— Да отцепитесь вы, ироды! — вдруг надрывно крикнули в ответ, и Шурка понял, что это всего лишь сон. Он лежал головой на чьих-то коленях, чьи-то руки придерживали его, потому что машину, в которой они ехали, нещадно трясло и подбрасывало на колдобинах. Громыхала, ударяясь о борт, пустая канистра, а немецкий конвой ржал во весь голос.
— Русиш зольдатен потерять свой танк!
С трудом разлепив тяжелые веки, он увидел над собой их мерзкие рожи. Рывком сел, и едва не застонал от накатившей внезапно дурноты. Закрыл глаза, дыша глубоко и ровно. С тех пор, как подбили его танк, и осколки взорванной башни раскроили его череп, Шурку постоянно тошнило. А иногда он, как сегодня, терял сознание.
Впервые это произошло на допросе. Шурка прекрасно помнил, как, посмотрев в перископ, склонился к прицелу. Именно в этот момент прямо у него над головой взрывом снаряда на куски разворотило башню. Вспоротые, словно консервным ножом, толстые листы брони сворачивались жестью. Один такой лист прошил его шлем насквозь. Оглушенный взрывом, Шурка не почувствовал этого. И лишь когда хлынувшая сплошным потоком кровь начала заливать глаза, он поднял руку, прикоснувшись к открытой ране. Дикая боль перехлестнула грудь, не давая глотнуть воздуха. В глазах потемнело. Он отключился бы еще тогда, если бы механик-водитель не заглянул в его залитое кровью лицо и не ударил наотмашь, приводя в чувство. Рядовой Пелипенко, бывший колхозный тракторист. Именно он вытянул Шурку из горящего танка раньше, чем рванул боекомплект, и продолжал присматривать за ним с тех пор. Вот и сейчас его грубая, широкая ладонь по отечески отерла Шуркин вспотевший лоб.
— Очнулись, товарищ командир? Вот и добре. Нате-ка, попейте-ка водички.
Придерживая затылок, Пелипенко поднес к его губам кружку, и Шурка глотнул послушно. Пить хотелось. Ему теперь постоянно хотелось пить.

Это и подвело его на допросе. Допрашивавший его недобитый белогвардеец, представившийся подполковником Александром Карловичем Германом, заметил, как Шурка невольно обводит сухим языком запекшиеся губы всякий раз, как взгляд его падает на полупустой графин, прикрытый перевернутым стаканом. А заметив это, налил себе воды и принялся пить: без особого наслаждения, но с явной издевкой.
— Вы можете не отвечать на мой вопрос. Это все равно. Я вижу все здесь. — Ровно остриженный ноготь постучал по разложенным на столе документам. Шурка перевел взгляд. Его собственные, стянутые его собственным ремнем, руки были до волдырей обожжены о раскаленную броню танка. — Комсомол. Танковое училище. Младший лейтенант. Командир самоходной батареи СУ-100. Ранение. Госпиталь. Командир танка Т-34.
Подполковник перекладывал бумажки одною рукой. Вторая была занята стаканом. Солнечный свет преломлялся в его граненых боках, падая на стол яркими бликами. Шурка сухо сглатывал, глядя, как плещется о стенки чистая, голубоватая вода.
— Как долго учились водить танк? — подполковник вернулся к первому документу.
— Там все написано, — Шурка пожал плечами. От этого движения закружилась вдруг голова. — Девять месяцев.
— Почему так мало? — подполковник внимательно изучал свидетельство и не заметил, как покачнулся на стуле пленный.
— Появилась возможность уйти на фронт. — Прикрыв веки, Шурка тщетно пытался преодолеть головокружение. — Я пошел.
— Любишь танки? — спросили вдруг прямо над ним.
— Да, — Шурка поднял взгляд и увидел, что подполковник стоит уже рядом, все так же держа в одной руке стакан с водою.
— Хорошо, — с видимым удовлетворением проговорил тот, и, придерживая затылок, принялся вдруг поить пленного. Шурка кашлял, давился, вода стекала по подбородку, забегая за воротник. — Мы вернем тебе твой танк.
— Спасибо, — прохрипел Шурка, когда подполковник отнял опустевший стакан от его губ.
— Твоя примерная служба великой Германии будет достаточной благодарностью, — произнес тот, опрокидывая стакан на горлышко графина.
Шурка уставился в плотно обтянутую кителем жирную спину. только теперь осознав, что именно сказал ему этот надутый индюк. Всё поплыло перед глазами, и Шурка медленно опрокинулся на пол.

— Вот и добре, — повторил Пелипенко, когда кружка опустела. Шурка понял, что рядовой вез ее всю дорогу, держа в руках, чтобы не расплескать припасенную для него, для Шурки, воду. Наверное, их поили при пересадке, но Шурка не помнил этого, потому что лежал без сознания.
Их теперь постоянно везли куда-то. Весь экипаж его тридцатьчетверки. Сначала в душном вагоне, набитом пленными так, что спать приходилось стоя. Шурка помнил этот отрезок пути смутно, обрывочно: их почти не кормили, от голода Шурке стало хуже. Пелипенко рассказывал, что ехали они с месяц, все больше простаивая на каких-то глухих станциях. По слухам партизаны не раз успешно отбивали эшелоны с пленными и угнанными людьми, что заставляло немецкое командование проявлять предельную осторожность.
Потом был большой концентрационный лагерь на острове Раб, в Югославии. Перевалочный пункт на пути куда-то еще. Там их помыли, побрили, выдали арестантсткую робу взамен комбинезонов, но при первой же возможности отправили дальше морским судном.
Тёплое Адриатическое море встретило их приветливо и спокойно. Но на постоянно раскачивающейся палубе корабля Шурке стало совсем плохо. Он не помнил ни прибытия в порт назначения, ни пересадки на этот крытый брезентом грузовик.
Зато он сразу понял, что они, очевидно, добрались до места: никогда еще их конвой не говорил по-русски и не проявлял такой осведомленности о том, кто они такие.
— Где твой танк, танкист? Где твой танк? — снова принялся за свое один из них. Шурка посмотрел на него внимательней.
Совсем еще молодой, не старше его самого, белобрысый парень щурился от яркого солнечного света и скалил крупные белые зубы. Автомат на его колене смотрел дулом в пол. Второй конвоир, отвернувшись, разглядывал мелькающее меж деревьями море. Маленький крытый брезентом грузовичок по типу полуторки, половину которого занимала стальная клетка, резво бежал по горному серпантину. Было видно, что машину переоборудовали для перевозки пленных сравнительно недавно. Прутья решетки, приваренные к дугам, державшим тент, окислились и почернели в месте сварки — варили наспех и кое-как.
— Куда нас везут? — спросил Шурка хрипло. Кружка воды едва смочила иссушенное горло.
— Да кто ж его знает, — ответил заряжающий. Рядовой Кислица сидел на лавке напротив, рядом со стрелком-радистом, Женечкой Стукалиным. Все звали его “Женечка” потому что был он едва не младше Шурки, а выглядел и вовсе подростком. — Пристали под утро. Причал крошечный, пустой, но не скажешь, что заброшенный. Видно, часто суда пристают.
— Ты то почем знаешь? — не выдержал Женечка.
— А ты канаты, которыми нашу посудину принайтовили, видел? — ответил вопросом на вопрос Кислица. — А еще, командир, у них там лебедки для погрузки тяжелой техники стоят. Так что, думаю, прибыли мы на место. Что бы это за место ни было...
— Остров, — ответил Женечка, бросив украдкой взгляд на конвой. — Я ночью видел, как мы его огибали. По типу горы. И что-то вроде крепости на вершине. Или монастыря. Как в Киево-Печерской Лавре.
— На мысочке маяк, — добавил Пелипенко, и все замолчали, потому что нечего было больше обсуждать.
Было ясно, что будущее их определится уже в ближайшие часы, и все, что им остается — ждать.Машину подбрасывало на ухабах, гремела канистра, уставший конвой не пытался уже больше шутить, разочарованный упорным молчанием пленных. Неслась мимо сплошная череда деревьев, мелькало в редких просветах море. Шурка приснул было, упав головой на плечо механика-водителя, когда дернувшись вдруг, машина остановилась.
Снаружи послышалась немецкая речь. Открылась и закрылась дверца кабины, а в кузов под навес заглянул часовой с перекинутым через плечо автоматом. Обменявшись парой слов с конвойными, он крикнул что-то, и машина вновь тронулась, миновав широкие двустворчатые ворота. Они медленно въезжали в огромный пустой двор окруженного крепостной стеной древнего фортификационного сооружения.
Когда машина стала, окончательно заглушив мотор, один из конвоиров спрыгнул, наведя автомат на пленных, второй — открыл запертую дверцу клетки. Шурка первым шагнул наружу. Прямо в глаза било садящееся за крепостную стену солнце, и потому он не сразу рассмотрел сложенные из темного камня приземистые здания, возвышающиеся по углам просторного шестиугольного двора башенки и ряд ангаров, возведенных, очевидно, сравнительно недавно.
Шурку сразу отделили от экипажа. Его людей погнали в сторону ангаров, когда Шурка дернулся было следом, часовой преградил ему путь стволом автомата. Солнце садилось. Шурка стоял посреди просторного двора, беспомощно глядя, как остальных уводят прочь. За ним пришли лишь через несколько минут. Офицер, в форме штурмбаннфюрера СС, передвигавшийся по двору прогулочным шагом, вдруг остановился рядом, глядя в упор. Длинный стек для верховой езды постукивал по голенищу высоких хромовых сапог. Шурка подобрался, невольно сощурившись. Фриц ухмыльнулся и указал стеком направление. Часовой подтолкнул прикладом в спину, поощряя идти. По сложившейся за месяцы плена привычке Шурка сцепил руки за спиной.
Так, эссесовец, указывая путь, впереди, конвоир — замыкающим, они прошли в одну из башен крепости. Внутри сооружение не выглядело таким древним, как снаружи. Выбеленные стены с непременными указателями, караулом у каждой двери и нацистскими стягами, понатыканными у каждого поворота. По над низким, сводчатым потолком были протянуты электрические кабели.
Шурка в который раз с начала войны пожалел, что учил в школе французский — язык Андрея Болконского, язык декабристов. Надписи на табличках не говорили ему ровным счетом ничего. И даже военный разговорник, который он штудировал время от времени, бессилен был помочь здесь.
Наконец, миновав целый ряд длинных коридоров, фриц остановился перед одной из дверей. Стукнул раз, и не дождавшись ответа, вошел. Шурка шагнул следом и увидел просторную комнату, в центре которой над искусной моделью острова сгрудилась группа военных в форме немецких танкистов. Шурка сразу же узнал эти малиновые погоны. Впрочем, некоторые щеголяли имперским орлом над правым нагрудным карманом. Эта форма также была знакома Шурке не по наслышке. Не раз он видел ее на расчетах уничтоженных его, Шуркиным, танком артиллерийских установок.
Все обернулись, когда они вошли, и как по команде отдали честь, вскинув руки в нацистском приветствии. Сопровождавший Шурку эссесовец ответил небрежным взмахом ладони. Прошел прямо к макету и сделал приглашающий жест. Шурка шагнул вперед. Фрицы расступались, оглядывая его с любопытством и перебрасываясь короткими фразами. Подойдя к макету, Шурка разглядел его внимательней.
Выполненный скорее с художественным, чем с топографическим искусством, макет тем не менее, давал общее представление об острове. Крепость возвышалось на обширном плато в самом его сердце. Круто обрываясь с одной стороны в море, с другой оно плавно переходило в равнину, прихотливо изрезанную речушкой, впадавшей в небольшой залив. На мысу, чуть огибавшем эту естественную гавань, возвышался маяк. Неподалеку довольно схематично, всего парой-тройкой аккуратненьких домиков, была обозначена какая-то деревушка.
По всему пространству макета были расставлены танки. Вскинув на миг взгляд, Шурка увидел, с каким интересом смотрит на него фриц, и, осмелев, взял в руки одну модель. Созданная явно на основе “Тигра”, она больше напоминала самоходную артиллерийскую установку, нежели танк. Шурка никогда не видел таких раньше. Ни в жизни, ни в учебниках.
Он поставил модель на место, новым взглядом окинув макет острова. Он не знал большинства представленных на макете машин. Нет, он конечно же сразу увидел модель “Тридцатьчетверки”, американские “эмчи”, или как их окрестили британцы “Шерманы”, и другой средний американский танк — “Ли”. Из тяжей узнал немецкие “Тигры”. Но все остальное лишь отдаленно напоминало известные Шурке танки. Что-то похожее на “Пантеру”, что-то, напоминающее “КВ”, что-то не похожее ни на что вообще...
Он снова поднял взгляд, посмотрев прямо в глаза внимательно наблюдавшему за ним немцу. И тот вдруг заговорил по-русски, очень чисто, с едва заметным акцентом:
— Вы, наверное, задаетесь вопросом, зачем вы прибыли сюда? Для чего вам показывают все это? — Шурка промолчал, ожидая продолжения. Немец не заставил долго себя ждать. — Вы перспективный молодой командир, который еще может реабилитировать себя перед лицом великой Германии.
Эссесовец замолчал выжидающе. Шурка сдержано кивнул, понимая, что тот ждет его реакции.
— Здесь, на этом острове, будут проходить учения, цель и задачу которых вам знать не обязательно. Каждый раз вам будут выдаваться предельно четкие инструкции, которым вы обязаны будете следовать. Неподчинение инструкциям или неполное их соблюдение повлечет за собой расстрел... — немец вновь замолчал, выжидающе, и Шурка снова кивнул, прекрасно понимая, что после всего увиденного никто и никогда не выпустит его с этого острова живым, а значит угроза эта — пустая формальность, — ...вашего экипажа, — заключил фриц с улыбкой.
Шурка снова кивнул, принимая и это. Хотя смириться с собственной смертью казалось было бы легче.
— Впрочем, сценарий игры всегда неизменен, — продолжил офицер. — Ваша цель довести танк до базы, обозначенной штандартом, по пути выполняя поставленные перед вами задачи. Вам дадут достаточно топлива для маневра. Естественно, ни о каком вооружении не может быть и речи. За состоянием вашего танка вы также будете следить сами. Машина всегда должна быть на ходу. Вам все понятно?
— Да, — ответил Шурка сквозь сцепленные зубы.
— В таком случае вы можете идти, — и он кивнул конвоиру.
Шурка шагнул за дверь, обдумывая новую информацию.Ему совсем не хотелось служить фрицам, и он готов был умереть, отстаивая свое право на сопротивление, но распоряжаться жизнью экипажа он не смел. Он расскажет им все, и тогда они вместе решат, что делать. К тому же надежда, это глупое чувство, теплилось где-то в самых потаенных уголках его души. Когда тебе всего семнадцать, хочется верить в свою звезду. Что ты, именно ты, сумеешь, переломишь, победишь.
Он думал об этом пока конвоир вел его куда-то в дальний конец двора. Оказалось, солнце уже опустилось за гребень крепостных стен. Огромные, пушистые облака освещали двор красноватыми отсветами. На вышке у входа ярким желтым пятном светился прожектор. Свет его перебегал от ворот одного ангара к воротам другого. Где-то заходились лаем рвущиеся с поводков псы.
Они подошли к ряду полуподвальных помещений. Часовые на входе затолкнули его внутрь и задвинули засов за спиной. Он едва не упал. Запнулся, споткнувшись о ступени, и быстро сбежал по короткой лесенке вниз. Это действительно был подвал, очевидно использовавшийся когда-то как склад. Тусклая лампочка едва освещала
небольшое, сухое, но довольно прохладное помещение. В маленькое окошко, расположенное на уровне земли, под самым потолком, было видно, как ходит туда-сюда часовой.
— Товарищ командир? — спросили его, когда он шагнул внутрь, и с ближайшей полки, ставшей по необходимости нарами, приподнялся, смаргивая со сна, рядовой Пелипенко. — Пришли? Ну, слава богу. — И он, зевая, перекрестил рот. — А мы вам тут поисть оставили трохи.
Завозившись, он вынул откуда-то тряпичный сверток. Там, тщательно укутанная, пряталась теплая еще миска баланды, накрытая сверху другою миской.
— И хлебушка, — сняв с верхней полки и обтрусив от пыли, Пелипенко протянул ему горбушку.
Ложки не было, и Шурка принялся хлебать баланду через край. Это была лучшая еда за все месяцы плена. В жидкой юшке попадались комочки слипшейся кукурузной крупы, куски кормовой репы, а по поверхности плавали редкие пятнышки желтого жира. Шурка выхлебал все, а оставшееся на стенках миски — собрал хлебным мякишем. Прежде чем лечь растолкал вновь задремавшего Пелипенко и, зная, что тот по старой деревенской привычке встает, что называется “с петухами” вне зависимости от обстоятельств, приказал разбудить пораньше утром всех.

Экипаж выслушал его рассказ молча. Кислица смотрел исподлобья, ходили желваки под скулами. Пелипенко, тяжело вздыхая, бросал украдкою взгляды на Женечку Стукалина, а тот сидел бледный как полотно с распахнувшимися от ужаса глазами. Он знал, как обязан поступать советский человек в подобных обстоятельствах, и это знание пугало его. И потому Шурка поспешил скорее продолжить:
— Считаю, прежде всего мы должны выяснить, что за “учения” проходят на этом полигоне, какие задачи решает тут фашистское командование и, по возможности, воспрепятствовать решению этих задач. Однако, главное в нашем положении, не заниматься самообманом. — Он набрал воздуха в грудь, будто решался занырнуть в глубокий омут. — Если выполнение поставленных фрицами задач означает измену родине... — он все-таки запнулся. Выговорить те самые слова, ради которых и затевался весь этот разговор, оказалось не так-то просто.
— Мы понимаем, командир, — опередил его Пелипенко. — Чай, не маленькие.
— Покурить бы, — сказал Кислица, поднимаясь. — Хоть разок бы еще, а там гори все огнем, — и он вдруг улыбнулся весело, открыто, подмигнув Женечке. — Да, Жека?
— Я не курю, — робко улыбнулся в ответ Женечка, и атмосфера в полутемном подвале сразу же разрядилась.
За ними пришли, когда снаружи занялся серый, холодный рассвет. Выпустили из подземелья наружу, под конвоем проводили к ангару. Распахнутые ворота явили взору ожидающий их танк. При взгляде на машину у Шурки невольно сжалось сердце. На темно-зеленой броне красовалось бесформенное пятно — номер машины, красная звезда на борту, все было замазано грязно-серой краской. Он оглянулся на конвой. Фрицы стояли у ворот, безразлично наблюдая за ними. Пелипенко обходил машину, прикасаясь к ней то тут, то там, словно знакомясь, позволяя привыкнуть к себе. Кислица сразу запрыгнул на броню, распахнув люк заряжающего, скрылся внутри. Шурка повнимательнее оглядел ангар. Просторное, полупустое помещение. По над стенами ангара, прикрытые брезентом, располагались части механизмов, опорные катки, траки, листы брони, стальные болванки, сварочный агрегат, зарядная станция с генератором для зарядки аккумуляторов... Все это позволяло выполнять текущий ремонт танка и, может быть, справиться с некоторыми небольшими повреждениями.
— Командир! — Голова Кислицы показалась из откинутого командирского люка. — Лезьте сюда, чё покажу. — И он снова скрылся внутри танка.
Шурка скорее последовал за ним. Внутри, лишенный боекомплекта, танк казался непривычно просторным. “Ну, хотя бы детонация нам не грозит”, — подумал Шурка невесело.
— Гляньте-ка, — Кислица указывал на боковую броню у командирского места.
Шурка дождался, пока Кислица пропустит его, нырнул на свое сидение. Там, рядом с маленькой пятиконечной звездой было выцарапано: “Товарищи, вы не одни”.Тут же в столбик были перечислены четыре фамилии: Анпилогов К., Завадский Ф., Карачаев М., Брунько С.
Дальше, во втором столбике шли еще четыре имени
— Не мы первые, — прошептал Кислица и протянул ему четыре шлема, которые, вероятно, нашел где-то здесь же.
Шурка кивнул. Было видно, этот танк ни разу не горел и не получал серьезных повреждений. А значит смерть всех этих людей объяснялась очень просто и страшно. В том, что все, перечисленные здесь танкисты мертвы, Шурка не усомнился и на миг. Как-то безысходно, тоскливо подумалось, что им тоже надо будет вот так, выцарапать свои имена в еще один, третий, столбик. Вздохнув, Шурка принялся осматривать танк изнутри.
На месте механика-водителя уже расположился Пелипенко. Место стрелка-радиста было частично демонтировано — отсутствовал курсовой пулемет. Женечка проверял работу рации. Хотя затвор пушки не был снят, без боеприпасов особого значения это не имело.
К концу дня они выяснили, что ходовая в порядке, башня крутится, оптика не разбита, все люки открываются свободно, но аккумуляторы требуют подзарядки, а топливные баки полны лишь на половину, а рация работает в одном, очень узком диапазоне.
Двор крепости был полон ревом моторов, многократно усиленным эхом. В соседних ангарах также шла работа. Шурка поглядывал на ворота: часовые курсировали туда-сюда, проявляя вялый интерес к тому, что творится внутри — но попробовать выйти, посмотреть на другие ангары, так и не решился.
Лишь под вечер к ним заглянул вдруг маленький чернявый крепыш в такой же арестантской робе, и, спокойно пройдя мимо автоматчиков внутрь, прокричал, обращаясь ко всему экипажу сразу:
— Комараде! Помошь. Нужна помошь!
— Француз? — спросил Шурка, вытирая руки о промасленную ветошь.
Мягкий выговор внезапного гостя не обманул его. Тот улыбнулся, радостно закивав. Схватил Шурку за рукав, и, не обращая ровно никакого внимания на автоматчиков, потянул за собой, приговаривая, — Franзais! Tricolore!
Шурка шел за ним, вертя головою по сторонам. Они миновали три ангара. В двух из них стояли немецкие тяжи, и немецкие танкисты в форме, с закатанными по локоть рукавами, сгрудились над двигателем одного и загружали снаряды в открытый люк второго.
В третьем ангаре двое в арестантских робах зачищали сварные швы на самоходной артиллерийской установке. Шурка впервые видел подобную модель.
Четвертый ангар занимала “эмча”. Экипаж менял траки. Обычно, чтобы сделать это требовалась пара крепких мужиков. Но экипаж американского “Шермана” был слишком изможден, чтобы справиться с этим самостоятельно. Один, стоя на крутой, покатой броне, надсадно кашлял, опершись о непривычно длинное дуло танка. Кашель был нехороший, чахоточный. Двое других стояли, понурившись, над гусеницей.
Чернявый коротышка, очевидно командир “эмчи”, закричал им что-то. Шурка с ужасом понял, что не понимает ни слова из сказанного. Этот французский разительно отличался от того, который он учил в школе. Прокашлявшийся механик-водитель полез внутрь, а двое внизу приготовились натягивать гусеницу.
— Как долго вы здесь? — спросил Шурка, становясь рядом, готовый помогать. К его счастью годы, проведенные на школьной скамье, не прошли даром. Француз понял его и ответил предельно четко, явно со скидкой на его, Шуркино, неуверенное владение языком.
— Скоро три месяца. В плену почти год.
Они замолчали надолго, потому что работа требовала напряжения всех сил, но когда закончили, француз продолжил, отводя его к выходу из ангара и похлопывая по спине:
— Завтра игра. Выполняйте приказы. Не пытайтесь обмануть. Тогда есть шанс выжить. Тех, что были до вас, расстреляли всех.
Его широкая улыбка и радостный голос противоречили всему сказанному. Прощаясь, Шурка машинально вскинул руку в интернациональном приветствии “Рот Фронт”, за что немедленно получил удар в спину прикладом. От неожиданности он упал, а озверевший часовой принялся бить его ногами. Шурка катался по земле, закрывая голову руками и не пытаясь встать. Француз стоял рядом, беспомощно лопоча что-то по-немецки.
Все прекратилось с окриком офицера. Лежа в пыли, Шурка сплевывал окрасившуюся красным слюну. Голова кружилась, накатывала ушедшая было дурнота.
— Встать, — произнесли прямо над ним.
Шурка с трудом поднялся на ноги.
— Что ты здесь делал? — это был тот самый эссесовец, что встретил его вчера.
— Пришел помочь заменить трак, — ответил Шурка.
Эссесовец обменялся несколькими словами с караульным, а после снова обратился к Шурке.
— О чем вы говорили?
Шурка ответил правду, понимая, что если француз — провокатор, то ему, Шурке, не стоит врать.
— Товарищ предупредил меня, что все предыдущие экипажи моего танка были расстреляны за несоблюдение правил игры и посоветовал выполнять все приказы.
— Заключенный, — поправил фриц. — Правильно говорить “заключенный”, — и, развернувшись, зашагал прочь.
Шурка поглядел ему вслед и заковылял к собственному ангару, где в тревоге его ожидал экипаж. Увидев его прокушенную губу, Пелипенко всплеснул руками. Отмахиваясь от вопросов, Шурка не без труда вскарабкался на башню и, дав знак остальным, нырнул в танк.
Выбрав одну из стенок боевоего отделения, принялся по памяти воссоздавать виденную вчера мельком модель острова. Схема процарапывалась не слишком хорошо, иногда отлетали целые куски краски, и работа требовала определенной аккуратности. Но Шурка сосредоточенно трудился, стараясь вызвать в памяти мельчайшие детали увиденного. Ему удалось набросать примерную схему до того, как их вывели из ангара и, накормив все той же жидкой баландой, заперли на ночь в подвале.
Первой задачей экипажа Шурка поставил выяснение характера местности, на которой им придется взаимодействовать с противником.

Утром, еще до рассвета, их разбудил рев моторов и лязг гусениц по выложенному каменными плитами двору. Фашистские танки, преимущественно огромные тяжи, покидали крепость через широко распахнутые ворота.
— Выдвигаются на позиции, — сказал Пелипенко, глядя, как мимо маленького полуподвального окошка один за одним идут причудливые, украшенные крестами машины. Их было много: не меньше десяти танков и порядка пяти самоходных артиллерийских установок самых разных моделей прошли мимо.
За ними явились лишь через несколько часов, уже после восхода солнца. Накормили чуть получше, чем обычно, прибавив лишний кусок хлеба и кружку сладкого чая, и лишь потом повели к ангарам. Шурку сразу отделили от экипажа. Один из конвоиров подтолкнул его дулом автомата туда, куда сгоняли уже командиров прочих трофейных машин. Шурка увидел вчерашнего француза. Их, судя по количеству собравшихся, было тоже пятнадцать. Пятнадцать единиц боевой техники. Да и то — какой “боевой” без боекомплекта?
Эссесовец молча и деловито раздавал длинные запечатанные пакеты. Получив задание, командиры машин, очевидно уже хорошо знакомые с процедурой, сразу расходились к ангарам. Вручая пакет Шурке, фриц положил сверху наручные часы.
— Десять минут на ознакомление с задачей. Выходите на позиции по очереди, с интервалом в пять минут. Ваш номер обозначен на конверте, — Шурка перевернул пакет и увидел цифру семь. Кивнул коротко. — Двигаетесь четко по обозначенному маршруту, появляясь на контрольных точках строго в указанные временные интервалы. Любая... — он запнулся на секунду, очевидно вспоминая нужное слово. Произнес чуть менее уверенно, — само-деятельность будет сурово наказана. Взаимодействовать с другими машинами строго запрещено. Все поле контролируется нашей артиллерией. — Шурка снова кивнул. — Ваш радист знает немецкий.
— Немного, — ответил Шурка, слишком поздно сообразив, что это был не вопрос, а утверждение.
Эссесовец скорчил недовольную мину.
— Его задача принимать команды штаба. Сценарий может измениться в ходе игры. Вы обязаны четко следовать всем полученным инструкциям. Все ясно?
— Да, — Шурка снова кивнул, и, видя, что фриц уже обернулся к следующему в цепочке ожидающих, скорым шагом поспешил к своему ангару, на ходу разрывая запечатанный пакет.
В пакете была карта. Предполагаемый маршрут синими стрелками бежал от одной контрольной точки к другой. Всего их было три. Рядом был обозначен временной интервал, в который они должны были появиться на месте. Временной люфт составлял не более получаса. Шурка собирался использовать его полностью.
Карту он сразу отдал Кислице, направив того дорисовывать начатую вчера схему. Он допускал, что карта могла быть не полной и даже не точной, но ничего другого у них пока не было. Тем временем, взрыкнув мотором, мимо пошла первая из трофейных машин. “Стюарт”, занкомый Шурке по танковому училищу, один из самых массовых американских танков, поставлявшихся Союзу наряду с “Шерманами”. Коротко обрисовав ситуацию, Шурка приказал экипажу занимать места, и сам, напялив шлем, полез в командирский люк. Оставил его открытым. Пелипенко точно так же приоткрыл люк механика-водителя — рассмотреть что-либо в триплекс, через зеленоватое стекло, не представлялось возможным.
Мимо один за одним проходили танки. Шурка знал часть, часть была ему незнакома. Когда распахнутые ворота ангара миновал танк, отдаленно напоминающий “КВ”, Шурка в который уже раз спросил себя, что за экипаж управляет им? Если на американских машинах воевала вся Европа, и за рычагами “Шермана” мог с равным успехом оказаться и британец, и француз, то на советских танках должны были быть “свои”.
Когда мимо прошел шестой танк, Шурка отметил время на выданных ему часах и ровно через пять минут чуть ткнул Пелипенко ногою в спину, приказывая трогаться. ТПУ в тридцатьчетверке никогда не было особенно хорошим, и их экипаж уже давно привык воевать вот так, “ногами”.
Машина сдвинулась с места со страшным ревом и скрежетом. Пелипенко вывел танк из ангара и прошел дальше, за распахнутые настежь ворота крепости. Высунувшись из командирского люка почти по пояс, Шурка оглядывался. Ни один фашист не околачивался поблизости. За их отбытием наблюдали лишь часовые, укрывшиеся в каменных башенках над воротами.
Пройдя километра три по обозначенному на карте маршруту, они сбавили ход. Поначалу Шурка намеревался и вовсе остановиться, но, услышав об артиллерии, простреливающей якобы весь полигон, предпочел не рисковать лишний раз. Осматривая окрестности, пытаясь прикинуть характер местности, спрогнозировать сценарий, разыгрываемый противником, Шурка где-то задним умом понимал, что, возможно, они совершают ошибку, что может быть разумнее было бы пройти весь маршрут на максимальной скорости, что контрольные точки вовсе не обозначают место вероятного столкновения с противником, что в любой момент откуда-нибудь начнут стрелять эти, ушедшие еще до рассвета, танки, и вот тогда им настанет полная крышка, потому что средств сопротивляться, кроме скорости и маневренности, у них нет.
Но он надеялся, что здесь, на этой единственной, спускающейся с плато дороге, у них еще будет шанс встретить кого-то из своих. Он не сомневался, что в долине заданные фрицами маршруты и временные интервалы разведут танки, сведя к минимуму возможность взаимодействия. О чем действительно жалел Шурка – что аналог «КВ», едва не единственный тяжелый танк с их стороны, ушел намного раньше.
Как и рассчитывал Шурка, уже через несколько минут их машину нагнала британская «Матильда». Шурка вновь ткнул Пелипенко сапогом в спину, приказывая остановиться. Два танка не могли разминуться на узкой горной дороге, и следовавшая за ними машина вынужденно сбавила ход. Открылся люк на башне.
— What? – крикнул едва высунувшийся из люка танкист.
— Franзais? Deutsch? – спросил Шурка без особой надежды, но британец ответил «deutsch». – Минуту! – крикнул Шурка радостно, и стукнул по люку рядом. Женечка не заставил долго себя ждать. – Переводи, — приказал Шурка.
Обе стороны знали язык плохо, но и этого им хватило, чтобы договориться. Шурка все еще не доверял французу, подозревая в нем провокатора, но понимал необходимость установить связь и договориться о совместных действиях с другими экипажами. В одиночку они не смогут ничего изменить. За считанные минуты переговоров Шурка окончательно уяснил для себя еще одну вещь: этот участок дороги не просматривался и не простреливался откуда бы то ни было. Артиллерия не вела огонь по остановившемуся вопреки приказу танку, по рации не поступало никаких распоряжений о возобновлении движения. И потому, когда их тридцатьчетверка, выбив траками грунт, рванула дальше, «Матильда» осталась стоять, поджидая тех, кто шел следом.

Немногие километры, оставшиеся до первой контрольной точки, Шурка провел над картой. Он понимал, единственной задачей на данный момент было выжить. Если немцы собрали на этом полигоне всю свою лучшую технику, то практически любая из тех пушек, что он видел утром, сможет пробить его лобовую броню с расстояния от километра, а может быть и выше. Будь у него снаряды, он рвался бы в ближний бой, тогда у его машины, более быстрой и маневренной, нежели немецкие тяжи, появился бы шанс. Но снарядов у него не было, и потому Шурка видел всего два возможных решения: медленно миновать контрольные точки, переползая от укрытия к укрытию, что с тридцатьчетверкой представлялось абсолютно нереальной задачей: шум, производимый его танком, позволял обнаружить машину даже раньше, чем та появлялась в поле зрения противника. А значит, предстояло попытаться максимально быстро миновать опасный участок. С другой стороны, отсутствие стрельбы в этой ситуации давало свои преимущества: им не надо было останавливаться. Сбрасывать, а потом снова набирать скорость.
В нормальном бою одной из составляющих успеха является способность заметить противника первым. Здесь они услышали разрывы бронебойных снарядов еще на подходе к первой контрольной точке. Шурка покрепче уперся ногами в плечи Пелипенко, понимая, что совсем скоро все и начнется. Они миновали небольшой лесок, выйдя на относительно открытое пространство, где немецкий тяж гонял туда-сюда между крутым пригорком и морем, не позволяя пробиться к дороге, ту самую «эмчу», катки которой обошлись Шурке ударом приклада в спину. Сам тяж спокойно, не таясь, стоял на выходе из долины, перегораживая его всею своею тушей.
Все это Шурка успел увидеть и осознать, когда их тридцатьчетверка на полном ходу влетела в самую гущу событий. «Шерман», метавшийся как загнанный заяц, получил небольшую передышку, когда на поле вдруг появилась вторая мишень для стрельбы.
Понимая, что им не вырваться из-под обстрела, а возвращение назад не предусмотрено сценарием, Шурка делал единственно возможное – пытался уйти из-под огня противника. Стоя на плечах механика-водителя, он бросал танк из стороны в сторону. Нет, он не пытался идти зигзагом, он ни разу не видел, чтобы это давало хоть какое-то преимущество атакуемой машине. Он просто прислушивался к себе, действуя, зачастую, по наитию. Не всегда способный предсказать свое следующее движение, он оставался так же непредсказуем для противника.
Определенно, его тридцатьчетверка, стала вдруг гораздо более интересной мишенью для немецкого танка, чем выдыхающийся бедолага «Шерман». Чересчур увлеченный новою целью, в какой-то момент фриц слишком близко подпустил к себе этот сплюснутый с боков танк. В другой обстановке это дало бы «Шерману» серьезный шанс пробить броню противника, или хотя бы приковать его к месту, повредив гусеницы. Сейчас «эмча» просто вошла в мертвую зону немецкого тяжа и стала там, пользуясь краткой передышкой.
У Шурки аж дух захватило от смеси восхищения и досады. Француз поступил умно. Одновременно это значило, что противник теперь полностью сосредоточен на их тридцатьчетверке. А они тоже начинали выдыхаться. Шурка чувствовал, что Пелипенко уже не так быстро дергает рычаги управления. Разрывы начали ложиться все ближе и ближе. Они кружили, как могли, то бросая машину вбок, то сдавая назад, пока Шурку не дернуло вдруг вперед и вниз, сперва ударив лбом об откинутую крышку люка, а после приложив затылком о его обод.

Он очнулся от яркого солнечного света. Поднявшись в зенит, солнце жарило прямо сквозь сомкнутые веки. До боли в глазах. Прикрыв их ладонью, Шурка застонал. Ему стало так плохо, как еще не было со дня его второго ранения. Он с трудом сдерживал рвотные позывы.
— Лягайте, лягайте, лягайте, — приговаривал над ним Пелипенко, мягко давя на плечи, не позволяя встать, и Шурка понял, что экипаж, должно быть в порядке.
Когда Пелипенко приподнял его голову, подложив под нее собственную, скатанную в комок рубаху, Шурка увидел, что немецкий тяж вытаскивает его, Шуркину, опрокинувшуюся в глубокий овраг тридцатьчетверку.
Густо заросший молодыми деревцами, со стороны овраг был совершенно незаметен, и походил на густые заросли терна.
Рядом стояла вторая немецкая машина, ее экипаж, вольно расположившись на травке, негромко переговаривался и смеялся чему-то, бросая то и дело взгляды в их сторону.
Пелипенко еще подтянул Шурку вверх, положив его голову к себе на колени.
— Эк вас долбануло-то, товарищ командир. Весь затылок разбитый, — в голосе механика-водителя Шурке послышался упрек. Это заставило Шурку улыбнуться. Осознание того, что для них игра на сегодня, похоже закончена, принесло невероятное облегчение, и он позволил себе вновь потерять сознание.

Два дня их не выпускали из подвала. За это время Шурка успел отлежаться. В окошко было видно, как ходят от ангара к ангару, осматривая полученные танками повреждения, высокие армейские чины. Кислица, почувствовавший себя во время игры пятым колесом в телеге, сходил с ума от ярости.
— Это бой? — шипел он сквозь стиснутые зубы. — Это учения? Посмотрел бы я, как он побегал бы, будь у меня хоть один ящик бронебойных.
Шурка не стал указывать, что никакие, конечно, это не учения, а испытания: испытания новой немецкой техники и артиллерии на потенциальных машинах противника — позволив заряжающему спускать пар.
На третьи сутки их наконец пустили к ангарам. На ремонт машин им дали пять суток. Далеко не всем повезло так же, как Шуркиной тридцатьчетверке, и потерявшему последнюю совесть «Шерману». Один танк навсегда выбыл из игры вместе со всем своим экипажем. После произошедшего на поле Шурка окончательно решил не доверять командиру «эмчи». С остальными им довольно быстро удалось установить связь. Как оказалось, эта идея пришла в голову не ему первому. Экипажи трофейных машин наладили систему передачи сообщений едва не с самого начала игры, пользуясь возможностью более-менее свободно позвать себе помощника из соседнего ангара. Так Пелипенко, не боявшийся срывать заводские пломбы с любых агрегатов британского, канадского и американского производства, и перебиравший их так же свободно, как какие-нибудь тракторные движки, стал неожиданно главным связным их маленького антифашистского альянса.
Неожиданной удачей стал перевод Кислицы на другую машину. Взамен сгоревшего “Валентайна” в его ангар пригнали слегка потрепанный, но вполне живой танк. Кислицу назначили командиром этой новой машины. Водителем ему дали русского парня из экипажа “КВ”, который вроде бы ездил на “Валентайнах” в училище. Водитель из него был не важный, но неожиданно наладилась постоянная, прочная связь с “КВ”, которой так не хватало Шурке для реализации его плана. Работая теперь в разных ангарах, спали танкисты, как и раньше, со старыми своими товарищами.
Оказалось, что не только Шурка проникся внезапным необъяснимым недоверием к хитрому французу. Общения с ним по каким-то причинам старательно избегали все. Даже члены собственного его экипажа. Когда набирали команду “Валентайна”, наводчик “эмчи” вдруг попросился в него третьим номером. Ставший крайне подозрительным Шурка забеспокоился было, но Кислица заверил, что держит все под контролем, и Шурка не стал спорить.
Он чувствовал, что обстоятельства складываются в их пользу. Точно так, как на поле боя чувствовал, в какой момент нужно рвануть вперед, а когда лучше выждать время. Его просьба, переданная «Матильдой» по цепочке, была выполнена.
Теперь на одной из стенок боевого отделения тридцатьчетверки красовалась не только карта местности, но и схема всех позиций немецких танков едва не с самого начала игры.
Фрицы не отличались особой фантазией. Выбрав раз несколько самых удобных точек, они как правило занимали их, и били по своим живым мишеням оттуда. Самоходные артиллерийские установки всегда располагались в конце заданного маршрута, у стяга. Их прикрывала пара средних танков. Тяжи, наигравшись с жертвами, отстреляв по ним определенное количество снарядов, пропускали их дальше — к новому участку полигона, новым условиям, новым машинам.
Последняя игра обошлась без особых потерь. Обычно в финальном бою безвозвратно гибло до четырех танков. Отсутствие боекомплекта играло здесь на руку нашим танкистам, зачастую сохраняя жизнь экипажу, зато бензин уничтожал американские машины не хуже сдетонировавшего боекомплекта.
Шурка спрашивал себя, знают ли командиры немецких танков, какие именно машины выйдут к ним на позиции в очередную игру? Он очень надеялся, что нет.
Все дни до начала новой игры Шурка только и делал, что собирал сведения обо всех предыдущих играх. Он понимал, на этот раз что играть они будут ва-банк, и другого шанса качнуть весы в свою сторону им попросту не представится.
Наконец, через неделю все повторилось с точностью раз заведенного механизма.
Утром мимо прогрохотали немецкие машины, после их накормили лучше обычного, вывели во двор, отправив экипаж к ангарам, а командиров танков — на получение задания. Шурка забрал свое молча. На этот раз он покидал крепость едва не последним.
Они наблюдали, как один за одним проходят мимо все их товарищи. Шурка смотрел, как потемнела арестантская роба меж лопаток Пелипенко, как Женечка Стукалин грызет от напряжения ногти. Наконец стрелка на его часах подползла к нужной цифре. Шурка чуть подтолкнул Пелипенко в спину. Взревев, танк покинул ангар, вышел за пределы крепости. Через три с половиной километра Пелипенко заглушил мотор. Их ждали уже.
Кислица, успевший изучить все выданные задания, вскарабкался к люку тридцатьчетверки, нырнул внутрь. На его карте были отмечены все маршруты и все контрольные точки. Но Шурке уже не нужна была схема, процарапанная в боевом отделении. Он изучил ее так досконально, что сразу понял, какой именно сценарий будет разыгран сегодня. Им снова везло.
Выбравшись наружу, они прошли к ожидающим их командирам танков.

Несколько раньше запланированного сценарием времени к одной из контрольных точек один за другим подошли два легких танка. Шурке не пришлось выбирать, кто послужит мишенью. Командир “Матильды” вызвался сам. О том, что вторым номером станет “Шерман”, экипажи договорились без его участия, и Шурка не стал спорить, помня подлый поступок командира “эмчи”.
Немецкий тяж стоял так, чтобы проскочить мимо него по заданному маршруту не представлялось возможным, и размеренно отстреливал боекомплект по мишеням. Это была не такая ровная и открытая площадка, как та, на которой пришлось вальсировать Шуркиной тридцатьчетверке. Где-то здесь же, маскируясь до поры, скрывался второй немецкий тяж. А по низким, плотным зарослям кустарника подбирался к ведущей огонь машине маленький, незаметный “Валентайн”. Увлеченный игрой, фриц клал снаряд за снарядом, и не предполагая, что фактически безоружный легкий танк вдруг надумает подкрадываться к нему. Командиру “Валентайна” удалось сократить расстояние до трехсот метров прежде чем его танк пошел на таран.
Лобовая часть корпуса ударила по ведущему колесу. Башня тяжа замедленно, как во сне, начала разворачиваться в сторону маленького танка, но тот, сдав назад, ударил еще раз, сумев разорвать гусеницу. Тяж встал.
Из лесочка, ровно оттуда, откуда и должен был по предположениям Шурки на полном ходу выскочил второй танк, не рискнувший стрелять в машину, наполовину заслонившую собой первый танк.
Пелипенко рванул с места, едва увидел немца. Все оставшиеся машины устремились к противнику, охватывая его полукольцом. Запаниковав, фриц начал разворот, подставляя бок под удар зашедшего с другого края “КВ”.
Тяжелый советский танк потащил немецкий тяж, закрываясь им как щитом, пока не впечатал его во вторую, прикованную к месту машину, намертво зафиксировав его начавшую разворачиваться обратно башню в одном положении.
Шурка перестал дышать, не веря, что у них получилось. Ожидая, что вот сейчас кто-нибудь из фрицев откроет огонь....
Первым опомнился экипаж “Валентайна”. Покинувший танк сразу после тарана, он вернулся к нему, и, распахнув люки, принялся выбрасывать из машины наружу ошметки резиновых катков. В ангарах их собралось достаточно, чтобы выкурить немцев из вставших танков.

На закате танковая группа привычным порядком возвращалась на базу. В настежь распахнутые ворота один за одним входили немецкие тяжи.
Всего через несколько минут крепость была взята без единого выстрела.
Игра окончилась.