Сканированная ПДФ-ка — в прикреплённом файле
1
Сегодняшнему читателю, привыкшему к изобилию фантастических книг (в основном переводных), не так легко, думаю, представить состояние нашей научной фантастики начала и середины 50-х годов. Но для того и существует Слово, чтобы с его помощью заглядывать в Прошлое или в Будущее.
Когда бы и каким бы тиражом ни выходила книга — в начале ли века, в ста ли экземплярах — если она была издана, для истинного любителя научной фантастики она, конечно, существует. Впрочем, мы вообще никогда не живем в чистом Сегодня. Будущее и Прошлое, Завтра и Вчера — они всегда рядом. Достаточно выглянуть в окно, чтобы увидеть, скажем, каменное здание, сооруженное еще в конце XIX века (мы можем, собственно, жить в таком зда¬нии), или увидеть галдящих под окном ребятишек — жителей сле¬дующего, уже XXI века...
В литературе дело обстоит примерно так же, хотя со своими тонкостями.
«Фантастику наших дней — и советскую, и зарубежную—мож¬но сравнить с айсбергом, в отличие от природных — непрерывно прирастающим сверху, — писал в книге «В поисках завтрашнего дня» (Свердловск, 1981) Виталий Бугров, один из самых глубоких знатоков отечественной фантастики. — Только в нашей стране де¬сятки книг, сотни публикаций в журналах, альманахах и сбор¬никах устилают ежегодно поверхность этого научно-фантастичес¬кого айсберга. И он, понятное дело, тяжелеет, оседает, все более погружаясь в глубину, скрывая от наших глаз книги, еще вчера бывшие на виду, еще вчера общеизвестные и общедоступные. Уже и фантастика 50-х годов, родная и близкая читателям моего по¬коления, погребена под толстым слоем более поздних отложений. Что же говорить о фантастике довоенной...»
Именно с ней, с фантастикой прошлого, с фантастикой довоен¬ной, послевоенной и 50-х годов, о которой идет разговор, связано творчество советского писателя Сергея Беляева, работавшего в ли¬тературе как раз в те годы.
В таком разговоре не уйти, конечно, от каких-то своих воспо¬минаний, может быть, именно они и будут интересны. Ведь тог¬да, в 50-е годы, мое поколение не очень-то избаловано было книж¬ным богатством (речь, разумеется, идет о фантастике). Лучшее, что тогда выходило в свет, можно вполне перечислить по пальцам: блис¬тательные романы Алексея Толстого (написанные, понятно, го¬раздо раньше), книги Александра Беляева (изданные, наконец, после очень долгого перерыва), «На краю Ойкумены» и ранние произведения Ивана Ефремова, географическая и этнографическая фантастика Леонида Платова, романы и повести Александра Ка¬занцева и Георгия Гуревича, памфлеты Лазаря Лагина, «Плуто¬ния» и «Земля Санникова» Владимира Обручева, и, конечно, не составляло труда отыскать многочисленные издания адептов «фан¬тастики ближнего прицела» — Владимира Немцова, Вадима Охот¬никова, Виктора Сапарина.
Как видно из этого перечисления, жили мы, конечно, не в раю, но и не в пустыне. Ведь, кроме А. Толстого и В. Обручева, мы хорошо знали незабвенного Жюля Верна, тех же Герберта Уэл¬лса и А. Конан-Дойла — их книги свободно продавались в магазинах Когиза, всегда радушно распахнутых, — были бы деньги.
Денег, к сожалению, не было.
Личных библиотек, в нынешнем понимании, тоже было немного (особенно в провинции), но какие-то книги, естественно, можно было найти чуть ли не в каждом доме. Там случались удивитель¬ные находки. Помню приключенческие романы забытого ныне Эми¬лию Сальгари, великолепного Райдера Хаггарда, «Затерянный мир» А. Конан-Дойла в переводе Н. Волжиной, «Борьбу миров» Г. Уэллса с иллюстрациями Альвэм-Коррэа... Именно так, случай¬но, на бедной этажерке у одного из своих приятелей, я обнаружил од¬нажды растрепанный том Сергея Беляева.
«Властелин молний».
Плотная бумажная обложка, на рбложке волевое лицо, озарен¬ное сиянием шаровых молний, выкатывающихся прямо на читателя...
Беляев? Что за Беляев? Почему Сергей?
Мы, понятно, знали Алаксандра Беляева.
Роман был мгновенно прочитан и перечитан. Новое имя проч¬но осталось в памяти, начался сознательный поиск книг этого пи¬сателя, неуловимо схожего со своим знаменитым однофамильцем и все же совсем другого.
Плотная обложка, волевое лицо, катящиеся прямо на тебя ша¬ровые молнии...
В давно непереиздававшихся книгах всегда есть какая-то труд¬но объяснимая прелесть...
Хорошо помню., как в декабре 1976 года в Москве на первом такого ранга семинаре молодых фантастов Аркадий Стругацкий прочел нам несколько необычную лекцию о прелести прочитанных в детстве книг.
Возможно, лекция называлась как-то иначе, сейчас не помню, но речь в ней шла именно о том, что книга, прочтенная в ран¬ние годы, может быть, как ничто другое, способна повлиять на че¬ловека; иногда она определяет всю его дальнейшую жизнь. Не буду ссылаться на общеизвестные примеры, когда, скажем, ученый становился ученым благодаря тем же Жюлю Верну, Конан-Дойлу, Ефремову... А. Стругацкий в своей лекции обращал наше внима¬ние прежде всего на то, что книги, какими бы они ни были, к сожалению, рано или поздно уходят. Иногда они просто пережива¬ют себя, иногда их вытесняют, выталкивают из круга чтения ис¬кусственно. Будьте щедрыми, призывал А. Стругацкий. Делитесь прочитанным в детстве с друзьями.
Понятно, подчеркивал А. Стругацкий, отнюдь не каждая кни¬га может вернуться к читателю. Скажем, «Человеком-амфибией», переизданной в 50-х, зачитываются и сейчас, но кто будет читать «Чудесное око» того же автора?
Будьте щедрыми. Делитесь собственным прошлым. Делитесь страницами, освещавшими ваше детство.
Обращаясь к творчеству Сергея Беляева, невозможно было не вспомнить эти слова.
Сегодняшний интерес к истории (а литература вовсе не са¬мая малая ее часть) не случаен. Слишком долго мы довольство¬вались теми урезанными пайками, что выдавались нам чиновниками от различных ведомств. Вот почему каждая новая публикация, каждая вернувшаяся к нам книга стоит потраченного на них вре¬мени. Ведь фантастика нашего прошлого вовсе не сводится к де¬сятку, пусть и прекрасных, имен, ведь рядом с А. Толстым, А. Бе¬ляевым, В. Обручевым работали в свое время Валерий Язвицкий, Владимир Орловский, Яков Окунев, Вивиан Итин, Михаил Гирели, Владимир Тан (Богораз), Анатолий Шишко, Михаил Розенфельд, Николай Плавильщиков, Юрий Долгушин, Сергей Григорьев, Виктор Гончаров, Николай Борисов, тот же Сергей Беляев и мно¬гие другие советские фантасты.
Разный дар. Разные возможности. Разные судьбы...
Но они, эти писатели, были. Они, в меру своего таланта, ра¬ботали. Они хотели, наконец, быть услышанными.
2
Популярность фантаста Сергея Беляева несомненно уступала популярности его знаменитого однофамильца. Эго, впрочем, не означает, что книги Сергея Беляева были скучнее и плоше, чем те же «Властелин мира» или «Голова профессора Доуэля». Просто издавались они давно и вряд ли их можно отыскать в нынешних библиотеках. Относительно повезло научно-фантастическому рома¬ну «Приключения Сэмюэля Пингля», в 1959 году переизданному небольшим тиражом издательством «Молодая гвардия».
В свое время Сергей Беляев был как раз достаточно известен. Свидетельством тому его имя, мелькающее во многих литературо¬ведческих работах. Добрые слова о книгах Сергея Беляева слы¬шал я от Е. Брандиса, С. Снегова, Д. Биленкина. Сергей Абрамов, отвечая в 1979 году на анкету журнала «Уральский следопыт», писал: «Первый фантастический рассказ я начал писать в школе. Было мне тогда от роду девять лет, учился в третьем классе, бре¬дил Жюлем Верном и обоими Беляевыми...»
Обоими Беляевыми...
Кто-то из литературных критиков заметил, что писательская судьба Сергея Беляева могла сложиться и более удачно: с его неистовым воображением, с его умением строить увлекательный сю¬жет, с его беспокойным интересом к текущим политическим собы¬тиям, к новинкам науки и техники, он, конечно, мог написать боль¬ше, чем три романа и две повести (речь сейчас идет только о его научно-фантастических произведениях).
Но и то, что сделано С. Беляевым, позволило его книгам занять свое место в истории советской фантастики, интерес к кото¬рой у читателей никогда не падал, напротив, всегда неуклонно рос.
Это неудивительно.
Все мы, напомню, живем в эпоху НТР — научно-технической ре-волюции, никого из нас не может не волновать возможное направ¬ление современных исследований. Наш мир, несомненно, стал удоб¬ней для жизни (кто ж предпочтет нынешнюю квартиру курной из¬бе XVII века или доисторической пещере?), но несомненно и то, что наш мир сегодня волею самого человека во многом стал опасен для него самого. Я имею в виду не только ядерное оружие, о ко¬тором мы склонны забывать в суете будней, но и проблемы АЭС, искусственных водохранилищ, вообще влияния на климат — все то, чему виной, повторяю, мы сами.
Писателю-фантасту легче касаться глобальных тем. Писатель- фантаст не скован рамками времени и места, он может выбрать любого героя, вплоть до пришельца с иных планет.
Если взять за основу схему, разработанную одним из старейшин нашей фантастики Г. И. Гуревичем, жанр этот легко разбить по темам: фантастика чистой мечты (к примеру, А. Грин, «Бегущая по волнам»), фантастика научных идей (Н. Лукин, «Судьба открытия», Г. Гуревич, «Делается открытие»), лабораторная (те же В. Немцов, В. Сапарин), производственная (Ф. Кандыба, «Горячая земля» прочел нам несколько необычную лекцию о прелести прочитанных в детстве книг.
Возможно, лекция называлась как-то иначе, сейчас не помню, но речь в ней шла именно о том, что книга, прочтенная в ран¬ние годы, может быть, как ничто другое, способна повлиять на че¬ловека; иногда она определяет всю его дальнейшую жизнь. Не буду ссылаться на общеизвестные примеры, когда, скажем, ученый становился ученым благодаря тем же Жюлю Верну, Конан-Дойлу, Ефремову... А. Стругацкий в своей лекции обращал наше внима¬ние прежде всего на то, что книги, какими бы они ни были, к сожалению, рано или поздно уходят. Иногда они просто пережива¬ют себя, иногда их вытесняют, выталкивают из круга чтения ис¬кусственно. Будьте щедрыми, призывал А. Стругацкий. Делитесь прочитанным в детстве с друзьями.
Понятно, подчеркивал А. Стругацкий, отнюдь не каждая кни¬га может вернуться к читателю. Скажем, «Человеком-амфибией», переизданной в 50-х, зачитываются и сейчас, но кто будет читать «Чудесное око» того же автора?
Будьте щедрыми. Делитесь собственным прошлым. Делитесь страницами, освещавшими ваше детство.
Обращаясь к творчеству Сергея Беляева, невозможно было не вспомнить эти слова.
Сегодняшний интерес к истории (а литература вовсе не са¬мая малая ее часть) не случаен. Слишком долго мы довольство¬вались теми урезанными пайками, что выдавались нам чиновниками от различных ведомств. Вот почему каждая новая публикация, каждая вернувшаяся к нам книга стоит потраченного на них вре¬мени. Ведь фантастика нашего прошлого вовсе не сводится к де¬сятку, пусть и прекрасных, имен, ведь рядом с А. Толстым, А. Бе¬ляевым, В. Обручевым работали в свое время Валерий Язвицкий, Владимир Орловский, Яков Окунев, Вивиан Итин, Михаил Гирели, Владимир Тан (Богораз), Анатолий Шишко, Михаил Розенфельд, Николай Плавильщиков, Юрий Долгушин, Сергей Григорьев, Виктор Гончаров, Николай Борисов, тот же Сергей Беляев и мно¬гие другие советские фантасты.
Разный дар. Разные возможности. Разные судьбы...
Но они, эти писатели, были. Они, в меру своего таланта, ра¬ботали. Они хотели, наконец, быть услышанными.
2
Популярность фантаста Сергея Беляева несомненно уступала популярности его знаменитого однофамильца. Эго, впрочем, не означает, что книги Сергея Беляева были скучнее и плоше, чем те же «Властелин мира» или «Голова профессора Доуэля». Просто издавались они давно и вряд ли их можно отыскать в нынешних библиотеках. Относительно повезло научно-фантастическому рома¬ну «Приключения Сэмюэля Пингля», в 1959 году переизданному небольшим тиражом издательством «Молодая гвардия».
В свое время Сергей Беляев был как раз достаточно известен. Свидетельством тому его имя, мелькающее во многих литературо¬ведческих работах. Добрые слова о книгах Сергея Беляева слы¬шал я от Е. Брандиса, С. Снегова, Д. Биленкина. Сергей Абрамов, отвечая в 1979 году на анкету журнала «Уральский следопыт», писал: «Первый фантастический рассказ я начал писать в школе. Было мне тогда от роду девять лет, учился в третьем классе, бре¬дил Жюлем Верном и обоими Беляевыми...»
Обоими Беляевыми...
Кто-то из литературных критиков заметил, что писательская судьба Сергея Беляева могла сложиться и более удачно: с его неистовым воображением, с его умением строить увлекательный сю¬жет, с его беспокойным интересом к текущим политическим собы¬тиям, к новинкам науки и техники, он, конечно, мог написать боль¬ше, чем три романа и две повести (речь сейчас идет только о его научно-фантастических произведениях).
Но и то, что сделано С. Беляевым, позволило его книгам занять свое место в истории советской фантастики, интерес к кото¬рой у читателей никогда не падал, напротив, всегда неуклонно рос.
Это неудивительно.
Все мы, напомню, живем в эпоху НТР — научно-технической ре-волюции, никого из нас не может не волновать возможное направ¬ление современных исследований. Наш мир, несомненно, стал удоб¬ней для жизни (кто ж предпочтет нынешнюю квартиру курной из¬бе XVII века или доисторической пещере?), но несомненно и то, что наш мир сегодня волею самого человека во многом стал опасен для него самого. Я имею в виду не только ядерное оружие, о ко¬тором мы склонны забывать в суете будней, но и проблемы АЭС, искусственных водохранилищ, вообще влияния на климат — все то, чему виной, повторяю, мы сами.
Писателю-фантасту легче касаться глобальных тем. Писатель- фантаст не скован рамками времени и места, он может выбрать любого героя, вплоть до пришельца с иных планет.
Если взять за основу схему, разработанную одним из старей¬шин нашей фантастики Г» И. Гуревичем, жанр этот легко разбить по темам: фантастика чистой мечты (к примеру, А. Грин, «Бегущая по волнам»), фантастика научных идей (Н. Лукин, «Судьба откры¬тия», Г. Гуревич, «Делается открытие»), лабораторная (те же В. Немцов, В. Сапарин), производственная (Ф. Кандыба, «Горячая земля»), фантастика предостережений (А. и Б. Стругацкие, «Хищные вещи века», «Миллиард лет до конца света»), наконец, утопия (примеры общеизвестны). Если смотреть на фантастику как на специальный прием, она легко разбивается на познавательную (Жюль Верн, Н. Плавильщиков), приключенческую, психологиче¬скую (тот же «Человек-невидимка» Г. Уэллса), наконец, на полити¬ческую сатиру (вспомним «Атавию Проксиму» Л. Лагина или ро¬маны Валентина Иванова).
Перечитывая книги Сергея Беляева, видишь его широкий интерес к самым разным направлениям фантастики; достойно сожаления то, что он не всегда ценил фантастику психологическую..,
3
Сергей Михайлович Беляев родился в январе 1883 года в Моск¬ве в семье священника. Жизненный путь его складывался неровно, будущий писатель перепробовал самые различные занятия, был да¬же певчим, служил в театре (об этом невольно вспоминаешь, пе¬речитывая «Приключения Сэмюэля Пингля»), сотрудничал в РОСТА. Лишь закончив Юрьевский университет, Сергей Бе¬ляев получил твердую профессию лечащего врача. Этим делом он и занимался всю жизнь, не оставляя его даже ради литера¬туры.
Наверно, уместно заметить, что в фантастику писатели чаще всего приходят из науки. Исключений не много, объяснение тоже просто: коль уж фантастика научна, значит, автор ее должен свободно разбираться в тех или иных проблемах. И. Ефремов был известным палеонтологом, основателем одной из важнейших ее дис¬циплин — тафономии, А. Казанцев — инженер, изобретатель, А. Шалимов, Д. Биленкин — геологи, В. Обручев — академик (я называю буквально первые приходящие в голову имена), Н. Пла-вильщиков — доктор биологических наук, энтомолог, младший Стру¬гацкий — астрофизик, и так далее... У каждого были свои мотивы заняться, казалось бы, далеким от науки делом. И. А. Ефремов, например, объяснял это так (цитируется по уже упоминавшейся книге В. Бугрова): «Причиной тому (обращению к фантастике. — Г. П.) — два обстоятельства. Прежде всего, неудовлетворенность системой доказательств, которыми может оперировать ученый... Пла¬ны и замыслы любого ученого необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем случае процентов на тридцать. Вот и по¬лучается: с одной стороны — всевозможные придумки, фантазии, гипотезы, обуревающие ученого, а с другой — бессилие добыть для них строго научные доказательства. Добыть на данном этапе, при жизни... И ясное сознание этого бессилия.' А в форме фантастиче¬ского рассказа я — хозяин. Никто не спросит — где вычисления, опыты? Что взвешено, измерено?.. А второе обстоятельство — не¬удовлетворенность окружающим миром. Она, замечу, свойственна каждому человеку, полностью могут быть довольны лишь живот¬ные, да и то не всегда. Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но тяжелый воз истории катится своим темпом к далеким горизонтам, и темпы эти не упрекнешь в излишней по¬спешности. А живем-то мы сейчас!..»
Трудно сказать, какая причина подтолкнула к научной фантас¬тике Сергея Беляева, — ведь начинал он с обыкновенной прозы. Герой его ранних произведений, как правило, интеллигент, чело¬век мятущийся, далеко не всегда понимающий то, что происходит рядом, даже в нем самом... Тот, кто читал ранние книги Сергея Бе¬ляева, обратил, наверное, внимание на широту его интересов: в со¬авторстве с Б. Пильняком им был создан полудокументальный ро¬ман о бойнях («Мясо»), он издал «Семинарские очерки» (1906; само название определяет жанр), сборник рассказов «Пожар» (1926), «Записки советского врача» (1926). Видимо, сотрудни¬чество в РОСТА помогло ему написать повесть «Как Иван Иванович от большевиков бегал» (1926); писал он пьесы, книги для детей, сценарии — как профессионал считал, что должен уметь все.
Это, разумеется, не означало, что во всем он непременно доби¬вался успеха.
Не во всем. К сожалению, далеко не во всем. И в литературе он остался именно как фантаст, хотя ни за что его так не ругали, как за фантастику,
Да, ругали за фантастику..*
При этом, первый научно-фантастический роман Сергея Беляева «Радио-мозг» (1928) — был принят с интересом. Изданный тиражом всего лишь в пять тысяч экземпляров роман тут же стал редкостью. Написан он был в присущем тому времени весьма ди¬намичном стиле, в нем было все, что только могло привлечь внима¬ние читателя: закрученный детективный сюжет (в чем С. Беляев всегда оставался мастером), невероятные загадки, «научная» идея, касающаяся неких таинственных це-лучей.
Склонный к игре, искавший успеха, автор кое-где, конечно, пе¬реигрывал, терял меру, шел на поводу у читателей. Ничем иным не объяснишь традиционные «неожиданности», пугающие читателя в конце едва ли не каждой главы...
«Около калитки * своего палисадника Лука поднял глаза и вздрогнул.
Перед ним, прижавшись к березе, стоял и дрожал голый человек»...
Или:
«В это время чужие холодные руки легли на ее обнаженные плечи.
Илона слабо вскрикнула»...
Пересказывать роман не к чему, он включен в книгу. Замечу лишь, что при всех своих недочетах, он читается и сейчас, может быть, сейчас он даже более интересен, чем в те времена, ведь он весь — дитя своей эпохи, которая ощущается там во всем: в языке (все эти — «наркомздравовец», «лекпом», «самоук»...), в героях (весьма типичные для тех лет энергичный и преданный общему кол¬лективному делу инженер Гэз, интеллигентный, не всегда ’готовый к конкретным действиям доктор Тах, весьма решительный, все по-нимающий, умеющий разрешить любой конфликт «главный началь¬ник химической промышленности СоФза» Глаголев, наконец, Ми¬шутка? этот несколько безалаберный «рубаха-парень», любимчик все¬го завода, любитель музыки, самостоятельно написавший «пролетар¬скую симфонию для домр»). Сам строй фразы, тональность рома¬на — они тоже из той эпохи — кипучей, восторженной, перелива¬ющейся всеми красками.
Так, в цвете, роман и заканчивается:
«...Тах смотрел на залу, заполненную работниками и работ¬ницами.
Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы»...
Доктор Тах, совершивший великое открытие, не торопился со¬общать о нем людям. Ему хотелось все обдумать, все довести до логического конца, но (и это весьма важно, как для героев, так и для автора романа) подобное открытие ведь могут сделать и вра¬ги... Что тогда?
Тогда «...проснувшись, он (радиомозг. — Г. П.) начнет думать... Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радиомозг величественно по всему земно¬му шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями... и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне».
Запомним это — в последней войне...
Не зря в послесловии к роману инженер Б. Б. Кажинский подчеркивал:
«Обладание этим небывалым грозным оружием (радиомозгом.— Г. П.) должно принадлежать только коллективу, а отнюдь не от¬дельным индивидуумам, и тем более с злой волей... Человечеству нужен «радиомозг» не для удовлетворения антисоциальных инстинк-
тов отдельных личностей, а для общечеловеческого мира и сча¬стья». *
Нелишне, думаю, напомнить и вывод, следовавший из послесло¬вия:
«Возможно, что техническому исследованию процесса мышления мы будем обязаны тем, что научимся посылать в пространство искус¬ственные «мыслительные» волны.
Быть может, в нашей власти будет приблизить и этим пу¬тем ускорить осуществление лучшей коллективной жизни трудя¬щихся».
Быть може т... Этим путе м... Лучшей коллектив¬ной ж и з н и...
Напомню, послесловие писал не фантаст, не гуманитарий, а кон¬кретный, работающий на производстве инженер. И это тоже деталь того времени.
{Как и все сотрудники Лаборатории, Б. Б. Кажинский умел заглядывать в будущее и стремился сделать все возможное, чтобы предотвратить использование результатов своей работы в антигуманных целях. Он и его коллеги отлично понимали, что злая воля может использовать те же результаты в своих корыстных интересах.
Еще в те далекие годы, одним из первых оценив возможную в будущем угрозу, связанную с монопольным обладанием оружием, основанным на использовании феномена телепатии, Б. Б. Кажинский задался целью предупредить человечество о грозящей опасности. Это стало возможным с помощью двух писателей-фантастов— А. Р.Беляева (1884-1942) и С. М. Беляева (1883-1953). Оба они с большим интересом отнеслись к предложенному им сюжету.
В 1928 году вышел в свет научно-фантастический роман «Радиомозг» С. М. Беляева, в 1929 — научно-фантастический роман «Властелин мира» А. Р. Беляева. Сюжет обоих романов как бы нанизан на стержень научных идей Бернарда Бернардовича. Более того, в романе «Властелин мира» Б. Б. Кажинский стал прототипом Качинского, самого, пожалуй, положительного героя этого увлекательного произведения.
Сюжет обоих романов весьма схож. В руках безнравственных людей оказывается изобретение, позволяющее им читать и записывать мысли и излучать безотказные мысленные приказания. Этими маньяками овладевает идея мирового господства. Они начинают действовать. Все мировое сообщество ищет противоядие. Им становится аналогичное изобретение нашего соотечественника, и претенденты на мировое господство оказываются побежденными.
Любопытно отметить, что если в романе «Властелин мира» ученый Качинский добивается победы практически в одиночку, то в романе «Радиомозг» изобретатель доктор Тах опирается на мощь всего государства. В основе изобретения доктора Таха — це-волны или це-лучи — от слова «церебрум» (мозг). Эти це-лучи «имеют бесконечно малую длину волны и излучаются человеческим мозгом». Tax научился записывать и излучать це-волны. Изобретением Таха овладели братья Гричары, проживающие в одной из западноевропейских стран. Они усовершенствовали чужое изобретение и «не только умеют читать на расстоянии мысли людей, которые им нужны, но и приспособили микроволны для воздействия на центральную нервную систему людей. Это своего рода массовый гипноз на расстоянии». Кроме того, Гричары нашли способ вызывать на расстоянии возбуждение любых мозговых центров целых групп людей. От их аппарата не может укрыться ни одна человеческая мысль. Гричары угрожают, что их радиомозг способен излучить целую серию це-волн, «которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями, повинуясь нашей с братом воле, и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне. И тогда останемся только мы и наш радиомозг...».
Этой деятельности надо положить конец. Вопрос обсуждается в правительстве СССР. И вот на завод «Красный химик», где работал доктор Tax, приезжает Глаголев — «главный начальник химической промышленности Союза». Он выступает перед рабочими и работницами завода: «Шайка международных аферистов, завладевшая изобретением доктора Таха, в настоящее время ведет, пользуясь це-лучами и передачей их на расстоянии, явно шантажную деятельность. Она шантажирует нас и правительства, с которыми мы находимся в дружественно-деловых отношениях... читает мысли наших полпредов и дипкурьеров, Прерывает дипломатические переговоры, одним словом, всячески нам пакостит... Этому надо положить конец. Широкое производство экранов системы советского врача Таха должно быть налажено нами в кратчайший срок. Врага надо бить его же оружием. Наши ученые должны разработать вопрос о передаче непосредственно нервных це-волн на далекие расстояния, чего мы еще делать не умеем. В этом мы отстали от наших врагов, мы должны их в этом догнать и даже перегнать. Мы должны это сделать во что бы то ни стало». И это, конечно же, было сделано.
В послесловии к роману Б. Б. Кажинский прозорливо назвал оружие, подобное «радиомозгу», небывало грозным оружием Он писал: «Человечеству нужен “радиомозг” не для удовлетворения антисоциальных инстинктов отдельных личностей, а для достижения общечеловеческого мира и счастья». Это был, пожалуй, самый первый призыв, самое первое научно-обоснованное предостережение. Но в ту эпоху великого противостояния этот голос вряд ли мог быть услышан.}
Винокуров И.В., Гуртовой Г.К. – Психотронная война. 1993
Беляев С. Истребитель 17У, Радиомозг, Истребитель 2Z (приложение: Б. Кажинский. Передача мыслей) серия Фантастика. Приключения — оформление под серию Трудрезервиздата без издательства 2010 г. 722с. Твердый переплет, уменьшенный формат. Витебск, "паутинка".
Бернард Кажинский. Передача мыслей. 1923
Приложение №2 к «Известиям Ассоциации Натуралистов» (Союза самоучек).
Москва, Мясницкая, Б. Златоустинский пер., Центральный ДомКрестьянина.
Типография «Новая Деревня», Москва, 2-я Рыбинская ул., д.3
Глвалит №8901 Тираж 1500
Москва 1923
От редакции «Известий » («Союза Самоучек»).
Выпуская в свет, виде «Приложения №2» к «Изв. В. Асс. Нат.» , настоящее
представительное сообщение нашого глубокоуважаемого сочлена, тов. Бернарда
Бернардовича Кажинского, Редакция испытывает чувство глибокого удовлетворения,
так как выдающийся научный труд автора являет собою перове звено той длинной
цепи ценных научных работ членов Ассната, ещё лежащих в редакционном портфеле
и терпеливо ожидающих, из-за недостатка средств, своей очереди отправиться на
перчатный станок.
Настоящая работа т. Б.Б. Кажинского является выжимкой из болем обширного
научно-популярного труда его же под. названим: «Человеческая мисль –
электричество». Интересно, что этот труд написан был им ещё в 1919 г. в Тифлисе, но
до сих пор не издан по многим причинам. Сначала об издании подобной «ереси» не
хотіли и говорить; когда (в Тифлисе) об этом хлопотал т. Б.Б. Кажинский, тема
казалась издателям тогда столь невероятной, что автору не оставалось ничего, как
попытать счастья в центре. Правда, многочисленные лекции на эту тему, читанные
автором и на Кавказе, и в др. местах, пользовались исключительным вниманием, но,
однако, издавать его работу не брался никто. В начале 1922 г. автор прибывает в
Москву для теоретической и эксперементальной разработки интересующей его
проблемы, к чему точас же получает возможность, как член и научный сотрудник
Всероссийской Ассоциации Натуралистов. В результате эксперементальных работ,
ведущихся в очень стеснительных условиях, совместно с профессором А.В.
Леонтовичем, проф. Г.А. Кожевниковым и зоопсихологом В.Л. Дуровым и др., тов.
Б.Б.Кажинский получает прочне убеждение в том, что он стоит на правильном пути и
надеется в настоящее время вести работы к созданию таких приборов, как
напр.,могучих служить для регистрирования мыслительных волн и так далее.
За последнее время проблема передачи мыслей, наконец, заинтересовала многих
учених, но в этой области настоящая работа Б.Б. Кажинского является единственной в
своем роде, ибо указывает на те детали нервной системы, которые могут явиться
источником электромагнитных волн, излучающихся наружу, т.-е. осуществляющих
эту передачу мыслей. В этом отношении тов. Б.Б. Кажинский оказывается одним из
пионеров в новейшей отрасли человеческих знаний.
Верная идеологии Ассанта, Редакция отмечает, что пример тов. Б.Б. Кажинского
является ярким повторением исторического прошлого (См. «100 жизнеописаний
замечательных внекастовых ученых» и «Замечательные ученые самоучки» А.П.
Модестова), когда новые факторы в науке и технике, открываемые в громадном
большинстве самоучками, долго остаются непризнанными, ибо представители
официальной науки, взявшие в ней засилие, или неудосуживаются дойти
самостоятельно до таких факторов, или обычно отказываются признавать таковые, на
том основании, что они добыты не кастовыми учеными, а какими-то неизвестными
самоучками. Пора с этим явлением кончить.
Труд тов. Б.Б. Кажинского, судя по отзывам ряда компетентных специалистов,
является ценным вкладом в соответствующую литературу. Так, напр., проф. Г.А.
Кожевников в научном заседании Ассоциации Натуралистов 16/I 1923 года, говоря о
докладе тов. Б.Б. Кажинского, отметил большую глубину знаний, обнаруженную
автором работ в теоретической разработке предметов изложения, приравнивая
результаты этих работ по их глубокому значению в области исследования проблемы
передачи мыслей на расстояние к открытию, представляющему новейшее
доказательсьво возможности этой передачи мысли, проф. Г.А. Кожевников выражает
горячее пожелание, чтобы, в интересах закрепления приоритета доводов автора за
русской наукой, работа Б.Б. Кажинского в возможно короткий срок, путем
опубликования в печати, была доведена до сведения широких научных кругов.
Значение работ тов. Б.Б. Кажинского, доказывающих возможность
электромагнитных колебаний в нервах, усугубляется еще и тем, что в последнее время
некоторыми авторами (проф. Сотониным и др.) отрицается самая возможность
наличия явлений передачи мыслей на расстоянии, что в свое время опровергалось ( и
вполне справедливо), напр., академиком В.М, Бехтеревым, зоопсихологом В.Л.
Дуровым, проф. Кожевниковым, д-ром Каптеревым и др. Работы тов. Б.Б. Кажинского
подводят прочный научный физико-математический и экспериментальный (в работах
совместно с В.Л. Дуровым, тоже членом Ассанта) фундамент под элетромагитную
гипотезу телепатии. Кроме того, работы тов. Б.Б. Кажинского еще интересны тем, что
автор, являясь по профессии инженером-электриком, направил свои исследования в
область физиологии нервной системы, где он является типичным самоучкой (почему
он и состоит в числе членов Ассанта). Соединяя в себе физика и физиолога-самоучку,
тов. Б.Б. кажинский оказался в очень выгодном положении, так как, владея физико-
математическим анализом и техническими знаниями, он оказался вооруженным теми
методам исследования, которых зачастую недостает присяжным физиологам. И
результаты такого фооружения не замедлили сказаться электрик, пытливый и
талантливый исследователь, приложил свои знания к физиологии нервной системы и
получилось нечто новое в электрофизиологии, достойное внимания и дальнейшей
разработки.
И Ассант глубоко счастлив, что ему удалось выявить и поставить к научному
станку, как и ряд прочих членов, тов. Б.Б. Кажинского – типичного самоучку в
области физиологии нервов и в применении электротехники к вопросам биологии.
Пожелаем же тов. Б.Б. кажинскому дальнейшего успеха в его высокоинтересных
рабртах, могущих составить гордость не только Ассоциации Натуралистов, но и
Р.С.Ф.Ф.Р.
Отмечая с признательностью положительный отзыв проф. Г.А. Кожевникова и
других ученых о работах тов. Б.Б. Кажинского – нашего сочлена, мы подчеркиваем
свое товарищеское расположение к кастовым силам, поддерживающим научные
работы членов Ассанта, и тем самым осуществляющим высокие идеалы Ассоциации о
научном пргрессе на благо трудящегося человечества.
Редактор А. П. Модестов.
10/II 1923 г. Петровская Академия. Москва.
«… и как по языку, рту и желудку плел мы узнаем, что они должны
производить мед, точно так же по нашим глазам, ушам, мозгу, по всем костям нашего черепа, по
всей нервной системе нашего тела, мы узнаем, что мы созданы, чтобы переработать все, воспринимаемое нами от нашей земли, в особую энергию,…это «таинственный» ток, который мы
называем мыслью»…
Морис Метерлинк («Жизнь пчел»).
Наши познания в физике слабых токов, особенно в связи с тем развитием науки и
техники радиосношений, свидетелями коего мы являемся за последнее время
открывают много заманчивых перспектив и при изучении процессов, имеющих место
в нервной системе живого организма.
Электрофизиология, как наука, вообще говоря, может считаться обоснованною уже
130 лет тому назад исторической работой Гальвани (1791, «De viribus Electricitatis in motu muskulari Commentarius»). Впоследствии к этому имени присоединилась целая
плеяда славных имен и других исследователей (1), развивших учение о животном
электричестве, основываясь, главным образом, на изучении, т. наз., мышечного тока.
В этом направлении ими проделана громадная работа, позволяющая ныне иметь
вполне определенное представление о наличии и о природе электрических явлений
при процессе работы мышц.
Несколько иначе обстоит дело с разработкой вопроса об электрических явлениях
при процессах работы нервов.
Даже самый факт наличия этих явлений во время прохождения «нервного тока» в
нервах, как будто оспаривается мнениями некоторых авторитетов по психологии (2),
определенно отрицающих какую бы то ни было тождественность между «нервным
током» и электрическим.
С другой стороны, попытки применения электронной теории к объяснениям
процессов проводимости в н.с. (нервная система) и нервных центрах, весьма
многочисленны, и мы имеем массу экспериментальных данных, доказывающих
наличие явлений электрического свойства в нервах. Правда, достаточно полной
картины протекания этих явлений в нервах попытки эти не дают.
Таким образом, продолжают существовать мнения как бы двух противоположных
лагерей: с одной стороны мнение некоторых психологов-гуманистов, отрицающих
электропроявления в нервах, с другой стороны, базирующееся на точных опытах
мнение большинства ученых физиологов о том, что эти явления именно имеют место
при работе н.с.
Мнения всех, однако, сходятся в том, что во время действия нервов, или при
прохождении «нервного тока», в нервах происходят химические процессы распада и
восстановления нервного вещества.
Вместе с тем известно также, что всякая химическая реакция неизменно
сопровождается возникновением, а стало быть и работой некоторых электрических
сил, поэтому, надо полагать, что и химическая реакция вещества в нервах должна
неизбежно сопровождаться образованием и действием таких сил в нервах.
Т.обр., по-видимому, должно подтвердиться мнение сторонников наличия
электроявлений в н.с., в ущерб противному мнению. Весь вопрос лишь в том, каков
порядок (или какова природа) этих электроявлений.
Последние успехи теории колебательных токов, разработанной особенно хорошо в
применении к технике радиосвязи, дают нам возможность пролить свет на многие,
сюда относящиеся, вопросы, т.к. до сих пор делавшиеся попытки еще совершенно не
утилизировали того богатого запаса достижений, который получен техникой
колебательных токов.
Выдвигаемая ниже теория колебательных разрядов в н.с., впервые как будто делает
попытку восполнить этот пробел, давая возможность отчасти разрешить те вопросы и
неясности, которые остаются еще не решенными при прежних попытках применения
электронной теории. В числе пионеров в этой области следует упомянуть прежде
всего акад. Бехтерева(3).
Как известно, теория нейрона принимает, что нейроны нигде друг в друга не
переходят, а их разветвления только соприкасаются друг с другом, причем тесное
соприкосновение, — контакт на границах звеньев нейронных цепей, достигается лишь
посредством склеивания нейроплазмы, и нейрофибриллярный аппарат каждого звена
цепи, каждого нейрона, является изолированным, замкнутым, целым.
Т.к. возбуждение все же может переходить через этот контакт, то Бехтерев
объясняет это тем, «что соприкасающиеся части нейронов представляют собою как бы
обкладки конденсатора и потому, когда на одной обкладке, т.-е. на одной дендрите
( разветвлённый отросток нейрона – прим. ред.), или перицеллюлярном аппарате
((греч. peri- вокруг + лат. cellula клетка) совокупность концевых разветвлений аксона
(нейрит (длинный цилиндрический отросток нервной
клетки), оплетающих тело нервной клетки и обеспечивающих передачу нервных импу
льсов. – прим. ред.), появляется электрический нервный ток, обыкновенно обратного
направления, и потому в дендритах двух соседних клеток сохраняется свойственное
им направление тока».
Эта теория акад. Бехтерева, очевидно, была рассчитана лишь для объяснения,
вообще, возможности перехода тока через контакт электрическим путем, оставляя в
стороне вопрос о сущности и природе самого электротока, позволяющего «нервному
току» пройти через этот контакт-конденсатор.
Тем самым теория эта не затрагивает всех тех последствий, которые были бы
свойственны тому или иному виду электротока в н.с.
Поэтому, ниже мы поставили себе задачей, более полно использовать намеченный
Бехтеревым путь и попытаться рассмотреть, какого рода электроток возникает в н.с.
во время ее работы, каковы роль и влияние при этом дендритов-конденсаторов, и
наконец, какова полная схема электродействия нейронов, поскольку это следует из
теории колебательных токов, на которой мы далее будем базироваться, основываясь
на элементарных сведениях из радиотехники.
Как известно, вещество нерва является электролитом. Электролит же отличается от
металлического проводника только тем, что проходящий через него ток вызывает
явление распада, расщепления, диссоциации и ионизации молекул вещества. Во всем
остальном электролит сохраняет все особенности металлического проводника тока.
Известно так же(4) что, как только достаточная часть молекул электролита тем или
иным расщепиться, получается электроток из двух противоположно направленных
потоков положительных и отрицательных ионов. Уподобляя электролиту вещество
нерва, мы тем самым уже должны согласиться, что химическая реакция распада
молекул нервного вещества неизбежно должна сопровождаться возникновением
электротока в нервах. Но другое дело, какого рода этот электроток?
Признавая конденсаторную роль дендритов допустимою, мы тем самым
предрешаем, пожалуй, что в н.с. должен циркулировать переменный электрический
ток, иначе явление конденсатора в н.с. при постоянном токе давало бы понятие о
статическом состоянии электричества в н.с., а не о динамическом, в то время, когда
только динамическим состоянием его можно объяснить проводимость нервного
возбуждения в поступательном движении от одного конца нервной нити к другому.
Т.обр., как будто, ток должен быть скорее переменный, чем постоянный.
Однако, имеющиеся в специальной литературе (1) на этот предмет указания,
обоснованные, главным образом, исследованиями процессов разложения и ионизации
молекул электролита, дают понятие об образовании постоянного (гальванического)
электротока, возникающего при этих процессах.
Т. обр., как будто и химическая реакция распада нервного вещества при
возбуждении нервов должна сопровождаться возникновение в нервах постоянного
электротока, проходящего по нерву, как по проводу телеграфной линии.
С другой стороны, Чаговец показал, напр. (1), что для теоретического анализа
явлений, наблюдаемых при возбуждении нерва, нельзя пользоваться математическими
формулами, выведенными для проводов с постоянным током, а требуется вести анализ
по другому пути, ибо экспериментальным путем доказано, что при возбуждении нерва
постоянным током получается периодический характер возбуждения, дающий понятие
о периодических электроявлениях в нервах. Т.обр., для полного объяснения всех
явлений, наблюдаемых на нервах, приходиться допустить, что кроме свойств
проводника постоянного тока, нерв представляет из себя сложный колебательный
2
феномен, в котором возникает периодический ряд волн попеременно то в одном, то в
другом направлении.
Чтоб примирить эти кажущиеся разногласия между теорией и опытом, мы нашли
необходимым попытаться рассмотреть, какие явления имели бы место в нервах, если
допустить возможность прохождения по ним и переменного (колебательного) тока.
Впрочем , это допущение делается не впервые.
Некоторый намек на переменный ток дает нам также и теория Бехтерева, говоря о
перемежающихся направлениях тока на двух соседних нейронах.
Точно также существуют на этот счет предположения и других авторов (напр., Дю
Буа-Реймона, а также и Германа(1), настолько впрочем не ясно выраженные и
нерешительные, что представляется необходимым более подробно остановиться на
исследовании этого вопроса. Для начала рассмотрим контакт нейронов, как явление
конденсатора в цепи переменного тока, следуя изложению (5) элементарного учебника
радиотехники. Представим себе два соседних нейрона ab и cd с конденсатором
bc(рис.1). Вообразим для удобства понимания, что остальная нервная система
включена между точками a и d нейронов, составляя, таким обр., замкнутую цепь
abcda, по коей курсирует переменный ток, так что и точки a и d составляют как бы
зажимы, ведущие к воображаемому источнику переменного тока ~.
«Так как разность потенциалов у зажимов источника тока, благодаря переменному
току, все время меняется, то постоянного равновесия между разностью потенциалов у
зажимов источника и напряжением на обкладках конденсатора быть не может.
В первый момент t1(рис.2), когда ток начинает идти от а к обкладке b, эта последняя
начинает заряжаться положительно. Когда эдс (электродвижущая сила) зажима (а) в
момент t2 достигает своего максимума, напряжение на обкладке b конденсатора тоже
начнет от нуля достигать своего максимума. Но с этого момента (t2) потенциал зажима
а начнет уменьшаться и станет понемногу меньше потенциала обкладки b
конденсатора. С момента t3 эдс зажима (а) от нуля опять начнет возрастать, но в
Передача мыслей — _4.jpg
Передача мыслей — _5.jpg
обратном направлении, т.-е. будет уже не (+), а (-). В это время напряжение на
обкладке b равно было максимуму, но ток, постепенно уменьшаясь, стал идти в том же
направлении и обкладка b начнет перезаряжаться. К моменту t4 опять получиться
максимальное напряжение у зажима (а) и нулевое у обкладки (b), потом к моменту t5
напряжение зажима (а) опять начнет уменьшаться, и т.д.
Итак, в данном случае в цепи с переменным током, при наличии в ней
конденсатора, ток будет циркулировать с постоянным опережением эдс на некоторую
часть периода. При этом напряжение конденсатора по своему направлению
противоположно направлению эдс источника.
Эта особенность конденсатора не дает току достигнуть своей величины, поэтому
она является как бы добавочным сопротивлением и носит в радиотехнике название
емкостного сопротивления. Его можно исчислить по формуле, известной из
радиотелеграфии: 1/2πnC
, где n – частота периодов переменного тока
в сек. C – емкость конденсатора в фарадах (F, Фара д (обозначение: Ф, F) —
единица измерения электрическойёмкости в Международной системе
единиц (СИ) (ранее называлась ара да). – ред.).
Величина действующей силы тока в таких условиях выражается формулой:
Где: E – напряжение в вольтах, R – омическое сопротивление. При этом выражение
под чертой наз. « кажущимся сопротивлением емкости».
Выше мы видели, что при конденсаторе в цепи переменного тока получается сдвиг
фаз эдс и тока, т.-е. ток опережает эдс, при чем сила тока уменьшается.
Если же мы представим себе бесконечное количество конденсаторов в н.с., то тогда
к концу какой-нибудь одной нервной нити, ток проходил бы, очевидно, слишком
слабым, если не предполагать возможности полного поглощения его на преодолевание
конденсаторных (емкостных) сопротивлений. Т.обр., придется предположить либо
незначительность роли упомянутых конденсаторов в н.с., либо искать других
факторов, ослабляющих, или даже могущих уничтожить эту отрицательную роль
дендритов-конденсаторов.
Размеры дендритов, по сравнению с длиной нейрита (нейрит – иначе аксон –
отросток нервной клетки, проводящий импульс от этой клетки к иннервируемым
Передача мыслей — _6.jpg
Передача мыслей — _7.jpg
органам и другим нервным клеткам – ред. ) не всегда могут быть названы
незначительными, поэтому нередко и с конденсаторною ролью их приходится
считаться всерьез.
В поисках за факторами, уничтожающими емкостное сопротивление дендритов, нам
удалось установить возможность наличия таковых факторов в самом нейроне. Речь
идет о спиральных волокнах нейрона в некоторых нервных структурах, а также о
фибриллах (фибрилла — тончайшая нитевидная белковая структура в клетках и тканях
животного организма – ред. ), которые, в случае, если нерв не растянут, ложатся
пружинообразно.
Значание этих спиралей усматривается из дальнейшего.
Известно, что каждый проводник тока обладает самоиндукцией (Самоиндукция —
это явление возникновения ЭДС индукции в проводящем контуре при изменении
протекающего через контур тока. – ред. ). Самоиндукция стремится всегда
поддерживать существующее в проводнике состояние электричества; самоиндукция –
это как бы электрическая инерция.
Проводник тока, свернутый в спираль, представляет собою, т. наз., соленоид
( Обычно под термином «соленоид» подразумевается цилиндрическая обмотка из
провода, причём длина такой обмотки многократно превышает её диаметр. – ред. ).
Каждый виток соленоида образует вокруг себя магнитное поле, которое по
направлению своих силовых магнитных линий, совпадает и суммируется с полями,
образованными другими витками такого же соленоида. Поэтому величина
самоиндукции соленоида, по сравнению с таковою у прямых проводников, настолько
значительна, что эта последняя на практике может почти не приниматься во внимание.
При этом магнитное поле, образуемое витками соленоида, оказывается вполне
сходным с полем обыкновенного магнита. Сила Ф этого поля, как известно из физики,
зависит от силы тока I, числа витков соленоида n', магнитной проницаемости μ среды, заключенной между витками, диаметра d проводника и длины 1 катушки соленоида
(не вытянутой). Зависимость эта выражается формулой.
Величина эдс самоиндукции зависит от скорости изменения магнитного потока, т.е.
от:
Передача мыслей — _8.jpg
Передача мыслей — _9.jpg
Передача мыслей — _10.jpg
Передача мыслей — _11.jpg
А т.к. в соленоиде с n' витками эдс самоиндукции будет равна:
,
то, подставляя сюда формулу I,получим:
Первая часть этого уравнения есть величина постоянная, ибо зависит только от
формы и материала проводника и для нашего случая может быть лабораторным путем
когда-нибудь определена. В технике колебательных токов она называется
коэффициентом самоиндукции и обозначается буквой L. Итак:
Единицей самоиндукции служит Генри (Н).
Благодаря влиянию «электрической инерции», возникающая в соленоиде при
3
переменном токе эдс самоиндукции не дает току своевременно появляться и нарастать
поле исчезнет, получится прежнее состояние системы, как и в момент t1, только с
обратным расположением знаков. С момента же t6 (рис. 5) начинается новый разряд
конденсатора. В момент t7 (рис. 5) в цепи существует опять максимум тока и
магнитного поля в соленоиде, при полном отсутствии напряжения и электрического
поля в конденсаторе. Вслед за моментом t7, в момент t8 (рис. 5) начинается новое
перезаряжение конденсатора, и, наконец, с момента t9 (рис. 5) все явления в цепи
повторяются в прежнем порядке, как с момента t1.
Итак, мы видим, что по этой схеме неизбежно должен циркулировать
колебательный переменный (синусоидальный) ток, а перед тем ведь существовал, как
первопричина и постоянный. Возникает новая задача, объяснения взаимоотношений
между этими двумя токами в н.с.
Как мы видели, и разряд конденсатора при таких условиях является колебательным.
Явление же попеременного превращения электрического поля в магнитное и обратно,
магнитного в электрическое, должно неизменно сопровождаться излучением наружу
электромагнитных волн (Герца) некоторой частоты:
Как сказано было ранее, часть статической энергии конденсатора при его разряде
превращается в тепловую энергию, нагревающую проводник – нерв. Отсюда можно
заключать, что при работе нервов должно происходить также согревание организма,
т.е. нервы также суть один из источников тепла в живом организме.
Эта тепловая энергия равняется:
Уменьшение статической энергии при разряде конденсатора за время ∆ t равно
сумме из тепловой и динамической энергии (по формуле Томсона):
В общей работе цепи явление колебаний сопровождается всегда потерями. Для
нашего случая представляется интересным сопоставить значение потерь для схемы
нейронов, с потерями в схеме радиостанции.
Из всего числа потерь, в радиотехнике известны:
1) потери на нагревание; 2) на излучение; 3) на истечение с обкладок конденсатора; 4) конденсаторный гистерезис (Гистерезис (от греч. hysteresis — отставание,
запаздывание), явление, которое состоит в том, что физическая величина,
характеризующая состояние тела (например, намагниченность), неоднозначно зависит
от физической величины, характеризующей внешние условия (например, магнитного
поля. – ред.); 5) магнитный гистерезис; 6) токи Фуко.
Потери на нагревание зависят от величины омического сопротивления проводников,
для живого организма неизбежны, предполагая наличие такового сопротивления, но,
очевидно, они не могут считаться для организма ни вредными, ни бесполезными, т.к.
доставляют ему тепло. По-видимому, потери эти здесь по величине ничтожны, если
принять во внимание исчезающее малую величину самого электротока в н.с.
Работа н.с. на излучение как раз нас интересует и потери на излучение в нашем
случае, как и в случае радиостанций, не считаются вредными или бесполезными.
Для избежания потерь на истечение электричества с обкладок конденсатора, а
также, чтобы избегнуть потерь на конденсаторный гистерезис, необходимо обкладки
конденсатора погрузить в жидкий (или др. рода) диэлектрик. В данном случае
дендриты нейронов, представляющие из себя обкладки конденсаторов в н.с., самой
природой отделены друг от друга диэлектриками в жидком виде и, т. обр.,
выполняется условие избежания этих потерь. Наличие таких диэлектриков
доказывается изоляцией одного нейрона от другого, достаточной для правильного
функционирования каждого из них самостоятельно (7) в электрическом смысле. Но и
конденсаторный гистерезис в нейронных контактах, обуславливая собою, согласно
замечательной ионной теории акад. Лазарева, память, не может быть назван вредной
потерей.
Далее в радиотехнике, чтобы избегнуть образования токов Фуко и магнитного
гистерезиса, колебательную цепь помещают по возможности дальше от всяких
железных и стальных тел. А т.к. живой организм самой природой лишен стали и
железа, то и потерь, обусловленных их присутствием, в н.с. быть не может.
Т. обр., мы видим в н.с. ряд условий, не только благоприятствующих процессам
образования постоянного и переменного электротоков, как это можно было бы понять
из существовавших до сих пор теорий, но, что ещё важнее, мы должны считаться с
возможностью того, что в нашей н.с. заложены факторы, способствующие
образованию колебательных электромагнитных волн Герца, излучающихся наружу, на
подобие волн действующей радиостанции.
Дополняя прежние теории о электроявлениях в нервах этим новым соображение, мы
формулируем это в таком виде:
I. Химический процесс распада нервного вещества во время возбуждения нервов
сопровождается образованием в нервах постоянного электрического тока, идущего
вдоль нервной нити одновременно с нервным током.
II. Дендриты нейронов – как конденсаторы, витки фибриллярной нити нейронов –
как соленоиды (включенные последовательно в замкнутый колебательный контур),
образуют вибратор, генератор колебаний переменного тока определенной частоты,
излучающий наружу электромагнитные волны соответствующей длины.
Т.обр., мы неожиданно достаточно близко подошли к освещению вопроса о
сущности передачи мыслей на расстояние. При этом сущность мыслей и
чувствований, являющихся продуктом деятельности н.с., может быть формулирован
так:
III. Всякая мысль, ощущение, настроение, будучи продуктом сложной деятельности
всей нервной системы, сопровождается возникновением в ней электромагнитных
колебаний, обладающих определенной амплитудой, числом периодов и следовательно
длиною волны, излучающейся наружу.
Если мы в основу своего анализа положили в начале теорию нейронов,
получающую всё большее и большее признание в науке, то для получения тех же
выводов, к которым мы пришли в конце, теория непрерывности нервной нити
пригодна в той же мере, давая возможность построения такой же схемы вибратора из
последовательно включенных: соленоида — витков фибриллярной нити нерва, и
конденсатора – нервных двигательных окончаний, бляшек на периферии нервной
системы.
Ведущаяся ныне нами экспериментальная работа, по своим результатам, клонится к
подтверждению возможности передачи мыслей на расстояние электрическим путем.
Достигая тем самым возможности построения аналогии человека с передающей
радиостанцией, мы все же не получим еще полной картины вероятного процесса
передачи мыслей на расстояние, если не попытаемся объяснить, как переданная,
излученная мысль, воспринимается, или иначе говоря, не нарисовали бы схемы
нервных деталей, играющих роль приборов приемной радиостанции. Излагая
дальнейшее, как одно из предположений, нуждающихся в детальной обработке и в
подтверждении, мы можем быть все же уверенны в том, что ближайшее ознакомление
и с другими деталями н.с., если на них будет брошен взгляд именно с точки зрения
физики слабых токов, даст нам тот материал, который нужен для достройки всей
полной картины процессов передачи и восприятия мысли на расстояние.
В этом отношении интересными являются, напр., т. наз., «колбы Краузе»( ) (рис.
10), которые могут играть роль, антенных (приемных) рамок.
Не менее интересными являются давно описанные (6) ганглиозные клетки нервов
сердца с спиральными отростками, имеющие сходство с триодами и не только с
одиночными (рис. 11, 12, 13), но и с несколькими, включенными последовательно
(рис.14), а, значит, они как бы могут служить и детекторами и усилителями,
известными из схемы приемной радиостанции.
Т. обр., намечая возможность постройки полной вероятной схемы, передающей
5
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
до нормальной величины, она является, значит, как бы добавочным сопротивлением,
которое наз. индуктивным и равно: 2πnL, где: n — число периодов тока.
Т. обр., величина действующей силы тока в цепи с соленоидом определяется
формулой:
при этом выражение под чертой будет носить название кажущегося сопротивления
самоиндукции.
В цепи переменного тока с соленоидом ток и эдс не будут возникать одновременно,
т.-е. не будут в одной фазе, а получится отставание фазы тока от фазы эдс.
Как мы видели раньше, при наличии одного лишь конденсатора в цепи переменного
тока (т.-е. без соленоида), получалось опережение фазы тока перед фазой эдс, т.-е. как
Передача мыслей — _12.jpg
Передача мыслей — _13.jpg
Передача мыслей — _14.jpg
Передача мыслей — _15.jpg
раз обратное тому явлению отставания тока от эдс, которое только что было
установлено выше при наличии в цепи одного лишь соленоида (без конденсатора).
Таким образом, конденсатор и соленоид, т.е-е. емкость и самоиндукция в цепи
переменного тока, это явления как бы противоположные друг другу и при
последовательном включении их, действие одной уничтожает другое действие другой
( в случае резонанса, — равенства этих сопротивлений).
Очень важно нам установить на этом месте , что схема двух соседних нейронов
(рис.3) может представлять из себя именно последовательное включение
конденсаторов-дендритов и соленоидов – витков спирального отростка нейрита.
В случае равенства индуктивного сопротивления дендритов, оба сопротивления
взаимно уничтожаются, и ток, благодаря этому получается такой величины, как будто
бы в цепи было одно лишь омическое сопротивление, т.-е. получается известное в
технике радиосвязи явление электрического резонанса.
,
И тогда действующая сила тока определяется по формуле
а так как в случае резонанса
,
то сила тока:
Этим именно явлением резонанса можно попытаться более или менее объяснить,
каким образом исчезающее слабый электроток в нервах, при относительно большой
длине достигает цели. Конечно, явление самораспада и автоматического
восстановления нервного вещества, силами организма, доставляя постоянный ток для
зарядки конденсатора, играет значительную роль в деле проводимости. Но резонанс
содействует общему делу проводимости, в особенно трудных для нашего понимания
Передача мыслей — _16.jpg
Передача мыслей — _17.jpg
Передача мыслей — _18.jpg
Передача мыслей — _19.jpg
местах перехода – контактах, поэтому важным является установить возможность
наличия и этого явления в н.с.
Если бы удалось лабораторным путем определить величину емкости дендритов, и
самоиндукции витков фибриллярной нити нейронов, то из равенства II можно было бы
вычислить величину периода колебаний T, основываясь на том, что:
так что:
откуда:
или:
Это важнейшая в радиотехнике формула (III), устанавливающая зависимость
периода T от самоиндукции и емкости наз. формулой Томсона.
Попытавшись более или менее удовлетворительно объяснить возможность и
порядок электрических явлений в н.с., мы вместе с тем неожиданно получили
возможность объяснить явления и другого порядка, ещё более подтверждающее
правильность сделанного нами предположения о колебательном токе в н.с.
Из радиотелеграфии известно, что замкнутая колебательная цепь проводов
переменного тока, содержащая конденсатор и витки соленоида, и обладающая
некоторым омическим сопротивлением, является прибором, возбуждающим
электромагнитные колебания высокой частоты, и вместе с тем излучающим наружу
волны соответствующей длины. Такая цепь носит название вибратора.
Поэтому является вопрос, не представляют ли из себя таких вибраторов и
соприкасающиеся друг с другом нейроны, которые в таком случае, очевидно, также
способны были бы производить и излучать наружу электромагнитные волны.
Для того, чтобы убедиться в этом, рассмотрим подробнее действие такой схемы,
содержащей конденсатор и соленоид.
Передача мыслей — _20.jpg
Передача мыслей — _21.jpg
Для начала представим себе схему (рис.4) пока разомкнутой. К обкладкам
конденсатора вообразим приложенными зажимы от какого-либо источника энергии,
заряжающего конденсатор (постоянным током) до насыщения.
Заряженный конденсатор создает вокруг своих обкладок электрическое поле, при
чем энергия этого поля зависит от емкости и напряжения конденсатора. Будучи по
своему роду статической энергией, она выражается по формуле:
где: V – напряжение конденсатора.
Если же теперь в момент t1 (рис. 4 и 5), когда напряжение конденсатора достигло
максимума, отделить источник постоянного тока и замкнуть цепь, то конденсатор
начнет разряжаться. В следующий момент t2 (рис. 6) статическая энергия
конденсатора, или что то же, его электрическое поле начнет уменьшаться, зато
появляется динамическая энергия в виде движущегося тока, и образуемого током в
соленоиде магнитного поля ( а в проводниках тепла). Эта динамическая энергия
равняется:
В момент t, сила тока была равна нулю, т.к. цепь была ещё разомкнута и
электрозаряды конденсатора были в покое. После того, как цепь была замкнута, в
момент t2, конденсатор должен был бы разрядиться моментально.
Однако, в момент появления тока возникает сейчас же в соленоиде магнитное поле,
которое будет индуктировать в цепи экстраток направления обратного направлению
главного тока. Этот экстраток соленоида как бы мешает конденсатору разряжаться
моментально.
В этом именно и состоит важное для нас свойство витков фибриллярной нити
нейронов, как соленоида.
В момент t3 (рис.7), когда сила тока в соленоиде достигла максимума и создалось
максимальное магнитное поле, статические заряды конденсатора, а значит, и его
электрическое поле перестали существовать, т. обр., исчезла основная причина
электротока, который, казалось бы, должен был бы прекратиться, а за ним и магнитное
поле должно бы исчезнуть. Но благодаря влиянию инерции самоиндукции, явление
это также не может произойти мгновенно. Исчезая, магнитное поле индуктирует свой
Передача мыслей — _22.jpg
Передача мыслей — _23.jpg
Передача мыслей — _24.jpg
ток, стремящийся сохранить прежнее направление магнитного поля, а значит и
прежнее направление тока.
Т.к. в момент t3 конденсатор был разряжен, ток же продолжает идти, то, начиная с
этого момента, будет происходить перезарядка конденсатора. В это время, в момент t4
(рис.8) магнитное поле в соленоиде начнет исчезать, а в конденсаторе появляться
электрическое поле.
Когда, наконец, в момент t5 (рис.9) ток в соленоиде будет равен нулю, и магнитное
(рис.15) и принимающей (рис.16) нервной системы по аналогии к радиостанции, мы
тем самым могли бы рассчитывать извлечь из полумистической области понятия об
всех явлениях телепатии, гипноза, внушения и т.п. и поставить их на прочную почву
исследования положительной наукой, из области коей они до сих пор ускользали
самым упорным образом. Излишне говорить о том, какие заманчивые перспективы
открываются тем самым для электрофизиологии и для науки вообще.
Поэтому является крайне важным подвергнуть все эти вопросы дальнейшему
экспериментальному изучению.
В этом направлении нами ведутся экспериментальные работы в Москве с середины
1922г. Совместно с зоопсихологом В.Л,Дуровым и научными сотрудниками
зоопсихологической лаборатории Н.К.П. (при научном и культурно-просветительном
уголке им. В.Л.Дурова).
Целью этих работ является возможность установить принципиальное наличие
электрической (эл.-магнитной) сущности явлений при передаче мыслей от человека
животному, при помощи специального приспособления, осуществленного для этих
опытов по нашей схеме (см. рис. 17). В этих опытах В.Л.Дуров экспериментирует, как
внушающий, или другими словами, как передающая станция, животное же, которому
В.Л,Дуров внушает, представляет станцию принимающую. Опыты ведутся в
присутствии и под контролем специалистов научных сотрудников, и всегда почти по
их заданиям.
Данные опытов протоколируются, тщательно классифицируются и подвергаются
статистической обработке, пока еще не законченной, и потому еще не позволяющей с
исчерпывающей полнотой судить о результатах, говорить о которых посему еще
преждевременно.
Чистоте этих опытов много способствует то обстоятельство, что опыты ведутся над
дрессированными животными В.Л.Дурова, с которыми последний достиг полного
«психического контакта» (термин Дурова) по собственному, найденному
В.Л.Дуровым методу «внутренних эмоциональных рефлексов» (термин Дурова) на
основании законов, выведенных им и нашедших описание в его замечательных,
неизданных пока, очерках по зоопсихологии.
Дело в том, что реакция от внушения, достигаемая без затруднений при оптах на его
животными, является по своей чистоте и несомненности близкой к объективной
реакции физического прибора, в то время, как реакция от внушения людям всегда
почти связана с субъективной оценкой, критикой и пр. самого подопытного субъекта,
и потому не так близка к объективной, как реакция у «обезволенных» (термин Дурова)
животных, опыты над которыми, т.обр., приобретают особенную ценность.
С другой стороны, для осуществления регистрации мыслительных колебаний
вполне объективным способом, нами давно была предложена схема (На рис. 18
представлена давнишняя схема, подвергшаяся ныне изменениям (Автор).) приборов
(см. рис.18), могущих осуществить, по нашему мнению, улавливание мыслительных
колебательных волн, если таковые будут излучаться из нервной системы.
В схему эту включены радиоприборы, как напр., антенная рамка, конденсаторы,
детекторы, катодные усилительные лампы и др., составляющие, собственно говоря,
приемник, связанный индуктивно с особым регистрирующим устройством –
«регистратором».
Последний состоит из эвакуированного термоэлемента, включенного в мостик
Уитстона, содержащий в себе очень чувствительный – ( Амп.) гальванометр
Эйнтговена, с почти невесомой колеблющейся нитью.
Колебания мыслительных волн, получающиеся в схеме приемника в усиленном
виде, индуктируясь, проходят через спай термоэлемента, изменяя при этом
сопротивление спая, соответственно числу и мощности уловленных колебаний.
Вместе с тем изменяя и сопротивление одной половины мостика Уитстона, что
отражается на нити гальванометра, колебания коей проецируются на экран, или
фильму, и могут быть, т.обр., подсчитаны и измерены с исчерпывающей точностью.
Конечно, все приборы и опыт д.б. изолированы от посторонних волн.
К сожалению, временное отсутствие полного комплекта упомянутых приборов
лишает нас пока возможности поставить опыты лабораторным путем, и тем самым
судить о пригодности предложенной схемы, но уже одна возможность технического
осуществления подобного «регистратора мыслей» должна знаменовать собою эпоху,
когда наука и знание человеческое устремляются в неизведанные доселе пределы.
В том случае, если бы удалось осуществить «регистратор мысли», и при помощи его
изучить количество колебаний и амплитуду какой-нибудь определенной мысли,
чувства или настроения, мы сумели бы может быть построить и прибор,
воспроизводящий технически те же колебания, т.-е. воспроизводящий мысль –
«искусственную мысль».
Может быть, мы бы научились технически излучать мощные мысли в целях
облагораживания человечества, нравственного подъема и пр.
Тут открываются необъятные перспективы и возможности в жизни и в науке.
Так, между прочим, если признать вместе с проф. Заварзиным (На I Всерос. Съезде
зоологов в Петрограде в 1920 г.), доказательную аналогию нервной системы у
человека, дождевого червя и личинки стрекозы, то не трудно бы попытаться не только
изучить, при помощи «регистратора», мысли и чувствования насекомых и животных,
но можно было бы постараться понять эти мысли и на них воздействовать, опять-таки
исключительно на пользу человечества.
Вот какие перспективы рисуются нам в будущем! Фантазия ли это? На это даст нам
ответ само будущее.
Поживем, увидим.
https://fantlab.ru/blogarticle52989
5
«...Истребляя друг друга в последней войне».
Думаю, эта фраза не была случайностью, — Сергей Беляев уже в то время обдумывал свой следующий роман, и роман этот цели¬ком посвящался войне. Будущей войне.
Сейчас нам не просто представить наэлектризованную атмосферу конца 30-х годов; лишь перелистывая пожелтевшие'от времени до¬военные газеты и журналы, перебирая старые книги, давно ставшие библиографической редкостью, видишь, чувствуешь, остро ощущаешь тот повышенный, жгучий интерес к нашему вполне возможному, да¬же в чем-то предопределенному самой ситуацией, сложившейся тог¬да в мире, столкновению с международным фашизмом — прежде всего, конечно, с германским.
Перечисление, понимаю, не самый лучший метод доказательства, но в данном случае прибегну именно к нему.
Что волновало фантастов тех лет? И не просто фантастов, а и прозаиков, и поэтов.
Почему так широко обращались они к оборонной теме, ставшей столь популярной?
Какой, наконец, отклик находили подобные книги, как у крити¬ков, так и у читателей?
Романы Петра Павленко («На востоке», 1937) и Николая Шпа- нова («Первый удар», 1939) кое-кто еще помнит (они были, дей¬ствительно, широко известны), но почти ничего мы сейчас не знаем о том же цикле талантливого Владимира Курочкина «Мои товари¬щи» (1937) — фантастические рассказы о грядущей войне, о героиз¬ме, о мужестве советских бойцов; о фантастической пьесе Владимира Киршона (кажется, ничего больше в фантастике не сделавше¬го) «Большой день» (1936) — опять же грядущая война; о фанта¬стическом романе Якова Кальницкого (в годы гражданской войны автор сам командовал полком Красной Армии) «Ипсилон (1930), герои которого создают сверхоружие для борьбы все с тем же фа¬шизмом, начинающим наступление на СССР; о фантастической по¬вести о будущей воздушной войне «Подсудимые, встаньте» (1933), созданной замечательным писателем Сергеем Диковским, впослед¬ствии погибшим в боях с белофиннами; наконец, романы, повести, рассказы Антона Горелова, Сергея Буданцева, Николая Борисова,
Сергея Боброва и многих, многих других.
Картины масштабных будущих воздушных сражении рисовал в своих фантазиях Георгий Байдуков — известный летчик, Герой Со¬ветского Союза, участник полета через Северный полюс в Америку совместно с В. Чкаловым и А. Беляковым. Названия говорят сами за себя: «Разгром фашистской эскадры», «Последний прорыв»... Николай Автократов в повести «Тайна профессора Макшеева» (1940) описывал лучи, на расстоянии взрывающие чужие боепри¬пасы... Особой популярностью пользовался роман Николая Шпа- нова «Первый удар» (1939) с типичным подзаголовком — «Повесть о будущей войне». В течение одного года «Первый удар» был издан сразу четырьмя издательствами! Герои романа — военные летчики; в несколько часов они заставляли фашистскую Германию сложить оружие.
И так далее...
Зная все это, легче понять внезапное обращение Сергея Беляева к теме будущей войны, к теме развития авиации и нового, принци¬пиально нового оружия.
К сожалению, открытия не произошло. Торопясь вплести свой голос в хор уже давно звучащих, голосов, Сергей Беляев пошел по пути, уже давно проложенному другими. Склонность спешить, подме¬няя язык давно наработанными штампами, считаю, и погубила ро¬ман.
Но только ли это?
«Советская литература, — писал В. Бугров в своей превосходной книге, — делала свои первые шаги, и в литературной критике не¬редко проявлялась резкая субъективность суждений. Находились люди, в корне отрицавшие всякую фантастику. «Бессмысленные меч¬тания» видели они в ней, «пустое развлекательство», и только. Не¬научную, вредную маниловщину. Те же, кто все-таки признавал за фантастикой право на существование, слишком крепко привязывали ее к «нуждам сегодняшнего дня». В ходу была формула, гласившая, что «советская фантастика — изображение возможного будущего, обоснованного настоящим». Собственно, сама по себе эта формула не вызывала особых возражений, но у многих критиков она пре-вратилась в некое всемогущее заклинание, с помощью которого мечте подрезались крылья и горизонты ее ограничивались ближай¬шими пятью-десятью годами...»
(Как частное замечание: в «Радиомозге» Сергей Беляев из 1928 I ода заглядывает в 1932, а в «Десятой планете» — из 1945 в 1956 год).
Советская критика 20—30 годов чаще всего утверждала тот те¬зис, что научную фантастику прежде всего должна интересовать именно наука и техника, что она, фантастика, обязана изображать и популяризировать именно предполагаемые, в идеале — вполне воз¬можные в ближайшее время, изобретения и открытия. А поскольку многие авторы научно-фантастических произведений того времени были, как правило, инженеры, техники, научные работники, то взгляд на научную фантастику, как на некую особую литературу идей, все более и более утверждался. Получалось, изображать че¬ловека в такой литературе как бы и не надо. Достаточно было ввес¬ти в повествование некую абстрактную фигуру изобретателя или ученого, подробно, даже живо толкующего формулу и вычисле¬ния — и все, и достаточно!
Александр Беляев, известный однофамилец Сергея Беляева, бу¬дучи уже признанным автором нескольких романов, жаловался: «Не¬вероятно, но факт, в моем романе «Прыжок в ничто», в первоначаль¬ной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы «служебной» роли героев — объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: «К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель...»
Да, к сожалению, такое случалось чаще и чаще, более того — становилось законом.
Живое активно изгонялось из фантастики, замещалось голой схемой. (Представьте себе, что в знаменитой «Аэлите» Алексея Толстого инженер Лось только тем бы и был занят, что объяснял красноармейцу Гусеву тайны древнего Марса...) Исподволь, но весь¬ма упорно внушалась та мысль, что в научно-фантастическом про¬изведении. с чем бы оно ни было связано, главное место должно отдаваться не человеку, не герою, не его поиску, а именно техни¬ческой или научной (чаще всего — псевдонаучной) идее, опять же — лучше бы реальной, вполне возможной, вполне осуществимой в са¬мое ближайшее время.
Идея начинала восприниматься как самоцель, как самое важное, что может быть в научной фантастике, как нечто такое, что вполне извиняет, снимает попросту любой другой недостаток.
«Доходило до курьезов (речь идет о 50-х годах. — Г. мечает в своем известном исследовании литературовед А. Крити¬ков. — Писатель Долгушин вспоминает, как В. Орлов разбранил непло¬хую детскую повесть Георгия Гуревича «Тополь стремительный» только за то, что в лысенковских лесных полосах основной породой предполагался дуб. Значит, и писатель Гуревич должен был о дубе, а не о тополе...»
Эта тенденция, выросшая, точнее, искусственно взращенная опре-деленного толка критиками — говорить только о вполне возможном, только о реально достижимом, только о близком, ни в коем случае не забегая в более или менее отдаленное будущее, ни в коем слу¬чае не вводить в фантастическую литературу живого человека с его стремлениями и страстями, заменять его умным манекеном, схемой, и привела к рождению печально известной теории «фантастики ближнего прицела», особенно активно проявившей себя в 40—50-е годы в многочисленных фантастических романах и повестях Влади¬мира Немцова, Вадима Охотникова и многих, многих других, сей¬час уже забытых писателей.
В самом деле, зачем нам другие, будущие миры? Дел у нас хватает и в нынешнем. Зачем нам космические корабли? Не проще ли описать сверхсильный, управляемый по радио трактор или нового типа комбайн? Зачем вообще улетать мечтой в будущее? Мечтать можно и о сегодняшнем, о простом, о лежащем ря¬дом...
В 1958 году, когда многое в нашей жизни оживилось, когда са¬ма фантастика начала расцветать, поощренная неожиданным (на первый взгляд) рывком науки (над планетой уже кружились искус¬ственные спутники), на одном из писательских совещаний Георгий Гуревич так отозвался о пресловутой теории «фантастики ближнего прицела»:
«Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни. Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе тер¬риториально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего пла¬на, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается...»
И далее:
«По существу, это было литературное самоубийство. У фантасти¬ки отбиралось самое сильное ее оружие — удивительность. Но жизнь опередила таких писателей. Пока мы ползали на грани возможного, создавая рассказы о новых плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники. Фантастика отставала от действительности...» («О фантастике и приключениях», 1960).
Разумеется, указанная тенденция не могла не повлиять на Сер- ген !>• лиспа — он всегда чутко прислушивался ко времени. И повлия- л » она на него не в лучшую сторону Я говорю сейчас о романе II- гргбитель 27», не включенном в эту книгу. И поскольку просчеты, допущенные автором в этом романе, весьма типич¬ны для фантастики того времени, остановлюсь на нем более под¬робно
Первый вариант этого романа, опубликованный еще в 1928 году под илзнанием «Истребитель 17Т», был, на мой взгляд, более дина¬мичен. более прост. В том первом варианте чувствовалась экспрес-
< ни, здоровый соревновательный дух, он был переполнен загадками (к ним С. Беляев всю жизнь питал неистребимую страсть). К сожа- ЛГИН1О. ютовя роман к изданию в 1939 году, С. Беляев кардиналь¬но переписал его — в «духе времени». Враги, естественно, стали чер- | | г.»к ночь, друзья светлыми как майское утро. Из текста будто
< специально (вспомним жалобы А. Беляева) вычеркивались все жи- ныс характеристики, образы замещались схемами.
I некий Урландо, изобретатель чудовищных лучей смерти, которы¬ми угрожает молодой Советской стране международный фашизм, ни • кно ни с сего вдруг отправляется прямо к врагам, то есть в Со- |>< н кую страну, нелегально, конечно. До него дошли слухи, что со- нг к кие ученые вроде бы идут в своих исследованиях тем же путем, •п»> и он. Претерпев массу приключений (иногда достаточно неле¬пых), Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь созда- и удивительные вещи, но не в сфере вооружения, а в сфере хо¬зяйства.
Роман удивлял вызывающей лихостью, безапелляционностью,
< н< рхоптимиэмом. В финале его страшная машина фашиствующего и * -оретателя без особых проблем уничтожалась нашими бойцами.
Говорить о легких будущих победах в конце тридцатых годов было принято, вспомним романы П. Павленко или Н. Шпанова, Вномю возможно, писатели эти и впрямь считали, что будущая иногда придет сама собой, была бы крепка вера в вождя и не сти¬хала бы волна всеобщего энтузиазма. На деле, в жизни, все оказа¬лось не так, все оказалось страшнее. Нам ли не помнить, сколько жизней было отдано за Победу?
Удивлял и подход к науке.
Укоряя в дилетантизме Александра Беляева, критик А. Ивич в
< пог прем я писал: «Беляев в «Голове профессора Доуэля» переска- кип.1'1 от замысла фантастической операции к ее результатам с поразительной легкостью, выбрасывая сведения о том, как удалась • га операция и почему она могла быть удачной... Вместо того, что- <»ы показать подлинные перспективы науки, обусловленные ее ис- торнческим развитием, писатель уводит читателя в область идеа¬ла гических мечтаний о чудесах и бессмертии».
Можно, конечно, спорить, возможна ли истинная глубина в научных выкладках фантастов, но то, как с наукой обращался в «Истребителе 22» С. Беляев, действительно, бросалось в глаза.
Пойдя на поводу у тенденций, подчинившись требованиям кри¬тиков «фантастики ближнего прицела», Сергей Беляев не нашел в себе сил создать вещь острую и серьезную. А он страстно хотел шагать в ногу со временем, он страстно хотел быть среди тех, кто уже сейчас, уже сегодня, внедряет в жизнь удивительные достиже¬ния современной науки и техники.
Прекрасное желание, если не возводить его в абсолют.
Сергей Беляев не удержался, его всегда влекло к абсолюту. Переписывая роман, он безнадежно загубил в основе своей отнюдь не безнадежную вещь. Сегодня «Истребитель 22» интересен разве что коллекционерам ранней советской фантастики.
6
Разумеется, давление тенденциозной критики сказалось не толь¬ко на работах С. Беляева. Одни писатели оставляли жанр, не же¬лая ползти в хвосте прогресса, другие дружно приспосабливались, выдавая этот хвост за авангард.
«Фантастика должна только развивать фантастические идеи науки!» — А. Михалковский.
«Книга должна учить бдительности!» — А. Ивич.
И, конечно, не один критик подозрительно присматривался: а на чьем это там горючем работают так называемые фантасты?
Отсюда ряд вялых, псевдонаучных, зато внешне весьма опти¬мистических «произведений» с непременной, как этикетка, сентенци¬ей: «Быть с народом, жить для народа — вот истинный источник вдохновения!»
Все правильно, и в то же время — совершенно истертый штамп.
Типичной концовкой для многих и многих романов, повестей, рассказов, созданных в 40-е и 50-е годы, могли бы послужить за¬вершающие слова научно-фантастического романа Валентина Ива¬нова «Энергия подвластна нам» (1951):
«Вы спрашиваете, а что дальше?
Я вам отвечу — дальше другие истории...
А сейчас я слышу мерную поступь стальных легионов труда на мирных путях. Все наши друзья — в их рядах! Они идут на ука¬занных им народом местах. Их поступь сильна и тверда. И они никогда не устанут, потому что идут в ногу с народом.
Пойдемте с ними!»
Этими фразами, не меняя в них ни слона, нполнг можно было завершать большинство научно-фантастических произведений того времени.
К счастью, никогда не бывает так, чтобы какой-то жанр был пол¬ностью узурпирован только ремесленниками, только плохими пи¬сателями.
В те же годы, о которых сейчас рассказывается, Иван Ефремов уже опубликовал свои «Рассказы о необыкновенном» и «Великую дугу», Александр Казанцев — «Пылающий остров», роман, вошед¬ший в классику советской фантастики, Леонид Платов — превос¬ходные, по-настоящему романтичные «Повести о Ветлугине», Ни¬колай Плавильщиков — строго научное «Недостающее звено», Георгий Гуревич — «Иней на пальмах» и «Подземную непо¬году»...
Но мы, молодые, не видели еще той волшебной грани, что от¬деляет мастерство от халтуры, мы набрасывались на любую книгу, лишь бы ее украшал гриф — «научная фантастика». Мы шли сквозь жанр вслепую, интуитивно отыскивая писателя, который по-насто¬ящему рассказывал бы нам о мире, что нас окружал — что есть что? Мы многого еще не понимали. «Золотая медаль Атлантиды»? Годите^. «История одного взрыва»? Годится. «Поющие пески»? Годится.
И все же, несмотря ни на что, Сергей Беляев со всеми его не¬достатками (а о большинстве их мы еще попросту не догадывались) был нам ближе, чем причесанный, всегда ровный и скучный В. Нем¬цов.
В 14—15 лет не верят, что массовый выпуск калош важнее со¬здания космического корабля...
К счастью, юность наша пришлась на бурное время.
Я помню, какие ожесточенные споры вызвал опубликованный в 1957 году роман И. Ефремова «Туманность Андромеды». Писателя обвиняли во всех смертных грехах — от неуважения к институ¬ту материнства до проповеди чуть ли не технократического ре¬жима...
Запуск первого искусственного спутника Земли подвел итог этим спорам. Как это ни странно, нас «Туманность Андромеды» больше всего волновала тем, что мы впервые, наверное, держали в руках книгу, написанную нашим современником, и речь в этой книге шла не о том, какими счастливыми и веселыми мы будем лет через десять, речь в этой книге шла о том, какими мы можем быть через многие и многие тысячелетия.
Вопросы, вопросы...
Мы хотели знать.
Сама жизнь, ее изменяющаяся действительность, возвращала фантастике ее права. Оттого нам мало уже было приземленных, лишенных живого героя опусов, оттого нам мало было восторженного оптимизма, в основе которого лежало, скажем, создание все тех же неснашивающихся башмаков. Несмотря на наш юный возраст, нам хотелось понять — почему это в небе кружат искусственные звез¬ды, а герои Владимира Немцова возятся с приборами, которые пусть и заглядывают под землю, но так это метра на полтора? Или почему, собственно, считается фантастическим роман Вадима Охотникова «Первые дерзания»?
Вопросов было много...
Лично мне повезло: со школьных лет я знал необыкновенных собеседников. Я мог задавать волнующие меня вопросы академи¬кам Д. И. Щербакову и И. И. Шмальгаузену, отнюдь не чурав¬шимся литературы, ученому и писателю Н. Н. Плавилыпикову, фантастам Г. И. Гуревичу, Л. Д. Платову, И. А. Ефремову. Меня и сейчас поражает, как много щедрых и открытых людей всегда ра¬ботало в советской фантастике, причем в 50-х отношения с этими людьми проявлялись в самых простых формах: вы могли написать письмо, вам непременно отвечали. Может, время было такое, а мо-жет, думаю иногда я, те же Н. Плавильщиков или И. Ефремов ви¬дели в нас, молодых, не просто людей, желающих что-то узнать или понять, а вот именно людей будущего; мне кажется, им не хотелось, чтобы мы уходили от них в будущее, имея в го¬ловах неверные ориентировки.
Вот что, например, писал Л. Д. Платов (23.ХП.1957):
«•Нашим лучшим, ныне пишущим, советским фантастом являет¬ся Ефремов. Читал' ли ты его книги «Звездные корабли», «Вели¬кая дуга», «Белый рог»’, «Озеро горных духов»? Это замечатель¬ные произведения. Советую тебе читать и перечитывать их. Чем силен Ефремов? Он ученый с очень широким научным кругозором и, кроме того, прожил яркую, богатую приключениями жизнь: был и моряком, и начальником экспедиций, и так далее. Он свободно бе¬рет любую научно-фантастическую тему, потому что у него хорошо организованное научное мышление. Между прочим, так говорил о себе Уэллс: «У меня хорошо организованный мозг». Уэллс был по образованию биологом, даже написал научную работу. Не случай¬но так хорошо получился у него «Человек-невидимка». Я могу те¬бе назвать еще одного советского фантаста, с которым я был зна¬ком: Обручева Владимира Афанасьевича. (В «Архипелаге исчеза¬ющих островов» — это Афанасьев). Характерно, что Обручев, академик, написавший более 250 научных трудов, очень свободно обращался с наукой. Понимаешь ли: он мог себе это позволить! В основу «Плутонии» (кстати, написанной, по его словам, в пи¬ку Жюлю Верну, который напутал по части геологии в споем романе «Путешествие к центру Земли») положена одна эаведомо ошибочная гипотеза столетней давности...
Когда я советовался в 1938 году по поводу < ш■< и повг< т До¬рога циклопов» с Героем Советского Союза Евгением Федоровым, только что вернувшимся с полюса, меня тоже поразило, как легко он находит решение тем «научно-фантастическим трудностям», с ко¬торыми я обратился к нему. Он чувствовал себя запросто в мире научных фактов — вот что важно! Еще 20—30 лет назад можно было по-дилетантски подходить к научной фантастике, искупая от¬сутствие твердых знаний богатство^ выдумки и так далее. Сейчас, сам понимаешь, этого нельзя... Ты можешь быть биологом, а на¬писать об астрономии, это не исключено. Но научное мышление у тебя уже будет выработано, найден метод обработки материала. А затем уж идут фантазия, образный яркий язык, умение пред¬ставлять характеры людей в сложных жизненных ситуациях и так далее. Мой совет тебе: живи с широко раскрытыми глазами и уша¬ми, обдумывай жизнь, присматривайся к людям (к людям, а не к проблемам — это относится и к научной фантастике), в центре за¬думанного произведения поставь человека: ученого, борца, открыва¬теля, новатора. И пиши каждый день — для тренировки. Задача современной советской научной фантастики, по-моему, приобщить широкого читателя к миру науки, научить дальше видеть, загляды¬вать вперед».
А одно «з<писем Н. Н. Плавильщикова (4.12.1958) заканчи¬валось так: **
«...Вот это-то «зная» и есть одно из двух основных условий работы: нужно знать то, о чем пишешь, и нужно уметь рассказать, то есть уметь «видеть» описываемое и уметь пе¬редать это словами, не в живой речи, а на бумаге. Для того, чтобы иметь и то и другое, нужно время (особенно для приобретения зна¬ний), а для писания еще и опыт. Способности — само собой, но некоторые «средние» способности есть почти у каждого, а Пушкины и Алексеи Толстые — великие редкости и по ним равняться не приходится...»
7
Возможно, когда-нибудь в полном своде фантастики будет опуб¬ликовано с соответствующими комментариями все написанное тем или иным советским фантастом; ведь смысл цельного здания не только в его фронтоне и парадных входах, он еще и в его подва¬лах, чердаках, черных лестницах. Мы, к сожалению, такой воз¬можности— опубликовать все — не имеем: в книгу Сергея Беля¬ева, предлагаемую читателям, входят романы «Приключения Сэ-мюэля Пингля», «Властелин молний» и «Радиомозг».
Пересказывать их содержание ни к чему, но кое-что сказать о них следует.
Страсть и любовь Сергея Беляева к загадке, к вечной тайне, к бесконечно длящемуся приключению нашла в себе выход в на¬учно-фантастическом романе «Властелин молний». Здесь уже нет откровенно надуманных ситуаций, чем С. Беляев так грешил в «Истребителе», опыт прошлого пошел автору на пользу. Идея ро¬мана (успешное решение проблемы извлечения из атмосферы электро¬магнитной энергии и передачи ее без проводов на большие рассто¬яния по ионизированным трассам) вроде бы и не слишком нова, идею эту в свое время разрабатывали и А. Зарин (в его рассказе «Приключение» (1929) описывался аппарат, создающий шаровые молнии и направляющий их полет), и талантливый Юрий Долгушин (в его знаменитом романе «Генератор чудес» (1939) опять же го¬ворилось о передаче энергии на расстоянии без проводов), и мно¬гие другие фантасты (теМа энергии никогда не оставляла писате¬лей равнодушными), но главное — в романе С. Беляева появились, наконец, герои, близкие и понятные читателю, прежде всего — Таня, юная девушка из глухого угла, жадно тянущаяся к зна¬ниям.
Кроме того, приключения героев (а там были и похищения, и убийства, мнимые и настоящие, там был научный поиск, крепко увязанный с реальной жизнью) работали на главную идею: новое всегда встречает препоны, побеждает лишь идущий!
Впрочем, ярче всего страсть Сергея Беляева ко всему необы¬чайному проявилась в его лучшем, на мой взгляд, научно-фантас¬тическом романе «Приключения Сэмюэля Пингля».
Помните?..
«Я родился в 1632 году, в городе Йорке, в зажиточной семье иностранного происхождения: мой отец был родом из Бремена и обосновался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк...
У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку — том самом, которым когда-то ко¬мандовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкир- хеном. Что сталось со вторым моим братом, не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной.
Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к ка¬кому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бред¬нями. Отец мой, который был уже очень стар, дал мне довольно сносное^ образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях и не хотел слушать ни о чем другом...»
Или:
«Мой отец имел небольшое поместье в Ноттингемшире; я был третьим из его пяти сыновей... Хотя я получал весьма скудное со¬держание, но и оно ложилось тяжким бременем на моего отца, со¬стояние которого было весьма незначительно; поэтому меня от¬дали в учение к мистеру Джемсу Бетсу, выдающемуся хирургу в Лондоне, у которого я прожил четыре года...
Вняв советам родных не оставаться холостяком, я женился на мисс Бертон, второй дочери Эдмунда Бертона, чулочного торговца на Ньюгейт-стрит, за которой получил четыреста фунтов при¬даного. Но так как спустя два года мой добрый учитель Беге умер, а друзей у меня было немного, то дела мои пошатну¬лись...»
Я процитировал начальные строки двух знаменитых романов Даниэля Дефо и Джонатана Свифта, а мог бы процитировать и любой другой — того же времени. Не правда ли, авторы не пыта¬ются создать эффект правдоподобия, нет, они попросту настаивают на полной реальности изображаемого. А теперь сравните с проци¬тированными кусками начало «Приключений Сэмюэля Пингля»...
Искусно имитируя классический английский роман о скитаниях и приключениях юноши из небогатой семьи, Сергей Беляев мастер¬ски, на,мой взгляд, написал портрет и удивительную судьбу юно¬го Сэмюэля Пингля, рядом случайностей оказавшегося связанным с таинственными, далеко идущими опытами некоего биолога Паклинг- тона, вынужденного работать над своим открытием втайне.
Разумеется, не все откровения Паклингтона являются открове¬ниями и на сегодняшний день.
«Если из тканей собаки выделить белок и искусственно придать ему способность паразитирования, а затем ввести в организм жи¬вой кошки, то можно вызвать перестройку ее белков; это сообщит кошке свойства собаки...»
Не знаю, конечно, сообщит ли... Скорее всего, нет... Но какие богатейшие возможности дарит это утверждение фантасту! Как живо он строит сюжет, как легко, отталкиваясь от этой гипотезы, подводит нас к размышлениям вообще о роли науки в нашей жизни. Одновременно мы внимательно следим за героем, мы сочувствуем ему в его бедах, мы желаем выйти ему победителем из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций.
В «Приключениях Сэмюэля Пингля» Сергей Беляев вплотную подошел к психологической фантастике, к той фантастике, что так ярко заявила о себе в начале 60-х.
И как жаль, что после 1947 года Сергей Беляев уже не обра¬щался к жанру, сулившему столько возможностей.
Эта книга — первая после долгого перерыва.
У каждой книги своя история. У каждой книги свое время. Вспомним сравнение: фантастика — айсберг... Книги Сергея Беля¬ева, они тоже оттуда, со дна давно погрузившегося на девять де¬сятых в пучину времени айсберга.
К сожалению, в наши дни книгу, изданную в Ташкенте, почти не увидишь в магазинах Благовещенска или Минска, так же как книгу, изданную в Новосибирске, днем с огнем не сыщешь в ма¬газинах Омска или Иркутска.
Зато существуют—и существовали всегда — неистовые любители фантастики, этого волшебного жанра, вдруг приоткрывающего пе¬ред нами завесу будущего, вдруг позволяющего заглянуть в нево¬образимо далекое доисторическое прошлое... Благодаря таким вот любителям фантастики — страстным, любопытным, нетерпеливым — в скором времени, я уверен, эта книга тоже начнет свое бесконечное путешествие по всем краям нашей огромной страны.
И это неудивительно.
Именно научная фантастика рядом своих замечательных осо¬бенностей — загадками, тайнами, динамикой, логикой, особым об¬разом мышления, героями и необыкновенными идеями — привле¬кает самого массового читателя, и прежде всего — юного. Мы дав¬но обязаны осознать тот факт, что чаще всего наши дети и внуки начинают знакомиться с миром, с наукой, с рядом важных и во всех смыслах серьезных представлений как раз благодаря научной фантастике.
Древняя Африка, Эллада, далекий Север, призрачно освещен¬ный полярными сияниями, таинственные зеркала бескрайних тропи¬ческих морей — разве мы все это вбирали в себя не из книг все тех же И. Ефремова, Л. Платова, Г. Адамова, В. Обручева?..
Далекое будущее, дымка веков, миры, то счастливые и безоблачные, то затянутые пеплом и дымом атомных бомбардировок — разве узнавали мы о них не из романов Александра Беляева, Алек¬сандра Казанцева, Сергея Снегова, братьев Стругацких?.. Необыкновенные машины, безумные гипотезы, дерзкие проекты, перекройка старых и создание новых миров — разве узнавали мы обо все*м этом не из книг все тех же Юрия Долгушина и Георгия Гуревича?..
Конечно же, это так...
И среди множества голосов, сильных и слабых, схожих и очень различных, звучит до сих пор неровный, но своеобразный голос Сергея Беляева.
Да, он был человеком своего времени (заметим, сложного вре¬мени), он поддавался тем или иным, иногда не лучшим, влияниям, случалось, он сбивался на ложный путь, но вот странно — прочитавшие эту книгу заметят, наверное, что время проходит, а память не теряет прочитанного.
Вот доктор Тах, не сразу внушающий к себе доверие, вот Мишутка, сочинивший «пролетарскую симфонию для домр», вот несколько наивная, но по-настоящему честная и чистая Таня и, наконец, неунывающий Сэмюэль Пингль...
Вот все это и есть — детали к биографии жанра.
***
Литературно-художественное издание
СЕРГЕЙ БЕЛЯЕВ
ВЛАСТЕЛИН МОЛНИЙ
Научно-фантастические романы
Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма
ТАШКЕНТ
Переиздание
Редактор Л. КАЗАКОВА
Художник А. КИВА
Художественный редактор А. БОБРОВ Технический редактор В. БАРСУКОВА
Корректор Т. КРАСИЛЬНИКОВА
ИБ © 4264
Сдано в набор 15.04.89: Подписано в печать 02.02.90. Формат 84х108 1/32"
Бумага типографская М 2. Академическая гарнитура. Высокая печать. Усл. печ.
л. 27,72. Усл. кр.-отт. 28,34. Уч.-иад. л. Я1.44. Тираж 200000, (I завод
1 — 100000 экз.). Заказ W 130/43. Цена 2 р."50 к. Договор М 12-88.
Издательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма, 700129, Ташкент,
ул. Навои, 30.
Набрано и отматрицировано в типографии изд-ва "Таврида" Крымского обкома
КП Украины, 333700, г. Симферополь, ул. Генерала Васильева, 44, "Матбуот"
Государственного комитета УэССР ио печати, 700129, Ташкент, ул. Навои, 80.
Беляев С. М.
Властелин молний: Романы. / Сост. Г. Прашкевич/.- Т.: Изд-во лит. и
искусства, 1990. -1528 с. — (Фантастика. Приключения).
https://fantlab.ru/edition31711
В 1990 году на обложке тома романов Сергея Беляева, выпущенного Издательством литературы и искусства имени Гафура Гуляма (Ташкент), было сообщено: «В новой серии „Фантастика, приключения“ в ближайшее время выйдет двухтомник „Советская фантастика 20—40-х годов“. Том 1 — „Гибель шахмат“. Том 2 — „Адское пламя“.
Ни один из указанных томов не вышел.
Г. Прашкевич. Гибель шахмат. 2003
цитировать
свернуть ветку