|
”Построчный” перевод одной главы из книги Латро. Надеюсь (несмотря на всю нелитературность), хотя бы в одних не знакомых с оригиналом глазах он реабилитирует эту одиссею и прекраснейший трибьют «Одиссее» (и фанфикшн по Геродоту).
Грамматических ошибок, должно быть, много, если не о-очень много (всё, что есть — всё моё), с запятыми беспредел—но это для домашнего пользования — читаю маме вслух — и безобразия ей не видать—за что прошу прощения и терпения; ’цыновка’ только – не ошибка (’Цыган на цыпочках, цыплёнок, цыц’ – пожалуй, одно из немногих правил, которое я помню (как такую прелесть забыть!), если оно не поменялось, конечно).
Пожалуйста, удалите, если глава это слишком много и что-то нарушает (или просто ей здесь не место), и за что также прошу прощения.
Глава VI — Эос
Всегда ранняя пташка Заря на небосводе. Я знаю её имя, потому что мгновенье назад, как я развернул этот свиток, она коснулась его своим перломутро-розовым пальчиком и обвела для меня буквы. Я переписал их точно там, где она нарисовала их – смотри не прозевай.
Я помню, что прошедшей ночью я писал, и помню, что написал; но сами эти вещи исчезли. Надеюсь, что я написал правду. Мне очень важно знать правду, потому что вскоре то, что я пишу — будет всем, что я знаю.
Я почти не спал, хотя я свернул и завязал этот прекрасный папирус, чтобы поспать. Один из рабов верёвочников разбудил меня, он сидел возле меня и тряс меня за плечо.
— Ты знаешь, кто я такой? — спросил он.
Я сказал, что нет.
— Я Кердон. Это я позволил тебе сойти с дороги, когда ты увидел...
Он выжидающе молчал.
— Я устал, — сказал я ему. — И хочу спать.
— Я мог бы побить тебя, знаешь? Тебя вероятно ещё никогда в жизни по-настоящему не били.
— Я не знаю.
Гнев оставил его лицо, хотя оно по-прежнему казалось мрачным в свете костра.
— Так и есть, ты ведь не знаешь? Поэт рассказал мне о тебе. Ты помнишь, что ты видел под виноградом?
Это было потеряно, но я припомнил, что я писал:
— Чернокожего мужчину, старого и толстого.
— Бога, — прошептал Кердон. Он поднял свои глаза к небесам, где в безоблачной ночи его глаза встретили бессчётные звёзды. — Я никогда до этого не видел бога. Я никогда даже не знал никого, кто бы видел. Тени умерших, да, полно; но ни бога.
Я спросил:
— Тогда как ты можешь быть уверен?
— Мы танцевали. Я сам— я не мог устоять на месте. Это был бог, и ты увидел его, когда никто из нас не мог. Затем, когда ты коснулся его, мы все могли видеть его. Все знают, что это было.
Совсем тихо зашипела женщина-змея. Она была за краем света огня, но он мерцал в её глазах словно в бусинах чёрного янтаря. Они говорили ”Отдай мне его!”, и я слышал шелест чешуи на её животе—словно кинжалы, выходившие из ножен—как она ползала в нетерпении по весенней траве.
— Нет, — сказал я.
— Да, мы знаем, — настаивал Кердон. — Потом, я видел его, как вижу сейчас тебя. Только что он не выглядел как ты. Он не выглядел как никакой обычный человек.
— Нет, — повторил я и позволил моим глазам закрыться.
— Ты знаешь о Великой Матери?
Я снова открыл их и–поскольку лежал я на животе, подложив руки под голову–я увидел ноги Кердона и примятую траву там, где сидел он. В свете костра она казалась чёрной.
— Нет, — сказал я в третий раз. А затем, — возможно, я где-то слышал о ней?
— Верёвочники называют нас рабами, но было время, когда мы были свободны. Мы тянули вёсла на галерах Миноса, но мы делали это за серебро, и потому что мы разделяли его славу.
Голос Кердона, который и до этого был шёпотом, стал ещё тише, что я едва мог разобрать его, хотя губы его были так близко от моих ушей:
— Великая Мать была тогда нашей богиней, кем она остаётся и по сей день. Нисходящий одолел её. Это, что говорят. Он овладел ею против её воли, и такова была его мощь, что она родила ему Пальцы, пять мальчиков и пять девочек. И она ненавидит его, хотя он и ублажает её дождями и раскалывает её дубы показать свою силу. Верёвочники говорят, дубы принадлежат ему, но этого не может быть. Если бы они были его, стал бы он их уничтожать?
— Я не знаю, — сказал я. — Возможно.
— Деревья её, — прошептал Кердон. — Только её. Поэтому верёвочники и заставляют нас срубать их, заставляют выкорчёвывать их корни и распахивать поля. Вся Молчаливая страна была покрыта дубами и соснами, когда мы были свободны. Теперь верёвочники говорят, Охотница правит островом Красного лица – потому что она дочь Нисходящего, и они хотят чтобы мы позабыли нашу Великую Мать. Мы не позабыли. Мы никогда не позабудем.
Я попытался кивнуть, но голова моя была слишком тяжелой.
— Мы были рабами, но теперь мы воины. Ты видел мои метательные копья и мою пращу.
Я не мог вспомнить, но я сказал, что видел.
— Год назад они бы убили меня, если бы я только дотронулся до них. Только у них было оружие, и оружие охранялось вооружёнными верёвочниками, всегда. Затем пришёл Великий царь. Мы им понадобились, и теперь мы воины. Кто может держать воинов рабами? Они сразят его!
Я сказал:
— И ты желаешь, что бы я сражался вместе с тобой, — потому что было ясно, за этим он пришёл.
— Да! — брызги слюны полетели мне в лицо.
— Сейчас с вами нет верёвочников, — я сел, потирая мои глаза. — Или есть? Это ли страна верёвочников?
— У них нет своей страны, у них только один их город. Молчаливая страна наша. Но нет, мы сейчас не там. Это далеко к югу, на острове Красного лица.
— Зачем тогда возвращаться? У тебя есть друзья и оружие.
— Наши жёны там, и наши дети. Нет, ты должен пойти с нами. Ты должен найти Великую Мать и коснутся её. И мы поцелуем тогда землю у её ног, потому что целовать землю – это целовать её в губы. Мы загоним верёвочников назад в море, и она будет нашей царицей. У меня твой меч, я отдам его тебе, если ты поведёшь нас. Ты будешь её верховным жрецом.
— Тогда я поведу вас, — сказал я. — Утром, когда мы отдохнём и будем готовы к дороге.
— Хорошо! Хорошо! — Кердон широко улыбнулся, и я увидел, что один несчастливый удар лишил его трёх зубов, — ты не забудешь?
— Я напишу в этом свитке.
— Нет, — сказал он. — Не пиши этого, кто-нибудь может увидеть.
Но я написал всё равно, чтобы не забыть. Это всё, что сказал Кердон, и всё, что сказал я.
Когда он отошёл на другое место и вытянулся на земле поспать, подползла женщина-змея, сказав:
— Может, отдашь его мне?
— Кто я такой, — спросил я, — что должен говорить да тебе или нет?
— Дай ему что-нибудь своё, — наказывала женщина-змея. — Омой его или коснись. Если ты только коснёшься его, этого может быть достаточно сделать его реальным.
— Он и сейчас реальный, — сказал я. — Человек из крови и плоти, как я. Это ты не реальная, — то, что она сказала, заставило меня задуматься об этих вещах.
— Более реальная, чем его мечты, — прошипела женщина-змея. Раздвоенный язычок голубого пламени выскакивал, как она говорила, из её рта. — Чего желаешь ты? Возможно, я могу доставить это тебе.
— Спать, больше ничего, — сказал я. — Спать и видеть сны о доме.
— Коснись его для меня, и я уйду. Фавны приносят сны, и если встречу одного, я велю ему принести тебе сон, который ты желаешь.
— Кто ты? — спросил я её, поскольку я всё ещё думал об этих вещах.
— Дочь Энодии, — её глаза нашли ярко сияющую луну, плывущую низко над горизонтом, в объятиях женских лебяжьих рук.
— Это она, кто держит луну? — спросил я. — Я вижу её, и я бы не назвал её тёмной.
— Сейчас она Охотница, — прошипела женщина-змея, — и Селена. Может статься, ты ещё насмотришься на обоих, больше чем тебе понравится, прежде чем встретишь свой последний день под солнцем.
Затем она ушла.
Я попытался снова поспать, но Сон не желал прийти ко мне, хотя я видел его, стоящего с закрытыми глазами на краю света огня костра. Спустя мгновенье, он отвернулся бродить среди теней. Я подумал тогда достать этот свиток, но чувствовал себя слишком уставшим писать. Держа его, насколько смел я, близко к огню, некоторое время я читал.
Пришёл Пиндар.
— Я вижу, тебе, как и мне, не спится, — сказал он. — Скверное дело для раба. Раб должен научиться спать при любой возможности.
— Мы рабы? — спросил я.
— Теперь, да. Нет, хуже, поскольку мы рабы рабов верёвочников. Вскоре они приведут нас к своим хозяевам, и тогда, возможно, мы будем только рабами верёвочников. Это будет получше, если уж можно так выразится, но не повод для празднества.
— Нам придётся плести для них их верёвки?
Пиндар усмехнулся.
— На самом деле, они не плетут верёвки, — сказал он. — Или, пожалуй, не больше других. Если нам очень не повезёт, нас загонят на рудники. Это самое худшее, что может выпасть рабу.
Я кивнул показать, что понял.
— Не думаю, это случится со мной. Народ Мысли ещё может разрушить наш сияющий город и лишить меня моей собственности—они ненавидят нас—но у меня есть друзья даже в Мысли и определённые таланты.
— Ты беспокоишься за девочку и меня, — я взглянул на спящего ребёнка по другую сторону костра.
— И Гилайеру, и чернокожего. Если я отпущен, я выкуплю свободу для вас всех, если смогу. Но совсем не помешало бы, если бы ты смог петь для верёвочников так, как ты пел сегодня под игру бога. Они любят хоровую музыку и не слишком ценят солистов; но никто не смог бы устоять перед таким, и никто не стал бы держать такого певца рабом. Ты можешь?
Ради него, я попытался; но я не мог припомнить ни слов, что я пел, ни мелодии.
— Ничего, — сказал Пиндар, — я найду как освободить нас всех, так или иначе. Ты просто не помнишь, я знаю; я мог видеть это по твоим глазам. Это было чудо, и ты позабыл его.
— Мне жаль, прости, — сказал я ему, и я действительно сожалел.
— Ты ничем меня не обидел. — Он вздохнул. — И мне более жаль тебя, Латро, чем кого-либо, кого я знаю.
Я спросил, не помнит ли он слов.
— Нет, — сказал он. — Не сами слова. Но я помню как они звучали, этот стремительный накат, как волны, бьющиеся об утёсы, что разбился ласточками и громом.
Я кивнул, потому что, казалось мне, он этого ожидал.
— И, как мои никогда не звучали. Но, услышав твою песню, думаю, я, возможно, становлюсь немного ближе. Послушай это:
Есть стрелы для сердец мудрецов в моём колчане,
От Природы дар – они прямы, Эолу их не сбить с пути,
Но направляю лук я мой в толпу,
Глупцы слышат лишь ветер, и глупец объясняет шум ветра глупьцу.
— Тебе нравится?
— Очень, — признал я.
— Должен признаться, мне не очень. Но мне нравится это намного больше, чем что-либо, сделанное мной до этого. В нашем сияющем городе есть—было, мне следует сказать—с полдюжины нас, кто иной раз прилагал руку к строфам. Это как мы выражались ”прилагать руку”, будто бы нет разницы между сочинением поэзии и плетением цыновок у огня. Каждый месяц мы встречались петь друг другу наши последние стихоплётства и притворялись не замечать, что больше их никто никогда не слышал. Если по окончанию нашего совместного пиршества, мои казались мне лучшими, О, я был царём горы—в моих собственных глазах—весь последующий месяц. Как горд я был моей маленькой одой для Пифийскийских игр!
Я сказал:
— Полагаю, никто не чужд тщеславию, в том или другом. Я знаю его за собой.
Пиндар пожал плечами.
— Ты в действительности хорош собой, и то же о твоей силе, как ты доказал сегодня. Что же до нас– теперь я вижу, что мы были лишь шумными мальчишками, когда нам стоило бы быть мужчинами или не открывать ртов. Но услышав бога сегодня, быть может, когда-нибудь я стану мужчиной. Так я надеюсь. Латро, я не стал бы хвастаться тебе–а это оно самое и есть, хвастовство–если бы не знал, что ты забудешь всё, что я тебе сказал.
— Я запишу, — сказал я ему.
— Как я мог забыть! — Пиндар тихо засмеялся. — Боги всегда смеются последними.
Мы ночь зовём, собой деяния наши скрыть,
Но Ночь, богиня, — сплетница спешит Богам их все раскрыть.
— И это мне нравится, — сказал я.
— Сочинено для тебя в этот миг и на этом месте. И всё же, пожалуй, в этом что-то есть. Есть у нас потребность в ночи.
— Пиндар, и действительно есть бог ночи?
— По крайней мере дюжина.
— С телом змеи и головой женщины, женщины с чёрными волосами, никогда не знавшими гребня?
Несколько мгновений он молча пристально смотрел на меня, а затем помешал угли в костре, как делал он до этого.
— Стало быть, ты видел её, Латро? Нет, то никакая не богиня – это чудовище, то или иное. Считается, Геракл очистил эту часть мира от них; но Геракл вот уже как четыре сотни лет на Горе, и, полагаю, они наползают обратно. Видишь ли ты её сейчас?
Я помотал головой.
— Хорошо. Я надеялся немного поспать, прежде чем эти рабы поднимут свои ленивые головы. Если ты увидишь своё чудовище снова, не касайся её. Обещаешь?
— Я обещаю. — Я почти было сказал, что если я коснусь его, этого может быть достаточно; но смолчал.
Он поднялся и потянулся.
— В таком случае, я попробую поспать. Сном без сновидений, я надеюсь. Свободным от кошмаров. Мне следует последовать твоему примеру и написать себе заметку, запрещающую мне вести с тобой беседы в темноте. Увы, мне не хватает твоего прилежания. Ещё раз спокойной ночи, Латро.
— Спокойной ночи, Пиндар.
Когда он ушёл, маленькая ручка обвила мою талию.
— Я знаю тебя, — сказал я её хозяйке. — Ты Ио. Я читал о тебе в этом свитке.
— Ты мой хозяин, — сказала девочка. — Они не имели права делать, что они сделали со мной. Только ты.
— Что они сделали? — спросил я, но она не ответила. Приобняв её за плечи, я взглянул на её лицо в свете костра и увидел как много слёз оставили свои дорожки на её покрытом пылью лице. — Если женщина-змея вернётся, я скажу ей, она не может забрать тебя.
Она помотала головой.
— Не в том дело. Я сбежала и теперь была наказана за это.
— Ты сбежала от меня, маленькая Ио? Я бы не стал тебя наказывать, если это так.
Она помотала своей головкой.
— От Сияющего бога. И я солгала, когда сказала, что он отдал меня тебе.
— Возможно он отдал, — сказал я ей. Прижав её к себе, я смотрел на молчаливые силуэты в тенях, напрасно ждя какого-нибудь знака. — Боги совсем не похожи на нас, маленькая Ио.
|
цитировать