Критика христианских концепций, особенно причинно-следственности всего со всем (из сериии, если у тебя кошелек украли в трамвае, то это Бог покарал!), мне была у Ницше интересна 20 лет назад, когда меня саму воспрос религии сильно волновал. Но теперь она оставляет равнодушной и тоже читается как очевидная истина. Хотя замечания Н. насчет апостола Павла и того, что успехи христианства обеспечены всеобщей усталостью от вездесущего и всепобеждающего Рима, очень интересны.
Становится интересней, когда Ницше уходит от «социального» к совсем личному, к универсальным вопросам взаимоотношений каждого с сами собой и своим ближним. Тут ему под руку пришелся Ш. с концепцией не столько воли, сколько сострадания (это та часть философии Ш., которую обычно просматривают, но для Ницше она очевидным образом является главной). В этом много точного и такого, что ты узнаешь сразу себя и свои конфликты.
«Труд — лучшая полиция, он держит в узде каждого и отменно умеет противодейсвовать развитию разума, страстности, жажды независимости. Ведь на него уходит огромное количество нервной энергии, которая отводится от раздумий, самоуглубления, мечты, заботы, любви, ненависти; он всегда держит перед глазами одну мелкую цель и дает легкое и регулярное удовлетворение. Значит, в обществе, где люди постоянно прилежно трудятся, будет больше безопасности». Основа всего современного общества, то, что принято называть истеблишмент: хорошо и стабильно работающие люди. Основа во всех смыслах.
«Там и сям можно видеть зачатки культуры, сердцевину которой образует торговля, в той же мере, в какой сердцевину культуры архаической Греции составляо личное состязание, а римлян — война, победа и право». Наше общество сейчас задумывается о монетизации таких вещей и понятий, о существовании которых не представляли предыдущие эпохи, вроде знаний о том, что юзернейм любит есть на завтрак.
«Во все времена варвары были более счастливы — не будем себя обманывать! А дело в том, что наше влечение к познанию слишком сильно, чтобы мы ценили счастье без познания или счастье сильной устойчивой иллюзии». Потому что «удел человека — знание», как верно и короче сказал Уоррен.
«Веселая наука» уже лет 20 неизменно возглавляет список моих любимейших книг, и при этом я все так же затрудняюсь ее охарактеризовать однозначно или пересказать. В ней слишком много разноплановых, кратко изложенных крупных мыслей — вокруг едва ли не каждой из Ницшевских «главок» более занудный (и здоровый) философ мог бы наворотить целую главу или целый том. Но я люблю философию Ницше именно за то, за что мы любим природу: избыточность. Бурный рост. Мнообразие, оригинальность, отсутствие скучного геометического плана и переливания из пустого в порожнее. Если вкратце, то «Веселая наука» вызывает у меня чувство восторга, и я не смогу объяснить словами его происхождение, даже если бы захотела. По мне — это самое жизнеутверждающее в прямом смысле, самое избыточное, самое легкое и обширное из сочинений Ницше. Слишком заметно, что оно написано не для публики, не по каким-то устоявшимся академическим канонам, а для себя.
«Пусть манускрипт неясен мой
Что толку! Кто его читает?»
С таким подходом, безусловно, гораздо проще себе самому открывать истины, ориентируясь лишь на собственный вкус, который, к удовольствию нежданного читателя, требует краткой формы и хорошего стиля par excellence.
В «Веселой науке» нет одной темы даже в рамках книг, если не считать этой темой «меня» (читателя, автора). В ней не так много «примет времени» даже в виде вездесущей у Ницше критики христианства, меньше, чем во многих других книгах. То, что Ницше написал про «меня» (себя), все еще актуально и всегда будет как раз по той причине, что выходит за рамки «непосредственной истории».
«Даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему <...> Наше наслаждение самими собой поддерживается в нас таким образом, что оно непрерывно преобразует в нас самих нечто новое <...> Когда мы видимо кого-то страдающим, мы охотно используем предоставившимся поводом овладеть им».
Впрочем, и *исторических* наблюдений у него тоже достаточно, другое дело, что это историческое не слишком уж нам льстит. «Астральный распорядок, в котором мы живем, есть исключение» — современная наука это вполне подтвеждает, хотя для времен Ницше это было странной догадкой.
Я люблю «Веселую науку» именно за ее «позитивность», как ни странно применять это затертое слово к Ницше. Все, что он пишет тут, это утверждение жизни, личности, прекрасного, легкого и веселого, это тот единственно верный взгляд, которым и должен смотреть на мир философ. «Я хочу все больлше учиться смотреть на необходимое в вещах, как на прекрасное: так я буду одним из тех, кто делает вещи прекрасными».
«Жизнь — средство познания» — с этим тезисом в сердце можно не только храбро, но даже весело жить и весело смеяться!» — в этой фразе суть всей книги, если не всего Ницше.
А еще — мне внезапно иначе открылась пресловутая идея «вечного возвращения», и до меня наконец дошло, почему Ницше *изобрел* то, что до него изобрел буддизм тысячу лет назад. «Овладей тобой эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок вопрос, сопровождающий все и вся: «хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?» — величайшей тяжестью лег бы на твои поступки». Это не вопрос факта, это вопрос отношения: если глядеть на свою жизнь через *такую* призму, все обретает совсем иные цвета. Собственно, это чистая противоположность христианского взгляда, который по сути утверждает, что все происходящее незачимо, временно и мимолетно. Это гипертрофированная значимость каждого момента, коль скоро он повторится бесконечно, каждой развилки, это бесконечные шахматы.
Впрочем, это лишь идея, не утверждение, тот же Ницше рисует нам такую «свободу воли, при которой ум расстается со всякой верой, со всяким желанием достоверности, полагаясь на свою выучку и умение держаться на тонких канатах и возможностях и даже танцевать еще над пропастями. Такой ум был бы свободным par excellence».
Надо получше подумать о концепции вечного возвращения.