Хорошие научные журналы – а в особенности те, которые на нынешнем жаргоне зовут «высокорейтинговыми» — захлёстывает поток статей. Редакционные компьютеры забиты гигабайтами приходящей мудрости – почти как у трудящихся литературного фронта, захлёбывающихся в самотёке. Но редакция хорошего научного журнала не может наплевать ни на один пришедший шедевр. Особо мучимые издания, вроде «Сайнс» или «Нэйчур», дали редакторам драгоценное право отказывать, не посылая на рецензию, и ограничиваясь отпиской общего плана. Но такое прощается лишь тем, чьи индексы цитирования уходят в двухзначные числа, и чьи страницы способны принести авторам профессорские места, гранты и членство в комитетах и коллегиях. Калибр поменьше без конкретики отказать не может. Хуже того, без очевидных пороков вроде претензий на всеобщую теорию всего, рукопись обязаны прочитать, оценить и объяснить оценку. Как же редакции не тонут?

У рецепта их выживания две основные компоненты. Первая, методологически самая важная – это чёткий набор правил, по каким нужно оценивать рукопись. Вторая, важная практически – квалифицированные рецензенты, как правило, профессора и постдоки, готовые потратить время и силы лишь за престиж быть рецензентом. Первое выстроено с учётом огромного опыта научных публикаций, второе определяется репутацией журнала.

У издательства художественной литературы, как правило, подобной определённости нет и в помине. Критерии расплывчаты, редакторский энтузиазм бежит за модой, до-публикационные рецензии сугубо внутренние, рождённые битвой между зарплатой и усталостью, и от злобы отвергнутых гениев одно спасение: закалённая шкура.

Конечно, едва ли какой-нибудь «Звездолёт-пресс» сможет работать по правилам «Физикал Ревю». Но отчего бы не попытаться хотя бы оценить его продукцию по правилам «Физикал Ревю»? В конце концов, если в названии жанра гордо фигурирует слово «научная», отчего бы не попробовать привнести толику научной строгости и с критической стороны?

Критерии «Физикал Ревю» просты. Для оценки нужно ответить на семь вопросов.

1. Достаточно ли конструктивной новизны?

2. Логична ли, правильна ли, правдива ли работа?

3. Ясна ли она?

4. Подходит ли тема?

5. Соответствует ли длина содержанию?

6. Качественны ли результаты?

7. Качественен ли стиль изложения?

Попробуем же взять яркий, более-менее свежий, типичный и сильный образчик, и поверить научной практикой литературную гармонию. Передо мной лежит вкусно оформленный, увесистый, объёмистый томик: Чайна Мьёвиль, «Вокзал потерянных снов», произведенный издательством «Э». Это уже четвёртое переиздание, вышедшее совсем недавно – в 2017 году. Итак, ответы.

1. Достаточно ли конструктивной новизны?

Неискушённого она просто захлёстывает. Люди-птицы, люди-жуки, люди-водяные, люди-руки, люди-кактусы, иные измерения, многопространственные ткачи, наказание телесными модификациями, преступник-химера, пьющие разум насекомые, и прочее, и прочее. Правда, в наборе чудищ быстро проступают контуры средневекового бестиария, знакомые черты угадываются повсюду: и в устройстве вселенной, и в интриге, и в запахе. Присутствует даже странно пугливый дьявол. Сам неистовый Нью-Кробюзон – это викторианский Лондон, а, точнее, прачетовский Анк-Морпорк, увиденный не в комедии дель арте, а в драме. Политика по-новому беспринципна, учёные злодеи диковинно учёны, и по-новому гибельны миру, любовь поразительна, но, как и положено, всепобеждающа. А ещё в книге есть зло, испражняющееся кошмарами в сны.

Резюмируя: «Вокзал потерянных снов» стоит на плечах гигантов. И видит неизведанные дали.

2. Логична ли, правильна ли, правдива ли работа?

Хм, это следует судить по нормам выстроенного мира. А он столь пёстр, хаотичен и богат деталями, что те поневоле укладываются в правильную кучу. Так большая куча щебня неизбежно принимает форму конуса. Замысловатые извивы сюжета прекрасно укладываются в общую канву, химера-гангстер закономерно нечувствителен к пулям, чердачный гений правдиво безденежен, жуки немы, а люди-кактусы склонны к мексиканским страстям. Куче железяк на магической свалке правильно организовываться в разум, а почтовым клеркам — продавать за мелочь биологическое оружие массового поражения.

Хотя, если присмотреться, в ткани мира видны провалы и рваные дыры — наверное, межпространственные пауки-ткачи не успевают залатать всё людское безобразие. Учёный жизнелюбец на чердаке совершает работу целого поколения и в микроскоп исследует магию. Повелителям энергий недосуг состряпать пулемёт. Однако тут же ловишь себя на мысли о том, что суёшь свою обыденную логику в мир, увиденный лишь краешком глаза. Впечатление стройности сильно в достаточной мере, чтобы в замеченных несообразностях обвинить своё невежество, а не авторский произвол.

Бас-Лаг – внутренне правдив.

3. Ясна ли работа?

То есть, чист ли, естественен ли, органичен ли сюжет в рамках прописанного мира? В общем и целом, да. Но встречаются царапины, заусенцы и даже трещины. Временами сюжет утыкается в закоулки Нью-Кробюзона, спотыкается и даже пятится назад. Иногда кажется, что сюжет пугается вони, отбросов и дерьма, щедро усеивающего город и страницы. Вонь выписана настолько живо, что временами лезет из текста в ноздри. Впрочем, викторианский Лондон с его скотобойнями и средневековой канализацией смердел не меньше. Нельзя забывать подвиг тех, кто не дал мегаполисам захлебнуться в их же экскрементах. И не надо про Древний Рим с его нужниками. Там все посетители подтирались одной губкой на палке, демократично передавая её друг дружке, а копившийся латринный газ периодически взрывался, губя плебеев и патрициев разом.

В общем, увлечение плотским и живым, добавляя смака и сока, мешает повествовательному шагу. А ещё автор не очень любит своих героев. Он их насилует, убивает и даже оставляет калеками. Вместо воспетой профессором эукатастрофы нас ожидает исход нищих и увечных.

Досадно. Но, как любят писать в отзывах на диссертацию, достоинства работы не умаляет.

4. Подходит ли тема?

То есть, вписывается ли она в рамки жанра? Загоняет ли книгу в гетто, обрекая на снисходительные усмешки почитателей «Букера»?

Увы, да. В некотором смысле, она преодолевает границы жанра – но, скорее, в сторону комикса. Книга кажется искусным сочленением артистично и с большой фантазией выполненных жанровых штампов. Штампована там даже река.

Так что по критерию номер четыре можно смело поставить большой плюс и скорей звонить редактору «Звездолёт-пресс», агитируя за пятое издание.

5. Соответствует ли длина содержанию?

Скажем честно – нет. Хотелось бы больше. «Вокзал потерянных снов» — как чипсы. Кажется, наелся до отвала, а назавтра хочется снова. Страницы летят слишком быстро, тома в девятьсот их хватило всего на одну командировку, да и то впритык.

А вторая книга о мире Бас-Лага – вовсе не о том. Может, потому жестокий автор так обошёлся с героями, чтобы не мучиться совестью, не придумывать для них продолжение или хотя бы камео?

6. Качественны ли результаты?

О да! Завлекательность – на десять, интрига – на одиннадцать с половиной. Воображение перегружается до красной черты, концентрация чудес на пике – но почти не перегибает, не сваливается в скуку, захлёстнутая потоком абсурда. Мир Бас-Лага, пусть и несимпатичный, и грязный, и зловещий – затягивает. За героями с удовольствием следишь, передвигаешь их жестяные фигурки по склизким вонючим лабиринтам и свалкам.

7. Качественен ли стиль изложения?

Здесь, пожалуй, можно покачать пальцем. В целом, перевод замечателен, но мелкие огрехи таки попадаются, в особенности, ближе к финалу. Временами они обрушиваются на читателя платоновской силы образами, к примеру «растопырил конечности тела». Ещё там «шлифованный пьютер», пригодная для размещения четырёх героев площадка размером в «пятнадцать квадратных футов», «техногенные столпы», и прочее, и прочее.

Однако впечатление от несуразностей не накапливается, рассеивается на фоне погружения в мир, и плотность ошибок на единицу текста, в общем-то, ничтожна.

Вердикт: однозначно публиковать, читать и даже перечитывать.

Посвящается Илигюйлу Шэ Мохэ Шиболо-хану,

умершему от неприятного впечатления

Случайного читателя средневековые хроники, как правило, ввергают в тяжёлую скуку. Множество имён, дрязг, непонятных перемещений, массовых убийств, грабежей, разорений, повсеместных зверств. А главное – никакого видимого смысла. Люди изо всех сил предают, режут, мучаются и мучают. Колесо вертится, вчерашний удачливый негодяй становится несчастной жертвой при негодяе сегодняшнем. Одно и то же вчера, сегодня и через год.

Скука.

Но глаз намётанный улавливает подспудные течения этого кровавого болота. Вычленяет, обобщает, отряхивает закаменелые от древности телесные жижи, укладывает в ложе прилично научного описания и рождает статьи, а то и монографии. Финал обобщения, обеззараживания и выхолащивания – а заодно и апогей скуки – школьный учебник истории.

Если непостоянная функция принимает одинаковое значение в паре точек, значит, где-то между ними экстремум — то оптимальное сочетание крови, кишок и глубоководной идеи, какое и рождает максимум читательского интереса.

«Ястреб халифа» умудрился приземлиться на удивление близко к максимуму.

Фон «Ястреба» чудовищно хаотичен. Имена, реалии, мысли и география – из дюжины веков, сотни народов и земель. Арабы, тюрки, персы, берберы, монголы, кипчаки, кидани, ханьцы и прочие навалены беспорядочно, собраны на живую нитку – но всё волшебно срослось, и течёт повсюду та же кровь. А если вдуматься, то волшебство это естественное и логичное: так и работает стохастический алгоритм поиска максимума, историческое Монте-Карло. Если собирать кучу малу, но не совсем случайно, а с небольшеньким отклонением в нужную сторону, куча долезет как раз до нужного. Только загребать нужно широко и далеко.

Автор «Ястреба» может широко и далеко. Потому что знает. Хотя и берёт с самой поверхности, причём неразборчиво и, на первый взгляд, не всегда к месту. Магриб, Машрик, Мавераннахр, Хань, Хинган и Алатау – всё вперемешку. Однако, у её аляповатого, но очень живого мира прочный фундамент и глубокое прошлое, отчётливо прочитываемое в тексте – если помнить, конечно, что было двумя страницами раньше. А ещё там, для завлечения читателя и общего облегчения, выписана простая и ясная интрига – приблизительно та же, что и в «Фаусте»: призвание для человеческой цели, какой не можешь достичь по слабости, нечеловеческой силы. Это и сейчас тайная мечта многих, живущих в безжалостно рациональной действительности. А уж в средневековье, когда бесы и джинны прямо лезли в глаза и отверстия тела, искушение призвать и повелевать было воистину массовым поветрием.

И неизменно определялось как страшное зло.

Неважно, что призванный снабжён смутно высокородным именем, титулом, возвышающей трагедией и лютой, но строгой моралью. Он – типичнейший, классический бес, умеющий являться в прекрасном обличье, приближаться к человеческому, ладно и убедительно говорящий, пылающий страстью – но непрерывно терзающий и терзаемый, налитый до краёв ненавистью, за слова и сложенные из них пустышки проливающий настоящую людскую кровь. Многознающий бес – но, как и положено нечисти, обделённый мудростью и настоящим умом.

Я слегка пожалел о том, что в опубликованном тексте стало меньше «Сильмариллиона». В толкиновской вселенной есть воплощённое зло и благо, а падение душ очевидно и ясно. В благородном нолдо Тареге плещется и резвится то, на что растратил силу Моргот Бауглир, неразделимо сплавивший своё естество с Ардой. Князь Полдореа – без пяти минут орк. Микро-слепок с майара Саурона тех временём, когда тот ещё звал себя «Майрон» и «Аннатар». И жуткий договор, связавший земное существование пост-нолдо с престолом халифата – злая пародия на Кольцо Всевластья, связавшего Саурона со Средиземьем.

Но литературные истоки нечистой силы не так уж и важны. Важно то, что она – страшная болезнь, какую призвавший её осознаёт слишком поздно. В описании череды войн, зверств и восстаний, какими изобилует «Ястреб», нет лишнего – хотя невнимательному взгляду и может показаться избыточным нагромождение кровопролитий. Их причина, опять же читателя ради, вынесена на поверхность и разжёвана до фарша. Подспудное течение крови несёт повествование к единственному логичному финалу. За единственной войной, ради победы в которой призван бес, следует непрерывное убийство своих же людей, ужаснувшихся, не пожелавших служить бессмертному нечеловеческому злу. Ненависть разрастается, выплёскиваясь чередой восстаний, пока не захлёстывает всю землю ашшаритов, все души. Нерегиль последовательно крошит и режет всё, на что опиралась власть халифов, шаг за шагом отравляет и убивает будущее, ради спасения которого призван. Удивительно не то, что нерегиля предают обласканные им. Удивительно, что предают не все. По крайней мере, не сразу. Впрочем, люди во все времена близоруки и слепы.

Финальный, чудовищный удар в спину государству аш-Шарийа – грех с женой халифа. Слуха о нём – а в средневековом мире такое скрыть невозможно, в особенности, если скрыть и не пытаются – достаточно, чтобы на века проклясть кровь правящего дома и все его дела.

В отчаянной попытке спасти династию и государство князя-беса предаёт и тот, кто без малого сроднился с ним.

В кратком эпилоге сказано, что сын несчастного халифа от любовницы беса правил спокойно и мирно сорок шесть лет.

Но залог этого мира — память об ужасе, и знание о том, что бес не повержен, но лишь дремлет, набираясь сил. Проклятие над домом, чей глава однажды согрешил смертно против человечности, всего лишь замерло до поры.

И аукнется ещё. Непременно.

Тех, кто придумал дать аш-Шарийа и его молодому неопытному халифу бессмертный подарок на всю последующую вечность, стоило бы посадить на кол, как только они о придумке объявили. Но некому было сажать. У трона не отыскалось мудрости, и заболевший халифат спасли самым радикальным способом – превратили в зомби.

Правда, если бы отыскалась, у нас бы не было чудесной книжки.

И потому мне не жаль книжных безумных джунгар, зачем-то ушедших в поход с бабами и дойными кобылицами, и за то перерезанных.

Честно.