МАГИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ ЛАВКРАФТА

Будучи малоизвестным писателем, работавшим в литературном эквиваленте "сточной канавы", Лавкрафт при жизни не получил серьезного внимания. Но, в то время как большая часть массовой фантастической беллетристики 1930-ых годов сегодня почти не читаема, Лавкрафт продолжает привлекать внимание. Во Франции и Японии его рассказы о космических грибах, дегенеративных культах и ужасных снах признаны произведениями гения, а знаменитые французские философы Жиль Делёз и Феликс Гваттари, в своём великом опусе "Тысяча Плато" [1], восхваляют его радикальное стремление к множественности. На англо-американской территории страстная группа критиков заполняет своими, почти талмудическими исследованиями, такие журналы как "Lovecraft Studies" и "Crypt of Cthulhu". Тем временем и халтурщики, и одарённые ученики продолжают создавать истории, развивающие Мифос Ктулху. Существует даже Лавкрафтовская конвенция — "NecronomiCon", названная в честь самого известного из придуманных им запретных гримуаров. Как и гностический писатель-фантаст Филип К. Дик, Говард Лавкрафт является воплощением культового автора.

Слово "фанат" происходит от "фанатикус" (fanaticus), древнего термина, обозначающего приверженца храма, и поклонники Лавкрафта демонстрируют неослабевающую преданность, фетишизм и "сектантские" дебаты, которые были характерны для популярных религиозных культов на протяжении веков. Но "культовый" статус Лавкрафта имеет любопытное буквальное значение. Многие маги и оккультисты взяли его Мифы в качестве исходного материала для своих практик. Привлечённые из темных областей эзотерической контркультуры — Телемы, Сатанизма и Магии Хаоса — эти Лавкрафтианские колдуны активно стремятся породить устрашающие и атавистические "встречи", на которые главные герои произведений Лавкрафта наталкиваются вынужденно, слепо или против своей воли.

Вторичные (дополняющие) оккультные источники Лавкрафтианской магии включают три различных "фальшивых" издания "Некрономикона", несколько обрядов, включённых в книгу "Сатанинские Ритуалы" Антона ЛаВея, и ряд работ зациклившегося британского телемита Кеннета Гранта. Помимо "Тифонического О.Т.О." Гранта и "Ордена Трапеции Храма Сета" Майкла Акино, оккультные секты, использующие течение магического потока Ктулху, включают "Эзотерический Орден Дагона", "Общество Кабал Бэйта", Лавкрафтианский Шабаш (ковен) Майкла Бертье и возрождённую группу "Звёздная Мудрость" во Флориде, названную в честь известной секты XIX века, о которой упоминается в новелле Лавкрафта "Призрак Тьмы". Ряды магов Хаоса пополняют одиночки, собирающие вместе Лавкрафтианские арканы (тайны) в Интернете или свободно пробующие использовать Мифы в своих хтонических, открытых (анти-) разработках.

Это феноменальное явление становится тем более интригующим из-за того, что сам Лавкрафт был "механистическим материалистом", философски настроенным против духовности и магии любого рода. Учёт этого несоответствия — лишь одна из многих любопытных проблем, возникающих из-за очевидной силы Лавкрафтианской магии. Почему и как "работают" подобные литературные видения? Что представляет собой "подлинный" аутентичный оккультизм? Как магия соотносится с противоречием между фактом и вымыслом? Насколько я надеюсь показать, Лавкрафтианская Магия — это не попсовая галлюцинация, а образное, связное и последовательное "прочтение", приводимое в движение самой динамикой текстов Лавкрафта, набором тематических, стилистических и интертекстуальных стратегий, составляющих то, что я называю Лавкрафтовским Магическим Реализмом.

Магический Реализм уже представляет собой разновидность латино-американской художественной литературы, примером которой являются такие авторы как: Хорхе Луис Борхес, Габриэль Гарсиа Маркес и Изабель Альенде, где фантастическая сновидческая логика органично и восхитительно сливается с ритмами повседневности. Магический реализм Лавкрафта гораздо более мрачен и конвульсивен, поскольку древние и аморальные силы жёстко пробивают реалистичную поверхность его рассказов. Лавкрафт конструирует, а затем разрушает ряд напряжённых полярностей — между реализмом и фантазией, книгой и сновидением, разумом и его Хаотичным Иным. Обыгрывая эти противоречия в своих произведениях, Лавкрафт также отражает трансформации, которые претерпел "тёмный оккультизм", столкнувшись с современностью в таких формах, как психология, квантовая физика и экзистенциальная беспочвенность бытия. И, глубоко встраивая всё это в интертекстуальные Мифы, он вовлекает читателя в Хаос, лежащий "между мирами" Магии и Реальности.

ФАНТАСТИЧЕСКИЙ ПО.

Произведения Лавкрафта, написанные в основном в 1920-е — 1930-е годы, наводят несколько шаткий мост между пышным декадансом "fin de siecle" — фэнтези конца XIX века, и более "рациональными" требованиями научной фантастики нового XX столетия. Его ранние произведения — это малояркие готические пастиши (стилизации), однако в своих зрелых рассказах о Ктулху Лавкрафт использует псевдо-документальный стиль, в котором язык журналистики и науки используется для создания реалистичной и размеренной прозы, которая затем взрывается лихорадочным, прилагательным ужасом. Некоторые читатели находят интенсивный Лавкрафтовский словесный напор кошмарным — не каждому может понравиться писатель, способный сравнивать странный свет с "насыщенным роем трупных светлячков, танцующих адские сарабанды над проклятым болотом...".

Но в том, что касается ужасов, Лавкрафт преуспевает. Его главный герой (протагонист) — это, как правило, замкнутый книжный затворник, ученый или художник, появляющийся сам или известный рассказчику от первого лица. Наткнувшийся на странные совпадения или преследуемый загадочными снами, интеллектуальное любопытство заставляет героя копаться в запретных книгах или местном фольклоре, а эмпирический склад ума ослепляет его видение кошмарного сценария, который, как может наблюдать читатель, медленно развивается вокруг действующего лица. Когда же, наконец, Миф прорывается наружу, это часто разрушает героя, хотя вторжение, как правило, носит скорее когнитивный познавательный характер, нежели физический.

Бесконечно воспроизводя общую коллекцию образов и стандартных приёмов, такие жанры, как странная фантастика, порождают коллективный резонанс, который может одновременно казаться как "архетипическим", так и шаблонным. Хотя Лавкрафт порвал с классическим фэнтези, он придал своим Мифам плотность и глубину, создав общий мир для размещения своих разрозненных историй. Все истории Мифоса имеют общую лиминальную карту, вплетающую вымышленные места, такие как Аркхем, Данвич и Мискатонический Университет, в ландшафт Новой Англии; они также относятся к общей совокупности сущностей и запрещённых книг. Эти мета-фикциональные (вымышленные) приёмы, относительно часто встречающиеся в фэнтези, создают ощущение, что Лавкрафтовские Мифы лежат за пределами каждой отдельной истории, витая в измерении на полпути между фантазией и реальностью.

Лавкрафт не просто рассказывал фантастические истории — он построил целый мир. Не случайно, одна из самых успешных ролевых игр, последовавших по пятам игры "Dungeons & Dragons" происходит в "Стране Лавкрафта". Большинство ролевых приключенческих игр строят свои миры внутри строго систематизированных "мифических" пространств коллективного воображения (героическое фэнтези, киберпанк, вампирский Париж, Британия Короля Артура). Действие игры "Call of Cthulhu" происходит в Лавкрафтовской Америке 1920-х годов, где игроки становятся "следователями", расследующими мрачные слухи или чудовищные оккультные преступления, постепенно раскрывая монструозную реальность. "Call of Cthulhu" — необычайно мрачная игра; лучшее, что могут сделать следователи, — это сохранить рассудок и не допустить возможный и окончательный апокалиптический триумф монстров. Во многих отношениях "Call of Cthulhu" работает благодаря значительной литературной насыщенности оригинальных Мифов Лавкрафта, насыщенности, которой дополнительно способствует и сама игра.

Сам Лавкрафт "коллективизировал" и углублял свой Мифос, поощряя собственных друзей писать рассказы, происходящие в его рамках. Такие писатели, как Кларк Эштон Смит, Роберт Говард и молодой Роберт Блох, согласились. После смерти Лавкрафта Август Дерлет с большой преданностью продолжил эту традицию, и сегодня десятки авторов продолжают писать фантастические Лавкрафтианские истории.

За некоторыми примечательными исключениями, большинство этих писателей искажают Миф, часто детализируя ужасы, которые мастер мудро оставил окутанными двусмысленным мраком [2]. Точные очертания космического персонажа и временная хронология остаются у Лавкрафта неясными даже после тщательнейшего чтения и перекрёстных ссылок. Но в руках католика Дерлета внеземные Великие Древние становятся элементарными демонами, побеждёнными "добрыми" Старшими Богами. Заставив космический и фундаментально аморальный пантеон Лавкрафта вписываться в традиционные религиозные рамки, Дерлет совершил ошибку, одновременно вообразительную и интерпретационную. Ибо, несмотря на дьявольскую ауру своих созданий, Лавкрафт воплощает и генерирует большую часть своей силы, выходя за рамки Добра и Зла.

УЖАС РАЗУМА.

По большей части, Лавкрафт отказался от мистических и религиозных основ классической истории о сверхъестественном, вместо этого обратившись к науке, чтобы создать основу для страха. Называя Лавкрафта "Коперником фантастических ужасов", писатель-фантаст Фриц Лейбер-младший писал, что Лавкрафт был первым фантастом, который "прочно связал эмоцию призрачного ужаса с такими понятиями, как космическое пространство, границы космоса, инопланетные существа, неизвестные измерения и мыслимые вселенные, лежащие за пределами нашего собственного пространственно-временного континуума" (Фриц Лейбер-младший, "Литературный Коперник", ST Joshi, "HP Lovecraft: Four Decades of Criticism", 1980). Как выразился в письме сам Лавкрафт: “Пришло время, когда обычный бунт против времени, пространства и материи должен принять форму, не явно несовместимую с тем, что известно о реальности — а когда он должен быть удовлетворён вспомогательными образами, не противоречащими видимой и измеримой вселенной” (С.Т. Джоши, "Г.Ф. Лавкрафт", 1994).

Для Лавкрафта, не "сон разума рождает чудовищ", а сам разум, с его возбуждённо выпученными от страха глазами. Соединяя передовую науку с архаичным материалом, Лавкрафт создает искажённый материализм, в котором научный "прогресс" возвращает нас в атавистическую бездну, а настойчивые исследования возрождают фактическую основу забытых и отброшенных мифов. Отсюда одержимость Лавкрафта археологией; раскопки, в ходе которых обнаруживаются инопланетные артефакты и города с причудливыми углами, одновременно являющимися историческими и воображаемыми. В рассказе 1930-го года "Шепчущий во тьме" Лавкрафт отождествляет планету Юггот (откуда инопланетные грибы-фунгоиды Ми-Го начинают свои тайные вторжения на Землю) с недавно открытой планетой под названием Плутон. Для читателя 1930-го года — вероятно из тех, кто в том же году был в восторге от популярных отчётов об открытии астрономом К.У. Томпсоном девятой планеты — эта фактическая ссылка "открывает" фантастику Лавкрафта в реальном мире, который в свою очередь сам открывается в безграничном космосе.

Наиболее самосознательное, хотя и несколько натянутое слияние оккультного фольклора и науки о неизведанном, происходит у Лавкрафта в рассказе 1932-го года "Сны в ведьмином доме". Демонические персонажи, которых фольклорист Уолтер Гилман впервые видит в своих кошмарах, это обычные упыри: злая ведьма Кезия Мейсон, её дух-фамильяр Коричневый Дженкин и "Чёрный Человек", возможно, являющийся самой Сатанинской фигурой Лавкрафта. Эти персонажи, в конечном итоге, вторгаются в реальное пространство комнаты Гилмана, расположенной под любопытным углом наклона. Но Гилман также изучает квантовую физику, пространства Римана и не-Евклидову математику, и его сны — это почти что психоделические проявления его абстрактных знаний. В этих "безднах, чьи материальные и гравитационные свойства... он не мог объяснить даже начально", в "неописуемо угловатом" мире "титановых призм, лабиринтов, кубических и плоских скоплений квази-построек", Гилман постоянно сталкивается с маленьким многогранником и массой "разрастающихся пузырей, вытянутой сфероидальной формы". К концу повести он понимает, что это не кто иной, как ведьма Кезия и её дух-фамильяр — классическое демоническое клише, перенесённое в самое чуждое измерение спекулятивной науки — гиперпространство.

В наши дни мотив гиперпространства можно встретить в научной фантастике, популярной космологии, в дизайне компьютерных интерфейсов, ченнелинговых пророчествах об НЛО и в постмодернистском шаманизме современных "высоко-октановых" психоделических путешественников — то есть, во всех дискурсах, питающих современную Магию Хаоса. Сам термин, вероятно, был придуман писателем-фантастом Джоном У. Кэмпбеллом-младшим в 1931-ом году, хотя его истоки, как концепции, лежат в XIX веке, в математических исследованиях Четвёртого измерения.

Однако, во многих отношениях Лавкрафт был первым мифографом этой концепции. С точки зрения гиперпространства, наши обычные трёхмерные пространства являются исчерпанными и недостаточными конструкциями. Однако, наша неспособность живо представить себе это новое измерение в гуманистических терминах создаёт кризис репрезентации, кризис, который в произведениях Лавкрафта вызывает наши самые древние страхи перед Неизвестным. "Все предметы... совершенно не поддавались описанию или даже пониманию", — пишет Лавкрафт о бурлящем кошмаре Гилмана, прежде чем парадоксальным образом переходит к описанию этих ужасных обьектов. В своих описаниях Лавкрафт подчеркивает несоизмеримость этого пространства, посредством почти бессмысленных сопоставлений, таких как "непристойные углы" или "неправильная геометрия" — риторический приём, который один из известных магов Хаоса называет "семиотической угловатостью".[3]

У Лавкрафта есть привычка называть свои ужасы "неописуемыми", "безымянными", "невидимыми", "невыразимыми", "неизвестными" и "бесформенными". Несмотря на внешнюю слабость, этот ход можно рассматривать через "via negativa" (через отрицание), как своего рода жуткий и макабрический. Подобно оппозиции апофатических (негативных) теологов [4], таких как Псевдо-Дионис [5] или Святой Иоанн-Креститель, Лавкрафт обозначает границы языка, границы, которые парадоксальным образом указывают на Запредельное-Потустороннее. Для мистиков этот предел — Высшее-Невыразимое, "сверхсветовой мрак" Псевдо-Диониса или "Эйн-Соф" каббалистов [6]. Однако, в Лавкрафтовском Потустороннем нет единства. Это всеядное Запредельное, кричащее многообразие космического гиперпространства, открытое разумом.

Для Лавкрафта научный материализм — высшая и окончательная Фаустовская сделка, но не потому, что он вручает нам Прометеевские технологиии (будучи, внутренне, "человеком из восемнадцатого века", Лавкрафт не интересовался "гаджетами"), а потому, что он уводит нас за горизонт того, что может выдержать наш разум. "Я думаю, что самое милосердное в мире — это неспособность разума соотносить всё его содержимое", — гласит знаменитая вступительная строка рассказа "Зов Ктулху". Сопоставляя эти контексты, эмпиризм открывает "ужасающие перспективы реальности" — то, что в другом месте Лавкрафт называет "слепым космосом, бесцельно перемалывающимся из ничего в нечто и из чего-то снова в ничто, не обращая внимания, и не зная о чьих-то желаниях или существовании разумов, то и дело на секунду мелькающих во тьме".

Лавкрафт дал этому экзистенциалистскому страху образное звучание, назвав его "космическим отчуждением". Для писателя-фантаста Фрица Лейбера "чудовищный ядерный хаос" Азатота, высшей сущности Лавкрафта, символизирует "бесцельную, бессмысленную, но всемогущую вселенную материалистической веры". Но этот символизм — ещё не вся история, поскольку, как известно путешественникам принимающим психоактивное вещество ДМТ, гиперпространство населено призраками. Сущности, появляющиеся из нечеловеческих миров Лавкрафта, похоже, предполагают, что в слепом механистическом космосе наиболее чуждой вещью является сама разумность. Вглядываясь наружу сквозь трещины одомашненного "человеческого" сознания, такой бессердечный материалист, вроде Лавкрафта, мог отреагировать на это только с ужасом, ибо разум должен съёжиться от страха перед самыми грубыми и атавистическими, сновидческими драконами психики.

Современные люди обычно подавляют, игнорируют или сдерживают эти силы, скрывающиеся в нашем ящеровидном мозге. В Мифах эти силы принимают демонические формы, заключенные под ангельское ярмо альтруизма, морали и интеллекта. Тем не менее, если человек не верит в какую-либо конечную универсальную вселенскую цель, то эти первобытные силы оказываются наиболее приспособлены к космосу именно потому, что они аморальны и бесчеловечны. В новелле "Данвичский ужас" Генри Уиллер подслушивает чудовищный стон во время дьявольского ритуала и спрашивает: "Из каких необозримых бездн внекосмического сознания или неясной, давно укоренившейся скрытой наследственности были извлечены эти громовые раскаты?". Внешнее находится внутри.

КУЛЬТУРА ХАОСА И ПРИЗЫВ КТУЛХУ.

Фантастическая литература Лавкрафта выражает "примитивизм будущего", нашедшего своё наиболее интенсивное эзотерическое выражение в Магии Хаоса — эклектичном современном стиле оккультизма "Тёмной стороны", черпающей знания из Телемы, Сатанизма, работ Остина Османа Спейра и Восточной метафизики, для тщательного и полного создания постмодернистской магии.

Для сегодняшних магов Хаоса не существует "традиций". Символы и мифы бесчисленных сект, орденов и конфессий — это конструкты, полезные вымыслы, "игры". То, что эта магия работает, не имеет ничего общего с утверждениями об истине, а полностью зависит от воли и опыта мага. Признавая явную возможность того, что мы можем "плыть по течению" в бессмысленном механистичном космосе, в котором человеческая воля и воображение — лишь смутные космические случайности ("космический индифферентизм", исповедовавшийся самим Лавкрафтом), принимая свою беспочвенность, маг принимает хаотическую самосозидающую Пустоту, которая есть он сам.

Как мы видим, в вымышленных культах и гримуарах Лавкрафта, маги Хаоса отказываются от иерархических, символических и монотеистических предубеждений традиционного эзотеризма. Как и большинство магов Хаоса, британский оккультист Питер Кэрролл тяготеет к Тёмному не потому, что просто желает сатанинской инверсии христианства, а потому, что он ищет аморальное и шаманское ядро магического опыта — суть, которую Лавкрафт вызывает в воображении своими барабанными оргиями, гортанными песнопениями и визжащими дудочками. В то же время, такие маги Хаоса как Питер Кэрролл, также погружаются в загадочную науку квантовой физики, теорию сложности и электронный прометеизм. Некоторые маги "тёмной стороны" поглощены атавистическими силами, которые они высвобождают, или становятся зависимыми от "чёрного костюма" сатанинского антигероя. Но, самые изощрённые принимают сбалансированный режим гностического экзистенциализма, ставящего под сомнение все конструкции, отказываясь при этом от холодного комфорта скептического разума или суицидального нигилизма, прагматического и эмпирического шаманизма, который резонирует с жёстким материализмом Лавкрафта также, как и с его ужасами.

Первым оккультистом, действительно обратившимся к этим понятиям, стал Алистер Кроули, разрушивший общепринятые сосуды оккультной традиции, творчески расширив в 20-ом веке мечту о Тёмной магии. Своим запредельным имиджем, трикстерскими текстами и знаменитым "Законом Телемы" ("Делай, что хочешь — это весь закон") Кроули поставил под сомнение эзотерическую уверенность в "истинном" откровении и происхождении, и стал первым магом, решительно придавшим оккультному антиномионизму Ницшеанский поворот. Кроули также был первым современным оккультистом, предвосхитившим Лавкрафта в "торговле" с явными внеземными существами. (прим., — "Антиномионизм" — чрезмерное пренебрежение законами Ветхого Завета, проявляющееся под видом мнения, что человек не нуждается ни в каком внешнем законе, так как все его поступки хороши, или же теоретически, что человек евангельским учением приведён к покаянию и поэтому ему не нужно изучение законов Ветхого Завета).

Без ограничений, эта оккультная воля к власти может легко выродиться в бессердечную элитарность, и не следует забывать о фашистских и расистских аспектах оккультизма 20-го века, и самого Лавкрафта. Но эта самозарождающаяся воля более ярко выражена как воля к искусству. Во многих отношениях оккультизм "fin de siecle" (конца века), взорвавшийся во времена Кроули, по сути был эстетическим эзотеризмом. Многие из магов предыдущего 19-го века, вдохновляющие нас сегодня, — это великие поэты, художники, писатели символизма и декадентского романтизма, большинство из которых были поклонниками или адептами Сатанизма, Розенкрейцерства и Герметических обществ. Герметический "Орден Золотой Зари" был наполнен художественными заявлениями, а член Ордена "Золотой Зари" и писатель-фантаст Артур Мейчен оказал одно из сильнейших влияний на Говарда Лавкрафта.

Но именно художник-оккультист Остин Осман Спейр решительно разрушил границу между фантастическим и магическим существованием. Несмотря на то, что Спейр работал независимо от сюрреалистов, он также основывал своё искусство на тёмных и автономных потоках собственного "подсознательного" материала, хотя и в более откровенном теургическом контексте [7] ("Сюрреализм и Оккультизм", Нади Чуча, 1991). Сегодняшние маги Хаоса находятся под сильным влиянием Спейра, и их Лавкрафтианские ритуалы выражают это, одновременно творческое и нигилистическое растворение. А будучи постмодернистским порождением ролевых игр, компьютеров и поп-культуры, они прославляют тот факт, что Лавкрафтовские секреты были извлечены из "бочки" криминально-фантастического чтива.

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО В ПУДИНГЕ.

В сообщении, опубликованном в новостных интернет-группах «alt.necromicon» и «alt.satanism», исследователь Паркер Райан перечислил широкий спектр магических техник, описанных Лавкрафтом, включая энтеогены, глоссолалию и шаманский барабанный бой. Настаивая на том, что его пост "не является сатирической статьей", Райан описал разработанные им конкретные Лавкрафтианские обряды, включая этот "Ритуал Ктулху":

А.) Пение. Использование "песнопения Ктулху" для создания концентрированного или медитативного состояния сознания, лежащего в основе более поздних магических работ.

Б.) Работа со снами. Специфические техники контролируемого сновидения, использующиеся для установления контакта с Ктулху.

В.) Отказ. Особые техники, позволяющие освободиться от туннелей реальности, обусловленных культурой.

Далее Райан продолжает уверенно говорить о тром, что он экспериментировал с большинством своих обрядов "с достаточно большим успехом".

В процессе осознания "реальной магии", заложенной в Лавкрафте, быстро сталкиваешься с фундаментальной иронией: холодным скептицизмом самого Лавкрафта. В своих письмах Лавкрафт подшучивал над собственными рассказами, утверждая, что писал их ради денег, в шутку называя своих друзей именами придуманных монстров. Хотя такое отношение никоим образом не уменьшает силу воображения Лавкрафтовских историй, как всегда, находящихся вне контроля и намерений их автора — она (сила воображения) создаёт проблему для практикующего оккультиста, стремящегося утвердить магический авторитет Лавкрафта.

Наименее очевидный и интересный ответ: найти подлинную магию в биографии самого Лавкрафта. Его отец был коммивояжером и умер в сумасшедшем доме, когда Говарду исполнилось восемь лет, и расплавчатые слухи о том, что отец Лавкрафта был посвящённым в некий масонский орден, использовались в "Некрономиконе", составленном Джорджем Хэем, Колином Уилсоном и Робертом Тернером. Другие пытались отследить оккультные ноу-хау (познания) самого Лавкрафта, особенно его возможное знакомство с Алистером Кроули и Орденом "Золотой Зари". В одном из интернет-документов, посвящённом истории "настоящего" Некрономикона, автор-исследователь Колин А. Лоу утверждает что Кроули подружился с Соней Грин в Нью-Йорке ещё за несколько лет до того, как эта женщина вышла замуж за Лавкрафта. В качестве доказательства косвенного влияния Кроули на Лавкрафта, Лоу приводит этот интригующий отрывок из рассказа "Зов Ктулху":

"Этот культ никогда не умрет, пока звёзды не сойдутся снова, и тайные жрецы не извлекут Ктулху из Его могилы, чтобы оживить его подданных и возобновить Его правление на земле. Это время будет легко узнать, ибо тогда человечество станет таким же, как Великие Древние; свободным и диким, за гранью добра и зла, законы и мораль будут отброшены, а все люди будут кричать, убивать и ликовать от радости. Тогда освобождённые Древние научат их новым способам кричать, убивать, веселиться и наслаждаться, и вся земля воспламенится холокостом экстаза и свободы".

Колин Лоу утверждает, что этот отрывок является искажённым отражением учения Кроули о новом эоне из его телемической "Книги Закона". В статье, опубликованной в журнале "Societé" автор Роберт Норт также утверждает, что Лавкрафт упоминал "A.К." (Алистера Кроули) в одном из своих писем, и что имя Кроули упоминается в романе Леонарда Клайна "Тёмная Палата", который Лавкрафт обсуждал в своей книге "Сверхъестественный Ужас в Литературе".

Но что с того? Лавкрафт был фанатичным читателем с богатым воображением, и многих подобных людей привлекает семиотическая экзотика эзотерических преданий, независимо от каких-либо убеждений в этой области или опыта паранормальных явлений. Из романа "Дело Чарльза Декстера Уорда", и других книг становится ясно, что Лавкрафт знал основные принципы оккультизма. Однако, это влияние меркнет по сравнению с готическим романом "Ватек" Уильяма Бекфорда, произведениями Эдгара По и Лорда Дансени, повлиявшими на Лавкрафта.

Отчаявшись ассимилировать Лавкрафта в "традицию", некоторые оккультисты пустились в сомнительные объяснения мистического влияния перевоплощённых сущностей. Роберт Норт придаёт этой идее "Невидимой школы" шаманский поворот, утверждая, что доисторические племена древних атлантов, переживших потоп, оказывали телепатическое влияние на таких людей, как средневековый британский алхимик Джон Ди, русская оккультистка Елена Блаватская и американский писатель Говард Лавкрафт. Но ни один из этих Лавкрафтовских иерофантов не может сравниться с безумным великолепием Кеннета Гранта. В своей известной работе "Магическое Возрождение" (1972) Грант указывает на весьма любопытные сходства между Лавкрафтом и Кроули: оба ссылаются на "Великих Древних" и "Холодные Пустоши" (из Кадата и Хадиса, соответственно); имя сущности "Йог-Сотот" рифмуется с именем "Сет-Тот", а "Аль-Азиф: книга Араба" напоминает "Al vel Legis", "Книгу Закона" Кроули. В книге "Тёмная сторона Эдема" Грант накладывает пантеон мифических существ Лавкрафта на Тёмное Древо Жизни, сравнивая искорёженные "радужные шары", которые иногда появляются в историях Лавкрафта, с разбитыми каббалистическими элементами Древа Жизни — Сефирот, известными как демонические силы Клипот. Грант заключает, что Лавкрафт имел "прямой и сознательный переживательный опыт внутреннего плана", полученный из тех же зон, по которым бродил Кроули, и что Лавкрафт специально "замаскировал" свой оккультный опыт под вымысел. ("Некрономикон: Книга Мёртвых", Введение, Колин Уилсон, 1978).

Как и многие другие современные лавкрафтианцы, Кеннет Грант совершает ошибку, намеренно воплощая туманный миф в буквальном смысле. Тонкая и более удовлетворительная версия данного аргумента — это идея о том, что Лавкрафт имел прямой бессознательный опыт переживаний внутреннего плана, которые его обыденный разум отвергал, но которые, тем не менее, нашли своё отражение в его произведениях. Ибо Лавкрафту была дарована яркая и кошмарная сновидческая жизнь и он черпал содержание многих своих рассказов из-за стены сна.

В этом смысле магический авторитет Лавкрафта есть не что иное, как авторитет сновидений. Но что это за таинственные сновидческие истории? Фрейдист мог бы поразвлечься в своём анализе с плодовитыми, вязкими, морскими чудовищами Лавкрафта, а юнгианский аналитик мог бы распознать линименты (линии) пресловутой Тени. Но "Тень Лавкрафта" настолько черна, что поглощает стандартные архетипы коллективного бессознательного, как Чёрная Дыра. Если мы рассмотрим архетипический мир не как статичное хранилище вне-временных божественных форм (вечных богов), а как постоянно мутирующий и меняющийся карнавал фигур, то бурлящие внеземные монстры, которых Лавкрафт увидел в хаосе гиперпространства, являются не столько архаическими наследственными фигурами, сколько аватарами человека нового психологического и мифического Эона. По крайней мере, может показаться, что за пределами магического круга всё выходит из-под контроля упорядоченного "дневного" разума.

В интригующем интернет-документе, посвящённом "Некрономикону", исследователь-эзотерик Тьяги Нагасива помещает мощные сновидческие истории Лавкрафта в рамки древней Терма-традиции, существующей в Ньингма — ветви Тибетского буддизма (см. "Файлы Некрономикона"). Термы являлись своего рода "преждевременными" ("незрелыми", предварительными) секретными писаниями, которые буддийские мудрецы скрывали веками, пока не наступало нужное время, и тогда религиозные провидцы предсказывали свои физические тайны через приметы или сновидения, описанные в термах. Некоторые термы были полностью явлены и раскрыты во сне, часто в виде потусторонних сценариев, Дакини-скриптов. Старая индийская тактика пересмотра (говорят, что Нагарджуна II-го века открыл свои шедевральные учения Махаяны в змеином Царстве Нагов) — это терма-игра, решающая религиозную проблему, как изменить традицию, не нарушая и не подрывая традиционного авторитета власти. Знаменитая "Тибетская Книга Мёртвых" — также является термой, как возможно, и "Некрономикон".

Конечно, для магов Хаоса реальность может последовательно представлять себя через любое количество самоподдерживающихся, но взаимно противоречивых символических парадигм (или "туннелей реальности", по памятному выражению писателя Роберта А. Уилсона). Ничто не является истиной, и всё разрешено. Подчеркивая самореализующуюся природу всех утверждений о реальности, эта постмодернистская перспектива стирает творческие различия между законной эзотерической передачей и полной фикцией.

Подобное, предвзятое отношение к экспериментам обнаруживается в книге "Сатанинские Ритуалы" Антона ЛаВея, включающие в себя впервые официально появившиеся в печати, откровенно Лавкрафтианские обряды. Представляя ритуал под названием "Die Elektrischen Vorspiele" (в основу которого ЛаВей положил Лавкрафтианскую историю Фрэнка Белкнапа Лонга), а также ритуалы "Церемония Углов" и "Призыв Ктулху" (два последних написаны Майклом А. Акино), ЛаВей утверждает, что Лавкрафт "явно испытывал влияние вполне реальных источников" ("Сатанинские ритуалы", Антон ЛаВей, 1972). Однако, утверждая что сатанинская магия позволяет "объективно войти в субъективное состояние", ЛаВей больше подчёркивает ритуальную силу фантазии — радикальную субъективность, которая объясняет его непочтительное отношение к исходным оккультным источникам, будь то Лавкрафт или Масонство. Назвав свой "Орден Трапеции" в честь "Сияющего Трапецоэдра", взятого из произведения Лавкрафта "Призрак тьмы" — чёрного, странно изогнутого внеземного кристалла, использовавшегося для общения с Древними — ЛаВей подчеркнул, что вымыслы способны направлять магические силы независимо от их исторической достоверности.

В двух своих ритуалах, оккультный практик Майкл Акино выражает субъективную силу "бессмысленного" языка, создав особый "Югготский" язык, подобный тому, что можно услышать в произведениях Лавкрафта "Данвичский ужас" и "Шепчущий во тьме". Такие гортанные фразы помогают отключить рациональный разум (попробуйте напевать "П'гарн'х в'глизз" в течение нескольких часов) — это понятие разрабатывал ещё Кеннет Грант в своей эзотерической концепции "Культ Варварских Имён". Выйдя из Церкви Сатаны, чтобы создать в 1975-ом году более серьезный "Храм Сета", Майкл Акино в конечном итоге, после смерти ЛаВея реформировал "Орден Трапеции" в крыло практической магии философии Сета. Для Стивена Р. Флауэрса, нынешнего Великого Магистра "Ордена Трапеции", суть Лавкрафтианской магии заключается именно в подавляющей субъективности, бросающей вызов наперекор объективному закону. "Древние — это объективные проявления субъективной вселенной, которая пытается "прорваться" сквозь сугубо рациональный склад ума современного человечества" (из частной переписки с С.Р. Флауэрсом). Для Флауэрса подобные призывы в конечном итоге апокалиптичны, ускоряя переход в Хаотический Эон, где Древние проявят себя как будущие отражения Чёрного Мага ("Для нас больше не существует кошмаров", — писал он мне).

Это желание восстать против тирании разума и его упорядоченной объективной вселенной является одной из основополагающих целей Магии Хаоса. Многие одобрили бы чувства, выраженные Альбертом Уилмартом в истории Лавкрафта "Шепчущий во тьме": "Стряхнуть с себя сводящие с ума и изнуряющие ограничения времени, пространства и естественных законов, соединиться с необъятным внешним миром, приблизиться к ночным и бездонным тайнам Бесконечного и Конечного — несомненно, такие вещи стоили того, чтобы рисковать жизнью, душой и рассудком!".

В своём, распространяемом в электронном виде, материале под названием "Kathulu Majik: Luvkrafting the Roles of Modern Uccultizm" исследователь Тьяги Нагасива пишет, что большая часть западной магии закостенела и дуалистична, в значительной степени ориентированная на силы порядка, иерархии, морализаторства и структурированного языка. "Без дестабилизирующей силы Каоса (Хаоса) мы бы застопорились в интеллектуальном, психологическом и ином плане... Катхулу обеспечивает необходимую нестабильность для борьбы с застывшими и фиксированными методами структурированных "Ордуров"... (прим., — по всей видимости, здесь в переносном смысле идёт речь о персонаже из известного компьютерного квеста, — слишком самоуверенном герое-наёмнике по имени Ордур, убеждённым в своей полной непобедимости). Человек может стать уравновешенным благодаря воздействию Катхулу" ("неправильное написание" слов "Каос" и "Катхулу" свидетельствуют о влиянии на Тьяги религиозной секты "Храм Душевной Молодости" [8], известного английского оккультиста Дженезиса Пи-Орриджа). Исследователь-востоковед Харамулла критикует Тёмных магов, которые, по его мнению, по-просту меняют местами "Ордура" с "Каосом", вместо того чтобы привести в равновесие эту лежащую в основе полярность (дуалистическая ошибка, которую он также находит и у Лавкрафта). Проявляя сильное даосское и буддийское влияние, Харамулла призывает к "Пути Мидула" (Срединному Пути), который магическим образом перемещается между структурой и дезинтеграцией, Волей и Пустотой. "Идея о том, что по Пути Мидула можно продвигаться линейно, ошибочна. Один остановится, другой не продвигается. Один настраивается, другой не подделывается. Один позволяет, другой не заставляет".

В Журнале Церемониальной Магии Цинцинатти ("Cincinatti Journal of Ceremonial Magic"), анонимный автор статьи "Возвращение Старших Богов" представляет эволюционную причину возникновения магии Мифа. Автор принимает сценарий надвигающегося мирового кризиса, вызванного вторжением Старших Богов, клипотических трансмерных сущностей, которые правили прото-человечеством до тех пор, пока не были изгнаны "Агентом Разума" — Прометеевской фигурой, направившей человечество на нынешний путь эволюции. Мы по-прежнему остаёмся связанными с этими Старшими Богами через "Забытых" сущностей, атавистические силы голода, секса и насилия сохраняются на подсознательных уровнях нашего существа. Только магическим способом "поглощая Забытых" и, используя последующую энергию для загрузки высшего сознания, мы сможем сохранить этот портал запечатанным от возвращения Старших Богов. И, хотя имя Лавкрафта ни разу в статье не упоминается, он "негласно" постоянно присутствует в ней, скептический материалист, мечтавший о том, чтобы древние драконы проснулись.

ОПИСАНИЯ ГРЁЗ...

В мифологических историях Лавкрафта можно обнаружить два измерения — обычный человеческий мир и заражённое Внешнее (Потустороннее) — и именно онтологическое напряжение между двумя этими мирами составляет и питает основу Магического Реализма Лавкрафта. Хотя Ктулху и его друзья имеют материальные аспекты, их реальность наиболее ужасна тем, что она повествует нам о том, как устроена Вселенная. Как отмечает исследователь Лавкрафтовского творчества С.Т. Джоши, рассказчики в историях Лавкрафта часто сходят с ума "не из-за какого-либо физического насилия со стороны сверхъестественных сущностей, а от простого осознания существования такой расы богов и существ". Столкнувшись с "мирами, само существование которых ошеломляет мозг", они испытывают сильный когнитивный диссонанс — как раз тот вид дезориентирующего разрыва, которого добиваются в своих практиках маги Хаоса. (по материалам из статей С.Т. Джоши).

Ролевая настольная игра "Call of Cthulhu" прекрасно отражает жестокость этого Лавкрафтианского сдвига парадигмы. В таких приключенческих играх, как "Dungeons & Dragons", одним из наиболее важных показателей вашего персонажа является его здоровье или хит-пойнты — числовые очки, определяющие количество физических наказаний, которое персонаж может выдержать, прежде чем получит травму или погибнет. В игре "Call of Cthulhu" эта физическая характеристика заменяется психической категорией "Sanity" (здравомыслие, рассудок). Встречи лицом к лицу с Йог-Сототом или насекомыми с планеты Шаггай (или Чаг-Хай; из рассказа Рэмси Кэмпбелла) снимают очки с вашего разума, но то же самое снятие очков происходит и по мере раскрытия дополнительной информации о Мифосе — чем больше вы узнаёте информации из книг или звёздных карт, тем больше вероятность того, что вы окажетесь в убежище Аркхэм. Магия также имеет ироничную цену, на которую Лавкрафтианские маги вполне могут обратить внимание. Если вы используете какие-либо связанные заклинания из гримуаров "Тайны Червя" или "Пнакотические рукописи", вы обязательно узнаете больше о Мифах и тем самым потеряете больше здравомыслия. [9]

Лавкрафтовские герои-учёные исследуют Мифы не только посредством чтения и размышлений, но и через перемещения в физическом пространстве, и это психологическое исследование непосредственно вовлекает разум читателя в петлю. Обычно читатели подозревают о тёмной истине Мифов, в то время как рассказчик всё ещё банально цепляется за обыденные представления — приём, тонко заставляющий читателя отождествлять себя с Потусторонним, а не с общепринятым мировоззрением главного героя. С магической точки зрения, слепота героев Лавкрафта соответствует ключевому элементу оккультной теории, разработанной Остином Османом Спейром: магия действует поверх сознания и против него, обычное мышление должно быть забыто, отвлечено или основательно нарушено, чтобы хтоническая воля могла проявиться и выразить себя. (следуя логике оговорок по Фрейду, вспомогательные действия, такие как "Магия Сигил", должны быть "забыты", чтобы их закодированное намерение "прорвалось" в реальность).

Для того чтобы вторгнуться в наш мир, сущностям Лавкрафта нужен портал, интерфейс между мирами, и Лавкрафт выделяет два: книги и сновидения. В рассказах "Сны в ведьмовском доме", "Тень вне времени" и "Тень над Иннсмутом" сны заражают своих хозяев вирулентностью (ядовитостью), напоминающей более явные психические одержимости, встречающиеся в историях "Призрак тьмы" и "Дело Чарльза Декстера Уорда". Как и сами монстры, Лавкрафтовские сны — это автономные силы, прорывающиеся извне и порождающие свою собственную реальность.

Но эти сны также вызывают в воображении и более буквальное "Внешнее": странную жизнь самого Лавкрафта в сновидениях, жизнь, которая (как известно осведомлённым почитателям его творчества) непосредственно вдохновила некоторые из его фантастических рассказов (Август Дерлет собрал письма Лавкрафта о его снах в книге "Сны и Фантазии", 1962). Наполняя свои тексты собственными кошмарами, Лавкрафт создаёт между собой и своими главными героями, автобиографическую гомологию. (прим., "гомология" — сопоставимость обьектов, обусловленная общностью происхождения). Начинают сниться сами истории, а это значит, что и читатель тоже встаёт на путь инфицирования.

Лавкрафт воспроизводит себя в собственных рассказах разными способами — главные герои от первого лица отражают аспекты его собственного затворнического и литературного образа жизни; эпистолярная форма "Шепчущего во тьме" перекликается с его собственной приверженностью вести регулярную переписку с корреспондентами; имена персонажей взяты у друзей; и пейзаж Новой Англии — тоже его собственный. Этот психологический самоанализ отчасти объясняет, почему поклонники Лавкрафта обычно очаровываются самим человеком, истощённым и одиноким затворником, который общался через почту, тосковал по восемнадцатому веку и перенял ворчливый взгляд и манеры старика. Жизнь Лавкрафта, и, конечно же, его обширная личная переписка, являются частью его Мифа.

Таким образом, Лавкрафт укрепляет свою виртуальную реальность, добавляя автобиографические элементы в общий мир своих существ, книг и карт. Он также создаёт документальную текстуру, обогащая свои рассказы рукописями, газетными вырезками, научными цитатами, дневниковыми записями, письмами и библиографиями, в которых фальшивые книги перечисляются наряду с настоящими классическими произведениями. Всё это создаёт ощущение, что "за пределами" каждой отдельной истории находится мета-вымышленный мир, парящий на краю нашего собственного, мир, который, как и сами монстры, постоянно пытается прорваться к нам и актуализировать себя. И, благодаря рассказчикам Мифов, ролевым играм и магам тёмной стороны, это произошло.

...И СНЫ О КНИГЕ.

В рассказе "Тень вне времени" Лавкрафт ясно показывает одно из фантастических уравнений, лежащих в основе его магического реализма: эквивалентность снов и книг. В течении пяти лет рассказчиком, профессором экономики по имени Натаниэль Уингейт Пизли, владела таинственная "второстепенная личность". После восстановления своей первоначальной личности Пизли преследуют яркие сновидения, в которых он оказывается в незнакомом загадочном городе, в огромном коническом теле со щупальцами, записывая в книгу историю современного Западного мира. В кульминационной точке повествования Пизли отправляется в австралийскую пустыню, чтобы исследовать погребённые под песками древние руины. Там он обнаруживает книгу на английском языке, написанную его собственным почерком: тот самый том, который он создал, находясь в своём монструозном сновидческом теле.

Хотя мы почти ничего не знаем об их содержании, но дьявольские гримуары Лавкрафта настолько заразительны, что даже взгляд на их зловещие Сигилы становится опасным. Как и сны, тексты овладевают художественными героями Лавкрафта до такой степени, что эти книги, по меткому выражению известного британского писателя и исследователя культуры Кристофера Фрейлинга: "вампиризируют читателя". Одни только их названия — это магические заклятия, словно галлюцинаторные заклинания эксцентричного антиквара: "Пнакотические Рукописи", "Иларнетские Папирусы", "Тексты Р'льеха", или "Семь Криптических Книг Хсана". Друзья-писатели Лавкрафта внесли свой вклад в создание "De Vermis Mysteriis" (Тайны Червя) и "Unaussprechlichen Kulten" (Безымянные Культы) Фридриха фон Юнцта, а автора вымышленной книги "Культ Упырей" Лавкрафт назвал графом д'Эрлеттом, в честь своего молодого поклонника Августа Дерлета. Над всеми этими мрачными фолиантами нависает "запретный" и "ужасающий" Некрономикон, книга богохульных знаний, призванных ускорить возвращение Древних. Высший интертекстуальный фетиш Лавкрафта, "Некрономикон", является одной из немногих мифических книг в литературе, привлёкший к себе столько творческого внимания, что внедрился в реальную публикацию.

Если книги обязаны своей жизнью не их индивидуальному содержанию, а более обширной интертекстуальной сети ссылок и цитирований, в которую они вплетены, то ужасный "Некрономикон" явно живёт своей собственной жизнью. Помимо литературоведческих исследований, "Некрономикон" породил множество псевдонаучных анализов, включая важные приложения в "Энциклопедии Ктулхианы" (1998) Дэниела Хармса и собственную "Историю Некрономикона", написанную Г.Ф. Лавкрафтом. Ряд часто задаваемых вопросов можно найти в интернет-сети, где из-за споров о реальности книги периодически вспыхивает война между магами, поклонниками ужасов и экспертами по мифологии. Неживая сущность, упоминаемая в знаменитом двустишии "Некрономикона" — "То, не мертво, что может вечно лгать;/И со странными эонами даже Смерть может умереть", — может быть не чем иным, как самим текстом, всегда таящимся на полях, пока мы читаем главное.

Краткая "История" Лавкрафта, очевидно, была вдохновлена первой мистификацией "Некрономикона": рецензией на издание устрашающего фолианта, опубликованной в 1934-ом году в газете "Брэнфорд Ревью" (штат Коннектикут). А, десятилетия спустя, учётные карточки с индексами этой книги стали появляться в каталогах американских университетских библиотек.

Возможно, принципиальным выражением магического реализма Лавкрафта является то, что все эти призрачные ссылки в конце-концов проявятся в самой книге. В 1973 году появилось малотиражное издание "Аль-Азиф" (название "Некрономикона" на арабском), состоявшее из восьми страниц имитированного сирийского письма, повторявшегося 24 раза. Четыре года спустя сатанисты из известного нью-йоркского магазина "Magickal Childe" опубликовали "Некрономикон Саймона" — сборник, содержащий гораздо больше древнешумерских мифов, чем было упомянуто у Лавкрафта (хотя, как говорилось, некоторые части этого "Некрономикона" были "намеренно опущены для безопасности читателя"). "Некрономикон" Джорджа Хэя: "Книга Мёртвых Имён", тоже дитя 70-х годов, является самым сложным, интригующим и наиболее Лавкрафтовским из всех. В духе псевдо-учёности мастера, Хэй помещает вымышленные заклинания Йог-Сотота и Ктулху в ряд аналитических, литературных и исторических эссе.

Хотя маги с сильным воображением утверждают, что даже книга Саймона творит чудеса, псевдоистории происхождения различных "Некрономиконов" гораздо более убедительны, чем сами тексты. Сам Лавкрафт на этот счёт предоставил лишь "оголённые кости": текст был написан в 730-ом году нашей эры поэтом, безумным арабом Абдулом Альхазредом, и был назван в честь ночных звуков насекомых. Впоследствии он был переведён Теодорусом Филетасом на греческий язык, Олаусом Вормиусом на латынь и Джоном Ди на английский. Лавкрафт перечисляет различные библиотеки и частные коллекции, в которых хранятся фрагменты этой зловещей книги, и с пониманием подмигивая нам, отмечает, что американский писатель-фантаст Роберт У. Чемберс, как говорят, тоже взял чудовищную и тайную книгу, описанную в его романе "Король в Жёлтом", из слухов о Некрономиконе (при этом, сам Лавкрафт утверждал, что черпал своё вдохновение у Чемберса).

Все последующие псевдоистории "Некрономикона" вплетают книгу в реальную оккультную историю, в которой средневековый британский алхимик и астролог Джон Ди (1527-1609) играет особенно заметную роль. По словам писателя Колина Уилсона, версия текста, опубликованная в "Некрономиконе" Джорджа Хэя была закодирована Джоном Ди в тексте книги "Liber Logoaeth", с помощью Енохианского шифра. В "Файлах Некрономикона" ("Necronomicon FAQ, Version 2.0") Колина А. Лоу утверждается, что Джон Ди обнаружил эту книгу при дворе императора Священной Римской империи Рудольфа II-го в Праге, и что именно под её влиянием Ди и его сподвижник-провидец Эдвард Келли достигли своих самых ярких и мощных астральных встреч. Так и неопубликованный перевод Джона Ди в итоге стал частью знаменитой коллекции английского антиквара и алхимика Элиаса Эшмола (1617-1692), хранящейся в Британской Библиотеке. Здесь его читал Алистер Кроули, свободно компонуя отрывки для своей "Книги Закона" и, в конечном итоге, косвенно, якобы передал часть его содержания Лавкрафту через Соню Грин. Роль Кроули в рассказе Колина Лоу вполне уместна, поскольку Кроули безусловно знал магическую силу исторических мистификаций.

Ибо история Оккультизма — это конфабуляции (смешение действительного и вымышленного) [10], его ложь соединена с генеалогией, его "вечные" вневременные истины сфабрикованы ревизионистами, безумцами и гениями, а его эзотерические традиции — это постоянно меняющийся заговор влияний. "Некрономикон" — не первое художественное произведение, породившее реальную магическую активность в этой мощной сумеречной зоне между филологией и фэнтези.

Возьмем пример из более ранней эпохи: в анонимных манифестах Розенкрейцеров, впервые появившихся в начале 1600-х годов, утверждалось, что они исходят от тайного братства христианских герметистов, которые, наконец, сочли, что пришло время подняться над реальностью. Многие читатели сразу же захотели вступить в это братство, хотя и маловероятно, что такая группа могла существовать в то время. Однако, эта мистификация сфокусировала желание эзотериков и вызвала взрыв появления "настоящих" Розенкрейцерских групп. Хотя один из двух предполагаемых авторов этих манифестов, Иоганн Валентин Андреэ, так и не признался в своём участии, он завуалированно упоминал о Розенкрейцерстве как о "гениальной игре, которую "человек в маске" может захотеть разыграть на литературной сцене, особенно в век, увлечённый всем необычным" (см., Роланд Эдигоффер, "Розенкрейцерство", Антуан Фэвр и Джейкоб Нидлман, "Современная Эзотерическая Духовность", 1992). Подобно манифестам розенкрейцеров или "Книге Дзиан" Елены Блаватской, "Некрономикон" Лавкрафта является оккультным эквивалентом знаменитой радиопостановки Орсона Уэллса "Война Миров" 1938-го года (первая передача с чтением фантастического произведения в радиоэфире, которую слушатели восприняли настолько серьёзно, посчитав за реальный "новостной репортаж", что в обществе чуть было не началась массовая паника, испуганные звонки на радио, в редакции газет и правительственные кабинеты). Как писал сам Лавкрафт: "Ни одна странная история не может вызвать реальный ужас, если она не придумана со всей тщательностью и правдоподобием настоящей мистификации". (С.Т. Джоши, "Г.Ф. Лавкрафт: История Некрономикона", Послесловие, 1980).