«Афоризмы» «Размышления об истинном пути» — это собственно афоризмы. Причем какие, кафкианские, очень странные, с тяжелым, я бы сказала, оттенком не столько безумия, сколько инаковости. В этих афоризмах очень мало житейской мудрости, применимой ко всем, но очень много самого Кафки, его ощущений и опыта. В них есть злость, и этим они напоминают афоризмы Ницше, но помимо этого в них очень много беспомощность и страха, и это — очень Кафка. Такие афоризмы трудно цитировать, они в той же мере литературное произведение, что и его романы, причем не по отдельности, а в совокупности. Вот здесь, например, я слышу Ницше: «Кто любит своего ближнего, совершает не большую и не меньшую несправедливость, чем тот, кто любит в мире самого себя». А в заключение — прекрасный абзац, который в изложении Превера вполне мог бы стать знаменитым стихотворением о творчестве: «Тебе не надо выходить из дому. Оставайся за своим столом и слушай. Даже не слушай, только жди. Даже не жди, просто молчи и будь в одиночестве. Вселенная сама начнет напрашиваться на разоблачение, она не может иначе, она будет упоенно корчиться перед тобой».
«Он» — это очень станный текст о ком-то не совсем ясном, видимо, об авторе, отождествленном со всеми остальными, с любым случайным человеком. Такое чувство, что этот текст — набор персональных откровений, применимых только к автору/герою. Слишком личных, из личного опыта и переживаний, чтобы сторонний читатель смог понять их или распространить на себя. Я чувствую глубину, но это глубина личного безумия Кафки, а не моего, например.
«Письма к Милене» читать довольно неловко и временами стыдно. С одной стороны, как я понимаю, опубликовать их было решение самой Милены — переводчицы и замужней любовницы Кафки. А с другой, слишком сильно ощущение, что ты подглядываешь в нечто крайне личное, где тебе совершенно не место. Притом, что даже будучи именно письмами, а не романом в эпистолярном жанре, они очень литературны, очень художественны, это нельзя отрицать, но от этого они тоже становятся еще более личными. С другой стороны, эти письма раскрывают личность Кафки как ничто другое, пожалуй.
И тут становится очень жалко их всех, и самого Кафку, и Милену, и всех остальных его девушек. Слишком он — не то чтобы не от мира сего, но слишком болезненный, нервный, суетливый, неуверенный, погруженный в себя. Чтобы находиться рядом с таким человеком, нужно быть совершенно железной женщиной. Если бы письма были романом о любви, героя осудили бы за то, что он по сути любит не столько Милену, сколько свою любовь к ней, и это на самом деле «я не люблю тебя. я просто использую тебя, чтобы быть несчастным». И при всем при том, что в письмах очень много восторга, сильных положительных чувств, это чувства, характеризующие именно несчастную любовь, которая с одной стороны налаждается фактом своего существования, а с другой понимает, что это существование бессмысленно.
А еще в Письмах есть один момент, совершенно гениальное прозрение: «Написанные поцелуи не доходят по адресу — призраки выпивают их по дороге. Благодаря этой обильной пище они и размножаются в таком неслыханном количестве. Человечество почувствовало это и уже пытается это пресекать, с этим как-то бороться; чтобы по возможности исключить всякую призрачность меж людьми и достигнуть естественности общения, этого покоя души, была придумана железная дорога, автомобили, аэропланы, но уже никто не помогает, эти открытия делались уже в момент крушения. Противник же был гораздо сильнее и увереннее, вслед за почтой он изобрел телеграф, телефон, радио. Призракам голодная смерть не грозит, но мы-то — мы-то погибнем под грудой писем и телеграмм». Все так, никакие самолеты не спасут нас от интернета))
«Письмо отцу» — это как сеанс психоанализа. Пятьдесят страниц обвинений от ребенка. За то, что отец был слишком груб, за то, что не выполнял сам им же установленные правила поведения в доме, за мелочные придирки, за издевательский тон, за неодобрительно-презрительное отношение всегда и ко всему. Бывают такие родители, знаете, которые готовы вылить на любого постороннего человека — друга или девушку — ведро грязи только потому, что их ребенок посмел проявить к ним симпатию и интерес. Точно также готовы отрицать (вполь до идиотизма) ценность любого занятия только потому, что их ребенок выбрал это занятие для себя. Которые не могут просто сказать что-то или просто ответить, а обязательно делают это с издевкой и свысока, демонстрируя, что альфа-самец здесь — это они, а не ты. Сложно описать такое отношение общими словами, но Кафка приводит настолько точные примеры, настолько знаковые эпизоды, что, дейстивительно, узнаешь. И это вовсе не мелочные детские обиды, как любят говорить, а действительно очень серьезно, потому что на базе всего этого и формируется личность, и некоторые моменты из детства можно только осознать (что Кафка и делает), а исправить уже невозможно никак. Повезло тому, кто ни разу не сталкивался с таким проявлением домашней тирании. Но кто сталкивался — я действительно рекомендую это прочитать, не как художественное произведение, а как практическое пособие по семейной психологии. Ценное еще и своим финалом.
После пятидесяти страниц обвинений Кафка, дискутируя сам с собой, пытается встать и на позицию отца. И говорит сам себе: «Ты нежизнеспособен; но чтобы жить удобно, без забот и упреков самому себе, ты доказываешь, что я отнял у тебя всю твою жизнеспособность и упрятал в карман». Прекрасно сказано, на мой взгляд, и такая точка зрения, пожалуй, единственный выход из проблемы такого рода. Пытайся доказать, что ты все-таки жизнеспособен и борись, потому что никакой родитель никогда не признает за собой вины в твоей неудавшейся жизни только потому, что он когда-то демонстративно не одобрил твоей пассии.
А еще — неприменительно к отцу — там есть прекрасный и очень точный момент по поводу создания семьи: «Жениться, создать семью, прининять всех родившихся детей, повести их через этот неустойчивый мир и даже еще немного, это, по моему мнению, предел, которого может достичь человек. То, что, казалось бы, многим это удается легко, не может служить опровержением, ибо, во-первых, на самом деле это удается немногим, во-вторых, эти немногие по большей части не «добиваются», это всего лишь «случается» с ними». Стоит оглянуться, как понимаешь, что так и есть))
Дневники (1914-1923) — это отчасти действительно дневниковые записи, отчасти — поток сознания, а отдельные эпизоды вполне могли бы сойти за совершенно самостоятельные рассказы. Про ту часть, которая поток сознания, трудно сказать что-то, она совершенно неясна, и поскольку отображает скорее минутное настроение или физическое состояние, сейчас нам уже непонятна. Дневниковая часть же очень наглядно показывает, что Кафка а)писатель, б)болен. Собственно, это две основные темы. На самом деле, лишний раз подтверждающие, что перед нами — реальный, скажем так, нефальсифицированный дневник, который пишется человеком для самого себя. Что больше всего волнует людей, пытающихся писать? — разумеется, как у них это получается. Или не получается. Приставать к окружающим с этими жалобами и рассуждениями немного стыдно и неловко, но в дневнике-то можно и постенать, и посчитать страницы. Жалобы на здоровье — та же история, притом, что это только в идеале творческие люди якобы не обращают на свои болезни никакого внимания и продолжают работать вопреки, это не столько вопреки, сколько вместе. И если кто ведет личный, для себя, дневник — тоже будет писать о здоровье в момент его ухудшения, более того, будет писать только о нем, забыв обо всем остальном важном, что происходит в жизни, это очень естественно. Дневники как дневники, в общем, от человека, не слишком озабоченного тем, чтобы прилежно вести дневник, скорее просто привыкшего к письму как к процессу.