ухаживаний и любовных побед, обходясь одной только нежной пыльцой и ароматом. Растения сидят на месте и остаются живы, мы же, чтобы не умереть, обязаны передвигаться. Растения будут цвести и без нас — мы же без них погибнем.

Herman Melville:

«My lord, why this mirth? Let us be serious. Although man is no longer a kangaroo, he may be said to be an inferior species of plant. Plants proper are perhaps insensible of the circulation of their sap: we mortals are physically unconscious of the circulation of the blood; and for many ages were not even aware of the fact. Plants know nothing of their interiors:--three score years and ten we trundle about ours, and never get a peep at them; plants stand on their stalks:--we stalk on our legs; no plant flourishes over its dead root:--dead in the grave, man lives no longer above ground; plants die without food:--so we. And now for the difference. Plants elegantly inhale nourishment, without looking it up: like lords, they stand still and are served; and though green, never suffer from the colic:--whereas, we mortals must forage all round for our food: we cram our insides;

and are loaded down with odious sacks and intestines. Plants make love and multiply; but excel us in all amorous enticements, wooing and winning by soft pollens and essences. Plants abide in one place, and live: we must travel or die. Plants flourish without us: we must perish without them.»