Итак, герои. Три пути, три возможные линии инициации читателя. На широких дорогах любовно выписанного мира они не пересекаются до самого конца, что даёт возможность присмотреться к каждому в отдельности. Между тем как общего у них — только то, что все трое изгнанники, в той или иной степени. У каждого своя история, что затрудняет подвести повествование под некий общий знаменатель. Хотя для меня как читателя это не проблема. Текст не разваливается, он достаточно прочно сшит перекрёстными стежками — отсылками, намёками и разными этнографическими колбасками. На это же играют презабавнейшие эпиграфы — цитаты из культурного поля выдуманного мира.

Ярче всего мотив изгнания выписан относительно Эльи — выписан буквально у неё на коже, на спине, где раньше были крылья. Она — фейхт (кастовый боец) из скланов. Скланы — это местные эльфы: не в смысле гламурные бессмертные ушастики, а в смысле Старший Народ, инопланетяне, иные, ангелы и демоны, не-люди, — одним словом, Чужие. Архетип Чужого, Не-человека аккумулируется в образе скланов, и даже крылья служат им не для полёта, как можно подумать, а для управления эманом — разлитой повсюду незримой энергетической субстанции. Нет крыльев — нет эмана — нет полноценного функционирования. Нет пользы ветви, клану, общности. А как говаривал один мой персонаж: "От кого нет пользы — тому дорога на дно".

Ну так вот эти самые крылья Элье и отчекрыжили по решению самого гуманного суда.

После чего сослали на дно — вниз, к людишкам, коими скланы вельми брезгуют.

А она взяла и не умерла. Потому что — Fechter, ну и ещё назло. Хотя пространство для манёвра довольно ограничено. Здесь интересны её рефлексии относительно человечества в целом и её отношение к тегину в частности. Напомним, что Элью подарили наследнику как экзотическую игрушку. И если вначале он для неё — даже не хозяин, а — так, один из, то впоследствии между ними возникает нечто вроде взаимной симпатии (во всяком случае, эмпатии), не сказать, чтобы дружеской или — храни Око! — любовной, но нельзя не отметить, что Элья беспокоится за бесноватого принца. Вероятно, их сближает ущербность: после удара волшебного кнута в битве со скланами у тегина начались припадки беспричинной ярости (мне очень понравился эпизод с лупцеванием восторженной толпы), наметилась общая деградация нервной системы, а присутствие Эльи, как мне показалось, облегчает протекание болезни. Она понимает наследника, как никто другой. Ну а Ырхыз заботится по мере необходимости о говорящей зверушке. Да, конечно, они беседуют о высоком и умном, они стараются поддержать друг друга, но для Эльи это прежде всего вопрос выживания, а для Ырхыза — прихоть не прихоть, любопытство не любопытство, не пойми что.

Показательно, что тегин вызвался следить за Эльей во время её испытания в Понорке. Понорок — это глубокий каменный колодец без воды, как утверждают аборигены, дымоход в подземной кузне железных демонов. Туда принято опускать людей для посвящения. Инициация смертью: выдержит ли испытуемый борьбу со своими тараканами. И вот за эпизод с инициацией Эльи авторам большое-пребольшое спасибо. Очень ёмко, ярко и жутко. Там Элья переродилась: она уже не склана, но и, конечно, не человек, она — идеальный изгнанник, в котором тесно сплетается прошлое (фейхт-склана), настоящее (рабыня-человек) и будущее (покрытое жемчужной мглой, таящей, однако, массу возможностей, хе-хе-хе). Как используют это перерождение авторы — поглядим.

С этой точки зрения Элья — потенциальный Эдмон Дантес. Можно спорить, насколько справедливо её осудили, но буде представится возможность — мстя её будет страшна. Причём достанется всем, и своим, и чужим, и крылатым, и хвостатым, и всяким. А нет у неё своих. И найдёт ли — как знать. Мне кажется, что — нет, не найдёт.

А ритуальное поедание хлеба с людьми с руки тегина — так, пакт Молотова-Риббентропа.

Теперь — о людях.

Бельт — ну, с ним проще всего. Архетип воина-хранителя. У него даже имя такое, арбалетное. Дезертир? Да, но кто осудит тех бойцов РККА, которые угодили в плен и после войны подались на благословенный Запад, а не в волосатые щупальца НКВД? Так и здесь. Откуда было ему знать, что мир, дружба и жвачка между народами? Зато он идеально вписался в стрёмную компанию старика Хэбу как "старший брат" безголового Орина и покровитель Ласки. Его вовлечённость — сугубо личная и, что объединяет его с Эльей, — подневольная. Хотя и тут не всё однозначно: в гробу он видал милейшего Ум-Пана с его потомством, да и старая дружба с Орином сходит на нет, потому что не сторож я сослуживцу своему и огребать из-за его глупостей неохота, и эту позицию можно понять. А вот во что выльются его отношения с Лаской, как трансформируется её образ? Она одна ему, похоже, небезразлична, она его держит, но якоря имеют скверное свойство цепляться за подводные коряги или обрываться...

А вот Туран — пожалуй, самый сложный из троицы. Изгнанник — да, но как бы добровольный. Мог бы вообще плюнуть на всё после смерти Карьи, взять деньги и свалить. Ан нет, остаётся в деле, в стане врага, не за деньги, не за страх — хотя и не без того, конечно, все мы человеки! — но за долг. Причём долг не перед родным Кхарном, и даже, я думаю, не перед павшим товарищем, но перед собой. Просто потому что иначе нельзя.

Кто же он? Какой диагноз мы здесь можем установить? Шпион кхарнских спецслужб, ниндзя-диверсант? Нет ни изначальных установок из Центра, ни сношений с последним. Авантюрист? Не объясняет бесконечных рефлексий, не тот тип личности. Нет куража, бесшабашности. Авантюристом был Карья. Рискну предположить: шаман, однако. Не в смысле битья в бубен (хотя настучать может!) и заунывного горлового пения, а также других спецэффектов. Он даже эман, вроде бы, не чует. Нет. В смысле — базовых функций. Работа со сцерхами — созданиями, мягко говоря, туповатыми и агрессивными, как бегемоты с берегов Голубого Нила, — это дорогого стоит. Он их понимает, даже где-то сочувствует, то есть — способен на контакт с чужим, не-человеческим. Второй симптом, хотя и менее красноречивый — мёд поэзии. Творчество изначально — прерогатива именно шаманов и колдунов. Кстати, мэрзкий мэтр Аттонио здесь проигрывает: он не творец, он — ремесленник, фотограф, рисовальщик. Интересны также отношения Турана с камом Ирджином. Такое чувство, что Ирджин исподволь учит его — мыслить, наблюдать, оценивать. Готовит ученика? Возможно, в смысле надёжного, "своего" человека. По крайней мере, Туран многому учится у него. Показательна в этом отношении их ритуальная игра в местный вариант шахмат. Проверка? Если так, Туран её прошёл.

И вот их пути сошлись, и они приняли хлеб жизни из руки царственного наследника, и... примирились? Примирились — наир, кхарны и скланы? У тегина отменное чувство юмора. Бельт — изгнанник из наир (и принадлежит к другой этнической группе, вдобавок), Туран — если и не изгнанник из Кхарна, то и принадлежит ему весьма условно, Элья — абсолютно точно изгнанник из скланов. Ни один из них не представляет свой народ. Но — они объединились. Не за — но против. И к этому объединению сводятся все медитации вокруг стоимости и ценности жизни, проходящие сквозь весь роман. Убить тегина. Это не артикулируется, это чувствуется. В том числе и самим виновником торжества солидарности. Не вражда, не месть, не ненависть. Необходимость. Причём роль личности Ырхыза отступает на второй план. Всем понятно, что лично и непосредственно тегин не виноват ни перед кем из троицы. Не виноват, но — он лишний. Он не человек, он — обстоятельство.

И здесь меня чрезвычайно умиляет наивность героев.

Неужели не очевидно, что смерть — в данном случае смерть тегина — ничего не решает?..

И если герои смогли объединиться против, найдётся ли у них — за?

Ну и пару слов чисто по технике.

Да, читать интересно, хотя и не залпом: шурпа густая. Но это не недостаток: хорошая книга не читается за вечер. Да, структура с триадами уместна и оправдана. Да, эпиграфы позабавили. Нет, многочисленные специфические термины (скланы-сцерхи-брааны etc.) не грузят. Немного грузят внутренние монологи героев, но это мелочь.

Претензий, строго говоря, две.

Во-первых, язык (и ментальность, которую он отображает!) не соответствует заявленному среднеазиатскому антуражу. Знаете, что напомнило? Когда в "Нашей Раше" Равшан и Джамшут начинают говорить на псевдотаджикском, а в субтитрах появляются разные умные слова типа "тренд", "бренд" и "концептуальный анализ". Ага. Причём когда у Сапковского герои из типичного Средневековья используют научную терминологию XX века, это закономерно: пан Анджей утрирует, стебётся и развлекается. Здесь же вроде всё серьёзно. Хотя нет-нет да и проглянет чёрный юморок, в целом общий эмоциональный фон романа выдержан в суровых таких, мрачных тонах, я не зря вспомнил Босха и Брейгеля. И — да, для меня как для читателя это проблема. Понимаете? Не только язык и терминология, а и сами категории мышления — явно из другой культурной парадигмы. Не то время, не то место.

Я, Око храни, не призываю делать ядрёную стилизацию. Но... короче, контраст разительный.

И, отсюда, во-вторых — почему именно тюрки, почему именно Средняя Азия? Вопрос не праздный. Я наивно полагаю, что всё в романе должно работать на конфликт. Когда меня спрашивают (а спрашивают часто), почему, мол, у тебя там всякие кельты и германцы бегают, а не наши современники (или папуасы Гвинеи), я всегда могу ответить — потому-то и потому, и что в другом антураже эта земляника не растёт. Это не выпендрёж, это просто пример. И как в данном конкретном случае антураж работает на роман — для меня осталось загадкой.

Наверное, я плохой читатель.

Или, быть может, это те вопросы, ответы на которые ждут нас в следующем томе дилогии?..