Очень странное ощущение – вот как если б Анатолий Алексин взялся написать, не знаю, «Сумерки». Получился забавный микс из советской подростковой литературы (стиль) и современной young adult fiction (темы, приметы времени). Советский стиль – в самом широком понимании, когда с помощью подчеркнуто нейтрального языка автор создает дидактически-отвлеченную реальность, наделенную узнаваемыми чертами окружающего мира.

В этом мире у-у-у восьмиклассница рассуждает сама с собой в манере интеллигентной учительницы, решившейся так вот без экивоков поговорить с подростками об их (?) наболевшем на их же языке: «Она думала, что Слон ее любит, а оказалось, что ему от Славки нужен только… Да, надо называть вещи своими именами. Ему нужен только секс» (не подумайте дурного, Славка – барышня), «Славка вдруг очень хорошо поняла, что если бы Слон овладел ею тогда в своей квартире»... Ощущение, как в анекдоте про пионера, смело выкрикнувшего ругательское слово «лифчик».

При том, что сама история и поведение героини – вполне органичны, ежли отвлечься от ее рефлексий. Вот только без рефлексий никак не обойтись – иначе получится вполне адекватное описание бессмысленных и беспощадных похождений старшеклассницы, которой просто повезло (да, они – такие, они пойдут провести время на квартиру к семнадцатилетнему парню, за ними ухаживающему, потом рванут оттель со всех ног, когда он начнет приставать… А что у них в голове при этом происходит – ведомо про то одному богу Пубертату).

В общем, налицо все та же главная проблема соцреализма: Как соединить правдивое описание действительности (а ля «Класс коррекции») с тем разумным, добрым и вечным, которое хотелось бы в эту реальность привнести с помощью хороших книжек, предлагающих модели правильного поведения?

Повесть в целом – это остроумное упражнение, выстроенное на оттенках биологического и культурного расизма. Начало – мастерский памфлет о мультикультурализме сразу в европейском и российском его изводах. В борьбе за дружбу и мирное сосуществование с пауками из «Эпоса хищника»... Но в отличие от прежних кагановских вещей «Лимонная планета», к сожалению, как-то не задевает. Наверное, из-за отсутствия симпатичных героев в центре повествования.

Что получится, если зарядить хорошо сделанный ТНТшный сериал (а вдруг?) идеями из «Банальности зла» Ханны Арендт? (И поздних Стругацких с люденами сюда же, до кучи). – Угу, получится роман Сальникова «Отдел».

Первое мне показалось на редкость удачным: фантастическое допущение, помещает сто раз описанные вещи в современность – с просто ошеломляющим эффектом.

Но в целом – must read, разумеется.

Если взять саму историю – не сильно впечатляет. Так, сюжетец для эпизода «Американских богов». Причем не-американцы вряд ли улавливают и половину обаяния этой (в-черте-)городской фэнтези: мантры изумления (по типу «и все это в нескольких километрах от Манхеттена!») русскокультурного читателя задевают мало (не «Тайный город», чай; у них в Нью-Йорке постоянно то мстители, то хранители, то вообще дождь из фрикаделек).

Треть романа вообще ничего не происходит. Охота за книжками, роды на дому, бесконечные фото младенчегов в сетях… Но затягивает – причем затягивает, наверное, именно ожидание того, когда ж, наконец, это самое начнется.

Неожиданно интересной показалась «чернокожая» линия – все по мелочи, но познавательно (в роде «не стоит черному пацану шляться ночью по белому кварталу, даже по очень фантастическим делам не стоит – кто-нибудь непременно вызовет прозаических копов»).

Может, если это сократить раза в два — получится неплохой роман. Но у автора, как и у рассказчика, тоже сломалась клавиша BACKSPACE.

Для меня Крылов/Харитонов — писатель загадочный: рассказы варьируются от лучших в современной фантастике («Зимы не будет», «Белой птицей») до больных агиток и вообще чорт знает чего («Маленькая жизнь»). А из крупной формы пока не понравилось ничего: макабр или перевертыш в качестве финала рассказа — отлично, а в романах их количество зашкаливает, и эффект уходит в песок. «Факап» — интереснее, конечно, чем его же «God Mode», но вот охота же автору тратить на хорошую, но не самую оригинальную идею такое количество букв.

Настолько слабо, что только к середине вспомнил, что уже просматривал это. Слабо даже как дамский роман, в котором все-таки должна выстраиваться динамика, основанная на переоценке партнера. И в романе это могло бы, наверное, быть — если сделать упор на разницу ментальностей (Буджолд это умела, см. «Осколки чести», где встретились и смогли увидеть друг друга Он и Она из разных миров).

Старенькая она, наша Лоуис Макмастер. 63 годочка на момент публикации.

Роман написан в формате киносценария. Живые диалоги с короткими описаниями-ремарками: подошел, подбежал, сказал, упал, занималась заря...

Про «старомодность» мира тоже сказали — и мир, и сюжет были бы вполне органичны где-то в шестидесятые годы прошлого века. Но это как раз, на мой взгляд, вышло вполне органичным: в основе романа — архаическая дилемма «Человек vs. Зверь», и этому раскладу вполне соответствуют картонные герои и ретромир старой доброй дистопии.

Две очень интересные вещи в этом романе — язык бабушки и сознание ГГ. Речь бабушки — забавный суржик (не знаю, насколько он соответствуюет реальному диалекту, да это и не важно) — славная языковая фенька, вполне годная для атмосфэры небольшой повестушки. И все время ждешь, что автору вот-вот надоест играться — особенно, когда дело идет к появлению самизнаетекого. Но когда понимаешь, что автору не надоест, что для языка во многом все это и затеяно... В этот момент язык в целом вдруг становится чем-то живым, очень органично включаясь во всю эту кухню. --- Сознание и речь героя — никак не подходят советскому пятикласснику. Т.е. здесь тоже какой-то странный, неправильный даже, финт: тридцати-сорокалетний дядька погружается в прошлое, как бы становится мальчиком, припоминает (но не испытывает) тогдашние эмоции, сочиняет свои остроумные ответы. И это был бы совсем другой роман, если бы перед нами был живой пятиклассник, зацикленный на себе, не особо интересующийся этой сквозной кулинарией. Т.е. слабость романа — пятиклассник с реакциями тридцатилетнего (или скорее тридцатилетний, которому снится, что он пятиклассник) — оборачивается его силой в создании атмосферного повествования.

Еще впечатлила — из тех же бессмысленных, в сущности, избыточностей — концепция камерного романа. 90% времени мы проводим в одной квартире, в компании двух героев — и ведь не скучно же!

Милая повестушка на один раз. Самое интересное в процессе чтения —

Чтение для подростков («Я какой-то не такой! Или все какие-то не такие? А, да пошло бы все!»). Фоном — лубочное ницшеанство десятой свежести со столь же оригинальной его критикой. — Нет, я понимаю, что главный посыл рассказа — чистой воды эстетство, трещина в эпическом полотне — но это, по-моему, не выстреливает из-за тривиальности содержания.

Ничего не понял, к сожалению.

Смысл рассказа в том, что можно смешать паропанк с Бабелем (или сериалом «Ликвидация»?) — и создать атмосферу атмосферного рассказа.

Пара романов в роде лукьяненковских «Линии грез» и «Звездной тени», спрессованных в рассказ. Атмосферная импровизация про Ландау, которому снится, что он бабочка, которой снится, что он Данте с этим его адронным коллайдером.

Книга — ни о чем. Автор делает какие-то авансы (в самом деле, откуда бы ему знать о посмертии героев скандинавского эпоса?), но ответы оказываются на редкость скучными:

Ну, т.е. после Олди и др. украинцев все это как-то неприлично даже. Не знаю... нарциссические периоды по поводу того, что древние герои говорят сниженным штилем... Так это еще в советской фантастике говорено-переговорено (это если не думать о том, что 90% нынешних авторов по другому и не умеют в силу очевидной неспособности даже к элементарной стилизации).

С другой стороны, вполне достойная книга, если подойти к ней как к популярному изложению скандинавского эпоса — для общего, так сказать, развития.

Ощущение такое, что сооавторы писали свои части, не выработав общей концепции: в результате получился набор в лучшем случае занимательных разнородных кусков, но не роман. Организация фронтовой медицины, разведывательный поход подлодки, судьба альтернативного Эйнштейна... Связаны лишь последние две линии, медицина и пробежки по военной технике — очевидно, просто для общего развития. Мир победившего нацизма — скучен до нытья в зубах, единственное светлое пятно — реверанс в сторону «Демона истории» Севера Гансовского.

Прочел 80% текста. Надеюсь, остальные 20% все в корне меняют, но выяснять не буду.

На первый взгляд – книжка ни о чем:

+ занимательная альтернативка, мир – где-то посередине между рыбаковским «Гравилетом» (все великие люди работали здесь лишь во благо) и лазарчуковским «Транквилиумом»

– без внятного сюжета: на Главного Героя ни один из персонажей, в сущности, не тянет;

Но при этом роман получился сбалансированным и даже гармоничным: эпизоды, которые не нужны для развития действия, раскрывают альтернативный мир; военная мясорубка – очень правдиво изображенная – не завязана жестко на действие (оборение черезмерно карикатурного Врага), но в переплетении судеб рождаются вдруг неожиданно поэтические ноты.

Набрел на эту серию, прочитав отличную детскую книжку «Crenshaw» (2015).

Это маленькие такие книжицы числом 54 (прочел 2), плюс еще несколько (добрая половина — изделия лит. негров). Язык — бедный, сюжетная канва (дети со сверхспособностями против инопланетных слизней-кукловодов) — ниже критики. Единственное светлое пятно — живые попытки показать, как выглядит мир глазами, вибрисами, телами тех животных, в которых детки перевоплощаются. В целом получилось (если верить синопсам в Вики) масштабная такая вселенная.

Надо сказать, что сильно круче великого предшественника — повести В. Медведева «Баранкин, будь человеком!» (1962). В отличие от половины примерно списка премированной англоязычной литературы — книжка о нормальном подростке для нормального подростка, со всем набором близких тем — от задерганных родителей до bullying и девочек, которым в известном возрасте внезапно хочется романтики.

Очень странные герои получились. Скажем, ГГ — говорит языком автора (вероятно), книжные аллюзии, ирония и всякое такое. В «ЧЯП», в «Кусатель ворон» это мотивировано вундеркиндистостью протагонистов. Но здесь-то типичный подросток 13 лет, не вылезающий из комп. игр и прочитавший из-под палки пару книг. Причем поведенчески и психологически — это даже программно карикатурный тринадцатилетний пыдросток (ничего не хочет, живет по иннерции, скучно эгоистичен, начисто лишен героического пафоса (последним, кстати, сильно отличаясь от пацанов на районе).

В общем, не сочетаются здесь речь и психология. Никак. (единственная мотивировка — раз попал в «место снов», то, стал быть, не такой уж и типичный). — Проблема автора, конечно, понятна: хочется сделать достоверного ГГ, социально близкого подросткам, а рассказчик из него никакой: в реальности он просто не умеет интересно говорить, ему словарного запаса не хватает. Так и бьются авторы подростковых сочинений, пытаясь из узнаваемой, но амебы, вылепить что-то эдакое.

Это, конечно, «мэйнстрим». Такой «Век чудес» К.-Т. Уокер, только для взрослых. Сам постапокалиптический сеттинг продуман слабовато — получился мир от гуманитария (Откуда берется электричество? — Из розетки. А если в розетке нет, то, значит, все).

Обычно «Кадын» сравнивают с «Мэбетом» Григоренко (и сравнивают не в пользу романа Богатыревой). Меня же «Мэбет» совершенно не тронул. Главным достоинством «Кадын» кажется мастерское соединение эпоса, сказки, бытописания и романа о взрослении. Стилистическая монотонность, отмеченная критиками, — это как цемент, что скрепляет очень разные жанры, создавая удивительно цельный мир.

Характеристика «бред» применительно к данному тексту – не оценка, но более-менее точное описание. Поток этот сносит крыши и пленных не берет: «Что за ужас-то вокруг творится!» – «Сломалось что-то в русском королевстве – и давно» – «А вот, кстати: недалекие люди рассуждают про жидомасонский заговор» – И так рассуждают, и эдак рассуждают – «Все это, конечно, смехотворно для профессионального историка: здесь – натяжка, там – переврали» – «Но вообще-то, настоящий ученый готов рассматривать любую гипотезу, были бы доказательства» – Доказательства (2 пристойных вставных текста, и вообще, гляньте, сколько евреев в революции) – «Про жидомасонский заговор, это… в общем, все круче:

И все это с кружениями, повторениями, зависаниями, «термоядами» мозга читателя. В сущности, перед нами – сюжет для небольшой повести, м.б., даже интересной для любителей побродить по пепелищу «четвертой волны»… (а в идеале — записки нового Поприщина). А то, что вышло… Возьмите какую-нибудь «Чашу бурь» заплеванного когда-то в «нуль-литературу» В. Щербакова, уберите сюжет, добавьте метафизики в духе позднего Вячеслава Рыбакова – и выйдет вам «Обратная перспектива». Желание выговориться — вещь по-человечески вполне понятная (наболело!), но в сюжетной литературе это просто самоубийство.

Такой вот любопытный пандан к повести «Нежилец» Каганова.

Наверное, по сравнению с основной массой совсем уж нечитабельных попаданопусов – неплохой роман. Но именно в этом ряду, со всеми его привычными канонами. Хорошей исторической фантастикой это назвать трудно: мышление (забудем про язык) и общественные отношения аборигенов – вполне современны, герои – схематичны, прицеп про «главное – настоящее» – просто декларативная «нашлепка».

Очень атмосферный рассказ про экспедицию Франклина. Пусть и несколько затянутый, на мой вкус. Правда, скрепляющая все идея не так чтобы впечатляет.

В романе не особо явлен тот драйв, который бросал пассионариев на север. Исходная ситуация: занесло нас в белое безмолвие, теперь главная задача – остаться в живых. Что в этом завораживающе жестоком краю получается не очень (несмотря на все британско-ирландское мужество и стойкость).

«Жизнь у человека одна, и она несчастна, убога, жестока, мерзка и коротка» (как бы из Гоббса) – когда жизнь зависит от сил, с которыми невозможно договориться. Альтернатива – принять Шрайка (ой!), опроститься, познать свой дар… Вроде, и стройненько, но как-то невнятно….

Мне после «Медведок» этот роман показался каким-то топтанием на месте, если говорить о творческой эволюции Галиной (как ни казенно звучит последнее, но в случае Галиной мы, действительно, наблюдаем мощный рост).

Все отлично сделано, но:

Львов – ну атмосферный, ну провинциальный, ну для туристов, ну для туристов пообразованнее, ну для туристов, которым старожилы показали Львов «настоящий»… И что?

Фантастическая неопределённость – славная, но она и в «Медведках» мастерская.

ГГ – не то, чтобы скучен, а просто без изюминки: умный гуманитарий среднего возраста. Т.е. автор-то нам скажет, что все не так просто – но это «непросто» лишь называется. Реакции этого человека – вполне типичны именно для любопытного и наблюдательного «грантополучателя» без особого бэкграунда.

Вышло, на мой вкус, прекрасное упражнение в прекрасном. Читатель, увы, привык, что каждый новый роман Галиной – сильнее предыдущего, поэтому «Автохтоны» и воспринимаются как некий сбой.

Не скажу, что повесть понравилась, но интересна она безусловно (как почти все у Чана). Для религиозного сознания необходимость веры составляет фундамент концепции человека: Бог не предоставляет людям неоспоримых свидетельств собственного существования, чтобы не лишить нас свободы выбора, которая реализуется в вере или неверии. Имей мы неоспоримые доказательства бытия Божьего – мы тут же кончимся как люди. Это положение, ставшее, в сущности, общим местом, и деконструирует Тэд Чан.

И надо сказать, получилось любопытное зеркало ветхозаветного мира: ангелы, режущие египетских младенцев, потоп, убивающий всех, Бог, издевающийся над Иовом, чтобы испытать его веру… Без Христа все, наверное, так и выглядит.

Первая мысль при чтении: Ах, какую идею погубила! В самом деле, как могут быть устроены психика и общество бесконечно пластичных существ? Если у Ле Гуин из идеи про гуманоидов со «всего-то» с изменчивым полом выросли близко-чуждые легенды Гетена, исследование гендерных ролей в социуме и т.п., то уж здесь как можно было развернуться... Про Тэда нашего Чана с его октопусами лучше и не вспоминать. Одним словом — эх!

Потому как вышло всего лишь про таких порывистых девочков и мальчиков... С обильными заимствованиями из Буджолд (что уже здесь отметили). Со слабо проработанным фантастическим антуражем, изобилующим большими и маленькими нескладностями.

С другой стороны, настоящая фантастика — она всегда про свое, но средствами фантастики. И в этом смысле изменчивость эль-ин, их философия — вполне адекватная метафора молодой, бурлящей девичьей жизни: ощущение пластичного, меняющегося в столкновениях с жизнью и людьми «Я» («любая маска тут же превращается в лицо»), нутряная в буквальном смысле взбалмошность, текучесть принципов при сохранении все же какого-то личностного центра, жажда быть в центре внимания, трансформированная в меганезаменимость героини, и т.д.

Автор взахлеб говорит о нас девочках, щедрой рукой бросая в топку достойные идеи. Что тоже, как ни странно, признак хорошей фантастики, ведь нет ничего более ей чуждого, чем интеллектуальная скаредность.

Роман — образчик «фантастической литературы», как ее определял Ц. Тодоров (фабулы в ней балансируют между возможностью реалистического и волшебного истолкования). Получился занимательный, временами занудный, но в целом любопытный литературный эксперимент вокруг «ненадежного рассказчика».

Этот пронзительный роман оказался для меня еще и прекрасным образцом настоящей фантастики. Настоящей – т.е. не с изложенными топорным языком вымученными выдумками, а с попыткой говорить о реальности через призму фантастического, с помощью остранения.

Здесь и живой герой (он со своими проблемами, быть может, не всем интересен, но он – живой) в перспективе мироздания, и неостановимо меняющийся мир, и (положено ведь три составляющих?) демонтаж стереотипных форм социального поведения – как привычных, так и почитаемых «альтернативными». И грустное достоинство зацементированной на века финальной надписи.

Для меня роман Уокер стал в один ряд со «Спином» Уилсона.

Русский ответ «Гарри Поттеру» — уже сложившийся жанр (скоро и рассказ о школьных годах Йозефа Кнехта будет восприниматься исключительно как швейцарский ответ «Гарри Поттеру»). Два таких «ответа» показались мне любопытнее оригинала (которого я, впрочем, не осилил). Любопытными прежде всего необыкновенной полнотой живой радости учебы и познания. Н. Горькавый создал настоящего «Гарри Поттера» для «технарей», а затейливое единство миниатюр А. Коростелевой — это очень правильный «Гарри Поттер» для «гуманитариев». Тех, кто хочет учиться, узнавать новое, расти, а не обзавестись волшебными предметами, помощными зверями и пикантными шрамиками.

Примерно две трети романа оставили очень приятное впечатление: любопытными показались оккультные войны глазами «лоха», не очень впечатляющие, но добросовестные попытки представить психологию советских людей конца тридцатых, изящно вводится шумерская линия, временами глаз цепляется за вполне художественные сравнения, метафоры всякие...

Но в завершении романа все это как-то схлопывается: герои думают и говорят уже по-современному, намеченные нравственные проблемы решаются разводным ключом,

Не мастерский, но вполне добротный рассказ по мотивам старинной теории.

По прочтении замечательного романа Галиной загрустил, укрепившись во мнении о том, что отечественная фантастика потихоньку отдает богу душу. «Книга года по версии Фантлаба» в этом отношении очень симптоматична: если у иностранцев лучшие книги за последние три года — жанровая литература, то в номинации «Лучший роман (авторский сборник) отечественного автора» первые позиции в 2009 — 2011 годах занимают романы, имеющие мало отношения к фантастике в традиционном ее понимании. И «Медведки» Галиной — тоже хрестоматийный в своем роде образчик того, что Цветан Тодоров назвал ‘фантастической литературой’ (сильно запутав любителей фантастики).

Здорово, что в литературе основного потока появляются такие хорошие произведения. И жаль, что обещанной конвергенции мэйнстрима и фантастики, к сожалению, нет как нет. Да, авторы мэйнстрима охотно используют элементы жанрового антуража фантастики. Однако встречного движения — повышения литературного качества, художественной эмансипации произведений фантастического жанра — что-то не видно (я только о ‘состоявшихся’ авторах первого ряда). Недотепы-симбионты последних лет просто не сопоставимы по уровню, скажем так, писательских амбиций с фантастическими произведениями Галиной, Петросян, Быкова, Елизарова (разве что «Райская машина» Успенского находится в той же ‘весовой категории’).

А «Медведки» показались мне удивительно сбалансированным, хорошо темперированным романом. Поначалу напрягся, решив, что сейчас автор вырулит на заезженный мотив превращения текста в реальность, но все оказалось глубже. Действительно, некоторые из мотивов можно было развернуть даже в отдельный текст – но мне кажется, что в итоге мы имели бы лишь вариации на чужие или свои фирменные темы. Первое скучно, второе… а зачем? Хочешь про ‘мир как текст’ – читай «Заплывая за буйки». Хочешь про ктулху, вылезающих, чтобы с бою взять Приморье – есть же «СЭС-2». Внутренней логикой своей «Медведки» напомнили мне «Хромую судьбу» (без Синей папки) – с ее подчеркнуто реалистической линией писателя, с нерешенностями, ‘работающими’ именно в балансировании (потому как, на выходе совершенно не важно, построен ли изпитал, действительно ли Феликсу Сорокину досталась партитура труб Страшного суда, помстился ли герою Булгаков и т.п., а важно – «хватит с меня псины!»).

Магистральный сюжет Галиной (она, как мне кажется, вновь и вновь пишет историю о силе вымысла) заиграл в романе новыми гранями: сама повседневность оказалась не только иллюзорной, но загадочно мощной. Люди, какими мы их знаем, — лишь тени и отражения, что, однако, не означает их эфемерности (в логике ‘если лиц много — значит, они все поддельные’), но указывает на что-то большее, стоящее за множественностью отражений.

Вообще, если вычленять в романе ‘художественно-философские идеи’, то в большинстве своем они нисколько не оригинальны, загадка обаяния романа – в той убедительности, с какой эти идеи воплощаются (помните, «все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле»?). В последних романах Марии Галиной за техничной игрой в фантастику, постмодернистским переливанием из текста в мир и мастерством ‘объемного’ реалистического письма просвечивает неожиданный в наши дни, но удивительно органичный символизм.

Наверное, это плохой киберпанк и очень средняя, по гамбургскому счету, литература. Но вот как женская – не привычно девичья, а именно женская – фантастика получилась довольно интересно. ‘Психология’ в романе, действительно, ‘проседает’– слишком однообразны мотивации героев (протагонисту – маму жалко, жене-невольнице – за дочь страшно, даже у противника, и то нашлась любимая бабушка). С другой стороны, это однообразие, во-первых, вписывается в стереотипы японской художественной культуры, которую автор в романе утилизует, а во-вторых – вполне сочетается с центральными идеями произведения.

Любимая, кажется, мысль в этом романе – это мысль семейная (как у Льва Толстого в «Анне Карениной» :). И очень нетривиальна, к примеру, попытка осмысления взаимоотношений разумов разного, скажем так, масштаба в категориях семейных отношений. Интересна (хотя, быть может, и высказывалась уже) идея этического единства виртуального и реального существования – принцип, антагонистичный самому духу современного интернета с его ничем не ограниченной свободой.

Т.е. роман стоит, наверное, оценивать не в координатах, заданных киберпанком, но скорее как социальную фантастику. В конечном счете мир, построенный на информационных и биологических технологиях, кажется сегодня наиболее вероятным вариантом будущего, так что киберпанк неизбежно утрачивает эксклюзивные права на эксплуатацию этого варианта.

Странно получилось: автор, кажется, никого не копирует, пишет о своем, используя подходящий сюжетный антураж. Но ведь просто невозможно не сравнивать с «Пикником», и сравнивание мешает. Это только у Борхеса второй «Дон Кихот» выходит вполне самостоятельным произведением, а на деле впечатление от замечательной повести безнадежно испорчено привкусом вторичности. Есть, правда, адекватная тексту стратегия чтения: «Пикник» можно считать описанием реальных событий, художественное осмысление которых вдохновило А. Столярова на создание «Телефона для глухих».

В сюжетном отношении повесть Столярова местами буквально повторяет изданные несколькими годами раньше две первые повести из «Лорда с планеты Земля» С. Лукьяненко: здесь тоже есть невозможная любовь («Он был титулярный советник, / Она — генеральская дочь»), невозможная победа над искусным фехтовальщиком, дающая герою ничем иным не обеспеченный статус, не злая, но вынужденно — noblesse oblige — жестокая Принцесса, тяготящаяся неожиданным супругом, и т.п. Причем авантюрный сюжет у Лукьяненко как-то позаковыристей.

Но сравнивая два текста, вдруг понимаешь, что Лукьяненко пишет сказочку, а Столяров — про жизнь. Есть пропасти, которые не перепрыгнуть, есть жажда чуда и обреченность на повседневную жизнь, есть вера в чудо, которая каким-то образом дает силы жить, а не вгоняет в серую тоску (ах, почему я здесь?). Все это мы находим у Столярова, в то время как у Лукьяненко герой — сильный авторской фантазией — просто отряхивает с ног прах обыденности — для жизни в Приключении. У Столярова же именно зазор между фэнтезийными штампами и жизнью поднимает текст на некий уровень (именно жизнью, а не вульгарно понятой реальностью, как в самых разных образцах юмористической фэнтези). Реальна повседневность, несовместимая с Чудом, но реальна и человеческая жажда Чуда — и автору удается пройти между этими камнями, не отвергая ни повседневности, ни чуда.

И насколько текст Столярова лиричнее в сравнении с подростковыми повестями Лукьяненко (где вторая повесть в формате: «Ах так, я, значит, недостаточно хорош для вас? — Зачем топтать мою любовь? Ах-ах. — Ну ладно, вот я пойду, все увидят, да, увидят все, что я не абы кто с улицы, а царского роду... согрешила бабушка моя с водолазом»).

Я бы не сказал, что мне очень понравилась повесть Столярова, но это уровень — если не в масштабе затронутых проблем, то в глубине и объемности авторского восприятия мира. Получилась у автора чудесная акварель по мотивам осеннего Питера.

В 1989 г. В.М. Рыбаков опубликовал чудесный рассказ «Давние потери» — о добром Сталине. В 1991 г. у А.Г. Лазарчука вышла «Мумия» — о монструозном чучеле Ленина. Для меня эти рассказы стоят рядом – по общности фантастического приема (буквализация идеологического клише) и блеску исполнения. Просто квинтэссенция фантастики четвертой волны. Как удавались им короткая и средняя форма! Вообще об этом очень точно написал Д. Володихин в статье «Четвертая волна: анатомия творчества».

Временами мечтается о неком параллельном мире, в котором «Все способные держать оружие», «Посмотри в глаза чудовищ», «Штурмфогель» — такие же мастерские рассказы, а не занудные, в сущности, многосотнестраничные повествования.

Чтение утомительное, особенно в эпоху ренессанса фрик-лингвистики. Задумка автора понятна – смешать шуточную ‘народную этимологию’ с неожиданными поворотами, свидетельствующими о проникновении в тонкую механику языка. И как идея это замечательно… только в этой музыке слишком много нот, т.е. приставок, дериватов и прочих суффиксов. Наверное, хорошо бы было это снять (в анимации) или на театре поставить – в авторском тексте филологические экзерсисы героя интонируются явно недостаточно. Самим языковедческим упражнениям, увы, не хватает того блескучего изыска, за который читатели любят, к примеру, произведения М. Успенского.

При этом ‘филологический’ план слабо связан с авантюрным футурологическим сюжетом (не случайно в самом финале никакой филологии не остается, не нужна она автору). Этот сюжет можно сравнить с домом, который в начале повести пытается строить герой: поналомано могучих дерев, кое-как они сложены, а законопачены огромные дыры этой самой филологией (т.е. мысль о языке как поддержке и опоре также понятна, но она в повести слишком головная). Находки в авантюрном сюжете интересные: в самостоятельную повесть вполне разворачивается игра мамочки героя, общество кучников показалось любопытным (в т.ч. как метафора отношений между автором и читателем)… Но сыро это все, неразвито и перебито слабоватыми измышлениями. Общество бессмертных занято исключительно тинейджерскими забавами (хотя в таком обществе задумки вроде той, что повернула жизнь Вериса, должны быть скорее правилом). Развенчание золотого века и апелляция к архаичным ценностям в данном случае просто беспомощны (я не против архаики – у того же Логинова есть, к примеру, прекрасная почвенническая повесть «Чисть»). Только в ставших классикой произведениях все это использовалась раз двадцать, наверное, с куда большей осмысленностью.

Иными словами, повесть – вполне себе на уровне, но уровень этот, к сожалению, ниже планки, поставленной в лучших произведениях Святослава Логинова.

Поначалу показалось любопытным, а потом разочаровался – после чУдных «Чудовых лугов». В «Лугах» есть ощущение солнечной значительности происходящего, шаги судьбы, а в этом романе – одно суматошное мельтешение всего и вся. Случайность – отнюдь не случайная гостья в фантастике, но эту случайность нужно как-то осмыслять (случайность как фатум, случайность, способная порушить даже самые тщательные планы и т.п.)… В отзывах мелькнуло сравнение с кино, однако, кино получилось слишком (для меня) артхаусное, построенное на том, что автор беспорядочно носится с камерой по интересному, в сущности миру, в котором происходят интересные, в сущности, вещи, и снимает, чего увидит – главное, чтобы живенько, коснуться до всего слегка, авось, количество перейдет в качество.

Нет, я понимаю, такие техники часто проходят по графе ‘масштабности замысла’, ‘сложности композиции’, ‘многоплановости’ и т.п. Беда в том, что важные для судеб героев эпизоды ничего не говорят нам – читателям.

Странное ощущение оставила повесть. Детективный план, действительно, напоминает старинные историко-фантастические детективы Парнова (вплоть до архаичных эпизодов вроде ‘мент на приеме у большого научного начальника’). План научно-фантастический – у нас ‘все по науке’ – вроде бы, должен отталкиваться от тьмы книжек и фильмов про рождение мессии. Но вот десять отличий искать совершенно не хочется, и тема кажется ну совершенно избитой.

Вышел, к сожалению, роман-ошибка. И проблема не только в удивительной для отличного автора наивности идей, а в их ‘кривом’ воплощении. «Шанс для динозавра» можно сравнивать с классическими «Миссионерами» Лукиных и, скрепя сердце, с «Трудно быть богом». Но сходны они лишь на уровне сюжетной завязки, поскольку несоизмеримы масштабы поставленных (а не просто заявленных) проблем.

В общем, А. Громов выдал:

а. изначально небогатую идею,

б. заменил разработку этой идеи бесконечными баталиями, да еще и скучными по изложенным выше причинам,

в. не уделил никакого внимания психологической метаморфозе героев (и вообще их психологии — это ж совсем не наши современники).

Как уже отмечено, это хорошо написано. Более того, неплохо отредактировано (ну, или авторы просто так пишут – и то, и другое по нынешним временам большая редкость). Соавторы не потакают читательским ожиданиям (здесь плеснуть душераздирательности, там терзаний душевных, плохим выдать побольше мерзости, хорошим – отсыпать нерассуждающего благородства). Пусть и может творческая свобода отпугнуть осторожного издателя, но авторы предпочли работать в приглушенных, пастельных тонах, разделяя героев не на положительных и отрицательных, а на главных и второстепенных. Воспользуйся соавторы проверенными тиражами рецептами, получился бы у них совершенно дяченковский текст – чего очень бы не хотелось.

Читая такие тексты, временами соглашаешься с тем очень спорным тезисом, что нет ни фантастики, ни мэйнстрима, а есть хорошо и плохо написанные книги. Это не фэнтези в доминирующем сегодня стиле – забористом, ярком, энергичном, это фэнтези в сторону, скажем, лорда Дансейни.

Поначалу увлекло, но потом разочаровало. Автор построил вполне атмосферное Средневековье (или, скорее, начало Нового времени), но отношения людей мало соответствуют нашим представлениям об этом времени.

В сравнении с другими произведениями Zотова (читал «[Элемент] крови», «Печать Луны» и что-то еще в том же духе) этот роман, на мой взгляд, выигрывает. Т.е. непритязательный стеб и юморок а ля «Comedy Club», кое-как втиснутые в жанры, с которыми автор с грехом пополам справляется, — все эти фирменные приемы никуда не делись. Однако в романе про Конец света появились идеи, без которых фантастика (с ее тягой к разговорам о городе и мире), неизбежно пробуксовывает. Может быть, я вчитываю, но роман Zотова показался мне даже многомерным.

Очень трудно читать сегодня середнячковые советские тексты просто как фантастику (пресловутая нуль-литература – это, в сущности, и есть середина). Трудно не по изумительной наивности идей (один «клептогенез» чего стоит) — нам не привыкать: сегодня фантастика производит бред в масштабах промышленных, просто неподъемных для застойной советской культуры. Но это ж надо окунуться в плюсквамперфектум, чтобы не задерживаясь на советских клише, восхититься обращением к подзапретным идеям Николая Федорова (в рассказе он не упоминается). И погружение в эпоху – самое главное в таком чтении: не ностальгии для, а просто припоминая общество, в котором можно было писать такие произведения, не выглядя совершеннейшим идиотом в глазах читателей.

Находился под впечатлением «Истории твоей жизни», поэтому эта повестушка особого восторга не вызвала. Та же, в принципе, тема, поднятая почти десять лет спустя (если судить по отзывам, она вообще занимает автора). С новым, правда, поворотом – на раскаянье и искупление.

Стилизация под «1001 ночь» хорошая, но считать ее чем-то выдающимся… Вон, Д. Трускиновская целый романище в этой стилистике написала, и что?

Вообще, затеять повесть про путешествия во времени, предполагает сегодня любовь к техническим упражнениям: столько всего напридумано — и остроумного, и глубокомысленного — а мы все ж возьмем, исхитримся и таки сделаем чего-нить нетривиальное. Например, с усмешкой игнорируя предшествующую традицию

Последняя история, действительно, любопытна — пугающей неоднозначностью нравственно-временной петли.

Очень правильная фантастика. Правильная – это когда в научно-занимательной форме автор умеет говорить о вещах, интересных не только энтузиастам науки.

Научная составляющая рассказа не нова для людей, интересующихся лингвистикой: здесь и гипотеза лингвистической относительности (вероятно, ошибочная в радикальных вариантах), и опыты по созданию идеографической письменности (ЛоКоС, например). Все это качественно сделано, и фантастическое допущение заставляет внимательно следить за перипетиями полевой лингвистической работы (чай, не язык каких-нить индейцев хопи изучаем)

Об этой — литературно-философско-научной — стороне деятельности Сирано расказывает роман А. Казанцева «Иножитель». Можно по-разному относиться к творчеству последнего, но в наблюдательности Казанцеву не откажешь. И если предвосхищение де Бержераком, к примеру, парашюта кажется явной натяжкой, то вот, скажем, подробное описание борьбы лейкоцитов с инфекциями... Откуда Сирано мог знать о фагоцитозе? Просто нет слов.

Такие жж-тексты еще и очень неудобно читать – т.к. поначалу не совсем ясно, можно ли пропускать рассуждения героини. Жевать эту приправленную сарказмом смесь из чепухи и банальностей совершенно не хочется. Но вот это все, м.б., играет какую-то роль в сюжете, позволяет лучше понять героиню, работает на концепцию романа? Не-а… Сюжет тянет максимум на повесть, характер – неинтересен (поскольку не показано его становление), концепции в романе – в смысле системы ‘идей’, цементирующих текст, – просто нет.

Сравнивать роман с «Generation «П» не стоит: у Пелевина 'рассуждения' встроены в художественный мир и сюжет о времени и о себе; у Каганова все эти жж-медитации практически самоценны (так, метаморфоза Даши под влиянием Илениных кноу-хав не играет практически никакой роли в сюжете). И потом роман Пелевина написан в 1999 г., с тех пор целый жанр появился — «офисная проза», где весь этот эпатажный цинизм давно озвучен со всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками самоиронии и авторского сарказма.

И (об этом много писали, но все ж) жанр романа требует особого дыхания что ли. Если судить по этому роману («Харизму» я не читал), у Л. Каганова его (пока) нет. Может, и не будет. У неплохих, в общем-то, писателей (вроде А. Чехова) его тоже не было. Автор — Мастер великолепной сюжетной прозы, не нужно разбавлять ее квазифилософичным остроумничаньем. Ну вот представьте, что получилось бы, появись в «Хомке» пассажи о новом поколении, а в пронзительной «Долларке» — рассуждения о том, кто довел население до жизни такой?