Часть первая, восторженная
На одном из мероприятий, посвященных творчеству Терри Пратчетта, была высказана мысль о том, что ему – или нам, его читателям, помимо всего прочего, повезло и с первыми переводами на русский язык. Собственно, я сам эту мысль и высказал. И разумеется, имел в виду «Цвет волшебства» и «Безумную звезду» в переводе Ирины Кравцовой. Но не имел никаких аргументов в поддержку этой мысли – за исключением, разве что, общего впечатления от прочитанного. Мне, правда, тогда никто ничего не возразил, но ощущение шаткости, неподкрепленности своих позиций, осталось. Неудивительно, что я, спустя какое-то время, решил их документально обосновать – путем параллельного прочтения перевода и первоисточника. То есть, не совсем так – не подряд, от корки до корки, а выборочно. Я просто находил какую-нибудь особенно эффектную фразу и смотрел, как она звучала в оригинале.
И вот какая интересная картина мне открылась.
Возьмем, к примеру, вот эту чудесную фразу:
«Сомнение промелькнуло по лицу Злорфа, точно последний луч заходящего солнца по плохо вспаханному полю».
И сравним ее с тем, что было у Пратчетта:
A flicker of doubt passed across Zlorf’s face, like the last shaft of sunlight over a badly ploughed field.
Практически слово в слово.
Берем другую:
«Некая беспризорная мысль, болтающаяся по разным измерениям в поисках свободного сознания, воспользовалась беспомощным состоянием волшебника и проскользнула в его мозг».
Сличаем:
In his somewhat defenceless state a stray thought, wandering through the dimensions in search of a mind to harbour it, slid into his brain.
Опять почти дословно.
Проверяем третью:
«Круги парадокса расходились по морю причинноследственности»
В оригинале:
Ripples of paradox spread out across the sea of causality.
И еще пример:
«Ринсвинд вздохнул и попытался поудобнее устроиться на стене».
Rincewind sighed and tried to make himself comfortable on the wall.
Думаю, на первое время достаточно. Не стану утверждать, что точно так же переведены и все остальные фразы, но все же подобное случается довольно часто. И тут возникает вопрос: если именно так и было написано в оригинале, то в чем же тогда заслуга того, кто переводил? К тому же, всем наверняка знакомы чуть ли не самые страшные обвинения в адрес переводчика: «подстрочник» или «калька с английского». И эти обвинения, как правило, бывают справедливы. Вы сами прекрасно знаете, какие уродливые мутанты порой получаются, когда переводчик слепо копирует внешнюю форму английской фразы.
Но в том-то и фокус, что в данном случае это не подстрочник и не калька, а работа профессионала высочайшего уровня. И дело даже не в том, что все гениальное просто. Хороший переводчик, научившись абстрагироваться от структуры первоисточника, избавляться от ее давления и выстраивать фразу так, как ей полагается звучать на русском языке, рано или поздно приходит к пониманию того, что следующим его шагом должно быть возвращение к оригиналу, чтобы, не теряя «русскости» по сути, снова приблизиться, насколько это возможно, к англоязычной форме. Что мы здесь, как мне представляется, и наблюдаем.
Да, согласен, приведенные фразы действительно не так уж и трудно было перевести слово в слово, но дальше будут примеры и посложней. Добавлю еще, что утверждение о гениальной простоте справедливо не только по отношению к переводчику, но и к самому Пратчетту. Он действительно писал довольно-таки просто, не плел кружева, не разводил красот. Его сила была в другом. Хотя нет, сил у него было много и самых разнообразных. К тому же его простота – это в первую очередь выверенность, отточенность каждой фразы, каждого слова. И она не столько облегчает труд переводчика, сколько требует от него такой же четкости. Мастерство переводчика и, если угодно, творческая часть его работы заключается не в выдумывании красивых фраз и в поиске самых точных слов, наиболее полно отражающих особенности оригинала.
Возвращаясь к Пратчетту, подчеркнем, что главной особенностью его авторской манеры является неповторимый, эксклюзивный юмор. Чтобы понять, в чем заключается эта эксклюзивность, лучше всего сравнить Пратчетта с каким-нибудь другим известным представителем юмористического фэнтези. И этим каким-нибудь, за не имением достойных конкурентов, следует признать Роберта Асприна. На первый взгляд юмор этих двух авторов действительно во многом похож. В обоих случаях он основывается на параллелях магического мира с реальным. Только Асприн своими пространными ироничными замечаниями старается показать, что магический мир так же понятен и закономерен, как и наш, а Пратчетт – короткими, почти афористичными ремарками дает понять, что они оба одинаково абсурдны и непредсказуемы. Во всяком случае, так было в его первой дилогии. Возможно даже, что Пратчетт ближе не к Асприну, а к Льюису Кэрроллу, и для полноты картины тут стоило бы сравнить абсурд Пратчетта с абсурдом Кэрролла. Но я, признаться, не рискнул бы. Ограничимся пока Пратчеттом. Абсурд у него присутствует на всех уровнях: и в самом мироустройстве, и в приключениях героев, и даже в отдельных фразах. Пратчетт порой соединяет в них противоречивые, несовместимые понятия, действия и эпитеты
И для переводчика крайне важно не нарушить эту противоречивость, что требует, в первую очередь, особо тщательного подбора слов. Ирина Кравцова во многих случаях с этой задачей блестяще справилась.
Возьмем в качестве иллюстрации одну из моих любимых фраз. Сначала на английском:
The stranger’s haste was in part accounted for by the spear in his chest.
А теперь на русском:
«Торопливость незнакомца отчасти объяснялась торчавшим у него в груди копьем».
Как нетрудно заметить, здесь все держится на слове «отчасти». Я даже не сразу смог для себя сформулировать, что в нем такого особенного. В сущности, само по себе оно не создает ощущения абсурда. Но как бы подчеркивает безумие всего происходящего, когда ни в чем – даже, казалось бы, в очевидных причинах и следствиях – нельзя быть до конца уверенным. Только отчасти. И по большому счету, заменить это слово нечем. Варианты «в какой-то мере» или «в определенной степени» отпадают сразу, потому что утяжеляют фразу, ломают ритм. Но ведь это тоже нужно прочувствовать, что дано далеко не всем. Но об этом мы поговорим позднее.
А пока рассмотрим еще один пример. Тоже любимая фраза, как, впрочем, и несколько следующих. Каком-то смысле, ради удовольствия их разобрать, я затеял весь этот разговор.
Итак, вот оригинал:
‘Why, it’s Rincewind the wizard, isn’t it?’ he said in tones of delight, meanwhile filing the wizard’s description of him in his memory for leisurely vengeance.
А вот перевод:
«Да это же волшебник Ринсвинд! – восхищенно воскликнул он, одновременно занося в память волшебниково описание своей персоны, дабы отомстить на досуге».
Ключевое слово здесь «на досуге», которое не вполне сочетается не только со словом «отомстить, но и самим понятием мести. Хотя в этом случае вариантов перевода было множество: «неспешная месть», «обдуманная месть» и так далее. И это был бы вполне допустимый перевод. По большому счету, даже правильный, а «на досуге» – всего лишь допустимый. Но в нем есть абсурд, или, по крайней мере, намек на необязательность мести, который в корне меняет смысл фразы. Добавляет ей оттенок, который, скорее всего, предполагался и в оригинале, но не выпячивался, оставляя возможность для разных трактовок. Но и переводчику удалось эту двусмысленность сохранить.
А вот пример уже явно запланированной автором двусмысленности:
and you wake up dead in some back alley or as it might be floating down the Ankh, how are you going to tell all your friends what a great time you’re having?
Тут следует помнить, что dead не всегда означает мертвый. Например, в идиоме dead in the water (на мели, в безвыходном положении) или dead end (тупик). И в принципе эту фразу можно трактовать так: «вы приходите в себя с пустыми карманами, в глухом переулке». Но переводчик предпочла буквальное прочтение:
«и приходите в себя мертвым где-нибудь на задворках или, не дай боги, плывущим по Анку».
И правильно сделала, к слову сказать, потому что, во-первых, сбрасывать трупы в реку – это любимое развлечение жителей Анк-Морпорка, а во-вторых, получившаяся фраза просто очаровательна в своем абсурде – «приходите в себя мертвым». Но, к сожалению, переводчик сама испортила впечатление, не продолжив игру. Здесь напрашивался такой вариант: «И как вы потом собираетесь рассказывать всем своим друзьям о том, как здорово провели время?» А в итоге мы имеем приземлено рациональное:
«Вряд ли вы тогда расскажете всем своим друзьям о том, как замечательно здесь развлеклись».
Впрочем, возможно, это уже следы редакторской правки – с целью избежать повтора слова «как». Оно, конечно, похвально, но можно было придумать какой-то другой вариант, который не сгубил бы всю прелесть двусмысленности.
Ну и, раз такое дело, еще один случай, когда редактор почем зря приложил руку к тесту:
Вот оригинал:
The guards behind Rincewind backed away, and their captain took a few paces to the right. Rincewind suddenly felt very alone.
И в первом издании (1997 года) перевод был просто чудесный:
«Стражники, стоявшие у Ринсвинда за спиной, отступили, а их капитан сделал несколько шагов вправо. Ринсвинд внезапно почувствовал себя очень одиноким».
Здесь, ключевое слово, разумеется, «одиноким». И это самый распространенный вариант перевода слова alone. Хотя формально здесь, скорее, подошло бы «почувствовал, что остался совсем один». И переводчик чутко уловила эту игру смыслов, которая, помимо всего прочего, добавила эмоциональности фразе.
Только вот беда – она-то уловила и добавила, однако по сети гуляет какая-то более поздняя редакция, в которой этот фрагмент выглядит так:
«Стражники быстренько покинули залу. Оставшись наедине с верховным правителем двоединого города, Ринсвинд немного пожалел, что они ушли».
И вся прелесть пропала. Это все равно что объяснить смысл анекдота, вместо того чтобы рассказать сам анекдот. Вот кто, спрашивается, просил «исправлять» то, что не нуждалось в исправлениях, тем более таких топорных? Тем более что ничего похожего в оригинале не было.
Ну да ладно, не будем о грустном (пока не будем), а лучше рассмотрим следующий пример, интересный тем, что здесь у переводчика появилась редкая возможность убедиться в правильности своего решения. Оригинальная фраза выглядела так:
The whole world was coming towards him like a giant custard pie.
И вот что получилось в переводе:
«Мир летел на него, словно гигантский торт с кремом».
Разница состоит всего в одном слове: «летел». Coming towards – это все-таки, скорее, «приближался». Но это небольшое изменение сразу рисует картину, создает знакомый образ. Что может быть представимей летящего в лицо человеку торта? И нелепей, в силу явного несоответствия размеров. И если поначалу еще можно усомниться в правильности такого перевода, то позже эти сомнения исчезают, поскольку дальше в тексте Пратчетт еще раз использует это удачный образ (водится за ним такая привычка). И там уже сказано с предельной ясностью:
your world coming at me like a custard pie thrown by the Creator.
«Ваш мир надвигается на меня, словно торт с взбитыми сливками, брошенный самим Создателем».
То есть речь идет именно о брошенном, летящем торте. Так что и здесь никакой самодеятельности нет.
И еще один крайне любопытный пример:
At the other end of the blade he recognised Stren Withel—thief, cruel swordsman, disgruntled contender for the title of worst man in the world.
«В человеке, находящемся на другом конце клинка, он узнал Стрена Визеля – вора, жестокого рубаку, кандидата на звание худшего человека в мире».
Здесь ключевым является не одно слово, а целое словосочетание – «на другом конце клинка». Строго говоря, звучит оно немного не по-русски, именно тот случай, когда говорят о кальке с английского. Но в этом случае неправильность, неуклюжесть фразы работает в плюс, и не просто добавляет абсурда, а создает образ связи между двумя людьми – по аналогии с «на другом конце провода». Не уверен, что этот образ так же прочитывается и в оригинале, но в любом случае переводчика не в чем упрекнуть – она, ничего в этой фразе не изменила, не испортила. Наоборот, заставила заиграть новыми красками, так что хвалить ее нужно, а не ругать.
Кстати, о новых красках. Знаете, как звучит в оригинале имя одного из главных героев, который в русском переводе Двацветок? Да точно так же и звучит – Twoflower. То есть и здесь переводчик ничего не изменила, хотя кто-то другой на ее месте попытался бы вписать парадокс в рамки логики и выдал бы что-нибудь вроде «Двухцветковый» или «Двойной Цветок». И при этом «кальковый» перевод создал такое впечатление нездешности, которого в оригинале не было. Хотя сам Пратчетт утверждал, что хотел добиться этого эффекта, а также признавался, что позаимствовал схему построения имен у древних майя. Но приведенные им примеры таких имен: Nine Turning Mirrors (Девять Вращающихся Зеркал) и Three Rabbits (Три Кролика), все-таки не выходят за границы логики, поскольку в них использовано множественное число. А имя Двацветок, полагаю, удивило бы и самих древних майя. Забавно, кстати, что в эпизоде в самолете имя Двацветка пишется не по-английски, а по-немецки: Zweiblumen, и здесь уже никакого грамматического противоречия нет: blumen – это «цветы» во множественном числе. И варвар Хрун, не очень хорошо говорящий на языке жителей Ант-Морпорка, якобы коверкает имя своего спутника, называя его Два Цветка. Еще один небольшой парадокс.
Часть вторая, придирчивая
Можно было привести и другие примеры удачных переводческих решений, но боюсь, что у вас сложится (или уже сложилось) впечатление, будто бы я считаю перевод Кравцовой идеальным. Но во-первых, идеальных переводов не существует, бывают только более или менее удачные (а этот – очень удачный), а во-вторых, он все-таки не лишен недостатков, и отыскивая плюсы, я невольно натыкался также и на минусы.
В частности, переводчик не всегда справлялась с игрой слов. Это вообще крайне трудная задача, для решения которой подчас требуются нестандартные приемы. Но иногда работают и простые – простые до гениальности. Например, я искренне восхищен тем, как Ирина Кравцова перевела название Rimbow – Краедуга. Красиво и очень точно, как по смыслу, как и по звучанию.
Но не менее искренне я огорчен тем, что ей не удалось передать язвительную двусмысленность одной фразы из самого начала книги – там, где Пратчетт рассказывает о брачном периоде Великого А’Туина и других космических черепах, от которого появляются новые черепахи, несущие на себе новые миры. В ее переводе эта фраза звучала так:
«От этого пламенного союза родятся новые черепахи, которые понесут на своих панцирях обновленный комплект миров. Данная теория была известна под названием «гипотеза Большой Сходки».
А вот что было в оригинале:
and from that fiery union new turtles would be born to carry a new pattern of worlds. This was known as the Big Bang hypothesis.
Что такое Big Bang, надеюсь, никому объяснять не нужно. Но я все-таки переведу: Большой Взрыв. И описанная сцена безусловно пародирует эту теорию. Но у слова bang существует и другое, слэнговое значение: половой акт. Каковой, тоже, безусловно, имел место, и эта двусмысленность, разумеется, была не случайной. К сожалению, совместить эти смыслы в одной фразе у переводчика не получилось прямо-таки совсем. Даже один смысл – и то не просматривается. Правда, в поздней редактуре появился другой вариант: «Большая Случка». Тут хотя бы один смысл появился. Зато связь с теорией Большого Взрыва пропала окончательно. А ведь можно, наверное, было что-то придумать. Я даже рискну предложить свою версию: «От этого взрыва страсти». Тоже не бог весть что, но хотя бы общий смысл каламбура становится понятен.
В другом месте переводчик совершенно необъяснимо не поняла очень простой образ, хорошо знакомый нашим читателям даже в те далекие времена:
Hrun took the wine cup, slowly. He grinned like a pumpkin.
В переводе это звучит так:
«Хрун медленно взял у нее чашу с вином и ухмыльнулся, как лопнувшая дыня».
Абсолютно непонятный просчет. Откуда вообще взялась эта дыня, когда там ясно сказано: pumpkin – тыква. Ухмыляющаяся хэлоуинская тыква. Что тут сложного?
Еще пару раз переводчик была замечена в том, что не уловила связи между двумя фразами. Но я ограничусь одним примером:
She was wearing the same sort of leather harness that the dragonriders had been wearing but in her case it was much briefer… She was also wearing a thoughtful expression.
Между этими предложениями было еще одно, но для нас оно интереса не представляет. Нам важно, что эти фразы явно связаны повторяющимся словом wearing. А теперь посмотрим, как они связаны в переводе. А никак:
«На ней была надета такая же кожаная сбруя, что и на всадниках, правда, в ее случае это был куда более урезанный вариант… На лице девушки царила задумчивость».
Не знаю, как можно было не увидеть, что эта девушка точно так же, как сбрую, носила на себе задумчивое выражение лица. То есть, изображала задумчивость. Совершенно другой смысл получается, не говоря уже о том, что это все-таки была авторская шутка, игнорировать которые нельзя в любом случае, а уж тем более когда этот автор – Пратчетт. Возможно, здесь опять вмешался редактор, решивший избавиться от повтора, но это же не тот повтор, которых следует избегать. Рабочий повтор, несущий смысловую нагрузку. В общем, еще один странный, даже слегка пугающий просчет.
Те прочеты, о которых мы будем говорить дальше, сами по себе не настолько страшны, но они случайно расположились по тексту в таком порядке, что вместе образуют некую интересную закономерность, которую мы тоже рассмотрим.
Итак, первый случай:
Good day to thee, sire,’ Blind Hugh began, and found himself looking up into a face with four eyes in it.
«Добрый день тебе, господин…» – начал было Хью, но запнулся. С лица незнакомца на нищего взирали сразу четыре глаза. Два обыкновенных, а поверх них – два абсолютно прозрачных».
То, что устаревшее thee переведено «тебе» – это хорошо, это правильно. То, что изменено направление взгляда – уже не очень хорошо, но допустимо. А вот дальше. Где в оригинале сказано про обыкновенные и прозрачные глаза? Открою вам маленькую тайну – нигде. Кроме первой встречи, четыре глаза Двацветка больше ни разу не упоминаются. Похоже, Пратчетт сам позабыл об этой детали, понадобившейся ему лишь для того, чтобы подчеркнуть странность незнакомца. Однако это обстоятельство нисколько не оправдывает самодеятельность переводчика. Если бы автор хотел объяснить, что имелось в виду, он бы сам это сделал. Не здесь, так ниже. А раз уж не объяснил, то следовало и в переводе оставить без объяснений.
Что-то похожее встречается в переводе еще раз, всего через два десятка страниц:
Rincewind thought that a meeting with most of the Drum’s clientele would mean that Twoflower never went home again, unless he lived downriver and happened to float past.
«Знакомство с клиентами «Барабана» скорее будет означать, что ты вообще не вернешься домой, – мрачно подумал Ринсвинд. – Разве что ты живешь ниже по течению и твой труп случайно пронесет мимо».
Тот же самый вопрос: где в оригинале сказано про труп? Нет, понятно, что переводчик беспокоилась за читателей. Но, во-первых, не нужно недооценивать их мыслительные способности. Что ни говори, а древнее изречение о проплывающем мимо трупе твоего врага широко известно. А во-вторых, если автор хотел, чтобы читатели сами до этого додумались, то противоречить автору не стоит тем более. То есть, хороший переводчик должен, разумеется, докопаться до смысла непонятной разы, но потом желательно свое понимание снова скрыть, довести до того уровня намеков, который предложен автором.
Но если два случая своеволия еще можно при желании оправдать, то для следующего уже никаких оправданий нет:
Rincewind often suspected that there was something, somewhere, that was better than magic. He was usually disappointed.
«Ринсвинд и прежде догадывался, что магия – не самая могущественная в мире вещь. Обычно его догадки не подтверждались, и он оставался весьма огорченным».
Бог с ней, с первой фразой. Она просто вывернута на изнанку – хотя и без всякой видимой причины – но не смысл, ни даже ритм от этого почти не пострадали. А вот зачем объяснять, почему Ринсвинд оставался огорченным – это загадка. У кого-нибудь возник другой вариант, кроме предложенного переводчиком? А если нет, то зачем было это озвучивать? И хочу отметить, что это не просто лишние слова – это нарушение авторской манеры.
То же самое мы видим и в следующем примере:
So great was the ability of sapient pearwood to follow its master anywhere, the grave goods of dead emperors had traditionally been made of it…
«Настолько велика была способность груши разумной повсюду следовать за своим хозяином. Кстати, погребальная утварь мертвых императоров традиционно изготовлялась из древесины именно этой груши...»
Казалось бы, разница невелика: в переводе содержится тот же намек, что и в оригинале. Только автор старательно делает вид, будто бы эта фраза никак не связана с судьбой Ринсвида, а переводчик, наоборот, дважды подчеркивает эту связь – разбивая фразу надвое и вставляя вводное слово «кстати». Шутка та же, но и интонация совсем другая.
Дальше – больше:
The precise origins of the Mage Wars have been lost in the fogs of Time, but disc philosophers agree that the First Men, shortly after their creation, understandably lost their temper.
«Истинные предпосылки Магических войн затерялись в туманах Времени, однако философы Диска сходятся на том, что во всем виноваты Первые Люди: обнаружив, что их сотворили, они, естественно, очень разозлились и начали драку»
На первый взгляд, и на этот раз ничего страшного не произошло. «Сразу после их сотворения» или «обнаружив, что их сотворили» – велика ли разница? Велика. Переводчик здесь уже начинает оценивать автора. При этом приходит к выводу, что авторская шутка недостаточно смешна, и предлагает свой вариант, считая его более остроумным. Отчасти, так оно и есть, но тут важен сам принцип: «я считаю, что так лучше». Такого переводчик не должен себе позволять ни при каких обстоятельствах.
И последний пример из этой серии:
At that moment Liessa’s dragon flashed by, and Hrun landed heavily across its neck.
«В этот самый момент дракон Льессы стрелой промчался мимо, и Хрун тяжело «придраконился» ему на шею».
Вот и дождались. Если в предыдущем случает переводчик всего лишь «улучшает» авторскую шутку, то теперь уже шутит сама, по своему хотению – там, где шутки и в помине не было. Предпосылки вроде бы есть: landed обычно переводят как «приземлился», но по отношению к шее дракона это выглядит некорректно. Но можно ведь было найти адекватную замену. Раз уж «тяжело», то, допустим, «рухнул». Или что-нибудь еще. Как раз в таком выборе у переводчика полностью развязаны руки. Но полностью ломать интонацию фразы – это уже недопустимо.
В итоге мы получили на рассмотренных примерах некую обобщенную картину грехопадения добросовестного переводчика. Изменив что-то один раз, даже ради благой, по твоему мнению, цели, ты неизбежно начинаешь скатываться к художественной самодеятельности. Сначала что-то уточняешь, добавляешь, подчеркиваешь, перекраиваешь фразы и, в конце концов, принимаешься сочинять за автора.
Часть третья, возмущенная
Боюсь, однако, что теперь у вас может создаться впечатление, будто бы я противоречу сам себе. Сначала хвалил переводчика, а потом обругал последними словами. Простите, если все на самом деле так и выглядит. Но я действительно считаю перевод Ирины Кравцовой очень удачным. Это нам сейчас легко так рассуждать, когда все уже поняли или хотя бы слышали от других, кто такой Пратчетт. А на момент перевода он был не такой уж яркой звездой даже у себя на родине, не говоря уже о родине нашей. Можно сказать, что именно Ирина Кравцова в значительной степени и создала для нас образ Пратчетта , именно ей мы обязаны тем, что этот образ близок к реальному. Вряд ли она сама сознавала это и уж точно не загружала голову подобными мыслями в процессе работы. Просто делала свое дело так, как привыкла, как считала правильным. И совершенно правильно считала.
А недостатки, или даже косяки, встречаются у каждого переводчика. И тут важно даже не их количество, а, скорее, качество. Получились ли они случайно, или в результате неверно понятной своей задачи.
Чтобы понять разницу, давайте рассмотрим перевод другой книги Пратчетта – «Мор, ученик Смерти», выполненный Светланой Увбарх (она же С. Жужунава), возможно, ничуть не менее квалифицированным переводчиком, но не считающим нужным обращать внимание на такие мелочи, как соответствие оригиналу.
Хочу отметить, что эту коллекцию я собрал на первых пятнадцати-двадцати страницах книги. Честно говоря, мне это вполне хватило.
Итак, первый пример:
There was no doubt that there was something magical in the soil of that hilly, broken area which – because of the strange tint that it gave to the local flora – was known as the octarine grass country. For example, it was one of the few places on the Disc where plants produced reannual varieties.
«В почве этой холмистой, обрывистой местности присутствовало нечто магическое. Об этом явно свидетельствовал странный оттенок, присущий произрастающим здесь растениям. Именно поэтому местность назвали Краем Октариновой Травы. Другим свидетельством «намагиченности» почвы служил тот факт, что это был один из немногих районов Плоского мира, где произрастают особые виды растений, приносящие обратнолетний урожай».
Такой длинный фрагмент я привел для того, чтобы все убедились: никакой причины для придумывания слова «намагиченность» у переводчика не было. Просто так захотелось. В сущности, тот же вариант, что и с «придраконился», вплоть до кавычек. С той лишь разницей, что в первом случае это был заключительный аккорд, последний шаг на долгом пути, а здесь переводчик только раскачивается. И не собирается останавливаться на достигнутом.
Следующий пример:
It wasn't that he was unhelpful, but he had the land of vague, cheerful helpfulness that serious men soon learn to dread.
«Не то чтобы от него вовсе не было никакого толку — просто его стремление помогать смутно отдавало жизнерадостной готовностью бодрого недоумка, из кожи вон лезущего, лишь бы помочь «взрослым дядям». В результате серьезные мужчины научились бояться его помощи, как огня».
И уже традиционный вопрос: ну и где, простите, в оригинале сказано про лезущего из кожи вон недоумка и взрослых дядь? Увы, все это переводчик выдумала из головы. Изменила не только ритм и интонацию, но даже авторское отношение к герою, добавив туда ничем не обоснованной злобной язвительности.
Тут, в общем-то, и обсуждать нечего, а потому идем дальше:
After five minutes Mort came out of the tailors wearing a loose fitting brown garment of imprecise function, which had been understandably unclaimed by a previous owner and had plenty of room for him to grow, on the assumption that he would grow into a nineteen-legged elephant.
«Не прошло и пяти минут, как Мор вышел из мастерской портного уже в обновке. Она представляла собой болтающееся одеяние коричневого цвета и неопределенного предназначения. Очевидно, предыдущий обладатель, надев новое платье, скинул старое и прямо в мастерской его и оставил, испытывая облегчение и радость — чувства в данном случае более чем понятные. По-видимому, главной целью приобретения было не лишить Мора возможности вырасти именно в этой одежде. Причем явно исходили из предпосылки, что вырасти ему предстоит в девятнадцатиногого слона».
С вашего позволения, я лучше сам переведу этот фрагмент:
Через пять минут Мор вышел из ателье в коричневом свободном костюме непонятного предназначения, от которого вполне объяснимо отказался прежний заказчик, поскольку одежда явно была сшита на вырост, причем предполагалось, что ее владелец вырастет в девятнадцатиногого слона.
Почему-то у меня получилось вдвое короче, но при этом вполне сопоставимо по объему с оригиналом. Даже по количеству предложений. Я уже не говорю о смысле. Откуда переводчик взяла три лишние строчки с каким-то старым платьем, радостью и облегчением, и главной целью приобретения? Естественно, ниоткуда. А что такого? Это же юмористическое произведение, почему переводчик должна отказывать себе в удовольствии пошутить, когда и как ей самой вздумается? Вот и получился в итоге такой девятнадцатиногий слон вместо нормального перевода.
И еще один пример:
'Well,' said Lezek, and paused. Hamesh hadn't explained about this bit. He drew on his limited knowledge of the marketplace, which was restricted to livestock sales, and ventured…
«Ну… — Лезек сделал паузу. По поводу этой части программы Хамеш не дал ему объяснений. Пришлось поднапрячься и поскрести по сусекам внутреннего склада знаний в области рынка. К сожалению, склад содержал очень ограниченную и сугубо специфическую информацию о продаже скота оптом и в розницу. Осознавая недостаточность и неполную, скажем так, уместность этих сведений, но не имея в своем распоряжении ничего другого, он наконец решился…»
Что тут можно сказать? Рекорд побит. Перевод втрое длинней оригинала, и все благодаря неуклюжим попыткам пошутить. Перепратчетить, так сказать, Пратчетта. Боюсь, что и здесь обсуждения не получится. Признаться, я и сам на этом остановился. И так понятно, что читателю придется выкапывать настоящего Пратчетта из-под завалов словесного мусора. За что переводчику наша искренняя благодарность.
Справедливости ради, следует признать, что в переводе другой книги Пратчетта «Стража! Стража!», выполненном той же Светланой Увбарх, я таких вольностей уже не обнаружил. По крайней мере, на первых страницах. То ли осознала свои ошибки, то ли и раньше понимала, просто затмение нашло. Но кому это теперь объяснишь?
Отсюда мораль. Потому что, вспоминая Кэрролла, во всем есть мораль. Так вот, приступая к переводу неизвестного автора, следует держать в уме, что он может оказаться новым Пратчеттом. Маловероятно, но теоретически возможно. И первое впечатление о нем у читателя сложится по вашему переводу. А потом, когда он станет-таки знаменит, вектор изменится, и о вас начнут судить по тому, как вы перевели великого автора. Спрашивается, оно вам надо таких неприятностей?