Если кто-то вдруг подзабыл – хотя как можно такое забыть? – в заголовок вынесена цитата из «Бриллиантовой руки», из того эпизода, где ругаются между собой два турецких контрабандиста. Хорошо, что наши переводчики – не контрабандисты, но использовать идиоматические выражения всё равно хочется. Второй год я чего-то жду от «Вавилонской рыбки», и второй раз дожидаюсь чего-то другого.
И ведь на этот раз повод для оптимизма вроде бы был. Думалось, вот сейчас придут настоящие мастера перевода и покажут, как нужно переводить. А там, глядишь, и другие осознают свои недостатки, поработают над собой, и к третьему сезону душа будет радоваться их переводам.
И вот мастера пришли…
Джеймс Блэйлок «Гомункул». Перевод Алана Кубатиева
Пикантность ситуации в том, что я сам же этот перевод и номинировал. А почему бы и нет? Отзывы о книге благоприятные, чарующий аромат стим-панка, приключения, юмор. Маститый, уважаемый переводчик. Да и сам текст я наскоро просмотрел – и перевод, и оригинал, хотя, как выяснилось, недостаточно внимательно. Признаю свою вину, но ведь там действительно было чем повосхищаться. Возьмём для примера первый же абзац:
«Косматые, как овечья шерсть, тучи выстроили арку над проливом Святого Георга, огромным луком выгнулись от залива Кардиган вокруг мыса Страмбл-Хед и портовых огней Милфорд-Хейвена, скрыли звездное небо по краям — над Суонси и Кардиффом. За Бристолем тучи редели и, расступаясь, спешили прочь по небесному тракту, который протянулся к укутанным в тени холмам Котсуолда и истокам Темзы, а оттуда на восток — к Оксфорду, Мейденхеду и Лондону… Но вот звезды замерцали, исчезая, а молодой полумесяц тускло блистал перед ними, словно раздутый ветром парус темного судна, скользящего средь небесных островов на волнах звездного отлива».
Above the St. George’s Channel clouds thick as shorn wool arched like a bent bow from Cardigan Bay round Strumble Head and Milford Haven, and hid the stars from Swansea and Cardiff. Beyond Bristol they grew scanty and scattered and were blown along a heavenly avenue that dropped down the sky toward the shadows of the Cotswold Hills and the rise of the River Thames, then away east toward Oxford and Maidenhead and London. Stars winked and vanished and the new moon slanted thin and silver below them, the billowed crescent sail of a dark ship, swept to windward of stellar islands on deep, sidereal tides.
Если посчитать количество географических названий, то их в этом фрагменте 12. И в переводе могло получиться просто унылое перечисление, но на самом деле читается как песня. Хотя, вроде бы, ничего особенного переводчик не делал – ничего не менял, не добавлял, только сохранил ритм, точно подобрал слова и правильно составил из них фразы. Но дело в том, что именно вот такая незаметность работы переводчика и есть признак его класса. И рискну предположить, что это наработанная лёгкость, а не внезапное озарение.
А вот, посмотрите, как ловко переводчик подхватывает авторскую язвительную иронию в этом фрагменте:
«Этот достойный джентльмен как раз пререкался с продавцом гироскопов и прочих старых диковин, пытаясь выведать у торговца, не известна ли тому судьба выкраденного из лавки древностей близ площади Сэвен-Дайлз хрустального яйца, при особом его положении в лучах солнца якобы служащего окном, сквозь каковое обладающий известной зоркостью наблюдатель получит возможность лицезреть изобилующий бабочками ландшафт на краю марсианского города из розового камня, что поднимается над широкими травяными лужайками и прихотливо изогнутыми безмятежными каналами».
He had been haggling with a seller of gyroscopes and abandoned shoes about the coster’s supposed knowledge of a crystal egg, spirited away from a curiosity shop near Seven Dials and rumored to be a window through which, if the egg were held just so in the sunlight, an observer with the right sort of eyesight could behold a butterfly-haunted landscape on the edges of a Martian city of pink stone, rising above a broad grassy lawn and winding placid canals.
И опять же он ничего здесь не добавляет, даже не сказал бы, что усиливает, а просто подчёркивает авторскую интонацию. Ничего не скажешь, мастер.
Вот если бы и вся книга была переведена так же!
Внимательный читатель наверняка заметил первый тревожный звоночек уже в приведённом выше отрывке. Никаких «старых диковин» в оригинале нет, там только abandoned shoes – брошенная или, может быть, потерянная обувь. С одной стороны, потерянной обуви действительно приписывают некие магические свойства, с другой, эту фразу можно понимать и так, что торговец продаёт всякое старьё. Трактовки возможны разные, но лучше их держать в уме, а не вставлять в чужой текст.
Возьмём другой пример:
«Горбун вспрыгнул на подножку и хлестнул испуганную лошадь; его экипаж рванулся вперед, отбросив тележку прохожего к каменному устою набережной и разметав тряпье по мостовой. Ошеломленный зрелищем старьевщик этого даже не заметил».
The hunchback leaped atop the seat, whipped his startled horse, and burst at a run past the stupefied ragpicker, knocking his barrow to bits against a stone abutment.
Здесь тоже есть расхождения. И если разметанное по мостовой тряпьё ещё можно как-то объяснить – что ещё могло быть в тележке у старьёвщика, то о том, что он этого даже не заметил, мы узнаём только со слов переводчика. Можно, конечно, предположить, что переводчик почувствовал тяжеловесность фразы и решил разбить её на две – вполне допустимый ход – и самым подходящим претендентом на отселение оказался старьёвщик. Вот только сказано о нём в оригинале до обидного мало, фраза получается куцая, и стало быть, её необходимо растянуть. Возможно. Но если убрать пассаж про тряпьё, которого в оригинале, напомню, не было, тогда ритм в переводе не сломается, и никакого разделения вообще не потребуется. Впрочем, не исключено и то, что я ищу логику там, где её нет – просто переводчику так захотелось. Но, на мой взгляд, это слабое оправдание.
Таких случаев переводческого своеволия в тексте достаточно. Допустим, вот здесь:
«В левой руке Кракен нес округлый котелок на складной ручке, плотно обернутый тряпками, словно индийским тюрбаном».
In Kraken’s left hand was an oval pot with a swing handle, the pot swaddled in a length of cloth, as if Kraken carried the head of a Hindu.
Вообще-то в оригинале сказано следующее: как будто Кракен нёс голову индуса. Ну вот захотелось автору пошутить – имеет полное право. Гораздо большее, чем право переводчика что-то менять в оригинале по своему усмотрению. Даже если шутка автора переводчику чем-то не приглянулась.
Даже выбор слов – казалось бы, конёк нашего номинанта, и тот порой его подводит. Настолько, что появляются ничем не обоснованные повторы:
«Долговязый, истрепанный годами проповедник, всем и каждому представлявшийся как Шилох — сын Божий, дрожа на ветру в своей истрепанной рясе, грелся, то и дело выкрикивая назидательные призывы».
A tall and age-ravaged missionary advertising himself as Shiloh, the Son of God, stood shivering in sackcloth and ashes, shouting admonitory phrases every few seconds as if it helped him keep warm.
А ведь достаточно было заменить рясу на рубище, и необходимость в повторении эпитета «истрёпанный» пропала бы. Да и призывы, если судить по контексту, скорее предостерегающие, чем назидательные.
И еще один пример, заставляющий в очередной раз вспомнить мифическое существо по имени редактор:
«Всего на несколько секунд, когда качавшаяся под тушей дирижабля реечная гондола оказалась высвечена бледным светом низкого месяца и его отсветами в облаках, тысячи лиц обратились к небу, и крик ужаса взмыл к небесам».
For a few brief seconds, as the cry went round and thousands of faces peered skyward, the slat-sided gondola that swayed beneath the blimp was illuminated against the dying moon and the glow it cast on the clouds.
Три однокоренных слова там, где в оригинале стояли всего лишь два синонима – это, конечно, перебор. Не буду даже заикаться о том, как решить проблему. Задача элементарная, но почему-то не решенная.
И еще один повтор:
«Для проповедника появление воздушного судна с чудовищным рулевым стало посланным свыше знамением, начертанными на стене загадочными письменами, даже более верной приметой приближения Судного дня, чем приближение какой-то кометы. Дела его незамедлительно пошли на лад, и круглая дюжина новообращенных простаков потеряли свои кровные к тому времени, как солнце удосужилось подняться на востоке».
For the missionary, the issuance of the blimp was an omen, the handwriting on the wall, an even surer sign of coming doom than would have been the appearance of a comet. Business picked up considerably, a round dozen converts having been reaped by the time the sun hoisted itself into the eastern sky.
Если бы повторялось слово «появление», это еще можно было бы признать стилистическим приёмом, отсутствующим в оригинале, но допустимым. А так получилось просто коряво.
Однако это не главная претензия к рассматриваемому фрагменту. Сомневаюсь, чтобы переводчик не понял, что подразумевал автор в обороте the handwriting on the wall. Совершенно конкретный эпизод Ветхого завета. Но в переводе эта конкретность потерялась, осталась только некая загадочная надпись. И если уж здесь требовался какой-то эпитет – допустим, для сохранения ритма, то можно было сказать зловещая надпись, или пророческая. Чтобы авторский образ не получился таким размазанным.
А ещё один образ переводчик здесь просто игнорировал. В оригинале было reaped – пожинать, собирать урожай. Не настолько сложно, чтобы не уловить символику. Но переводчику зачем-то понадобилось разжёвывать: потеряли свои кровные. Причём, далеко не факт, что речь здесь шла именно о деньгах, но даже если и так, почему бы не позволить читателю самому догадаться?
Образы вообще даются переводчикам с большим трудом, о чем я уже раньше говорил. Давайте рассмотрим ещё один пример, на этот раз с действительно сложным для понимания образом. Тем интересней будет с ним разбираться.
«Потертая ненастьями гондола скрипела на ветру, словно корпус корабля на неспешной волне, а ее зловещий рулевой, прикованный к деревянной раковине перевернутого «орлиного гнезда», совсем как морской волк, брошенный былыми товарищами на затерянной в море скале, незряче взирал вниз, на телеги рыбаков, на рыночных перекупщиков и на снующие тачки с корзинами, полными моллюсков и угрей».
The weathered gondola creaked in the wind like the hull of a ship tossing on slow swells, and its weird occupant, secured to the wooden shell of his strange swaying aerie like a barnacle to a wave-washed rock, stared sightlessly down on fishmongers’ carts and bummarees and creeping handbarrows filled with baskets of shellfish and eels.
Сразу скажу, что нас в этой длинной фразе волнует только трагическая история морского волка. Или, правильнее будет сказать, проблема с переводом слова barnacle. А многозначное слово – это и в самом деле проблема. Особенно, если на нём строится целый образ и никаких подсказок, помогающих выбрать нужное значение, в тексте нет. И таки да – среди значений слова barnacle есть и «старый моряк». Так что в принципе можно допустить, что речь идёт о нём. Но для того, чтобы вписать этого моряка в контекст, переводчику приходится рассказать нам целый приключенческий роман, вообще никак не отражённый в оригинале.
А теперь Алан Кайсанбекович, я вам один умный вещь скажу, только вы не обижайтесь. Если существует несколько вариантов трактовки образа, выбирать следует тот, который не требует дополнительных объяснений, а не тот, который больше нравится. Мне вот, например, больше нравится другое значение слова barnacle – «казарка». Самую малость, но все же подкрепленное имеющимся в оригинале словом aerie – «гнездо». Правда, так называется гнездо крупной хищной птицы, орлиное гнездо. Но почему бы и мне немного не пофантазировать? Хотя и здесь не получилось бы обойтись без объяснений: казарка, высиживающая птенцов. Поэтому предпочтительней всё же третье значение слова barnacle – «ракушка». Здесь уже объяснять ничего не нужно: зловещий рулевой, прикрепленный к деревянной раковине перевернутого «орлиного гнезда», совсем как ракушка к омываемой морскими волнами скале. Полагаю, что эта трактовка и есть единственно верная. Кстати, только сейчас заметил, что в оригинале подсказка всё-таки была: shell — раковина. Но и она не помогла.
И второй ребус, тоже трудный для понимания, хотя здесь мы имеем дело не совсем с образом, а скорее… Впрочем, обо всём по порядку:
«Всякий, кто попытался бы всмотреться в это окошко, стоя в лавке капитана Пауэрса, был бы сражен видом птеродактиля с отталкивающей ухмылкой на скорбно опущенном каучуковом клюве. Позади доисторической птицы виднелось чье-то лицо, с очевидным неодобрением изучавшее сквозь окуляры распластанное на верстаке тельце обезьяны».
a window which, if seen from the interior of Captain Powers’ shop, would have betrayed the existence of what appeared to be a prehistoric bird sporting the ridiculous rubber beak of a leering pterodactyl. Beyond it a spectacled face, half frowning, examined a rubber ape with apparent dissatisfaction.
В этом фрагменте нас особенно интересует распластанное на верстаке тельце обезьянки. С самой обезьянкой все понятно – слово ape обычно так и переводится. То есть, не совсем так. Скорее, всё-таки большая обезъяна, но это уточнение сыграет свою роль чуть позже. А пока пусть будет обезьянка. Вот только о том, что она распластана на верстаке, в оригинале не сказано. Впрочем, верстак упоминается через пару абзацев, но в этом же эпизоде:
«Наконец, затворив оконную створку, мастер вернулся к своему верстаку с крошечным разобранным механизмом в глубочайшем недоумении».
Closing the casement, he turned to his bench and the disassembled shell of a tiny engine.
Но что-то мне подсказывает, что находился этот механизм не «в глубочайшем недоумении», а именно на верстаке. По крайней мере, не в руках у мастера, а других вариантов мне на ум не приходит. Следовательно, верстак был занят. Где же тогда была распластана обезьянка?
А рассмотренный перед этим эпизод позволяет нам задать ещё один смелый вопрос: а была ли обезьянка? Что о ней вообще говорится в оригинале? Только одно слово: rubber — каучуковый. Не богато. Но достаточно, чтобы предположить, что обезьянка не живая. Только где же она? Замечу, между делом, что в оригинале ещё дважды или трижды встречается слово ape, и каждый раз оно используется в переносном смысле.
А теперь ещё один умный мысль: если принять за аксиому то, что автор умеет писать связно, вменяемо, отсюда следует, что в тексте должно быть всё необходимое для его понимания. Нужно только внимательно посмотреть, найти какую-то зацепку. А она здесь есть. Слово rubber в этом абзаце уже встречается: rubber beak — каучуковый клюв той самой доисторической птицы. Скорее всего, тоже каучуковой. Как и обезьянка. Напрашивается вывод, что птица и обезьянка – это один и тот же предмет.
И проверить это можно только в словаре. Тот, правда, прямо ничего не подтверждает, но даёт массу оттенков слова ape. Например, «громила». А есть еще и глагол to ape – подражать, имитировать, кривляться. И похоже сочетание этих значений и будет ответом: громоздкая, неуклюжая пародия. Возможно, просто пугало.
Тоже, конечно, спорный вывод, но принцип неумножения сущностей ещё никто не отменил. Мы тоже не будем.
Только сделаем последний, обобщающий вывод: перевод получился довольно небрежным, авантюрным и не вполне достоверным. В результате эксперты, определяющие шорт-лист премии, при всём уважении к имени и заслугам переводчика, не сочли возможным включить его работу в короткий список. И на мой взгляд, совершенно справедливо.
цитировать
свернуть ветку