Ричард Тирни. Драконы Монс Фрактус (Симон из Гитты 15)

О рассказе «Драконы Монс Фрактус»

ВНИМАНИЕ: содержит спойлеры

Менее чем через год, поздней осенью 41 года н. э. мы находим Симона на германской границе Римской империи, прибывшего туда с целью мести. Эти поиски в конечном счёте приводят его на Монс Фрактус в центральной Швейцарии, известную в наши дни как гора Пилатус.

У Понтия Пилата есть странная особенность: он стал символом веры в религии, к которой никогда не принадлежал и которую, без сомнения, презирал, поскольку Никейский символ веры требует от тех, кто повторяет его, подтверждать не просто смерть Иисуса Христа, но конкретно его казнь «при Понтии Пилате». Пилат — фигура, вызывающая столько же сомнений у учёных, сколько и у людей, верящих в него. Захватывающе интересно убирать наслоения легенд и догм, чтобы выявить неустойчивое ядро исторического факта. Существует большое количество апокрифов о Пилате, включая «Деяния Пилата» (христианский документ четвёртого века, также называемый Евангелием от Никодима, призванный обеспечить «безопасную» замену протоколов судебного процесса над Иисусом, которые, как предполагали Иустин Мученик и Тертуллиан, должны были сохраниться в Риме и которые, как считает Роберт Эйслер, возможно, были уничтожены христианами, когда они получили к ним доступ во времена Константина). В числе прочих стоит упомянуть «Возмездие Спасителя», «Письма Пилата и Ирода», «Повествование об Иосифе Аримафейском», «Письмо Пилата к Клавдию», «Письмо Пилата к Тиберию», «Обращение Пилата», «Анафора Пилата» и «Смерть Пилата». (Со всеми этими документами можно ознакомиться в издании Дж. К. Эллиота «Апокрифический новый завет», Оксфорд, 1993 г.).

Некоторые традиции изображают Пилата обратившимся в христианство и даже принявшим мученическую смерть за свою веру. В Эфиопской коптской церкви Пилат был даже причислен к лику святых! Всё это — доведение до абсурда тенденции, уже заметной в Евангелиях, направленной на то, чтобы обелить Пилата, а вместе с ним и римскую ответственность за смерть Иисуса. Это стремление стало результатом того, что христиане пытались заручиться благосклонностью Рима, перекладывая вину за смерть Иисуса на евреев, потому что они хотели снизить тяжесть обвинения, что Иисус умер как враг римского государства.

Ирония заключается ещё и в том, что Пилат, к репутации которого было проявлено такое рвение, был, по-видимому, не единственным и даже не обязательно первым кандидатом на роль вероятного палача Иисуса, выбранным раннехристианскими легендостроителями. Некоторые древние предания, отражённые в одном из пред-евангельских источников от Луки и в Евангелии от Петра, приписывают казнь Иисуса Ироду Антипе. В одном из мест Талмуда даже говорится о распятии Иисуса при Александре Яннае за столетие до Рождества Христова! Всё это означает, что смерть Иисуса, возможно, поначалу представлялась внеисторической, подобно смертям некоторых божеств мистических религий, таких как Аттис и Осирис, и лишь позднее историзированной.

Тирни основывает эту историю на двух легендах: во-первых, на тех, которые содержатся в «Смерти Пилата», сообщающих о том, что Пилат был одержим демоном, и, во-вторых, «о драконах, живущих на горе Пилатус (Монс Фрактус) в Швейцарии. Говорят, что последний раз дракона наблюдали там в середине XIII века. Существует также легенда о человеке, который провалился в расщелину на горе Пилатус и оказался в пещере, где обитали два дракона, которые позволили ему перезимовать там вместе с ними. Итак, теперь становится точно известно, как возникли эти легенды» (Письмо, 27 февраля 1984 г.).

«Драконы Монс Фрактус» впервые были опубликованы в Weirdbook №19, весной 1984 года.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. The Drums of Chaos (роман) — весна 33 года

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

9. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

10. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

11. The Curse of the Crocodile — февраль 38 года

12. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

13. The Secret of Nephren-Ka

14. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

15. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

16. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

17. Ричард Л. Тирни, Глен Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года (пополняется)

18. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

19. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

Драконы Монс Фрактус

I

Кто-то видел давно погребённые трупы,

Что избегнуть сумели священных оков,

Бледных форм привидений ужасные толпы,

И блуждающих духов слышал мертвенный зов.

Он звучит до рассвета, что снесёт все редуты

Мрака скорбного…

Роберт Бриджес

— Всепожирающий огонь! — воскликнул маг в тёмном одеянии, выпрямляясь во весь рост и простирая руки к небу. — Сможет ли человек из плоти и крови противостоять такому огню? Смотрите внимательно и увидите!

Пока он говорил, в центре сцены открылся люк, и оттуда показались голова и шея существа, похожего на огромного дракона. Его золотая чешуя сверкала в свете множества факелов, из уголков клыкастой пасти поднимался дым, когда он сердито уставился на человека. Тысячи зрителей, собравшихся в огромном полукруглом зале, как один подались вперёд, притихшие и зачарованные.

— Огонь! — вновь вскричал фокусник.

Огромная пасть дракона широко раскрылась, и из неё вырвался поток ревущего пламени, охватив жестикулирующую фигуру. На мгновение человек превратился в пылающую статую, а оккультные символы на его мантии засверкали как куски раскалённого добела железа. Затем пламя усилилось с почти оглушительным рёвом, и маг пропал из виду в его неистовой силе.

Внезапно пламя исчезло, и рёв дракона прекратился. На полу сцены, там, где только что стоял человек, теперь осталось лишь тёмное пятно неправильной формы, от которого шёл дым. Толпа ахнула — раздался громкий тревожный ропот изумления и недоверия. Огромная голова дракона медленно закрыла свою клыкастую пасть, затем скрылась в тёмном отверстии, из которого появилась. Толпа на мгновение застыла в потрясённом молчании, а затем начала тихо шуметь и перешёптываться.

— Он мёртв! — внезапно воскликнул мужчина. — Что-то пошло не так.

— Они убили его ради забавы! — закричала какая-то женщина.

— Этот огонь был настоящим — я чувствовал жар дыхания дракона.

В тот момент, когда толпа зашевелилась, словно готовая вот-вот взорваться, в драконьей яме что-то шевельнулось, медленно появляясь в поле зрения. Это оказался маг, его руки по-прежнему были высоко подняты, а на одежде и теле не было видно ни малейших признаков ожога. Через мгновение он снова стоял на широкой сцене, и место под ним казалось таким же обычным, как и весь остальной пол.

Толпа разразилась бурными аплодисментами. Маг, после множества грациозных поклонов и вежливых отказов от вызова на бис, прошёл по сцене и исчез за занавесом в задней части театра.

— Ты был великолепен, Симон из Гитты, — сказал худой седовласый мужчина, помогая магу снять украшенную символами мантию. — Несомненно, это было величайшее проявление магии, которое когда-либо видел город Виенна, да и вся провинция Галлия, если уж на то пошло. Иногда даже мне приходилось напоминать себе, что ты не используешь настоящее колдовство.

— Я не пользуюсь колдовством, Никифор, — сказал он. — Это всего лишь сценическая иллюзия, и ты, который так хорошо помогал мне, безусловно, должен это знать.

— И всё же ты мастер своего дела, Симон, и, несомненно, в этом есть что-то вроде настоящей магии. Я многому научился, помогая тебе, как, уверен, и остальные домочадцы моего хозяина.

Маг отвернулся, нервно откидывая со лба тёмную чёлку. Сейчас он казался моложе, чем на сцене — мужчина лет тридцати с небольшим, худощавый, атлетического телосложения, наводившим на мысль, что ему, возможно, доводилось принимать участие в битвах. Никифора удивил намёк на нервозность в движениях этого человека, на блеск его глубоко посаженных тёмных глаз. Неужели этот маг, способный так завладеть вниманием многотысячной аудитории, мог чувствовать себя неловко, принимая наедине комплимент от одного из своих ассистентов? Или же он думал о каких-то других вещах, объяснявших его отстранённость и застенчивость?

— Ты прав, — внезапно сказал Симон. — Это было грандиозное зрелище. Я выполнил свою часть сделки и уверен, что твой хозяин получит хорошую прибыль этой ночью. Теперь он должен выполнить своё обещание. Отведи меня к нему.

— Я должен проследить за закрытием театра. Твоя сценическая помощница проведёт тебя в дом Копония. Грация, подойди сюда!

Стройная блондинка с лазурными глазами, одетая лишь в короткую белую тунику и сандалии с высокими ремешками, появилась из-за занавеси и слегка кивнула Никифору. Симон снова заметил, что, в отличие от большинства рабынь, в её поведении не было подобострастия; ему даже показалось, что он уловил в нём нотку гордого вызова.

— Пожалуйста, Никифор, больше не называй меня так, — попросила женщина. — Я Гретхен.

— Пощади меня, девочка, тебе следовало бы уже запомнить, что я не в силах выучиться произносить столь диковинные звуки. Полагаю, ты уже оправилась после того, как была разрублена пополам этим мастером чародейства, который стоит рядом со мной. Если это так, немедленно отведи его на виллу нашего хозяина.

Девушка снова кивнула. Коротко качнув головой Симону, она вывела его через заднюю дверь театра в ночь. Звёзды туманно сияли в воздухе тихих летних сумерек; мягко, настойчиво и монотонно стрекотали сверчки.

— Подожди здесь, маг. Никифор пришлёт за тобой носилки.

— Меня зовут Симон, и я предпочёл бы прогуляться пешком. Пойдём.

Он зашагал быстрым шагом, и девушка поспешила за ним.

— Ты знаешь дорогу?

— Да, знаю. Я сам нашёл дом твоего хозяина, когда впервые приехал в Виенну.

— И зачем ты пришёл сюда, чародей-самаритянин?

Мужчина остановился и хмуро посмотрел на неё.

— Гретхен, я сказал, что меня зовут Симон. И я не настоящий чародей, как тебе хорошо известно.

Она дерзко посмотрела на него. Теперь, одетый только в свою тёмную тунику, без украшенного символами плаща и митры, он казался другим — более молодым и человечным.

— Ты умеешь правильно произнести моё имя, — сказала она, смеясь. — И это было красиво, то, как ты словно бы разрезал меня пополам на потеху этой толпе. Я была почти тронута, когда они назвали тебя убийцей! Никогда ещё стольких людей не волновала моя судьба! Обещаю, я никому не расскажу, как ты это сделал.

Симон пожал плечами.

— Это не имеет значения. Завтра мы уже уедем из Виенны, чтобы выступить в Лугдунуме — если твой хозяин сдержит своё обещание и расскажет мне то, что я хочу знать.

Девушка спокойно посмотрела на него.

— Я вижу, что ты скрытный, Симон из Гитты. Мне хотелось бы спросить тебя, что самаритянский чародей делает здесь, в Галлии, работая на другого такого же темного типа, римлянина Копония, который называет себя моим господином. Но не стану этого делать, ибо знаю, что ты не ответишь. Пойдём.

«Ты и сама скрытная, — думал Симон, шагая рядом с девушкой в сумерках. — Скрытничаешь, несмотря на свою прямоту...»

Затем его мысли перетекли в другое русло, когда они приблизились к северной окраине города и вилле, которая чернела на фоне звёздного неба.

— Чудесно! — воскликнул Марк Копоний, размахивая кубком с вином. — Изумительно! Ты всех их очаровал, Симон из Гитты.

— Откуда ты знаешь? Тебя там и близко не было.

— Но там была моя маленькая Грация, и она только что рассказала мне о реакции толпы. — Копоний сделал большой глоток, затем крикнул: — Грация! Подойди, наполни наши кубки!

Светловолосая рабыня вошла в перистиль, где Симон и её хозяин расположились на диванах под звёздами. Она осторожно наливала вино из амфоры с длинным горлышком, в то время как свет от множества факелов играл на обнажённых конечностях и золотистых волосах. Когда она удалялась, Симон заметил в её голубых глазах угрюмое негодование, хотя хозяин, казалось, этого не увидел.

— Она красавица, не правда ли? — восхищался Копоний. — И гордая к тому же. Я захватил её во время поездки в дальние Альпы три года назад. Она дочь вождя, и, должен тебе сказать, её пришлось немного приручить, но теперь она знает своё место.

Симон коротко кивнул.

— Нам нужно обсудить кое-какие дела, Копоний.

— Верно, — добродушно согласился римлянин. — Ты снова сделал меня состоятельным человеком, Симон. Поэтому я пью за Гермеса, бога магии, ибо он, благодаря тебе, вновь сделал мою жизнь здесь сносной. Калигула хорошо заплатил мне за то, чтобы я оставался здесь и занимался его делами. Но с тех пор, как несколько месяцев назад к власти пришёл Клавдий, мною стали пренебрегать...

— Давай не будем лукавить, Копоний. — Симон наклонился вперёд, отставляя свой кубок. — Под отставкой ты подразумеваешь изгнание. И я думаю, твоё пребывание в Виенне не всегда было приятным, если верить местным сплетням.

Римлянин вздохнул и покрутил вино в своём кубке.

— Да, не сразу. Но ведь ты здесь для того, чтобы проследить за соблюдением нашей сделки? Ты ведь не передумал, Симон?

— Нет. Тебе нечего бояться. Можешь оставить себе девять десятых денег, которые приносят мои выступления. Взамен я прошу только сказать мне, где найти бывшего владельца этого дома...

Марк Копоний огляделся, внезапно занервничав, затем залпом выпил вино.

— Грация! — крикнул он. — Ещё!

Стройная блондинка вновь вошла, налила вина и опять ушла. На этот раз Симон не сводил с неё глаз достаточно долго, чтобы при этом успеть внимательно изучить римлянина, удивляясь его явной нервозности, затравленному взгляду и дрожащим рукам. Очевидно, этот человек пил вино слишком много и слишком часто.

— Скажи мне, — попросил Симон, — только больше не отклоняйся от темы. Где мне найти человека, которому когда-то принадлежала эта вилла?

Копоний кивнул и выпил ещё.

— Пилат, Понтий Пилат, бывший прокуратор Иудеи. Он стал владельцем этого дома после того, как Калигула сослал его сюда. Ты хочешь узнать о нём?

— Да.

Копоний заглянул в тёмные сверкающие глаза самаритянина.

— И хочешь знать, где он, чтобы найти его. А найти его хочешь для того, чтобы отомстить ему. Не отрицай, я это вижу.

— А тебе-то какое дело? — проворчал Симон. — Мы пришли к соглашению.

— Да, и я буду его придерживаться. — Копоний рассмеялся и налил себе ещё вина. — Но это не трудно понять, почему ты жаждешь мести. Ты самаритянин, а Пилат приказал уничтожить несколько сотен твоих людей за мятеж как раз перед тем, как его отозвали в Рим четыре года назад.

Симон кивнул, мрачно нахмурившись.

— Мой наставник Досифей был убит в той бойне. Он вёл толпу моих соотечественников на вершину священной горы Гаризим, на церемонию мирного богослужения. Люди были безоружны — никакого восстания не происходило.

— Итак, ты поклялся отомстить, — сказал Копоний, пьяно размахивая кубком. — Что ж, задавай свои вопросы.

Симон глубоко вздохнул.

— Насколько я понимаю, это был дом Пилата, но он уехал отсюда около трёх лет назад, и никто не знает, почему и куда. Не мог бы ты сказать мне, куда он делся и как его найти?

— Да, — пробормотал римлянин. — Увы, могу. Я должен сказать тебе — я должен выполнить наш уговор и рассказать то, о чём мне невыносимо даже думать, то, о чём я никому не говорил. Грация!

— Нет! — твёрдо сказал Симон, подходя к ложу Копония и хватая его за запястье. — Если ты выпьешь ещё, то не сможешь мне ничего сообщить. Начинай. Расскажи всё, что знаешь.

Римлянин отставил свой кубок с вином; он выглядел бледным, несмотря на то, что выпил довольно много.

— Я был там, — пробормотал он. — Я был в магической комнате императора Калигулы, когда он творил своё чудовищное колдовство.

— Колдовство?

Копоний кивнул.

— Старый Тиберий приказал Пилату вернуться из Иудеи, чтобы ему могли предъявить обвинения — официально в убийстве упомянутых тобой самаритян, но на самом деле, я думаю, за распятие назорейского колдуна, который утверждал, что владеет секретом вечной жизни. Что ж, Тиберий умер до того, как Пилат добрался до Рима, и когда прокуратор наконец прибыл, его на несколько месяцев бросили в темницу в ожидании суда.

— Это всё я слышал. Продолжай, Копоний.

Римлянин осушил свой кубок с вином.

— Калигула услышал об этом и не меньше Тиберия был разочарован убийством назорея. Как и Тиберий, он был одержим желанием жить вечно. Поэтому приказал вытащить Пилата из темницы и спросил его, не хочет ли тот получить прекрасную сытную отставку в Галлии в обмен на... на... Симона из Гитты. Можешь ли ты представить себе человека, настолько безумного, чтобы захотеть жить вечно в таком мире, как этот?

— Продолжай, будь ты проклят!

Римлянин тяжело кивнул.

— Конечно. Ты же фокусник, выступающий на сцене, и никогда не видел настоящего колдовства. Но я-то видел! Я был там в ту ночь, когда безумный Калигула заставил Пилата и его жену Клавдию Проклу участвовать в церемонии. Он отругал Пилата за убийство назорея, сказав, что из-за этой ошибки прокуратор теперь обязан искупить свою вину, посодействовав проведению ритуала, который ещё может принести вечную жизнь римскому императору. А потом он начал читать заклинания из каких-то старых книг, которые достались ему в наследство от Тиберия, и рисовать символы на стенах и полу. Двое других охранников и я — мы были в ужасе, потому что стены в той подземной зале рычали так, словно там бушевал водопад. Я умею читать по-гречески и по-латыни, могу опознать множество других языков, если услышу их, но ни до, ни после не слышал ни одного языка, который хотя бы отдалённо напоминал тот, на котором сумасшедший Калигула читал заклинания из тех древних свитков. Он подпрыгивал, кричал и обливался потом, в то время как остальные держали свечи в разных местах комнаты, а Пилат в самом центре, и все мы были до полусмерти напуганы. Внезапно произошла вспышка тёмного света — если это имеет для тебя какой-то смысл. Пилат вскрикнул и упал как подкошенный. Но через мгновение он снова поднялся, и его лицо не было похоже ни на что виденное мною раньше — застывшее, с рыбьими глазами, мёртвое. А потом его глаза начали светиться. Его жена Клавдия просто упала замертво от этого зрелища и больше не поднялась. Калигула закричал от ужаса. Двое моих людей набросились на Пилата, но он схватил их за шеи, по одному каждой рукой, сжал — и всё. Я услышал, как хрустнули их кости, а затем он швырнул их на землю. Я нанёс ему удар и, клянусь, меч просто прошёл сквозь него, словно он был соткан из тумана! Тогда Пилат бросился за мной, и если бы я не находился рядом с императором, мне бы пришёл конец, потому что, несмотря на то, что Калигула был напуган до смерти и безумно кричал, у него хватило ума вытащить маленький амулет и поднять его — и будь я проклят, если это не заставило одержимого демоном лича отступить!

Симон почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.

— Что за амулет? — спросил он.

— Вот. — Копоний нащупал шнурок у себя на шее и вытащил из-под туники маленькую статуэтку из зелёного нефрита — уродливую женскую фигурку, зловещую и гримасничающую. Симон узнал в ней изображение Гекаты, богини-ведьмы. — Калигула однажды похвастался мне, что амулет принадлежал его отцу Германику и что он украл его у него, тем самым позволив Германику погибнуть от злой магии его врагов.

— И как же он попал к тебе?

— Безумный император дал его мне, когда приказал сопроводить изгнанного Пилата сюда, в Виенну, и с тех пор он был моей единственной защитой. Я должен рассказать тебе всё, самаритянин, но прежде чем продолжить, мне нужно выпить ещё вина.

Симон неохотно согласился, и Гретхен с такой готовностью появилась на зов римлянина с амфорой в руках, что Симон заподозрил, что она подслушивала их разговор за занавешенным дверным проёмом.

— Оставь кувшин здесь, девочка, — сказал Копоний. Затем, когда она ушла, продолжил:

— Симон, это колдовство такого рода, какого ты никогда не показывал ни на одной сцене — колдовство, порождённое Аидом. Именно его я видел той ночью в магической комнате Калигулы. Каким-то образом мы подчинили себе тварь по имени Пилат с помощью зелёной фигурки, удерживающей его на расстоянии, и заклинаний, которые Калигула читал по одному из своих древних свитков. Затем мы запечатали его в каменный гроб и с помощью нескольких солдат германской гвардии императора похоронили на острове посреди Тибра, ибо немертвые не могут пересекать проточную воду, по крайней мере, так уверял меня Калигула. Затем император заболел в результате пережитого им страшного потрясения и много дней провёл в лихорадочном бреду. Когда наконец он пришёл в себя, его разум пребывал в состоянии ещё более тяжкого безумия, чем раньше. Его ужас начал усиливаться по мере того, как в городе стали распространяться истории о людях, которые погибли, переходя ночью мост через Тибр, или о тех, чьи лодки наскочили на мель у острова в густом тумане — о людях, чьи обескровленные тела находили на следующий день с переломанными позвоночниками, будто их калечил какой-то гигантский гладиатор. Кроме того, над Римом, казалось, участились грозы, и Калигула пришёл от всего этого в такой ужас, что по ночам, когда сверкали молнии и гром сотрясал небеса, прятался под кроватью. В конце концов, император не выдержал и приказал мне выкопать тело Пилата, чтобы перевезти его подальше от Рима, в самое сердце Галлии. Он дал мне много золота и верных слуг, а также амулет из зелёного нефрита, который защищал его, потому что к этому времени он тайно нанял колдунов, чтобы они изготовили для него ещё более мощные обереги. И вот так я доставил прокуратора сюда, в Виенну. По пути каждую ночь с борта судна пропадал матрос, а однажды Пилат вышел ко мне на палубу и поговорил со мной при луне. Не проси меня описывать это! Мы снова похоронили это чудовище, на сей раз на острове посреди Роны, и снова бури случались чаще, чем обычно, корабли выбрасывало на берег, а по ночам умирало множество людей. Это была мрачная и ужасная зима для Виенны. Так что, как видишь, самаритянин, Пилат никогда не жил на этой вилле, хотя она была записана на его имя, чтобы поддержать распространяемые в Риме слухи о том, что он в изгнании в Галлии. А вскоре, чтобы окончательно рассеять подозрения, я сообщил, что Пилат умер, и даже приказал построить в его память примечательную гробницу. Но следующей весной я был вынужден перенести лича ещё раз, ибо перепуганные жители Виенны относились ко мне с подозрением, памятуя, что мрачные события начались сразу после моего приезда. На этот раз я приказал перевезти его далеко вверх по Роне, до самой Женевы, и похоронить там на маленьком острове, где река вытекает из большого озера Леман; но это чудовище снова привлекло туманы и бури, натворив много бед. В конце концов, с большим трудом и затратами я переправил его в дикий отдалённый регион далеко на северо-востоке, недалеко от границы с Рецией, и там утопил в ледниковом озере неподалёку от вершины высокой необитаемой горы.

Римлянин сделал паузу, чтобы отхлебнуть ещё вина, затем вытер вспотевший лоб рукавом туники. Симон не знал, следует ли ему отнестись к рассказу этого человека серьёзно или принять его за бред пьяного безумца.

— Что произошло потом? Ещё какие-то беспорядки?

— Не знаю. — Копоний яростно затряс головой, словно пытаясь избавиться от мрачных видений. — Мы утопили тварь перед полуднем, а к вечеру находились уже за много лиг от этого места. Это было более трёх лет назад. С тех пор я никогда не путешествовал в том направлении.

— Карта, — сказал Симон. — Ты должен нарисовать мне карту.

Римлянин пронзительно, пьяно рассмеялся.

— Ты сумасшедший, самаритянин, сумасшедший, как сам Калигула. Но сделка есть сделка. Я дам тебе карту — утром — ха-ха!

II

…ужаснейший провал,

Глубокий, чёрный, что зиял под нами,

Как будто спазм земли в конвульсиях создал

Разломы, трещины, бегущие холмами,

И проложил дорогу водопаду,

Что в бесновании несётся вниз, гремя камнями…

Лонгфелло, «Золотая легенда»

Симон смотрел с края утёса вниз, в узкий каньон, прислушиваясь к журчанию воды далеко внизу, затем поднял глаза на многоглавую гору, которая зловеще вырисовывалась вдали на северо-востоке, высокая и белая на фоне сгущающихся синих сумерек. Монс Фрактус — иззубренная гора — так назвал её нервный проводник-аллоброг, прежде чем потребовать свою последнюю плату, и поспешил прочь, на запад, в лес, обратно в Авентикум...

Авентикум. Это было последнее место, где он видел Гретхен...

Симон вздохнул. Он посмотрел вверх, где над соснами восточного хребта за каньоном как раз поднималась полная луна.

«Луна... Селена... Елена... Сколько времени прошло с тех пор, как римляне обрекли тебя на смерть, моя единственная любовь?»

Он покачал головой. Это было много лет назад...

Симон быстро снял с лошади суму. Это хорошее место для лагеря. Целью путешествия было возмездие, не более того, и он не хотел отвлекаться на болезненные воспоминания.

Но после того, как Симон приготовил и съел свой одинокий ужин, он просидел ещё несколько часов, не в силах уснуть, глядя на огонь, пока всходила луна. И он не мог не думать о Гретхен. Последние несколько недель она сопровождала его на северо-восток, в дальние уголки Галлии, выступая в качестве его помощницы на сцене в Лугдунуме, Женеве и наконец в Авентикуме — всегда под пристальным присмотром старого Никифора, доверенного вольноотпущенника Копония. И Симон, к своему неудовольствию, обнаружил, что хочет её. Прошло много времени с тех пор, как у него в последний раз была женщина.

«Гретхен...»

Он покачал головой, пытаясь отогнать мысль о том, что прямо сейчас она возвращается в Вену с другими рабами и старым Никифором — обратно в объятия своего пьяного хозяина-римлянина, с большей частью денег, заработанных на представлениях Симона. Таков был уговор: богатство — Копонию, Симону — сведения, которые приведут его к мести.

Симон поднялся и принялся собирать хворост. Месть — он посвятил ей свой разум и чувства, но какой же абстрактной казалась она этой ночью среди дикого, освещённого луной леса, когда он сидел на краю узкого каньона, где тёмные воды неслись и ревели, как приглушённый гром, далеко внизу. Он снова взглянул на тонкие шпили Монс Фрактус, слабо светящиеся в свете полной луны.

— Ты действительно там, Пилат? — пробормотал он. — Или этот пьяный Копоний ввёл меня в заблуждение, чтобы защитить тебя? Что ж, я скоро это узнаю, и если он солгал, я вернусь в Виенну и вытяну из него правду!

Он всё больше и больше чувствовал, что из него сделали дурака. Наверняка Копоний просто выдумал эту историю о сверхъестественном ужасе. Но зачем? Чтобы отпугнуть его? Нет, потому что если бы у римлянина была именно эта цель — защитить Пилата, — почему он просто не солгал о его местонахождении? Зачем выдумывать историю о немёртвом существе, которое бродит по ночам?

Внезапно он услышал вдалеке лошадиное ржание.

Симон вскочил на ноги, вытаскивая свою сику с острым лезвием. Его собственная лошадь стояла привязанной на опушке леса, пощипывая редкую траву. Самаритянин быстро метнулся под защиту деревьев. Он двигался осторожно, мозг его лихорадочно работал. Кто-то следовал за ним сюда в течение последних нескольких дней. Этого впечатление было не только у него, но и у его проводника-аллоброга. Ни тот ни другой не были до конца уверены в этом, но теперь...

Но никто так и не появился и, в конце концов, Симон задумался, не стал ли он жертвой своего воображения. Медленно расслабившись, он убрал меч в ножны.

И тут какое-то движение в тени заставило его вздрогнуть и снова выхватить нож. Кто-то медленно и бесшумно спускался по лесной тропинке — неясная фигура в плаще с капюшоном.

Волосы Симона встали дыбом. Он заставил себя притихнуть и застыть в неподвижности, прячась в кустах, пока тёмная фигура не прошла мимо него. Затем, прыгнув вперёд, обхватил рукой шею незваного гостя и прошипел:

— Не сопротивляйся, я в два счёта могу тебя выпотрошить. Почему ты преследуешь меня?

— Отпусти меня, Симон из Гиты.

Женский голос. Вздрогнув, Симон отпустил её, и она повернулась к нему лицом.

— Гретхен!..

— Да, я следовала за тобой, — сказала она, смеясь. — Я подумала, что тебе мог бы понадобиться проводник после того, как этот тупой аллоброг отказался идти дальше в земли моего народа. Я знала, что он повернёт назад. И не хотела, чтобы он рассказывал обо мне в Авентикуме, поэтому держалась подальше от его глаз.

— Но зачем было так незаметно подкрадываться к моему лагерю?

— Я хотела сделать тебе сюрприз.

— Баал! Ты хоть представляешь, как близко я был к тому, чтобы...

Она снова рассмеялась, откидывая капюшон плаща и встряхивая светлыми волосами.

— Я не боялась, что ты причинишь мне вред, Симон. Ты сразу узнал меня, даже ночью. Я знала, что так и будет. А теперь позволь мне привести мою лошадь, она привязана неподалёку.

Они приготовили немного тёплого бульона и поужинали, плотно закутавшись в плащи. Воздух сделался прохладным.

— А что со старым Никифором? — спросил Симон. — Как тебе удалось сбежать от него? Разве он не пошлёт за тобой солдат?

Гретхен улыбнулась.

— Я заплатила ему золотом столько, сколько украла у его хозяина за последние три года. Копоний возражать не будет. Сначала он возжелал меня, но теперь всё, чего он хочет — это золото и свой кубок с вином.

Симон одобрительно кивнул.

— И что же ты имела в виду, когда сказала, что могла бы стать моим проводником? Ты знаешь этот регион?

— Очень хорошо. Я жила здесь три года назад, когда Марк Копоний и его солдаты пришли и похитили меня у моего народа. Я дочь вождя аллеманов; в раннем возрасте меня обручили с Бренном, сыном вождя гельветов, и отправили жить к ним. Я выросла неподалёку отсюда, моя деревня находится на берегу большого озера, сразу за южным склоном вон той горы.

Симон мрачно уставился на призрачные, залитые лунным светом шпили вдали, на которые указала девушка.

— Эта гора — моя цель.

— Ты действительно думаешь, что твой враг там, Симон?

Он посмотрел на неё.

— Гретхен, ты слышала историю, которую рассказал мне Копоний?

— Я всё слышала. Я пряталась за занавеской.

— И... ты думаешь, он сказал мне правду?

Девушка слегка вздрогнула.

— Не знаю. Однако у моего народа есть легенды о таких вещах — об одержимых демонами, которые не могут умереть, но и не живут по-настоящему, и жаждут человеческой крови...

Симон тоже почувствовал беспокойство. Он слышал подобные легенды во время своих путешествий по дальним странам и даже у себя на родине в Самарии — и вот теперь девушка, выросшая в далёкой Гельвеции, рассказывает ему то же самое. Более того, имелся ещё один тревожный факт — Копоний не солгал о том, что был в этих краях около трёх лет назад.

— Что ты знаешь о римлянине по имени Пилат?

— Не больше того, что тебе рассказал Копоний, — ответила Гретхен. — Если они оставили тело этого человека на горе, как он сказал, то это должно было произойти как раз перед тем, как его солдаты схватили меня. И всё же я думаю, что он сказал правду, потому что я знаю то самое ледниковое озеро, о котором он упоминал; оно лежит почти между теми двумя зубчатыми вершинами.

Симон кивнул, глядя туда, куда она указывала.

— Что ещё ты знаешь про Монс Фрактус?

— Так её называют римляне, но моему народу она известна как Дракамунд — гора драконов, ибо люди рассказывают, что там живут драконы, которые летают между нею и горами Цуг через озеро на северо-востоке. Жители моей деревни избегают этого места из-за старых легенд, но я знаю, что драконов там нет, потому что облазила всю эту гору сверху донизу.

— Ты храбрая, Гретхен. Неужели старые легенды тебя совсем не пугали?

Девушка рассмеялась.

— Может быть, поначалу и пугали. Но таких баек, какие рассказывали у моих приёмных родителей, я с детства не слыхала. Вначале я уговорила Бренна вместе исследовать гору, а впоследствии часто ходила туда одна. Возможно, я сумасшедшая, Симон, но к счастью, я всегда думала, что даже если драконы действительно существуют, они будут дружелюбны ко мне. Я была очень разочарована, что так и не нашла ни одного из них!

Она вдруг сделалась подавленной, даже мрачной.

— Единственные чудовища, которых я когда-либо встречала там, были римляне — в последний раз, когда убежала из деревни, чтобы исследовать окрестности. Они схватили меня и... и убили Бренна, который последовал за ними, когда услышал о моём пленении.

Некоторое время она молчала, улыбка полностью пропала с её уст, как солнце пропадает за тёмной тучей.

— С тех пор я была рабыней в Виенне — я, которая родилась дочерью одного вождя и была обручена с сыном другого! Ты знаешь, что значит быть рабом, Симон из Гитты?

Симон взял её за руку.

— Да, — спокойно ответил он. — Меня продали в школу гладиаторов римские сбиры, которые убили моих родителей. Я два года сражался на арене, прежде чем обрёл свободу. Но моя борьба с Римом не закончилась и никогда не закончится.

Гретхен пожала ему руку в ответ, и некоторое время они молчали.

— Теперь я понимаю, почему ты так яростно стремишься отомстить, — сказала она наконец. — Этот твой наставник — ты, должно быть, очень любил и уважал его.

Симон рассматривал собственные ладони.

— Да. Это он освободил меня, забрав с арены. У нас были разногласия, и временами я даже думал, что ненавижу его — когда он занялся опасным колдовством, чтобы бороться с Римом. Но даже в те мрачные моменты я знал, что его действия были продиктованы ненавистью к жестокой силе, которая сокрушает и порабощает все народы.

— А кто таков этот Пилат, который убил его и многих других твоих соотечественников?

— Жестокий, алчный... — Симон на мгновение задохнулся от нахлынувшего волнения. Затем в его глубоко посаженных затенённых глазах вспыхнул холодный огонь. — Короче говоря, римлянин того же сорта, как и те, что убили моих родителей. В течение десяти лет моя страна страдала под его рукой, но теперь, возможно, я выследил его до последнего прибежища, и скоро он заплатит за все свои подлые деяния.

— Симон! — В глазах девушки было сострадание и в то же время лёгкий страх. — Я хорошо знаю эту гору. Она совершенно безлюдна. Только самый ярый аскет мог бы жить там, или…

Она замолчала, и Симон почувствовал, как у него по спине побежали мурашки.

Внезапно девушка снова рассмеялась.

— Нет, такого не может быть! Копоний одурачил тебя, Симон из Гитты, и ты пришёл сюда напрасно. Как жаль! Я должна загладить свою вину перед тобой...

Её поведение стало лёгким, энергичным, вызывающим. Симон поймал себя на том, что улыбается ей, и его мрачное настроение слегка развеялось. Ему вдруг захотелось поверить, что она права и что он пришёл сюда по глупой причине.

— Если тебе так грустно из-за меня, Гретхен, почему ты смеёшься?

— Но ведь ты сейчас тоже смеёшься, Симон. Как мило! Я знала, что ты умеешь смеяться.

Внезапно, совершенно спонтанно, они оказались в объятиях друг друга, и кровь забурлила в жилах Симона, когда их губы встретились, и он прижал её к себе в почти сокрушительном объятии.

Через мгновение он почувствовал грудью что-то твёрдое. Гретхен тихонько всхлипнула; он отпустил её, и она повернулась и прижалась к нему спиной, уютно устроившись в его объятиях, слегка дрожа. Симон осторожно коснулся её груди и почувствовал твёрдый предмет под тканью её белой туники.

— А, это. — Гретхен вытащила маленький амулет, который висел на шнурке у неё на шее. — Я украла его для тебя, думая, что тебе он понадобится, если... если рассказ Копония окажется правдой...

Симон осмотрел предмет и узнал в нём нефритовую статуэтку Гекаты, которую показывал ему римлянин.

— Как ты?..

— Я взяла это у Копония в Лугдунуме, в последнюю ночь, когда он был с нами. Он был слишком пьян, чтобы понять это. Как и в большинство других ночей, он хотел, чтобы я разделила с ним постель, но отключился, не успев ничего сделать. Не знаю, что в нём вызывало у меня большее отвращение — его похоть или пьянство. Но хватит о нём! Он больше не мой похититель и никогда им не будет. Держи, Симон, — она сняла шнурок через голову и протянула ему украшение. — Это твоё.

— Почему ты всё это сделала для меня, Гретхен?

На мгновение девушка задумалась.

— Возможно, это было в ту первую ночь в Виенне, когда ты показал фокус с драконами. Жрецы моего народа — драконьи друиды, а дракон — наш тотем. Или может… Не знаю. В любом случае, ты подарил мне возможность сбежать. Вот, Симон, возьми амулет.

Он взял его и начал надевать, но потом привязал к поясу.

— Благодарю тебя, Гретхен. Я сохраню его как подарок, но больше не позволю ему снова встать между нами!

Они оба рассмеялись, и он снова прижал её к себе с почти безумной страстью. Она отвечала на его объятия и поцелуи с таким же пылом, и больше не было воспоминаний о римлянах, мести и тёмных делах, только луна и звёзды, благоухающие сосны и походный костёр, шёпот ветра и тишина, да журчание воды далеко внизу, в ущелье...

В ушах Симона стоял звон, высокий и пронзительный. Он знал, что видит сон — нет, конечно, это было невозможно — потому что когда ты спишь, тебе кажется, что вокруг явь...

Этот пронзительный звук, похожий на болезненную музыку, был невероятно пронзительным. Если бы иголки были звуками, они были бы именно такими. А ещё ощущалась какая-то летаргия и чувство ужаса…

Он заставил себя открыть глаза. Огонь в камине почти догорел. Гретхен лежала рядом с ним, завернувшись в свой плащ, глаза её были закрыты, лицо зарумянилось, губы шевелились, как будто она пыталась заговорить в горячечном сне. А позади неё, на опушке леса…

Пилат!

Нет, конечно, это был сон — ибо как наяву один человек мог узнать другого, стоящего на расстоянии многих футов от него, в тени деревьев, освещённого лишь тусклым светом угасающего костра? Кроме того, это был не совсем тот Пилат, которого Симону доводилось видеть в Иудее, произносящий приговоры с портика Антониевой крепости или шествующий по улицам со своими легионами, чтобы запугать покорённое население. Правда, эта фигура на опушке леса носила тот же самый малиновый плащ облечённого властью, и надменно хмурилась, обладая теми же римскими чертами лица, только теперь его прежде тёмные глаза светились слабым жёлтым светом. Нет, это, должно быть, сон…

Произошло едва заметное изменение перспективы. Теперь Пилат стоял прямо над Гретхен, склонившись над ней. Её глаза открылись, и она смотрела на фигуру с невинным восторженным восхищением.

Лицо Пилата было маской нечестивого вожделения. Сияние в его глазах усиливалось, пока, казалось, не осветило запрокинутое лицо девушки, отчего её ресницы и скулы начали отбрасывать тени. Его рот открылся, обнажив белые клыки; он опустил голову, его рот ласкал белую шею; его зубы…

Гретхен всхлипнула.

Охваченный ужасом, Симон разорвал сковавшие его чары и вскочил, выхватывая сику. Это был не сон! Тварь действительно склонилась над Гретхен, и теперь поднималась, чтобы посмотреть ему в лицо, рыча, как зверь, сверкая жёлтыми глазами, со следами крови на губах

Симон закричал и прыгнул, нанося удар, но тот не возымел действия. Нож, которым он убивал гладиаторов на арене, прошёл сквозь тело Пилата так же легко, как сквозь туман!

Но в этой твари не было ничего призрачного, как Симон понял в следующее мгновение, когда одна железная рука сомкнулась на его запястье, а другая на горле. Он отчаянно сопротивлялся, но ничего не мог поделать против силы своего врага. Нож выпал из его онемевших пальцев и со звоном упал на землю; он не мог сделать ни единого вздоха, когда его неумолимо поставили на колени. Лицо Пилата исказилось в демонической гримасе.

Левая рука Симона, судорожно ищущая хоть какое-нибудь оружие, сомкнулась на нефритовой статуэтке, висевшей у него на поясе. Он сорвал её и ударил кулаком в свирепое лицо. Раздался дикий адский вопль. Симон почувствовал, что хватка врага ослабла. Он вырвался, перекатился и встал на ноги в боевую стойку.

Пилат отступал через поляну, его желтоглазое лицо превратилось в маску ярости, когда он уставился на статуэтку, зажатую в руке Симона. Внезапно он повернулся и побежал, красный плащ развевался у него за спиной, а затем нырнул с края утёса в темноту каньона. В следующее мгновение из ущелья вылетела огромная летучая мышь, описала круг на фоне залитого лунным светом неба и унеслась прочь над тёмными соснами.

Симон подбежал к Гретхен. Она уже проснулась и кричала от страха и ужаса. На шее у неё была кровь.

Он заключил её в объятия, и она разрыдалась, прижавшись к его груди и спрятав лицо в ладонях.

III

— О, что это за гора, — спросила она, —

Столь печальная, с тёмным льдом?

— О, — он воскликнул — то Ада гора,

На которую мы взойдём.

Аноним, «Демон-любовник»

Селение у озера казалось заброшенным. Это была небольшая рыбацкая деревушка, как предположил Симон. Судя по её виду, в ней никто не жил уже много лет.

Они медленно спешились и повели лошадей в поводу между разваливающимися хижинами к берегу озера. Симон украдкой взглянул на девушку. Её лицо было серьёзным, а глаза печальны.

— Они ушли, — сказала она. — Все ушли!

Они медленно спустились к берегу, где серые волны плескались о камни. Небо было затянуто тучами, дул холодный ветер.

— Куда они ушли, Симон? — В голосе Гретхен послышались нотки отчаяния. — Почему они ушли?

Симон посмотрел на северо-запад, где зловещие шпили Монс Фрактус наполовину терялись в плывущих облаках, затем обнял девушку за плечи.

— Возможно, они бежали от того, что мы видели прошлой ночью...

Она вздрогнула, и Симон понял, что она вспоминает, как они поддерживали огонь в костре всю оставшуюся ночь и с каким облегчением встретили восход. Затем она повела его вокруг южного склона горы к широкому озеру, где была её деревня — когда-то была.

— Ушли! — Гретхен закрыла лицо руками. — Симон, они все ушли!

Он крепко прижал её к себе, не зная, что сказать. Со вчерашнего вечера в девушке произошла сильная перемена — смех, радостное возбуждение от вновь обретённой свободы сменились грустью и опасениями. Симон почувствовал, как его охватывает жаркий гнев. Она и так слишком много страдала за последние три года.

И эта рана на её горле — небольшая, но воспалённая.

Внезапно он напрягся, заметив двух мужчин верхом на лошадях, которые приближались к ним с юга по тропинке вдоль озера. Один из них, похоже, был воин, другой — седобородый старик. Они приближались рысью, ветер развевал складки их плащей. Гретхен, почувствовав напряжение Симона, повернулась к вновь прибывшим.

Они остановились в нескольких шагах от него. Молодой человек спешился, помог старику спуститься на землю, а затем оба пошли дальше, ведя лошадей в поводу. Симон потрогал рукоять своего ножа. Да, молодой человек определённо был гельветским воином, возможно, высокого ранга, судя по качеству чешуйчатой кольчуги и длинному мечу. Его осанка казалась благородной, но не угрожающей; глаза были серые и спокойные, лицо обрамляли волосы и борода цвета светло-красной бронзы. Ветер трепал его локоны, развевал длинные волосы и бороду старика.

— Каранох, друид-дракон! — пробормотала Гретхен с удивлением в голосе. — И… Бренн?..

— Ты их знаешь?

— Бренн! — Девушка внезапно оторвалась от Симона, метнулась вперёд и бросилась в объятия молодого воина. — О, Бренн!

На несколько мгновений молодой человек и Гретхен прильнули друг к другу, а затем возбуждённо заговорили, как показалось Симону, на кельтском диалекте. Старик присоединился к их разговору, демонстрируя не меньшее волнение. Симон вдруг с некоторым огорчением понял, что мужчина по имени Бренн, должно быть, тот самый, о ком Гретхен говорила как о своём женихе. Ему надоело, что его игнорируют, и он шагнул вперёд.

Старик с подозрением посмотрел на него.

— Кто ты? — спросил он на латыни. — Римлянин?

Симон нахмурился.

— Я буду считать это оскорбление непреднамеренным. Я Симон из Гитты, самаритянин, и я пришёл в эту страну, чтобы отомстить римскому чиновнику.

— Ты говоришь, отомстить? — Старик слегка улыбнулся, в его тёмных глазах блеснуло добродушие, хотя держался он по-прежнему настороженно. — Значит, ты враг Рима?

— Да, друид, коим ты, должно быть, и являешься. Насколько я слышал, римляне не слишком благосклонны к вашему ордену.

Внезапно Гретхен подбежала к Симону и схватила его за руку; её лицо было белым, глаза широко раскрыты.

— О, Симон, это действительно Бренн! Он жив, мой возлюбленный, мой жених! Копоний солгал, сказав мне, что его убили!..

Внезапно её веки сомкнулись, губы приоткрылись, и она обмякла. Симон едва успел подхватить её, прежде чем она упала на землю.

Луна только-только поднялась над вершинами восточных хребтов, когда Симон проснулся и вспомнил, где он находится: в новой деревне племени Гретхен, в нескольких милях к югу от заброшенной, на берегу другого озера, поменьше предыдущего. Он сел и протёр глаза, затем подбросил ещё несколько веток в угасающий костёр, чтобы тот разгорелся. Облака рассеялись, и положение сверкающих звёзд подсказало ему, что он проспал около четырёх часов.

Поездка по длинной долине была лёгкой. Гретхен, быстро оправившись от потрясения, вызванного тем, что Бренн вопреки всем ожиданиям остался жив, всю дорогу ехала рядом с молодым воином, постоянно взволнованно разговаривая с ним на своём кельтском диалекте. Старый друид время от времени вставлял комментарий или вопрос, но вскоре замолчал и предоставил молодую пару самой себе. За всё время путешествия он лишь однажды заговорил с Симоном:

— Я должен ещё раз поблагодарить тебя, Симон из Гитты, за то, что ты спас девушку, обручённую с сыном нашего вождя. Вся наша деревня тоже благодарит тебя и приглашает к нашему очагу.

«Только не Бренн», — подумал Симон. Заметив, что старик смотрит на него, он резко ответил:

— Она сама себя спасла. Боюсь, она помогла мне больше, чем я ей. Но скажи мне, почему ты и Бренн появились в заброшенной деревне, когда мы приехали туда с Гретхен?

— Прошлой ночью я видел сон, и когда поговорил с Бренном, то обнаружил, что ему приснилось то же самое. Я долго молился драконам, и теперь мне кажется, что они пробуждаются. Неужели ты — их ответ на мои молитвы, Симон из Гитты?

Симон почувствовал, как по спине у него побежали мурашки.

— Этот твой сон действительно странный. Но я не знаю ни о каких драконах и повторяю, что не спасал невесту вашего вождя. Она сделала это сама, благодаря своей храбрости и уму.

— Я слышал, как она сказала Бренну, что ты спас ей жизнь.

Симон мрачно покачал головой, не желая говорить о том, что произошло прошлой ночью. Он чувствовал определённую вину, и вовсе не из-за любовных чувств к Гретхен. Если бы она не отдала ему нефритовую статуэтку из желания помочь, то, возможно, не пережила бы нападения Пилата...

Остаток пути они проехали в молчании.

Жители деревни, как и предсказывал старый Каранох, встретили возвращение Гретхен с радостью и горячо благодарили Симона. Даже седой старый вождь, отец Бренна, тепло пожал ему руку. Затем был устроен пир, какой скромная рыбацкая деревушка едва ли могла позволить себе устраивать каждый день, и Симон насладился лучшей трапезой с тех пор, как покинул Авентикум.

И вот, сидя у костра, который только что разжёг, он вдруг увидел старого друида, неподвижно стоявшего неподалёку и смотревшего на него. Белая борода, казалось, светилась в свете костра. Симон быстро поднялся.

— Каранох...

— Сядь, Симон. — Старик подошёл и уселся на бревно. — Я только что вышел из хижины вождя, где Гретхен лежит больная. Нам надо поговорить.

— Гретхен? Больная?

— Это случилось сразу после захода солнца. Она рассказала мне всё, Симон. Прошлой ночью ты действительно спас ей жизнь. А теперь покажи мне нефритовый амулет, который она тебе дала.

Симон выполнил просьбу, и когда старый друид взял статуэтку, откинулся назад и закутался в плащ. Воздух становился прохладным.

— Геката, — сказал Каранох, возвращая предмет. — Другие изображения тоже подойдут, если они символизируют то, что вызывает благоговение и поклонение у многих, и освящены ритуалом. Мы, друиды-драконы, создавали множество подобных вещей. Увы, так много знаний было утрачено за последние годы!

Симон кивнул, вспомнив, что безумные императоры Тиберий и Калигула преследовали друидов.

— Ты, несомненно, слышал, что Калигула был убит в январе прошлого года. Возможно, Клавдий будет мягче. Но что с Гретхен?

— Её укусил дьявол Дракамунда, и вскоре она должна умереть и стать такой же, как он, если только его не убьют раньше.

— Умереть! — Симон снова вскочил. — От такой лёгкой раны?

— Многие наши женщины умерли от таких ран три года назад, когда римляне впервые притащили этого демона на гору и украли у нас невесту нашего принца. Гретхен сказала мне, что ты многое знаешь об этом деле. Ты должен рассказать мне всё, что сможешь, Симон, как это сделала она.

Симон глубоко вздохнул, сдерживая своё нетерпение расспросить подробнее, а затем принялся рассказывать старому друиду всё, что ему поведал римлянин Копоний. Луна уже проделала более половины своего пути к зениту. Когда он закончил, деревня была тихой и бездвижной под её лучами, как будто даже хижины в страхе прижались друг к другу.

— Очевидно, римляне не знают секрета, как убивать ходячих мертвецов, — сказал друид, когда Симон замолчал. — Скажи мне, как зовут этого немёртвого римлянина, от которого так хотел избавиться император?

— Понтий Пилат, бывший прокуратор Иудеи.

— Да, — пробормотал Каранох. — Его имя мне знакомо. Даже в этих отдалённых краях он стал известен чудовищными жестокостями, которые творил на вашей родине. Неудивительно, что демоны овладели им с такой готовностью, видя, что он был сосудом, который он сам подготовил для себя!

— А что с Гретхен? — снова спросил Симон. — Она должна умереть, как те женщины, о которых ты говорил?

— Они умерли не так, как умирают люди. В конце концов их пришлось умертвить с помощью кола, стали и ритуала очищения, чтобы они не остались навсегда в рабстве у того чудовища, которое римляне принесли на Дракамунд.

Симон почувствовал холод, которого не было в воздухе. Он не мог вымолвить ни слова.

— Это было три года назад, — неумолимо продолжал Каранох. В то время многие из наших молодых людей, включая Бренна, отправились на гору в поисках этой твари, чтобы уничтожить её с помощью кола или стали. Но им так и не удалось найти её, возможно, за исключением тех, кто так и не вернулся из похода. В конце концов, мы покинули нашу деревню и поставили новую здесь, на северном берегу этого небольшого озера, где рыбалка не так хороша, но зато наши женщины могут спать спокойно, не опасаясь клыков по ночам.

Симон вспомнил несколько ручьёв, которые они перешли вброд в течение дня.

— Копоний сказал, что тварь не может пересечь проточную воду.

— Так говорят и друиды. Мы можем защититься от этого чудовища с помощью воды, огня и талисманов, но не можем убить его, пока не найдём его логово. Ты говоришь, что Копоний дал тебе карту...

— Будь ты проклят, старый волшебник! — прорычал Симон. — Хочешь сказать, что мне придётся убить Пилата, иначе Гретхен станет такой же, как он?

Друид кивнул, затем пристально посмотрел на Симона.

— Теперь это больше, чем просто месть, а, самаритянин? Я был прав — драконы, несомненно, послали тебя, чтобы ты помог нам в нашей нужде.

— Что ты имеешь в виду?..

— Я стар, обладаю немалым знанием магии, и чувствую, что ты не обычный человек, Симон из Гитты. Ты человек высокого предназначения, частица той самой Божественной Души, которая существовала до того, как была заключена в материальную вселенную, созданную чудовищными Старыми богами. И, по крайней мере, однажды ты встретил и потерял женщину, которая была такой же божественной частицей, как и ты сам. Не так ли?

Симон вздрогнул, снова взглянув на восходящую луну.

Луна... Селена... Елена...

— Ты колдун, Каранох, такой же, как и мой наставник Досифей.

— Твоим наставником был Истинный Дух, как и ты, и Бренн. А Гретхен — твой двойник, как и женщина, которую ты потерял из-за перемены, которую мы называем смертью. Твой наставник, должно быть, говорил тебе, что эти перемены — всего лишь действия двух Личностей, которые постоянно надевают и снимают бесконечную череду костюмов. Вы с Бренном похожи, Симон, так же как и Гретхен с той, которую ты потерял. Вот почему ты так сильно любишь Гретхен.

У Симона закружилась голова. Это было в точности похоже на то, что он когда-то слышал от Досифея. Такие мрачные, безумные вещи...

— Это правда, колдун, я действительно люблю Гретхен, и почему-то так же, как люблю Елену. Они даже не похожи друг на друга, и всё же в них есть какое-то сходство. Думаю, в их в глазах... хотя нет, у Елены они были тёмные, а у Гретхен голубые...

— Голубое небо, тёмное небо, — сказал друид. — Земля вращается, и мы видим сначала один аспект вселенной, затем другой. Ты не должен обижаться на Бренна, Симон; вы с ним как свет и тьма, и одно не может быть без другого. Гретхен — Истинный Дух, который соответствует его Духу на этом маленьком витке космического цикла, так же как твоя Елена соответствует тебе.

— Елена ушла! — воскликнул Симон, не в силах больше скрывать душевную боль. — Римляне забрали её у меня. Должен ли я провести остаток своего земного срока в состоянии живой смерти, как та тварь на Монс Фрактус? Должен ли я умереть и родиться заново, прежде чем смогу воссоединиться с Ней? Неужели это та судьба, которую Старые боги уготовили всем смертным — мучить их обещанием завершённости, а затем лишить её?

Каранох покачал головой.

— Не всем смертным — на самом деле, лишь очень немногим. Большинство людей — всего лишь животные, наделённые повышенной хитростью; они не могут ни понять, ни разделить радости и страдания тех немногих, кто является Истинными Духами — частицами изначальной Божественной Души, запутавшимися в этом мире, частью которого они не являются.

— Оправдывает ли это страдания нас, немногих?

— Ничто не требует оправдания, это просто есть. Мы должны делать то, что в наших силах — больше мы не можем сделать ничего. Скажи мне, Симон, встретишь ли ты гнев демона Пилата лицом к лицу, чтобы Гретхен могла быть освобождена от его власти и полностью возвращена Бренну, своему двойнику?

Симон яростно затряс головой, словно желая разрушить зачарованность словами Караноха.

— Я пришёл, чтобы убить римского изверга, и сделаю это — тут всё остаётся по-прежнему. Ты ищешь моей помощи. Можешь ли ты что-нибудь предложить мне?

— Да. — Друид сунул руку за пазуху и вытащил овальный камень тёмно-серого цвета, размером чуть больше орлиного яйца. — Это драконий камень — талисман, доставшийся мне от моего прадеда, который утверждал, что разговаривал с теми самыми драконами, обитающими на Дракамунде. Это самый могущественный талисман, которым обладает эта деревня. Возьми его с собой завтра, когда отправишься в путь на гору.

— Но... но что он может сделать?

Каранох пожал плечами.

— Увы, так много знаний утеряно! Возьми камень, Симон; я знаю, что он может помочь тебе, но ты должен узнать, как. Возможно, драконы расскажут тебе об этом.

Симон взвесил предмет на ладони. Он был увесистым и тускло блестел, как богатая железная руда. На нём была вырезана краткая надпись. Симон узнал в ней руны, но не смог их прочитать.

— Смысл утрачен, — сказал Каранох в ответ на его невысказанный вопрос. — Это слова: сатха ситра, сатха икскатль. Они написаны на древнем драконьем языке, по крайней мере, так рассказывал мне мой дед. А теперь, Симон, ты должен пойти в мою хижину и поспать, потому что завтра тебе предстоит трудное путешествие.

Он внезапно проснулся в предрассветной темноте. Не было никакого перехода — его сон был глубоким, бодрствование — столь же абсолютным. И в его сознании всё ещё витали воспоминания о словах, только что произнесённых женским голосом:

Вставай, Симон, ты должен мне помочь. Поспеши.

Голос Елены.

Он сел, торопливо надел в темноте тунику, пояс, сандалии и плащ, затем осторожно, чтобы не разбудить спящего Караноха, выскользнул из хижины. Луна скрылась за западным хребтом и звёзды ярко мерцали. Воздух был холодным, костры в деревне погасли, остались только тлеющие угли.

Этот голос. Неужели он ему приснился?..

Он быстро оседлал коня, вскочил в седло и выехал из деревни, направляясь вниз по тёмной долине на север. Лесная тропинка была едва видна под звёздами.

Да, лучше было уйти отсюда, не прощаясь...

Он проехал меньше мили, когда вдруг увидел впереди на тропе белую фигуру. Лошадь заржала и остановилась. Симон спешился, сказал животному несколько успокаивающих слов и поспешил вперёд. Фигура удалялась от него, медленно спускаясь по тропе — не призрак, как он наполовину подозревал после своего первого потрясения от увиденного, а стройная женщина, чья лёгкая туника, тело и волосы слабо высвечивались в первых лучах рассвета.

— Гретхен!

Он легко догнал её, схватил за плечи и заглянул в её глаза, которые, казалось, мягко светились слабым жёлтым светом.

— Симон, отпусти, он зовёт меня...

— Гретхен! Ты ходишь во сне! Очнись!

Девушка дёрнулась, моргнула и вздрогнула. Жёлтое сияние исчезло из её глаз. На лице появилось узнавание.

— О, Симон, где я?..

Он снова увидел тёмное пятно раны на её горле, и с нежной тоской прижал её к себе.

— Елена!

— Бренн! — прошептала она, обнимая его в ответ.

Осознав всё сказанное ими, они отстранились друг от друга. Над соснами на востоке забрезжил серый рассвет.

— Ты очень любил свою Елену, Симон...

Он кивнул.

— Так же, как ты любишь Бренна.

Они молча смотрели друг другу в глаза, видели в них отражение звёзд вселенной и свет надвигающегося рассвета. В этот момент Симон снова осознал истину, которую он узнал много лет назад от своего наставника Досифея и от Елены…

Гретхен прошептала, широко раскрыв глаза и недоумевая:

— Кто мы такие, Симон?

— Мужчина и женщина, — ответил он. — Больше ничего. И всё же, каким-то образом я знаю, что ты — причина всего этого Творения — этих холмов, этих звёзд, всей этой вселенной, которую безумные боги создали для своего удовольствия и наших мучений — да и даже самих этих безумных богов.

— И каким-то образом ты создаёшь и поддерживаешь всё это для меня...

— Для тебя — иначе это не имело бы смысла.

Она вздрогнула и снова прижалась к нему.

— О, Симон-Бренн, как мы можем избавить мир от зла, которое его пронизывает? Как привнести во всё это знания о силе и красоте, которые нам теперь доступны...

Внезапно, словно обессиленная, она упала в объятия Симона. Он осторожно опустил её на траву у дорожки. Рассвет был уже тускло-серым. Симон снова взглянул на рану на шее девушки.

— Наступает рассвет, — прошептала Гретхен. — Чары, которые Пилат наложил на меня, рассеялись, но я боюсь, что с наступлением ночи они снова обрушатся на меня. О, Симон...

— Истинный Дух, — тихо пробормотал он, — ты не достанешься римлянину. Ну же, вставай, я верну тебя к твоему народу.

Внезапно они услышали стук копыт и посмотрели на тропу. В сером свете они увидели приближающихся Караноха и Бренна. Через минуту те спешились и опустились на колени рядом с Гретхен.

— Она ускользнула без предупреждения, — сказал друид. — Мерзкий римский лич завладел её душой. Вы, двое, помогите ей подняться. Я отведу её обратно в деревню.

Симон и Бренн повиновались, и через мгновение девушка и старый друид исчезли. Двое мужчин смотрели друг на друга.

— Каранох сказал мне, что ты должен подняться вверх на Дракамунд, — сказал Бренн, и смущённо добавил: — Чтобы спасти душу Гретхен.

Симон одобрительно посмотрел на высокого молодого воина, стоявшего перед ним в лучах рассвета.

— Да, как я понимаю.

— Я бы пошёл с тобой.

Симон, глядя в спокойные серые глаза мужчины, внезапно почувствовал, что смотрит в зеркало, отражающее его собственную душу.

— Ты не можешь, Бренн, — сказал он с невольной грустью в голосе. — Твоё место рядом с Ней. Наверняка Каранох говорил тебе...

— Да. — Молодой гельвет коротко кивнул. — Тогда иди, зная, что мы братья, Симон из Гитты. Нет, больше, чем братья — мы в некотором роде одно целое. Я знаю, потому что в этом ночном воздухе витает колдовство, и я видел сны.

Симон снова почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Ты будешь хорошо заботиться о Гретхен.

— Да, и ты хорошо знаешь это. Но ты, Симон, должен освободить её душу. Не подведи, от этого зависит всё.

Они пожали друг другу руки, и в этот момент Симон почувствовал, что они сейчас подобны двум богам, от действий которых каким-то образом зависит судьба вселенной. Серые глаза и тёмные, отражающие друг друга, рыжие волосы и чёрные, развевающиеся на утреннем ветру, и сам смысл существования мира каким-то странным образом в их руках…

Снова вскочив на коня, Симон развернулся и поскакал галопом вниз по долине, вновь с опаской ощущая себя человеком и зная, что всё зависит от его скорости и драконьего талисмана, который дал ему Каранох.

IV

Я охотно верю, что во вселенной есть больше невидимых, чем видимых существ. Но кто объяснит нам всё их множество, характер, взаимные и родственные связи, отличительные признаки и свойства каждого из них? Что они делают? Где обитают?*

Т. Барнет. Философия древности.

* Цитата использована С. Т. Колриджем как эпиграф к поэме «Сказание о Старом Мореходе».

Со зловещих вершин Монс Фрактус дул холодный ветер. Симон поплотнее закутался в плащ, затем нашёл кое-какое укрытие под скальным выступом и сбросил с плеч верёвочные петли своей сумы, позволив ей упасть на землю. Он поднимался уже больше трёх часов и, несмотря на своё нетерпение, понимал, что должен немного отдохнуть и поесть.

Перекусывая хлебом и сушёной рыбой, что дал ему друид, Симон созерцал пейзаж. В Парфии он видел горы, возможно, сравнимые по высоте, но куда менее впечатляющие. На юге и востоке вздымались огромные заснеженные горные хребты, казавшиеся неясными из-за расстояния. В тысячах футов внизу раскинулось озеро, намного большее, чем он предполагал; заброшенная деревня находилась в конце того, что было всего лишь его юго-западным рукавом. Он оставил там свою лошадь без привязи; животное само найдёт дорогу в обитаемую деревню, если он не вернётся...

Нет, он не должен позволять себе таких мыслей.

Покончив с едой, Симон достал драконий камень и ещё раз внимательно рассмотрел его загадочные руны.

— Сатха ситра, сатха икскатль, — пробормотал он. — Что это может означать? И какая сила может скрываться в этом безжизненном камне?..

По крайней мере, из него могло бы получиться оружие, учитывая его вес. Он начал осторожно обвязывать камень кожаным ремешком, пока тот не оказался прочно опутан сетью из сыромятной кожи; на свободном конце сделал петлю, чтобы обхватить ею запястье и камень мог раскачиваться на ремешке, длиной примерно в фут. Не самое лучшее оружие против обычных врагов, но если бы оно обладало сверхъестественными силами, о которых говорил Каранох, то могло бы ослабить врага Симона на время, достаточное для того, чтобы он смог вонзить в цель свою сталь.

Кол или сталь в сердце. Как сказал друид, это был единственный способ уничтожить то, во что превратился Пилат...

Симон покачал головой. Ему не следует слишком много думать. Он должен идти вперёд. Самаритянин ещё раз изучил пергаментную карту, которую Копоний велел нарисовать старому Никифору, затем взвалил на плечо свою суму и продолжил восхождение. Ветер становился всё холоднее, и, хотя небо до самого горизонта оставалось голубым, над зубчатыми вершинами гор начинала собираться шапка серых облаков. Эти вершины были уже недалеко; вскоре он должен пройти через ущелье между двумя ближайшими. Они выглядели достаточно зловеще. Симон подумал, что это и в самом деле может быть обитель драконов, в которых верили жители деревни.... Он невольно взглянул на северо-восток, где далеко за озером возвышались тёмные горы Цуг, на которых, как говорили, до сих пор ещё обитали драконы.

Внезапно он остановился в изумлении. Прямо перед ним, в теснине у вершины холма, стояли два человека — мужчина и женщина. И оба, несмотря на холодный ветер, были одеты только в белые туники.

Он поспешил наверх и через несколько мгновений остановился перед ними. Его удивление возросло. Мужчина по привлекательности своей казался молодым Адонисом, а женщина была одной из самых прекрасных, каких Симон когда-либо видел. У обоих была кожа алебастровой белизны и длинные волосы, которые развевались на ветру: у женщины — чёрные, как вороново крыло, у мужчины — золотистые, точно локоны Гелиоса. На ногах у каждого были золотые сандалии, а на поясе — золотая повязка в виде змеи, зажавшей свой хвост в пасти.

— Что вы здесь делаете, люди?— крикнул Симон. — Это очень опасное место — вы должны спуститься вниз!

— Мы ценим твою заботу, — сказал мужчина, — но нам ничего не угрожает. Мы часто здесь гуляем. Это место очень красивое и удивительное.

— Но вы, должно быть, замёрзли! Поверьте мне, вам нужно спуститься с этой горы до наступления темноты; если вы пойдёте прямо сейчас, у вас всё получится. Здесь обитает демон.

— Мы не боимся демонов, — сказала женщина. — Ситра и Икскатль защищают своих слуг от всякого зла. Мы услышали, как их имена произносят на склоне горы, и поэтому пришли.

Симон решил, что эти двое сумасшедшие, судя по их одежде и присутствию здесь. Он нетерпеливо прошагал мимо них, крикнув в ответ:

— Убирайтесь с горы как можно быстрее, я серьёзно!

Он уже почти преодолел перевал, когда его осенила мысль — как будто в сознании вдруг возникла некая связь…

Сатха ситра, сатха икскатль...

Он развернулся и посмотрел в ту сторону, откуда пришёл. Парочку, с которой он столкнулся, нигде не было видно. Либо они поспешили вниз с горы, как советовал Симон, либо...

— Ситра... Икскатль...

Он яростно затряс головой. Несомненно, эти люди верили в те же легенды, что и старый Каранох, и пришли на эту гору, чтобы поклониться своим кумирам. Очевидно, они знали слова, вырезанные на драконьем камне, и, без сомнения, существовали и другие подобные камни, на которых были вырезаны те же рунические слова.

И теперь Симон знал, что два из этих слов были именами божеств, о которых он никогда не слышал.

Но у него всё ещё было работа, которую нужно было выполнить. Картина, открывавшаяся с перевала, открывала перед ним новые виды на запад, почти так же захватывающие дух, как и в сторону востока. Он ещё раз сверился с картой, а затем пустился вниз по крутому склону так быстро, как только мог. Местность здесь была скалистой, и кое-где она становилась ещё более труднопроходимой из-за больших заснеженных участков, очевидно оставшихся после ранней осенней вьюги. На этой стороне горы ветер был не таким сильным, но тёмно-серые тучи, казалось, висели ближе.

Однажды его продвижению помешала глубокая расщелина, занесённая снегом, и ему пришлось долго обходить её. Сразу после этого он заметил свою цель, то самое место, которое старый Никифор отметил на пергаменте крестиком — маленькое ледниковое озеро, приютившееся в горной впадине.

Глубоко вздохнув, Симон зашагал вниз по склону. Под опускающимися облаками вода в ледниковом озере казалась почти чёрной, как чернила.

Он осторожно отстегнул от пояса ремешок, на котором висел драконий камень, и обмотал его вокруг левого запястья, чувствуя себя при этом несколько глупо. Что он собирался делать? Нырнуть в ледяную заводь и поискать гроб Пилата? Если так, то он вполне может замёрзнуть насмерть задолго до того, как сможет найти его, каким-то образом вскрыть и вонзить лезвие своей сики в злое сердце немёртвого римлянина.

Поднялся ветер, и Симон почувствовал лёгкий страх. До сих пор его поддерживала жажда мести и беспокойство за Гретхен. Но в этот момент самаритянин внезапно осознал, насколько он был неподготовлен, и это понимание пугало. На мгновение он ощутил порыв повернуться и убежать — покинуть гору и её окрестности до наступления темноты.

— Ситра, Икскатль... — Имена слетели с его губ сами собой, почти как молитва.

И в этот момент он вздрогнул от неожиданности. Примерно на полпути между ним и озером появилось красное пятно, ярко выделявшееся на тёмном склоне. Почему он не заметил этого раньше?.. Затем Симон увидел, что это была фигура закутанного в плащ человека, неподвижно сидящего на камне.

Алый плащ — мантия высокопоставленного римского чиновника…

Симон глубоко вздохнул, вытащил свою сику и двинулся вперёд. Фигура поднялась со своего места и повернулась к нему лицом. Когда Симон подошёл ближе, по коже у него побежали мурашки. На встречном была мантия и тога римского прокуратора, а черты лица в точности как у Пилата, за исключением глаз. Жёлтые, горящие глаза...

Он остановился в нескольких шагах от этого существа, не в силах унять дрожь в теле. Голосом, слишком низким для человеческого, оно произнесло:

— Глупец, твоя жажда мести привела тебя к гибели!

Симон задохнулся.

— Как ты узнал?..

Пилат рассмеялся, и Симон увидел, как в глубине его зияющего чёрного рта блеснули белые клыки.

— Страх и ненависть — это то, что я знаю и чувствую издалека. Я посвятил свою жизнь их познанию, и с тех пор, как закончилась моя земная жизнь, я мог ощущать источник этих эмоций, подобный сиянию тёмных звёзд. В течение многих месяцев я чувствовал, как ты, Симон из Гитты, подползаешь всё ближе и ближе ко мне, словно чёрный паук в темноте.

— Ты убил моего наставника, — сказал Симон. — Ты убил много сотен его безоружных последователей всего лишь за то, что они публично собирались, и много тысяч других за тот же самый проступок. И когда вожди народа восстали против тебя, ты приказал бить их кнутами, распинать на крестах, сжигать их тела...

Пилат снова рассмеялся — мрачным, нечестивым смехом, нечеловечески вибрирующим. Он подошёл на шаг ближе к Симону.

— Это были мелочи, самаритянин, которые всего лишь подготовили мою душу к великой Судьбе, ожидавшей её. Тёмные боги действуют странно. Калигула жаждал вечной жизни; он умер, но своими действиями даровал вечную жизнь мне!

Внезапно, с нечеловеческой быстротой, Пилат бросился вперёд, вытянув когтистые руки. Лишь быстрота рефлексов, дарованная гладиаторскими тренировками, спасла Симона; он увернулся, сделал ложный выпад в лицо Пилату, а затем нанёс удар в сердце. Оживший лич уклонился от удара с быстротой, недоступной ни одному человеку, затем отскочил на несколько шагов в сторону и присел, как рычащий волк, сверкая глазами.

Симон медленно приближался, держа нож наготове, в его тёмных глазах светилась ярость, не уступающая ярости Пилата.

— Ты умрёшь, римлянин. Ты вышел наружу днём, не при полной своей силе, и теперь по-настоящему умрёшь за свои преступления!

— Глупец! Я повелеваю бурей и громом! Я обладаю силой более чем двух десятков воинов, даже днём!

С этими словами Пилат наклонился и поднял камень, который, должно быть, весил не меньше человека, а затем швырнул его. Симон едва успел увернуться и услышал, как он с хрустом ударился о склон позади него. Пилат бросился вперёд, разинув клыкастую пасть. Симон в неистовстве замахнулся драконьим камнем, целясь римлянину в лицо; прокуратор с презрительным смешком отвёл его в сторону, метнулся к горлу Симона, стараясь вцепиться в него когтями, и едва успел отскочить назад, вновь уворачиваясь от удара сики. Симон с замиранием сердца осознал, что драконий камень Караноха обладал гораздо меньшей силой, чем нефритовый талисман, который он носил на шее.

Симон медленно отступал вверх по склону. Вампир крался за ним, злобно шипя. Внезапно он поднял руки и закричал:

— Буря, гром — помогите мне!

В облаках между скалистыми вершинами Монс Фрактус сверкнула молния. Завыл ветер, и с неба посыпались ледяные хлопья, жаля лицо Симона. Страх охватил его, когда он продолжал пятиться дальше вверх по склону.

Пилат схватил ещё один огромный валун и швырнул его, затем ещё один. Симон, отступая и отчаянно уворачиваясь, понял, что перед лицом такого чудовищного колдовства долго не протянет. Если погибнет он, то и Гретхен погибнет. Он должен собраться с силами, чтобы сделать последний шаг — отдать свою жизнь, если только сможет вонзить свою сику в сердце ненавистного римского демона.

Внезапно его нога при очередном шаге назад попала в пустое пространство, и он с диким криком рухнул спиной вниз в заполненную снегом пропасть, о которой до сих пор не вспоминал — пока не стало слишком поздно. Он почувствовал, что падает, с треском проваливаясь сквозь хрупкий наст — и не знал, что делать дальше.

Симон очнулся в темноте, чувствуя, что окоченел и продрог. Всё тело болело. Затем воспоминания наполнили его страхом, и он заставил себя подняться на четвереньки. Самаритянин понял, что оказался оглушён всего на несколько мгновений; враг, несомненно, был рядом.

Его нога ударилась о какой-то звякнувший предмет — тяжёлый клинок сики. Он схватил её. Драконий камень, как он понял, всё ещё был привязан к его левому запястью. Медленно, осторожно Симон отполз от завала из снега и гальки, в котором лежал, удивляясь, почему ничего не видит. Неужели он ослеп? При этой мысли его пробрал озноб.

Но нет, темнота не была полной; слабое жёлтое свечение проникало в глаза. Он сосредоточился на нём и постепенно осознал, что оно исходит из конца длинного туннеля. Он попал в какую-то пещеру.

Симон торопливо пополз к свету, затем, пошатываясь, поднялся на ноги и поспешил дальше, радуясь тому, что, похоже, не сломал при падении ни одной кости. Коридор вырисовывался перед ним всё отчётливее, и Симон увидел, что он определённо искусственный, вырезанный с поразительной точностью в цельной скале.

Он свернул за прямой угол — и ахнул. Перед ним открылась огромная комната, освещённая бледно-золотистым светом, стены которой представляли собой металлические панели, гудящие и мерцающие огоньками, а внутри стояли столы, уставленные стеклянными сосудами, наполненными разноцветными жидкостями. Некоторые из них пузырились в замысловатых прозрачных спиралях и трубочках…

Ошеломлённый, Симон прижал руки к вискам. То, что он увидел здесь, не было похоже ни на что виденное им раньше. Не было ничего, с чем он мог бы соотнести это, ничего, что мог бы описать словами. Он почувствовал, как в нём растёт ужас, словно тёмный червь, прогрызающий себе путь вверх по позвоночнику.

И затем, как венец этого ужаса — две пятнистые фигуры рептилий, передвигающиеся прямо, как люди, направились к нему…

— Нет! — выдохнул он, крепче сжимая нож. — Нет! Не подходите!

Но они подошли, уставившись на него большими зелёными глазами с вертикальными зрачками. Они были почти такого же роста, как он, их гладкие чешуйчатые тела переливались всеми оттенками зелёного и синего в золотистом свете, льющемся из круглых дисков, вмонтированных в потолок. Эти создания были увенчаны шипами, соединёнными бирюзовыми мембранами с прожилками алого.

Мир тебе, человек, — мы не причиним вреда.

Симон немного расслабился. Голос, прозвучавший в его голове, был успокаивающим; более того, он был знакомым. Голос, несомненно, принадлежал женщине... И теперь рептилии перед ним казались менее пугающими — они стали казаться красивыми, а не просто чужеродными

Затем эти формы начали мерцать, трансформироваться…

— Баал! — ахнул Симон. В нём боролись удивление и страх.

Перед ним стояли два человека — те же двое, кого он встретил ранее на горе. Мужчина и женщина, божественно красивые, одетые в белые туники с золотыми поясами в виде змей.

— Не бойся, — сказал мужчина. — Нам следовало принять этот облик раньше, зная, что вас, людей, беспокоит наш истинный вид. Повторяю, мы не желаем тебе зла.

Страх Симона полностью исчез. Ему вдруг стало стыдно за свою инстинктивную реакцию.

— Твои истинные формы прекрасны, но...

— Но чужды тебе и потому тревожат, — сказала женщина. — Ты первый человек более чем за сто лет, пришедший на эту гору с именами Ситры и Икскатль на устах; поэтому мы приветствуем тебя с радостью и как друзья.

— Ситра? Икскатль? Я не понимаю…

— Ситра — Мать Мудрости, Икскатль — её Хранительница; они передали её всем смертным на этой планете. Ваш народ получил от нашего знания, которые позволили вам начать восхождение вверх из стадии обезьяны.

По коже Симона побежали мурашки.

— Ты хочешь сказать, что ты...

— Я Лурия, — сказала женщина, — а это Иссурис. Мы последние из змеиного народа, живущие в пределах этой горы.

— Вы! — выдохнул Симон. — Ваша раса предшествовала моей на этой планете — ваши предки дали Еве плод, который привёл нас к проклятию самоосознания?

— Вы всегда были поэтичным видом, — сказал Иссурис.

— И умным, — добавил Лурия. — Если бы не изъян в вашей натуре, который делает вас подверженными жестоким страстям, вы бы уже летали к звёздам.

У Симона голова шла кругом. Он читал в древних книгах о змеином народе Валузии, населявшим этот регион задолго до появления легендарных древних земель Ахерона и хайборийцев. И всё же он никогда не верил, что эти рассказы были чем-то большим, чем мифы.

— Клянусь всеми богами! — выдохнул он. — Тогда вы и есть драконы — существа, которых почитает старый друид Каранох!

— Увы, Караноху так и не хватило смелости навестить нас, — сказал Иссурис, — хотя мы достаточно часто пытались ответить на его молитвы. Боюсь, человеческий разум всё ещё в какой-то степени невосприимчив, несмотря на прошлые попытки нашей расы наделить его способностью восприятия. Кроме того, в прошлом столетии мы почувствовали, что с юга надвигается зло — такое зло, которого не было с тех пор, как колдуны Ахерона восстали, чтобы сокрушить и поработить умы человечества.

— Да, — пробормотал Симон, понимая. — Рим...

— И всё же не все люди злы, — сказал Лурия. — Мы знаем, что ты истинный искатель знаний, Симон из Гитты.

— Ты знаешь моё имя?

— Да. И мы видим, что ты носишь какой-то предмет, привязанный к левому запястью. Это ведь друид Каранох дал его тебе?

Симон кивнул.

— Он утверждал, что камень обладает силой, но это оказалось не так.

Лурия шагнула вперёд и взяла камень у Симона, сняв ремешок с его запястья и ловко развязав сетку из шнурка.

— Как странно снова видеть этот предмет, — пробормотала она. — Много веков назад мы подарили его друидам Сарнена; затем, более ста лет назад, прадед Караноха взял его с собой, когда посетил нас. Теперь его сила почти исчезла. Подожди здесь, Симон.

Она пересекла просторную комнату и положила камень на странное кристаллическое сооружение, которое, как показалось Симону, отдалённо напоминало алтарь. Подойдя к одной из мигающих металлических панелей, составлявших часть стены, она нажала на маленький рычажок. В тот же миг камень озарился ярким голубым светом, а в комнате раздался странный жужжащий звук.

Свечение исчезло, жужжание прекратилось. Лурия подняла драконий камень и вернула его Симону. Казалось, он не изменился.

— Подарок драконов, — сказала она. — Это поможет тебе сегодня.

Симон покачал головой.

— Вы не драконы, Лурия и Иссурис. Племя Караноха может поклоняться вам, как таковым, но парфяне рассказывали мне, что настоящие драконы — это огромные чудовища, которые летают на чешуйчатых крыльях и выдыхают огонь...

Лурия улыбнулась.

— Некоторые из тех существ, которых ты описываешь, действительно живут в глубоких пещерах этой самой горы, а также в горах Цуг. Но тебе вряд ли захочется встретиться с ними, Симон из Гитты. Их интеллект столь же слаб, как и у большинства людей, а страсти почти так же неуправляемы.

Симон осмотрел тяжёлый драконий камень в своей руке.

— Он действительно может помочь мне сейчас? И как тебе удалось спастись от немёртвого лича, который бродит по этой горе последние три года?

Иссурис рассмеялся, тряхнув светлыми волосами.

— Мы едва замечаем его. Он жаждет человеческой крови, а не змеиной. Но теперь, поскольку он хочет уничтожить нашего друга, он должен уйти.

— Друга?

— Да, Симон. Многие ли люди стали бы общаться с нами так долго или увидели бы красоту в наших истинных формах? Многие ли нашли бы в нашей природе очарование, а не ужас? Ты жаждешь знаний, и мы надеемся, что ты останешься с нами ненадолго и позволишь нам утолить эту жажду. Снег засыпает эту гору, которую вы называете Монс Фрактус; спускаться с неё было бы опасно. Оставайся с нами до весны, и мы многому тебя научим.

Симон, чувствуя, что тронут сильнее, чем когда-либо, некоторое время молчал. Затем произнёс:

— Я должен убить Пилата; я поклялся, что сделаю это. Женщина из племени Караноха находится под его проклятием. Помогите мне, и я буду жить у вас столько, сколько вы пожелаете.

Лурия улыбнулась.

— Нет, Симон, столько, сколько ты сам пожелаешь. Мы не принуждаем других оставаться насильно. Но я обещаю, что ты многому научишься, если останешься — таким тайнам, касающимся природы вселенной, какие вам и не снились. Пожалуйста, позволь нам, последним из народа, который первым обучил вашу расу, теперь учить тебя.

Симон кивнул. Он почувствовал искренность этих странных существ, которую редко встречал среди себе подобных.

— Я останусь. Но что делать с немёртвым римлянином, который всё ещё бродит по этой горе?

Лурия снова улыбнулась.

— Я не улавливаю его мыслей. Он снова спит в своей заводи, несомненно, полагая, что убил тебя.

Симон схватился за рукоять своего ножа.

— И как же я тогда смогу добраться до него и отомстить?

— Отомстить? — Лурия открыто рассмеялась. — Нет, Симон, ты окажешь вампиру услугу, убив его. Хотя он и жаждет вечной жизни, его существование бессмысленно. Он ничего не знает о красоте или наслаждениях разума, только о жажде крови, которая пылает в нём вечно. Ты наказал бы его сильнее всего, позволив ему жить дальше. Но я вижу, что ты больше всего беспокоишься о друзьях. Поэтому я расскажу тебе, что делать с драконьим камнем. Слушай внимательно...

Симон снова стоял на продуваемом ветрами склоне над озером, его мысли всё ещё были в смятении. Мог ли он поверить в то, что ему только что сказали? Были ли те два человека, с которыми он только что разговаривал, теми, кем казались?

Да, они были ими. Они затронули слишком глубокие слои его сознания, чтобы их можно было сбросить со счетов. И, что совсем невероятно, они предложили ему гостеприимство и дружбу.

Но на этой горе было ещё одно существо, которое не являлось другом ни одному человеку и никогда не могло им стать.

Симон медленно спускался к чёрному озеру, пока наконец не оказался на известняковом выступе у его края. В воздухе повисло напряжение. Над головой, между зловещими вершинами гор, медленно проплывали тёмные облака, из которых падали редкие снежинки; в воздухе клубился туман, словно в нём бродили тёмные духи...

Солнце, большое и оранжевое, садилось на западе за покрытые облаками вершины. Симон знал, что должен действовать быстро. С твёрдой решимостью он подошёл к краю озера и отстегнул от пояса драконий камень.

— Баал, — прошептал он, — помоги мне сейчас в борьбе с моим тёмным врагом!

Он швырнул драконий камень. Тот взлетел дугой, затем опустился и с плеском упал на поверхность ледникового озера.

Молния ударила между покрытыми облаками вершинами Монс Фрактус. Прогремел гром и поднялся сильный ветер. Симон вздрогнул от внезапного страха. У него на глазах вода в озере забурлила, казалось, со сверхъестественной силой, чуть ли не вскипев.

Затем из озера что-то выползло — человеческая фигура, закутанная в огромный плащ, рычащая и скулящая, словно от боли. Она медленно поползла вперёд, как покалеченное насекомое, затем рухнула на землю у каменного выступа, дёргаясь и шипя. Симон шагнул вперёд с саблей в руке и уставился на существо, смотревшее на него снизу вверх мстительными жёлтыми глазами, которое корчилось перед ним, шипя от ярости, как раздавленный скорпион на камнях.

Он поднял гладиаторский нож. Вампир зарычал на него, в его горящих глазах были ненависть и ужас. Сияние усилилось, когда нижний край солнца коснулся горизонта.

— Я почти решил нанести этот удар из милосердия, — пробормотал Симон: — но этого нет в моём сердце. Я наношу его в отместку. Perite Pilatus!**

** Умри, Пилат! (лат.)

Клинок вонзился в сердце римлянина. Пилат страшно закричал; его когтистая лапа взметнулась и вцепилась в горло Симона, но разжалась и упала прежде, чем вампир успел пустить в ход свою сверхъестественную силу. Сияние в глазах померкло; тело скорчилось в последний раз, затем дёрнулось и затихло.

Симон отступил, держа нож наготове для нового удара, если понадобится. Труп не пошевелился. Облака над Монс Фрактус начали рассеиваться. У Симона глаза расширились от изумления, потому что тело прокуратора разрушалось, быстро разлагаясь. Симон поспешно шагнул вперёд и толкнул его носком ботинка

Труп медленно перевернулся и упал с уступа в озеро, а затем скрылся из виду. Из воды поднялось несколько зловонных пузырей.

Симон отвернулся от озера, воды которого сейчас легко волновал лишь затихающий ветерок. Самаритянин медленно поднимался по склону, зная, что примет новое странное предложение дружбы, а также, что никогда не раскроет миру ставшие известными ему секреты драконов Монс Фрактус.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова