Ни одна раса еще не готовилась к вымиранию так тщательно. Они взошли в ту весну по всему миру, прорвались сквозь наши пластмассовые поля, сея смятение вокруг наших Великих Стен, прорываясь даже в наши твердыни, если волей случая оказались посеяны там.
Наши системы Раннего Предупреждения оказались бессильны. Они явились из-под земли! Нам приходилось полагаться на «уши» наших крепостей, а значит, первая тревога раздавалась, когда ящикоголовые были в считанных ярдах от нас. «Ушами» моей крепости были большие бархатные аэростаты с миллионами крошечных реакторов в оболочке. Они висели на орбите — около дюжины штук — над моей крепостью, и они день и ночь выслушивали мельчайшие изменения в нормальном уровне гула. В обычном режиме плавно работающие механизмы автоматического обслуживания издавали тихое гудение, и аэростаты величественно вращались, подобно большим серебристым глазным яблокам, неизменно хранящим мою безопасность. Тревожная комната тихо спала, большие экраны были пусты, и глотки мегафонов зияли беззвучно. Тогда все было хорошо.
Но когда снизу раздался хруст и скрежет! Один аэростат замер на орбите и завис, посылая ужасный сигнал вторжения в громкоговорители Тревожной комнаты. Я сразу бросил всех находящихся в моем распоряжении оружейников в указанное место, и вывел массу самоходных орудий. Я развернул и перенацелил ракеты Белой Ведьмы и бросился к дверям, за которыми хранились ручные гранаты, как много раз репетировал на учениях. В довершение всего этого я открыл звукопровод к установке самоликвидации под Горой Последней Надежды. Иным словами, в последней крайности, когда все еще выглядит иначе, а на деле уже пропало, я готов был шепнуть в речепровод пароль, активировавший систему самоликвидации под Горой Последней Надежды. И тогда моя крепость взлетела бы на воздух — вместе со мной, врагом и всем прочим. Я, видите ли, не собирался проигрывать в одиночку.
Прорыв начался, пока мы вели наблюдение за участком под сторожевым аэростатом между Десятой и Одиннадцатой стеной. С грохотом, словно рушились стены дома, пол моей крепости между двумя стенами вспучился, провалился, и в дыру проснулась квадратная металлическая голова, а за ней массивные плечи и руки – с виду из стальных труб. Существо не выглядело воинственным, но откуда мне было знать, какие уловки, какие ужасные хитрости и кошмарные намерения таятся в ящике этой головы? Оно присело над дырой и запустило в нее руки. Руки из больших суставчатых стержней что-то ухватили, и трубчатые плечи напряглись, вытягивая наружу капсулу.
Капсула была величиной в одноместную космическую шлюпку, и формой не слишком отличалась — такой же цилиндр с прекрасными обводами солнечной ракеты.
Мои оружейники занервничали. Все мои металлические части лязгали и звякали, а связывающие меня воедино мясные вставки обливались холодным потом. Правда, вся моя Крепость поднялась по тревоге, и я чувствовал, что стоит мне кивнуть, этот гость со своей капсулой разлетятся вдребезги, и все же мне было страшно. Мне хотелось теперь же отдать приказ подорвать его на месте, но что-то меня остановило. Может быть, то, как он действовал, это ящикоголовый — так уверено, так обдуманно, так неуклонно. Есть некая знобкая увлекательность в действиях без колебаний, в полном забвении окружающего мира, словно работает рука судьбы. Он полностью извлек капсулу из дыры и бережно разложил во всю длину на ровном участке пластика. Затем он вернулся к дыре, заглянул вниз и, кажется, дал знак. Тогда наружу выбрался второй — копия первого ящикоголового, как под копирку. Я заметил, как они обменялись приветствиями, после чего повернулись к капсуле. Нащупав центр, они разошлись к ее концам и, вращая в разные стороны, осторожно разделили ее на две части. Затем из передней половины они вытянули цилиндр прозрачного воскового вещества, содержащего что-то вроде помятого свежевыкрашенного шара со сморщенными придатками телесного цвета. Не прерывая странных дергающихся движений, двое ящикоголовых отыскали в нижней половине капсулы инструменты для скалывания воска и высвободили помятый шар из воскового ложа. Когда шар с придатками на манер маленького жуткого пугала Стардней распростерся на пластике, они вернулись к нижней половине капсулы и непрекращающимися рывками извлекли множество предметов поменьше. Тем, что было в этих маленьких предметах — жидкостью, насосами, газами — они принялись надувать пугало.
Я терпеливо наблюдал за ними. Я им не мешал. Я больше не испытывал страха. Некая старая часть моего мозга припомнила тот давний год, когда человек смирился со сроком Судного Часа. Я был еще юн, совсем ребенок, еще не приспособленный к взрывам, когда были посажены «они». Но я вспомнил, ДА! Когда ящикоголовые закончили, я дал им знак закопать капсулу, зачинить, как сумеют, пластмассовый пол и идти восвояси. Я выпустил их через Одиннадцатые ворота на простор нашего застеленного пластиком мира, и в глубине своих мясных вставок ощутил подступающие слезы, глядя, как бредут прочь эти трое: два ящикоголовых и между ними странное надутое пугало, очумелое, моргающее и, подозреваю, до смерти напуганное.
И такое происходило в ту весну по всему пластмассовому шару. Ящикоголовые всходили как цветы, можно сказать, как весенние цветы, привычные пробивать вульгарную почву. Теперь, конечно, благодаря луковичникам, наши цветы всходят из-под крышек особых лунок по кивку Центрального Комитета Красоты, по своевременному нажатию кнопки, и кивают со своих пружинно-металлических стебельков все лето до осени.
Но эти — о, сколь мрачнее цветов — были надеждой человечества в Судный Час, зарытые во капсулах времени вместе с парой мощных роботов, погруженные глубоко в землю с приказом на таймерах роболент — спать сто лет. Так делалось во всех краях Земли, то есть, во всех странах, продвинувшихся в науке до роботов, таймеров и капсул времени. Не столь умудренные лежали на солнышке на своих островках или, может, увязали в снегах на своем дальнем севере, или спали под кронами джунглей, не зная и знать не желая, какие они отсталые, как выпали из рядов человечества, какие они полные нули в великих достижениях человека. Между тем продвинутые, умудренные, посадив в землю свои капсулы, проводили последнюю проверку своих бластеров, откидывали колпаки шахт, публиковали ультиматумы и запускали птиц войны, что кричали, КРИЧАЛИ! О Великой, пятиминутной войне.
Но где-то и много где вышла оплошка. Ракеты отклонились от цели и не попали в свои селения. В критические секунды пред пуском дрогнули души. Капитаны в своих ракетных подлодках скрывались на дне морей, колеблясь перед великим решением, а иные отлынивали. Пилотируемые птицы войны опаздывали к точке сброса и раньше времени прибывали куда не следовало. А ключевые персоны на командных постах по всему миру малость треснули под страшным грузом. Короче, прекрасный точный план пятиминутного уничтожения мира, размноженный во множестве экземпляров, дал сбой.
Человек, неизменно колеблющийся, неаккуратный и ненадежный, опоздал на собственные похороны. Великая Пятиминутка дала сбой, растянулась на Пять Ужасных Лет. Пять лет сотрясался сносимый с лица земли мир. И за эти пять лет человек переменился. Переменился весь мир. Вы даже могли бы назвать это прогрессом. Только… что ж?.. Скажем проще, жизнь ушла… дальше.
Плоть и кровь стали приметами почти невероятного прошлого, вместе с загрязнением воздуха, морей и почвы. Мы за Пять Ужасных Лет «заместили» человеческое тело, открыв материал, вполне приспособленный к взрывам. Мы узнали, что заместить можно даже жизненно важные органы, сведя мясные вставки к минимуму, вставляя на их место долговечный новметалл. Мы перешли на внутривенное питание, и у нас получилось! Наши маленькие твердые сердца стали моторами, гоняющими жидкую зеленую кровь сквозь трубчатые мили тонких мясных вставок. Вскоре мы избавились от сантиментов и, конечно, от душ, если они у нас когда и были. Но страхи остались с нами — большие, и малые, и БОЛЬШИЕ. ДА! Мы сохранили естественные страхи и противоестественные страхи, естественные желания и противоестественные желания. Мы желали жить, мы боялись смерти. Мы желали убивать, мы боялись умирать. Мы защищали себя. И мы выжили!
Пережить Великую Пятилетку смогли лишь те, кто пересмотрел образ жизни. И с большей частью нашей планеты мы теперь могли распрощаться. Став почти бесплотными и бескровными, мы не видели особого проку в морях, и еще меньше — в воздухе. Мы прокосмосигналили марсианам, что готовы добровольно расстаться с большей частью своей атмосферы, как только они найдут способ поднять ее к себе космическим лифтом. И что они могут забирать большую часть океанов, разве что они нам понадобятся ради некоторых минералов и поддержания равновесия системы. Загрязненную почву мы, конечно, прикрыли — холмы, ущелья и равнины — прохладным белым пластиком. Да! Наш дом теперь стал чист, не считая отравленного лиловатого воздуха и ядовитых исчерна-зеленых морей, которые мы заморозили.
Надутые пугала между парами роботов по всему миру? Дети! Неприкосновенный Запас ДЕТЕЙ. Всем нам запомнилось, как их накапливали в ту весну; мы помним, как, избранным из нескольких миллионов, им откачивали кровь, вводили в спячку и окутывали воском, подобно удивительным семенам в то давнее время, когда человек смирился со сроком Судного Часа. Но мы забыли их за годы страхов и неизменного бдения. То были дети — странные дети иного века. Мы пытались, но не смогли им помочь. Их плоть не выдерживала взрывов. Они не вписались в Программу. Они со своими роботами скитались по нашей белой земле — странные дети, дважды рожденные в ужасном месте, в смятении, за столетие от своего времени — пока смерть не настигла их. А теперь скитаются только роботы, странные пары там и сям, и порой, верные чему-то, давным-давно вбитому им в мозги, роботы-двойники несут между собой полный набор детских костей, бродя туда-сюда, во все стороны. И не знают, куда податься. Это пройдет. Вбитый им в мозги металл рано или поздно откажет. Это ведь металл вековой давности. Тогда не будет даже роботов. И мы останемся лишь с собственными страхами и лишь со своими глубокими размышлениями в собственных крепостных стенах, следя друг за другом, готовясь к коварному удару исподтишка от соседа в любое время, зато в «сознании», что мощный сокрушительный космоудар из какой-нибудь далекой галактики в конце концов станет нам окончательной погибелью. Но мы живем. ЖИВЕМ! И намерены выжить любой ценой.
Fantastic Stories of Imagination, апрель 1963 г.
Иллюстрация Лео Саммерса
Перевод Галины Соловьевой
цитировать
свернуть ветку
