Прежде всего, хочется сказать большое «фи» издательству за неправильное позиционирование книги. Вместо того, чтобы издать роман в серии «Интеллектуальный бестселлер», в которой ему самое место, «Эксмо» сопроводило его сюжетной аннотацией и поместило в обложку, больше подходящую для какого-нибудь детектива.
«Глиф», на самом деле, это – высокоинтеллектуальная фантастика и восхитительная лингвистическая шутка, начинающаяся с самого названия. Нигде в тексте романа не поясняется его смысл, более того, оно даже не упоминается. Если обратиться к определениям, то глиф – это графический символ, имеющий явный или скрытый смысл. К ним относятся, например, знаки зодиака, ноты, руны, иероглифы и т.п. Но какой скрытый смысл заложен в названии книги – для меня так и осталось загадкой.
***
Что же касается полудетективного сюжета, удерживающего внимание читателя, то это, всего лишь, внешний каркас, имеющий мало отношения к сути романа.
Собственно, все происходящее умещается в пару абзацев. В семье Дугласа и Евы Таунсенд, в которой отец был философом-постструктуралистом, а мать – художником, родился мальчик Ральф с коэффициентом интеллекта в 475 единиц. (Для сравнения, к гениям относят людей с IQ выше 170). Ребенка вскоре похищает обследовавший его психолог, захотевшая прославиться за его счет, затем – генерал, стремящийся сделать из него идеального шпиона (действие происходит в 60-е, в самый разгар холодной войны). Сжалившийся над малышом, охранник-мексиканец спасает его из заточения и везет к знакомому священнику, который на полном серьезе хочет изгнать из него бесов.
***
Спрашивается, зачем Эверетту потребовался столь необычный сюжетный ход? Все дело в том, что ему нужно было смоделировать взгляд на язык «со стороны», как и смотрят на него лингво-аналитики и структуралисты, и маленький гений, не имеющий «замутняющего» жизненного опыта и воспринимающий слова как данность, подходил для этой цели наилучшим образом.
Он даже отказал Ральфу в разговорной речи. В годовалом возрасте тот четко сформулировал для родителей свою позицию, написав на простынях кроватки:
цитата
«почему ральф должен говорить
ральфу не нравится сам звук
ральф смотрит, как чужие рты формируют слова, и это выглядит неуклюже
губы неприятны ральфу, если шевелятся
ральф хочет себе в кроватку книги
ральф не желает искать знания в шевелящихся губах».
Но сдается мне, что дело не только в желании или нежелании малыша, а в интуитивно найденном естественном ограничителе – общаться с миром с помощью записок.
***
Возьмем простенькую задачку: у вас в руках металлический шар, в какой-то момент вы его отпускаете и надо рассчитать его скорость в момент падения на землю. Зная массу шара и расстояние по поверхности, это нетрудно сделать с помощью несложной формулы. Но гений не ищет легких путей. Он озадачится еще сопротивлением воздуха и, возможно, тепловым расширением шара, от трения о тот же воздух, что, в свою очередь, приведет к увеличению сопротивления. В результате, задача принимает столь монструозный вид, что вряд ли найдется ее решение в общем виде.
И Ральф выступал в роли такого гения только по отношению к языку. Он сразу же понял, что словами принципиально невозможно передать точный смысл высказывания. Ибо, произнося какое-либо утверждение, приходится опираться на понятия, не определимые в рамках этого самого утверждения. (Например, для точного понимания фразы «Посмотри на стол» вначале необходимо определиться с тем, что такое «посмотри» и «стол»).
Наглядный пример размышлений младенца, показывающий в каком аду он находился:
цитата
«Предположим, что у каждого была бы коробка, в которой находилось бы что-то, что мы называем «жуком». Никто не мог бы заглянуть в коробку другого; и каждый говорил бы, что он только по внешнему виду своего жука знает, что такое жук. При этом, конечно, могло бы оказаться, что в коробке у каждого находилось бы что-то другое. Можно даже представить себе, что эта вещь непрерывно изменялась бы. Ну а если при всем том слово «жук» употреблялось бы этими людьми? В таком случае оно не было бы обозначением вещи. Вещь в коробке вообще не принадлежала бы к языковой игре даже в качестве некоего нечто: ведь коробка могла бы быть и пустой. Верно, тем самым вещь в этой коробке могла бы быть «сокращена», снята независимо от того, чем бы она ни оказалась!» («Философские исследования» Витгенштейна, № 293).
Я обдумал это, стоя на матрасе как на объекте называния, но понял, что объект этого называния не относился к делу и что матрас даже не являлся названием той вещи. Но что я знал о грамматических правилах и играх языка, я, пришедший в язык, даже не учив его?... Я фактически был жуком в коробке.
Или еще один пример:
цитата
Прячась там, в священных стенах дома Господня, я думал: знают ли тигры, что они полосатые кошки, считают ли ослы друг друга упрямыми, встречается ли в языке нехватка смысла? Я думал: может быть, смысл есть полоски на словах – и удивлялся, как это слова всегда стираются, но никогда не исчезают. Я думал: где открывается окно смысла и что было на его месте раньше, несмысл? бессмыслица? нон-дизъюнкция? бездействие? Ребенок в укромном углу скучал.
Конечно, проблемы адекватности касаются не только устного, но и письменного текста, но, по всей видимости, неразвитые моторные навыки служили естественным ограничителем длины высказываний.
В противном случае, его речь превратилась бы в нечто подобное монологу Барта, желающему узнать, получила ли аспирантка оргазм во время их полового акта:
цитата
«БАРТ: Тем не менее, можно усомниться, что моя версия нашего полового контакта совпадет с твоим изложением, хотя бы из-за формы, мягко говоря, компрометирующей, а возможно, и по сути. Дискретность, нестабильность и неудовлетворенность не могут избежать борьбы за свой смысл с орбитами непрерывности, стабильности и удовлетворения. Итак, вот тебе приглашение к отрицанию, интеграции, поиску границ концептуальной мысли и логического тождества и всеобъемлющего разрушения разума. Ты уверена, что у тебя не было оргазма?»
Как вывод. Блестящая «пограничная» фантастика и весьма познавательная литературная шутка. Рекомендуется перед ознакомлением с трудами авторов, вынесенных в заголовок рецензии.
Все-таки, творцы должны вовремя умирать. В отличие от «Птиц Марса», написанных в 90-летнем возрасте и больше похожих на сборник расхожих клише, в 60-е годы прошлого века Брайан Олдисс создавал удивительные романы. Можно даже сказать, что он устроил в фантастике мини-революцию, привнеся в жанр кислотный трип, хипповские «телеги» и многое другое. Энергия в его текстах била через край. Он страстно хотел высказаться в бесконечном монологе (который и есть «телега»), и из темы, тянущей максимум на повесть, путем этого неуемного размышления сотворил «Босиком в голове», перемежая прозаические куски стихами в духе Алена Гинзберга и Грегори Корсо (см. эпиграф).
***
Действие романа разворачивается после краткой Третьей мировой, когда катарские ВВС закидали Европу и Америку психоделическими бомбами. Как бы сказали сейчас, бомбами, создающими дополнительную реальность, которую человек не может отличить от окружающего его мира.
Народ начал созерцать глюки в зависимости от своей предрасположенности. Армии деморализовались и самораспустились. А дороги превратились в магистрали смерти, ибо каждый водитель видел впереди то, что хотел.
Быстрее всего адаптировались к новым реалиям те, кто и так жил в иллюзорном мире – сидевшие на психоделиках и всякого рода пророки. Колин Чартерис принадлежал ко второй группе. Будучи сыном сербского коммуниста, он всю жизнь мечтал посетить Англию, и война предоставила ему эту возможность. Чатерис устроился на работу в ООН – сотрудником лагеря беженцев на юге Италии.
цитата
«В лагере под Катанзаро … разместили десять тысяч человек. По большей части это были русские, привезенные сюда с Кавказа. Чартерис свободно изъяснялся на русском языке, очень похожем на его родной сербский, что в конечном итоге и позволило ему поступить на службу в отделение реабилитации.
Особых хлопот поселенцы не доставляли. Почти все они были поглощены внутренними проблемами своих крохотных республик — собственных душ. ПХА-бомбы были идеальным оружием. Галлюциногены, состряпанные арабами, не имели ни вкуса, ни цвета, ни запаха, что делало их практически необнаружимыми. Они были дешевы и допускали использование любых средств доставки. Они были равно эффективны при попадании в легкие, в желудок или на кожу. Они были фантастически сильны. Эффект, производимый ими, определялся полученной дозой и во многих случаях не изглаживался до самой смерти жертвы.
Десять тысяч жертв психомиметической атаки слонялись по лагерю, улыбаясь, смеясь, поскуливая, пришептывая точно так же, как и в первые минуты после бомбового удара. Некоторым удалось оправиться, у большинства же изменения приняли необратимый характер. Кстати говоря, персонал лагеря в любую минуту мог разделить участь своих поднадзорных — их болезнь была заразной.»
Получив новое назначение, Чартерис на своем красном «банши» отправляется в Англию. Но, то ли из-за природной предрасположенности, то ли под воздействием учения Гурджиева («привязанность к предметам этого мира рождает в человеке тысячу бессмысленных «я»; для того, чтобы в нем появилось большое «Я», все эти «я» должны умереть»), то ли в результате заражения в нем просыпается Проповедник. Бросив работу, он вновь возвращается в Европу ради великого Паломничества, по дороге обретая все большее количество последователей и поклонников.
цитата
«Волны времени набегали одна на другую и, шипя, отступали в стихию, их породившую. Траурная песнь «Эскалации»: «Но «форд-кортина» одним прыжком ее настиг». Костер вот-вот погаснет. Машины — сплошной оп-арт, половина краденые. Вокруг красной «банши» и дальше вдоль бульвара — толпы поющих бельгийцев. Пробуждены его речами. Возбуждены. Музыка.»
Женщины мечтали оказаться у его ног (или в его постели), мужчины пели осанну, а он видел повсюду множественность наших «я» и постоянно вещал об этом.
Мало кто понимал его слова, но его речь была так заразительна, что хотелось все бросить, влиться в колонну паломников и мчаться, мчаться вперед, не задумываясь о цели и месте назначения.
цитата
«… он поднялся со сладострастного сыпучего песка, подошел к самой кромке воды и швырнул пустую консервную банку в галилееву тьму.
…
У нескольких зевак, бродивших в этот час по берегу, были фонарики. Не раздеваясь, они бросились в воду, чтобы выловить оттуда удивительную реликвию — опорожненную Им и брошенную Его рукой консервную банку. Они боялись упустить ее — утонуть они не боялись…»
И среди всего этого безумия складывалось Евангелие новых времен.
цитата
«Чартерис стоял у самой кромки воды… Он смотрел на ущербный серп.
— Други! Мы должны отказаться от этого страшного принципа «или-или», калечащего наши жизни, превращающего нас в автоматов! По мне так уж лучше быть псом! Мы должны искать, должны идти по следу самих себя подобно гончим! Среди прочих камней, лежащих на этом берегу, есть и такие, что связаны именно с вами, — найдите их! Это ваши жизни — ваши жизни и ваши смерти! Ищите же — у вас почти не осталось времени! Я вижу наше будущее. Оно прекрасно — оно прекрасно, как восьмирядная автострада! Постоянное ускорение и бдительность — всегдашняя бдительность! Знайте — вечность граничит с увечностью! Ищите меня, други, ищите меня истинного, и вы обретете себя! Слушайте! Завтра смерть похитит меня у вас, но тут же я вновь вернусь к вам, и вы поймете тогда — поверите тогда, что я там, на том берегу, где нет всех этих «или-или»! Смещения больше не будет!»
И верные последователи понесут его в новое тысячелетие.
цитата
«— О, чудо! — вскричали музыканты и водители рефрижераторов, и полуночники-параноиды. Анджелин прижалась к нему — она не понимала его слов, и это было замечательно. Рядом с ним, вокруг него происходило что-то немыслимое — чудовищное столпотворение...
И позади ликующих толп, прижимая к груди священную банку, обезумевший от счастья, продрогший до мозга костей Роббинс, по темным улочкам потусторонних пространств, ликуя.»
***
Уровень эмоций в книге зашкаливает за все мыслимые пределы. Как будто погружаешься в бурные 60-е, когда подвергался сомнению каждый казавшийся незыблемым постулат прежней жизни, но в этом противостоянии рождалась новая постиндустриальная эпоха.
цитата
Аз есмь, что именно
Не знаю
Но есмь
Сие не подлежит сомнению
Нет лишь меня
Нет моего движения
Нет времени отмеренного мне
Нет мира приходящего извне
Нет вне и между
Между да и нет
Нет разницы
Да и самих
Их нет
Но нет
Я вижу да и нет
Я различаю тьму и свет
Вердикт. «Босиком в голове», несомненно, веха в развитии фантастики. И хотя роман привнес, прежде всего, стилистические новации, не создав какого-то своего направления, отголоски его можно встретить во многих последующих произведениях.
облако тэгов
