Джордж Макдональд, «неизвестный классик».

Хотя — почему неизвестный?  В Европе и США — очень даже известный, это в «диком» СНГ — неизвестный.

А как я о нём узнала? А вот так.

цитата

На одном из камней сидел высокий человек, почти великан, с длинной бородой… Передо мной было божество, чисто-духовное создание без возраста и порока. И в то же время я видел старика, продубленного дождем и ветром, как пастух, которого туристы считают простаком, потому что он честен, а соседи по той же самой причине считают мудрецом. Глаза у него были зоркие, словно он долго жил в пустынных, открытых местах, и я почему-то догадался, что их окружали морщины, пока бессмертие не омыло его лица.

– …Посиди со мной, – сказал он. – Поговорим, – и он подвинулся, чтобы дать мне место на камне.

– Мы не знакомы, – смутился я.

– Меня зовут Джордж, — сообщил он. — Джордж Макдональд.

– О, Господи! — закричал я. — Значит, вы мне и скажете. Уж вы-то не обманете меня.

Сильно дрожа, я стал объяснять ему, что значит он для меня. Я пытался рассказать, как однажды зимним вечером я купил на вокзале его книгу (было мне тогда шестнадцать лет), и она сотворила со мной то, что Беатриче сотворила с мальчиком Данте — для меня началась новая жизнь. Я сбивчиво объяснял, как долго эта жизнь была только умственной, не трогала сердца, пока я не понял, наконец, что его христианство — неслучайно. Я заговорил о том, как упорно отказывался видеть, что имя его очарованию — святость, но он положил мне руку на плечо.

– Сынок, – сказал он, – мне ли не понять твою любовь, и всякую любовь. Но мы сбережем время (тут он стал с виду истинным шотландцем), если я тебе скажу, что я все это знаю...

Этот отрывок из «Расторжения брака» К.С.Льюиса я прочла в 1992 или 1993 году. И с тех пор хотела прочесть произведения Джорджа Макдональда. Но исполнилось это желание совсем недавно, в прошлом году.

Нет, «Лилит» и раньше издавали. В АСТ-Ермак, серия «Толкин:предшественники». О переводе ничего хорошего сказать не могу, и потому просто промолчу. Но есть энтузиасты в Нижнем Новгороде, http://books.agape.ru/ — вот они.

Если вы думаете, что можете прийти в большой книжный магазин и купить там книги Джорджа Макдональда («Фантастес», «Лилит», «Сэр Гибби», «Донал Грант»), то вас ждёт... большой облом и «индейская национальная изба».  Это неудивительно при таких тиражах.  Поэтому надо писать на сайт  «Агапе» — и, может быть, вам повезёт...

Кстати, его «нефантастические» романы («Сэр Гибби», «Донал Грант») нравятся мне ничуть ничуть не меньше, чем  «Фантастес» и «Лилит».

Так пусть Макдональд появится на Фантлабе хотя бы так!!! В моей колонке.

http://www.rf.com.ua/article/834 — вот что пишет о Макдональде Михаил Назаренко. В одном он неправ: Макдональд вовсе не является «скучным» и «слабым» автором.

А  вот эту статью хочется выложить прямо здесь

Г. К. Честертон

Джордж Макдональд и его работа

Один за одним именитые романисты викторианской эры вновь рождаются для демократии в виде дешёвых изданий, так что сегодня честолюбивый трубочист всего за несколько шиллингов действительно может составить себе пусть небольшую, но прекрасную библиотеку. Среди этих писателей есть один, совсем недавно замеченный и изданный г-ном Ньюнсом в таком же доступном виде, который (если я, конечно, не ошибаюсь) является одним из самых замечательных людей нашего времени. Настанет день, и читатели откроют для себя д-ра Джорджа Макдональда, как открыли когда-то Блейка — ещё одного гения, которому всегда недоставало художественного мастерства. А до тех пор Макдональда, как в своё время Блейка, будут презрительно задвигать в тень, и только любители пользоваться чужими идеями станут трудолюбиво рыться в его книгах.

Если быть великим — значит держать в своём разуме или сердце всю вселенную, тогда Джордж Макдональд поистине велик. Как никто другой, он всегда приносил с собой удивительно естественный дух благородного героизма. Одно время он устраивал постановки «Путешествия пилигрима», сам играя в них слугу Толкователя по имени Дух Мужества, и уже сама возможность подобного действа говорит о нём удивительно много, ибо никто другой из наших современников на это не способен. Вряд ли нам удалось бы совершенно серьёзно воспринять Мэтью Арнольда в расшитых блёстками доспехах или профессора Хаксли, размахивающего мечом в свете театральных софитов. Но д-р Макдональд казался фигурой стихийной, человеком вне времени и истории, как будто сам вышел из своей собственной сказки. Он был настоящим мистиком, для которого сверхъестественное было совершенно естественным и родным.

Многие набожные авторы писали аллегории и фантастические сказки, которые лишь сильнее утвердили всех нас во мнении, что ни один литературный жанр не несёт в себе так мало духовности, как аллегория, и ни в одном другом произведении не найдёшь такой скудости воображения, как в сказке. Но от всех этих сочинителей Джорджа Макдональда отделяет настоящая пропасть глубочайшей оригинальности замысла. Разница в том, что обыкновенная сказка с моралью в конце иносказательно намекает нам на реальную повседневную жизнь. У Макдональда сами истории о реальной жизни уже являются аллегориями или замаскированными переложениями его сказок. Он не рядит людей или идеологические движения в костюмы рыцарей или драконов. Наоборот, он думает, что рыцари и драконы, которые на самом деле существуют в вечном царстве, в нашем мире принимают обличье отдельных людей и движений. Корона, шлем или сияющий ореол вовсе не кажутся ему причудливыми украшениями, а вот цилиндр и фрак — вещи странные, гротескные, как маски сценических заговорщиков. Его аллегорические повести о гномах и грифонах не опускают завесу, а раздирают её. В одной из этих странных книг, изданных лишь к концу жизни автора, лишь наполовину поддающихся расшифровке и таких же сумасбродных, как книга какого-нибудь пророка, главному герою указывают на пышный розовый куст и говорят, что этот куст растёт как раз на том месте, где в гостиной стоит рояль. Понять эту мысль — значит понять Джорджа Макдональда; только не забудьте, что символом здесь являются не розы, а рояль.

Это явственно видно в романе «Маркиз Лосси», которым г-н Ньюнс начал серию дешёвых изданий Макдональда. Это не лучшая из его книг; с художественной точки зрения в ней нет счёта недостаткам. Но почти все погрешности романа — это лишь прелести хорошей сказки. Ясность этической дилеммы; ничем не незамутнённая война света против тьмы, в которой нет места сумеркам скептицизма или робости; стихийная мощь равнин и гор и красота человека, относящегося к Природе, как к собственной матери; безупречный героизм героев и явное уродство злых персонажей — во всём этом видится дух, глядящий на мир юными, наивными и ужасными глазами Джека-Победителя великанов. Д-р Макдональд слишком хороший поэт, чтобы быть хорошим романистом в лучшем смысле этого слова. Ибо слава настоящего романиста в том, чтобы умудриться взглянуть на человечество под сотней разных углов, а слава поэта — в том, чтобы глядеть на него с одной-единственной точки зрения. Д-р Макдональд видит мир окутанным в страшные и прекрасные багровые одежды Божьей любви. Он даже на мгновение не способен себе представить, как этот мир выглядит сквозь зеленоватые очки циника. Он не способен описать циника — как Шелли никогда не смог бы описать зеленщика, исправно посещающего баптистскую церковь, или Китс — богатого городского купца. Модные негодяи в романах Макдональда никак не похожи на тех пустых, добродушных, механически приветливых полевых зверей, спокойных и горделивых, как коровы, какими они являются в реальной жизни. У него все злодеи — это неразборчивые, уродливые создания, подобные сказочным драконам, по какой-то нездешней прихоти пожирающим невинных девушек. Они существуют не для того, чтобы их изучать, а для того, чтобы с ними сражаться.

Но самым интересным в «Маркизе Лосси» является то, что в нём кроется главный секрет работы Джорджа Макдональда. Молодой рыбак-шотландец, следуя бескомпромиссному чувству простоты и чести, отправляется в фешенебельный лондонский дом, чтобы спасти фешенебельную молодую леди (которая, как он знает, приходится ему сводной сестрой) от позорного брака с недостойным мерзавцем. Как я уже говорил, эту историю нельзя назвать лучшим образцом художественного мастерства Джорджа Макдональда. В ней трудно отыскать хотя бы одну сцену, которая была бы выстроена по всем правилам композиции; повсюду мы натыкаемся на избыток философии и недостаток психологии. И тем не менее, вся эта история оказывается странно живой, она захватывает, как детектив. Читая её, всё время чувствуешь радостное волнение и трепет, даже не понимая, почему. Но всё станет ясно, когда мы вспомним великолепную сказку Макдональда «Принцесса и Кёрди». В ней мы узнаём о мальчике-рудокопе, который, повинуясь загадочному повелению пожилой феи, отправляется спасать короля и принцессу от опасностей и заговоров, подстерегающих их в чудовищном и злом городе. Внезапно мы понимаем, что и роман, и сказка — это одна и та же история, что в жилах романа течёт сказочная кровь, что реалистический роман — это всего лишь скорлупа, а ядром ореха является сказка. Так что вся неуклюжесть, все отступления, вся внезапность или чрезмерная замедленность действия означают лишь то, что герой только и ждёт, чтобы отбросить в сторону чёрную шапочку и куртку Малькольма МакФейла и наконец-то провозгласить своё настоящее имя: Кёрди, защитник фей. И книга была такой живой и захватывающей как раз потому, что бессознательно мы с самого начала это чувствовали.

Джордж Макдональд входит в сказочную страну так, как будто возвращается к себе домой. Однако хотя он был и природным кельтом, и мистиком до мозга костей, его работы не стали частью популярного нынче увлечения кельтским мистицизмом — главным образом потому, что представители этого движения были охвачены непонятно откуда взявшейся мыслью о том, что мистик просто обязан быть печальным. Наверное, им понадобится одно-два столетия, чтобы осознать то, что Макдональд знал всегда: печаль — весьма легкомысленная штука по сравнению с серьёзностью радости. Печаль — это тень, пустота, небытие; она связана лишь с вещами тривиальными, вроде смерти. Радость же полнокровна и реальна, и только ей мы обязаны обновлением и продолжением жизни. Печаль безответственна; она с тоскою будет смотреть, как вселенная разваливается на куски, но не пошевельнёт и пальцем. Радость полна ответственности и удерживает весь мир, висящий в бескрайнем пространстве. Эта мысль о том, что всевышняя Сила вечно бодрствует, наполняет все произведения Макдональда неизмеримой серьёзностью полного счастья, серьёзностью играющего ребёнка. Его книги пронизаны удивительным сиянием: распустившиеся бутоны кажутся разноцветными языками огня, вырвавшимися из пылающего сердца мира; каждый куст, притулившийся на утёсе горы, похож на терновый куст, горящий огнём, и горит он ради той же славы, что и куст Моисея. Именно это чувство поразительной тайны, которую вселенная хранит с почти что мучительной радостью, заставляет других современных мистиков стыдиться своей тоскливой усталости. Как будто человек, обладающий настоящей тайной, когда-нибудь может почувствовать себя усталым!

Есть ещё один художественный момент, в котором д-р Макдональд повёл нас совершенно оригинальным, непроторённым путём. Я имею в виду осознание гротескного в духовном мире. Он писал детские стихи, полные какой-то ночной анархии, как нелепый, шутовской сон. Вот, например, Филин у него говорит:

Я умею видеть ветер. Кто ещё сумеет так?

Подсмотрю все сны и грёзы, что он прячет в свой колпак.

Кто Луну-наседку видел? Как она всю ночь сидит

В мягком гнёздышке прилива? Филин видел — он не спит!

На этих сумасбродных бракосочетаниях образов не может присутствовать никакого священника, кроме голого воображения. Но главный смысл оригинальности Макдональда заключается вот в чём: нелепицу писали и другие современные авторы, но только ему удалось написать то, что можно назвать небесной нелепицей. Мир «Алисы в Стране Чудес» — это мир чисто интеллектуальной глупости. Действительно, у любого человека с сильным воображением, должно быть, бывают такие моменты, когда его внезапно настигает ощущение бездомности и панического ужаса в этом мире математического сумасшествия, когда неразумие кажется ему более холодным и жестоким, чем разум, и когда он постигает глубокую истину о том, что на земле нет ничего более бесплодного, чем безграничное легкомыслие. Но экстравагантный мир Макдональда где луна, как цыплят, высиживает морские корабли, а устрицы широко открывают рот, чтобы запеть песню, насквозь пронизан теплом любви, обнимающей весь мир, вселенским товариществом ребёнка. В этой огромной детской даже чудовища становятся домашними.

Как я уже сказал, д-ра Макдональда откроют только по прошествии какого-то времени. Есть люди и движения, которые, не успев уйти, сразу же оказываются от нас далеко-далеко — как та точка колеса, которая только что коснулась земли. Сейчас мы живём среди поэтов, не способных помыслить, что великая сила, удерживающая всю вселенную, может обладать более глубокими и сильными чувствами, чем они сами. Говоря потрясающими словами Данте, они не могут представить себе «ту любовь, что движет звёздами и солнцем», ибо те любови, о которых пишут они, были бы не в силах двигать и пушинкой чертополоха. Но великая мысль, которую постоянно выражает д-р Макдональд — и которую он всё время оставляет невысказанной, — никогда не перестанет преследовать и нагонять нас. Сотни раз в самые неожиданные минуты, на кривых улочках, в сумеречных полях, в гостиных, где уже зажглись вечерние лампы, нас вдруг снова и снова будет посещать это странное ощущение, одновременно приводящее в замешательство и приносящее утешение. Внезапно нам снова будет ясно, что и мы сами, и наши доморощенные философии — все мы находимся в сердце одной большой сказки и играем там до невероятности глупую роль.

11 июня, 1901 года (конец статьи).

Закончу цитатой самого Джорджа Макдональда:

Чего бы не требовал сей век от своих художников, я всё равно буду стоять на своём: мы должны показывать ему таких людей, в которых самые обыкновенные добрые качества развиты до необыкновенной, исключительной степени. И делать это нужно не потому, что такие характеры встречаются редко, а потому что они вернее отражают суть истинной человечности.