В вещице довольно много символизма, далась не просто. Критика приветствуется.
На интересных моментах текста я остановлюсь в комментариях.
Оригинал находится под переводом.
Троерукость
Третья рука – та, что отпечатана в первобытных пещерах кровью, углем и охрой на медвежьем жиру, и синеет на дверных косяках, отгоняя зло. Она же свисает серебром кулона с шейной цепочки, подавая знак большим или указательным пальцем, и скользит золотым запястьем на эбенововой палке по фактурному пути от алефа до омеги*. В церквях она костяная и скрывается в богато украшенных реликвариях или, громадная и значительная, внезапно выныривает из облаков на фресках и грозит, громко обвиняя в грехе. А менее элегантная, даже банальная, ее разновидность, нанесенная по трафарету на металлический лист, командует отовсюду: «Иди сюда», «Иди туда», «Выход вон там».
Однако все это лишь ее изображения: роли, маски, запечатленные образы, которые очень поверхностно передают ее суть. Способно ли изображение любви выразить, что есть любовь?
Мужчина и женщина идут по улице, держась за руки. Только что они держат на самом деле? Каждый сжимает третью руку, а не партнерскую. Именно третья соединяет два сердца вместе, и она же их разлучает.
Третья рука не левая и не правая, не добрая и не злая. Представьте убийцу, пойманного на месте преступления, схваченного за руку, так сказать. Он клянется в своей невиновности. Почему бы и не поверить? Какой ещё топор? Я не понимал, что творил, да и, вообще, это не я. Мои руки чисты! Никто не замечает третью, что с трудом перебирая пальцами, уползает, как раздавленный краб, и тянет за отрубленным запястьем кровавый след.
Впрочем, не замечают лишь те, кто от нее отрекся, отрезал ее, приколотил к доске и запер в стенном сейфе или депозитной ячейке. Но у этой руки ловкие пальцы вора. Всегда вырвется, не знает покоя. Она пишет, а дописав, начинает новую строку. Движется дальше, растворяясь и стирая преграды.
Ей принадлежат пустоты, все чистые страницы, гласная «О», число «ноль», звери волк и крот, час до рождения и минута после смерти, ласточка, сова и все белые розы. Третья рука отворяет двери и закрывает их за нами. Остальные две заняты тем, что происходит внутри.
Именно третью руку держит за спиной фокусник, показывая залу другие две, открытые и пустые. Эта рука быстрее глаза, говорит он. Заметьте: «рука» в единственном числе. Всего одна. Третья.
И когда вы, заблудившись в лютую вьюгу, замерзаете, а затем становится неизъяснимо тепло, свет дня меркнет и тело коченеет от сна, именно третья рука проскальзывает в вашу доверчивой детской ладошкой и ведет сквозь снега дальше.
1992
_________________________
*«Алеф» — первая буква иудейского алфавита, «омега» — последняя буква греческого. В Библии сочетание «альфа и омега» используется в книге Откровение (Апокалипсис) Иоанна Богослова, где Бог говорит: «Я Альфа и Омега, начало и конец» (Откровение 21:6). Существует предположение, что книги Нового Завета первоначально были написаны на иудейском и уже впоследствии переведены на греческий язык. Возможно, поэтому автор употребила именно «алеф».
THIRD HANDED
The third hand is the one stamped in bear's grease and ochre, in charcoal and blood, on the walls of five-thousand-year-old caves; and in blue, on the doorposts, to ward off evil. It hangs in silver on a chain around the neck, signalling with its thumb; or index finger extended, and with its golden wrist attached to. an ebony stick, it strokes its way along the textural footpath, from Aleph to Omega. In churches it lurks in reliquaries, bony and bejewelled, or appears abruptly from fresco clouds, enormous and stern and significant, loud as a shout: Sin! Less elegant, banal even, and stencilled on a metal plate, it bosses us around: Way Out, it orders. Up Here. Way Down.
But these are merely pictures of it: roles, disguises, captured images, that in no way confine it. Do pictures of love confine love?
(The man and the woman walk down the street, hand in passionate hand; but whose hand is it really? It's the third hand each one holds, not the beloved's. It's the third hand that joins them together, the third hand that keeps them apart.)
The third hand is neither left nor right, dexter nor sinister. Consider the man who is caught in the act, red-handed as they say. He proclaims his innocence, and why not believe him? What axe? he says. I didn't know what I was doing, it wasn't me, and look, my hands are clean! No one notices the third hand creeping away painfully on its fingers, like a stepped-on crab, trailing raw blood from its severed wrist.
But that happens only to those who have disowned it, who have cut it off and nailed it to a board and shut it up in a wall-safe or a strongbox. It's light-fingered, the hand of a thief in the night; it will always get out, it will never hold still. It writes, and having written, moves. Moves on, dissolving, dissolving boundaries.
Vacant spaces belong to it, the vowel O, all blank pages, the number zero, the animals wolf and mole, the hour before birth and the minute after death, the loon, the owl, and all white flowers. The third hand opens doors, and closes them thoughtfully behind you. It is the other two that busy themselves with what goes on in the room.
The third hand is the hand the magician holds behind his back, while showing you the other two, candid and empty. The hand is quicker than the eye, he says. Notice that it's hand, singular. Only one. The third.
And when you walk through the snow, in the blizzard, growing cold and then unaccountably warmer, as night descends and sleep numbs you and you know you are lost, it's the third hand that slips confidingly into your own, a small hand, the hand of a child, leading you onward.
цитировать
свернуть ветку
