Гаврилу Романовича Державина (1743-1816) часто называют первым русским поэтом-реалистом. Широкое использование им элементов фантастики в своих произведениях нисколько не противоречит такому определению.
Будучи представителем направления «предромантизма» в русской литературе, Державин обращался и к традиционной античной, и к древнерусской, и к библейской, а также к Восточной мифологии. Заимствованные им оттуда образы и мотивы, преломившись в индивидуальном таланте поэта, приобрели совершенно новое звучание.
Следует отметить, что в те времена термин «фантастика» имел далёкое от понимаемого нам значение. Аллегории или иносказания не относились к «фантастике». Сам Державин давал такое определение: «Фантастическая (вообразительная) ода описывает природу. Её достоинство – живость и блестящие картины».
Пример:
«Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами,
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьёт вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рев в лесу гремит».
Ода «Водопад».
Но не будем отклоняться. Итак, фантастика Державина…
Мифологические и фольклорные образы органично входят в канву державинского стихотворения, подчиняясь центральной его мысли и в то же время подчёркивая, оттеняя её.
«С белыми Борей власами
И с седою бородой,
Потрясая небесами,
Облака сжимал рукой». –
Античный мифологический Борей становится похож на сказочного русского Деда Мороза.
«Засыпали нимфы с скуки
Средь пещер и камышей,
Согревать сатиры руки
Собирались вкруг огней» -
Мифологические сатиры и нимфы приобретают здесь некую заземлённость – фантастика на глазах как бы переплавляется в действительность крестьянской жизни. Знакомые персонажи приобретают как бы новую жизненность.
Эти строки взяты из оды «На рождение в Севере порфирородного отрока» (1779) (т.е. царственного ребёнка, будущего Александра I).
Образы мифологии, перенесённые на реальный русский пейзаж, подготавливают эффект от сообщения:
«… Знать, родился некий бог».
На будущего царя возлагаются утопические надежды на лучшую жизнь, только этим оправдано его обожествление. И тут же дан фантастический образ, который в будущем войдёт в оби ход романтизма:
«Гении к нему слетели
В светлом облаке с небес».
И, как заклинание, в конце, одновременно выражающее сомнение автора в возможности осуществления этих надежд:
«Возрастай, наш полубог!»
т.е. он ещё не совсем бог, и нет уверенности, станет ли он им со временем!
Кстати, немного позже, предположительно через год, Державин в оде «Властителям и судьям» развенчает созданный им прежде мифический образ царя-полубога:
«Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно страстны,
И так же смертны, как и Я».
Но вернёмся к фантастике поэта.
С годами он вольнее обращается с невероятными событиями, которые органично входят в канву действия:
«Ярче молний пролилось
Сиянье вкруг меня небесно»;
«Сошла со облаков жена, -
Сошла – и жрицей очутилась
Или богиней предо мной.
Одежда белая струилась
На ней серебряной волной».
«Видение мурзы» 1783-1784 (?)
Ещё один яркий фантастический приём: мифический Борей и Эол в компании с олицетворёнными временами года приобретают заземлённые черты близкие к простонародным в стихотворении «Желание зимы», 1878 г:
«На кабаке Борея
Эол ударил в нюни; (нюни – губы)
От вяхи той бледнея, (вяха – удар)
Бог хлада слякоть, слюни
Из глотки источил,
Всю землю замочил
Узря ту Осень шутку,
Их вправду драться нудит,
Подняв пред нами юбку,
Дожди, как реки прудит,
Плеща им в рожи грязь,
Как дуракам смеясь».
«Со ямщиком-нахалом,
………………………….
Под белым покрывалом –
Бореева кума,
Катит в санях зима».
А вот картина божьего гнева Зевса, прямо-таки Апокалипсис, даже атомная катастрофа приходит на ум при чтении этих строк:
«Разразились всюду громы,
Мрак во пламени горел,
Яры волны будто холмы,
Понт стремился и ревел;
В растворенны бездн утробы
Тартар искры извергал;
В тучи Феб, как в чёрны гробы,
Погруженный трепетал…»
«Рождение красоты», 1797 г
Если даже бегло просмотреть стихи Державина, обнаруживаешь, насколько прочно прижились фантастические образы в их строках:
Боги взор свой отвращают
От не любящего муз,
Фурии ему влагают
В сердце черство грубый вкус».
«Вкруг – гениев крылатых хор»;
« … сонм небесных дев поёт…»
«Ужасная змия зияет
И вмиг свой испущает дух,
Чешуйчатым хвостом песок перегребая
И черну кровь ручьём из раны испуская
«…Наяды пляшут и фауны».
«Любителю художеств», 1790 г
Нимф уже с трудом можно отличить от реальных красавиц:
«Столько нимф и столько милых…»
«Анакреон в собрании», 1791 г
В них можно запросто влюбиться. Даже эти «нимфы в лугу под лунным сияньем» «Весна», 1804 г.
«… на чистом ручейке
Наяды плещутся водою,
Шумят – их хохот вдалеке
Погодкою повсюду мчится,
От тел златых кристалл златится
И прелесть светится сквозь мрак».
«Аристипова баня», 1811 г
Используя различные мифологические персонажи, Державин добился их нового звучания, как бы ввёл в конкретную обстановку русской жизни. Именно поэтому несмотря на присутствие фантастических элементов, а даже в значительной степени благодаря этому, поэзия Державина по существу реалистична.
Наши рассуждения не претендуют на обобщённость и далеко не охватывают всё наследие Гаврилы Романовича. Но, надеемся, что нам удалось высветить ещё одну грань творчества этого гениального поэта-художника, по определению Белинского «отца русских поэтов».