ВЯЗКОСТЬ
Человек с тонкой шеей сказал:
— Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом.
Даниил Хармс, «Сундук»
Это прекрасная книга чудесного автора, причём важно, что с хоть и негромкой, но действительно славой. Важно и то, что текст написан человеком, не чуждым сценарного дела. И этот роман, безусловно, достоин какой-нибудь премии. Например, «Новых горизонтов» (ну, почему бы и не ему, собственно говоря).
В чём тут дело? Боязнь спойлеров я отметаю: если вы смотрите какой-нибудь фильм по Стивену Кингу, то, в общем, знаете, чем дело кончится. Сюжеты не портятся от пересказа. Если, конечно, это нормальные сюжеты. А тут ещё сюжет если не вечный, то базовый для культуры вообще.
Вкратце, дело тут вот в чём: действе происходит в двух временных пластах. Один — середина восьмидесятых, советское детство, когда школьники ещё не понимают, что в государстве что-то стронулось, да и взрослые не очень-то соображают. Дети ещё носят ключ от дома на шее (и это устойчивая метафора советского детства — я тоже так носил, хоть и куда старше). Всё разворачивается не просто в провинции, а в местах, приравненных к Крайнему Северу. Второй пласт — наше время, герои те же и там же. И в том, и в другом случае из мрачного пейзажа выходит нечто, и начинают погибать дети.
Тут внимательный читатель хлопает себя по лбу и, со всей радостью узнавания, говорит, что это «Оно» Стивена Кинга. Вместо Дерри, американского провинциального городка тут Оха на Северном Сахалине. Год, когда вышло «Оно» и когда стартует сюжет «Ключа», — 1986-й. Вместо чудовищного клоуна — непонятное существо, Голодный Мальчик с нефтяных болот, компания детей значительно сокращена, но от Кинга остался даже хулиган в роли Генри Бауэрса. Главных героев (если не считать героем инфернальное зло) трое (вместо семи членов «Клуба неудачников»), мальчик и две девочки. Когда они вырастут (у Кинга пауза была в 27 лет, ну и здесь примерно столько же), то одна станет специалистом по фольклору, а вторая останется на острове матерью-одиночкой. Мальчик будет законсервирован в своём безумии. Почему я говорю о том, что эта конструкция базовая? А потому что этот сюжет называется «недобитое зло» и имеет две фазы — первую, когда зло появляется, а потом, после героических усилий побеждается, но не до конца, и уползает зализывать раны. Во второй фазе зло появляется снова, и его добивают, ценой усилий куда больших (в последнем кадре могильная земля должна трястись, и из неё… — но это уже для пародий). Так устроено и «Оно», из-за которого разорились тысячи американских клоунов, нанимаемых на детские праздники.
Но вот что я скажу — принципиально новых сюжетов не бывает. Главное — не партитура, а исполнение. Исполнение тут очень интересное. Во-первых, это не просто русская провинция (иначе это был бы какой-нибудь Борск в средней полосе, а тут то пространство, что так возбудило писателя Веркина, что в результате получился целый роман). Это место очень специфическое, с японской интонацией. История северной части острова устроена довольно хитро. Южная его часть после русско-японской войны сорок лет принадлежала Японии, после 1945 года японцев из бывшей префектуры Карафуто. Японцы было оккупировали и северную часть (во время Гражданской войны), но потом всё вернулось к границам Портсмутского договора. Отдельная история — землетрясение 1995 года, о котором у нас, несмотря на всю информационную свободу, говорили глухо, и обыватели в той самой средней полосе, так и не поняли масштабов произошедшего. Поэтому «С ключом на шее» заранее помещено в пограничную (во всех смыслах) географию, в «особенный топос». Кинг же в «Оно» использует намеренно унифицированный город. И хотя СССР унаследовал Сахалин от Российской империи, было в нём что-то сродни Курилам или Сахалину южному — пространство непонятного, нелогичного и неожиданного.
Вторая особенность «Ключа» в деталях, в этой мутной воде детских страхов, причём страхов именно того, ещё советского извода. И, наконец, мелкая фактура почти кинематографических описаний. Вот девочка бродит по развалинам школы и видит вполне тарковские останки бытия, среди которых глобус (глобусы вообще мистическая деталь в любом повествовании), глобус треснул и из него толпой вываливаются во множестве блестящие жуки. Девочка оборачивается и идёт обратно, не замечает, что рядом с глобусом из-под жестяного листа высовывается нога в резиновом сапожке. Ну, кино, да.
Беда в том, что Стивен Кинг со своим романом (и фильмом) будет висеть чугунной гирей на ногах этого романа. Читатель не жесток и злобен, он ленив и любит обороты типа «Ну, это как у…» Более того, Стивен Кинг, конечно, не большой стилист, но удивительный мастер сюжетной конструкции. А тут на каркас сюжета (назовём его «скелетом»), надета не мышечная ткань, а вязкое облако деталей, страхов и детских обид, что вызывают эмпатию у части читателей. Это не совсем то, что ждёшь от настоящего хоррора. От хоррора читатель ожидает не вязкости, а динамики, ощущения того, что каждая деталь работает, не случайны, эту деталь или сцену невозможно выкинуть.
Но я вовсе не пеняю автору за что-то, лишь пытаюсь понять, как устроена литература такого типа — где очень много неповторимого и написанного собственной жизнью, при этом не выходя из базового сюжета.
Вот что мне кажется: у этой литературы общих сюжетов есть своё, настоящее очарование. Горизонты будущего всегда сделаны из чего-то увиденного раньше (это свойство горизонтов на круглой планете), и читатели у этой книги безусловно есть.
С чем мы и поздравляем автора.
Тексты Шаинян заслуживают внимательного к себе отношения. Разбор будет длинным. Итак:
Профессия этнографа, даже этнографа-любителя, как выяснилось уже из нескольких текстов этого премиального пула, опасней в плане умственного и физического здоровья даже, чем профессия археолога; Индиана Джонс не дошел до того, чтобы убить собаку и плясать вокруг нее голым на центральной площади города, как один из персонажей романа (а если бы персонаж вовремя прочел «Нового Плутарха», он бы знал, какие опасности скрыты в этой романтичной науке). Тем не менее, одна из героинь, Яна Нигдеева (робкие студенты зовут ее Вендига, как страшного бога голода североамериканских индейцев) рискнула пойти по стопам безумца… И теперь, получив узелковое письмо «Возвращайся домой», привет из детства (их было таких три мушкетера и они пользовались секретным кодом), приезжает на Сахалин, в город детства О., чтобы узнать, что Древнее Зло опять проснулось.
Романы о том, как подростки вместе, благодаря старой дружбе, победили Древнее Зло, которое не смогли одолеть, пока были юны и неопытны, ну, есть – про «Оно» уже вспоминал мой коллега Владимир Березин, добавлю хотя бы «Дракона» Питера Страуба… Итак, подростки выросли, у каждого своя семья, своя беда, свои проблемы, а зло не ушло, и надо как-то плечом к плечу, у мачты… А тут еще страшным озером, где и окопалось это древнее зло, заинтересовались власти, а это значит, что страшные вещи будут происходить и происходить.
Разумеется, этого дракона прикормили сами подростки, чтобы он расправился с другими драконами, поменьше и вполне материальными; со злобной компанией гопоты, третирующей девочек и фриков. Но ужас в том и состоит, что кроме как на древнее зло, подросткам и полагаться-то не на кого; они страшно одиноки; кто растет в неполной семье, над каждой из которых висит своя страшная тайна, кто беззащитен потому что не такой, а кто — и то и другое. Роман этот, собственно, об одиночестве и манипулятивной ненависти взрослых, которая выдает себя за любовь (история с Филькой это совершенное «Похороните меня за плинтусом»). Родительская любовь (а у одной героини дочь – точная копия ее самой тогда) может быть спасением (нет ничего страшней медведицы, защищающей своего медвежонка), родительская ненависть призывает чудовищ.
Что, с моей точки зрения, мешает этому роману стать настоящим хитом, это оверкилл.
Хотя бы гиперреакция героев по любому поводу.
Вот Яна в детстве сдает экзамен в музыкалке: «Гриф скользит; Яна стискивает его в кулаке с такой силой, что струны врезаются в пальцы. Округло выставленные на смычке пальцы дрожат и костенеют, норовя превратиться в неуклюжую птичью лапу <…> Спина у Яны из холодного, как лед, бетона, ноги — мягкие болтающиеся колбаски тряпичной куклы, а от сердца остался лишь трясущийся мелкой дрожью комок в солнечном сплетении. Окаменелое лицо сползает вниз под собственной тяжестью. Серая муть постепенно заливает зал»…
А вот она же прыгает «в резиночку» (кто старше, то знает): «…в животе ворочается целое гнездо холодных червяков, горло перехватывает. Одолеть «пешеходов» — все равно что вскочить на крыло пролетающего самолета. <…> Червяки в животе шебуршатся совсем уж невыносимо…»
Ну нельзя же так все время волноваться, право слово.
Вот подростки покупают карту в загадочном магазинчике
«На двух [глобусах] Яна узнает очертания Пангеи, знакомые по папиным книгам. Еще на одном, кажется, нарисована Гондвана. Не приблизительный контур — подробный рисунок с горами, реками и кружочками больших и маленьких городов, подписанных иностранными буквами. На других глобусах — таких же подробных — очертания материков и вовсе невиданны <…>, одни похожи на те, что есть на любой карте, и отличаются лишь в мелочах (как Яна успела это заметить? – МГ), другие же не имеют ничего общего с Землей. Яна облизывает пересохшие губы. Глобусы пугают ее до паралича. <…> «Чепуха какая-то», — шепчет Филька, и Яна понимает, что ему тоже страшно. Может быть, даже страшнее, чем ей». Тут я, не удержавшись хочу спросить – почему? Что такого страшного в магазине географических карт и странных глобусов?
А вот взрослая Яна узнает идущего рядом с постаревшим отцом человека: «Яна <…> закусила губу, намертво давя вопль. Болезненно зашумело в ушах, как будто она нырнула слишком глубоко, так глубоко, что, может, уже и не получится вынырнуть. Зеркало подернула пелена цвета ночного тумана. Теряя равновесие, Яна до боли в ладонях вцепилась в прилавок, переступила с ноги на ногу. Под подошвами, прорываясь сквозь туманную пелену, сквозь монотонный гул под черепом, оглушительно захрустел битый кирпич» — здесь дело идет к коде, но накал все такой же…
Вот Ольга в расстроенных чувствах выбрасывает мусорное ведро (потом оказывается, в ведре был пластиковый пакет, который гораздо проще выкинуть в мистический мусоровоз, ну ладно), чтобы скрыть от дочки, что принимала седатив, и что пустая упаковка лежит в мусоре.
«Она то и дело пыталась перехватить ведро за ручку — но ручки снова не оказывалось, и тогда она прижимала урну к бедру. Гладкий пластик скользил по спортивным штанам, она подтягивала ведро повыше, раз, другой, а потом снова пыталась перехватить его за ручку — обычную ручку из толстой проволоки, с круглой деревяшкой наверху, за которую носят ведра все нормальные люди. Но ее там не оказывалось, лишь качалась какая-то дурацкая выпуклая крышка. Всего-то надо было спуститься с первого этажа и пройти десяток метров до машины, распахнувшей навстречу свои темные вонючие недра — но этот путь показался Ольге мучительным, как в дурном сне» … Вот она уже у двери собственной квартиры: «Ведро выскользнуло из-под руки, и по подъезду дробно раскатился оглушительный, но какой-то ненастоящий грохот. Ольга, всхлипнув, поддала по урне (??? – МГ) ногой и привалилась к двери, зябко обхватила себя руками…». Вот она понимает, что, ей, когда-то совершившей страшный ритуал, не место в церкви: «Тоскливый ужас разом высосал из нее силы: тело обмякло, мышцы обвисли на костях, будто Ольга превратилась в кусок безжизненной плоти, мертвеца, в последний момент ясно осознавшего, что надежда на спасение была всего лишь самообманом».
Герои постоянно теряют равновесие, у них подламываются колени, в ушах звенят крики, а в животе то копошатся червяки, то кувыркается холодное, то понимание в него врезается, как гигантский горячий кулак. Вегетативные бури по идее должны посредством авторского НЛП затронуть и читателя, но происходит все, скорее, наоборот – когда должно быть по-настоящему страшно, запас адреналина в метафизических читательских надпочечниках уже израсходован. Тут уж невольно вспомнишь знаменитую фразу Льва Толстого про Леонида Андреева.
Вторая с моей точки зрения проблема – избыток (как это ни парадоксально) литературного мастерства. Автор щеголяет яркими подробностями и метафорами, но их слишком много на единицу площади, и они как бы «съедают» друг друга, не столько помогают восприятию, сколько вызывают трансцендентную сшибку. «Она сдвинула в сторону тарелку с присохшими остатками <…> яичницы и высыпала картошку прямо в раковину. Вялые весенние клубни, давно проросшие, сморщенные, как задница старухи, подставленная под укол. Ольга приняла обламывать бледные спутанные ростки, остервенело, методично, один за другим. Вода подхватывала их и тащила к сливу; несколько штук уже забились в отверстия решетки и торчали из нее, как пальцы. Пальцы мертвеца». Еда, кстати, тут вообще демонстративно-малоприятна. «Яна опускает ложку, придавливает жир и разбухший рис, выцеживая жижу. <…> В поле зрения попадает рукав тети Светиного халата, — ярко-красного, простеганного мелкими ромбиками, едва достающего до колен. Яна поспешно отводит взгляд, подносит ложку ко рту. Застывший жир с крупинками фарша касается губ. От него пахнет луком и затхлой морозилкой. Яна через силу глотает, скорчившись над тарелкой. Короткие рыжие лохмы свешиваются на лицо».
Еще одно свойство романа отметил мой коллега Березин – это сценарность текста, отчего косяки его – типичные косяки триллеров; там, где героям надо бы задержаться, начать разговор, спросить, уточнить, выяснить, они предпочитают по неубедительным причинам этого не делать – сюжет двигается промахами протагонистов, их непонятной, необъяснимой ленью и не менее необъяснимым не-любопытством, когда дело касается явно важных вещей. Например, странности доставки узелкового письма доходят до Яны уже постфактум, вся многословная сцена разговора с коллегой на скамейке написана именно для того, чтобы мы, читатели, узнали, что что-то, оказывается, не так. Магазинчик с глобусами и его странный владелец тоже в принципе могли бы насторожить (не напугать, именно насторожить!) неглупых подростков, но нет, покупают у странного человека страшно секретную карту за двадцать восемь копеек… Вроде бы кто-то узнал вернувшуюся Янку, окликает ее по имени – но она, вместо того, чтобы остановиться, и выяснить в чем дело, убегает прочь – погоня это так зрелищно…
И так далее. И крепко закрученный сюжет (а он есть) теряется в этом изобилии.
Итог: многообещающий текст, которому мастерство автора помешало стать по-настоящему хорошим. Парадокс, но это примерно как с «Веревкой», которую погребло обилие идей.
Евгений Лесин:
Мрачная детская история. Мистическая бытовуха. Унылый триллер. Автор пугает, а читателю скучновато. Сюжет кряхтит, не хочет ехать, но все едет. Читать очень трудно, но можно. Времени как будто нет. А написано – как будто в 90-х. Повествование такое можно длить бесконечно. Авторский мир, мир описываемый, не меняется и менять не может. Не хочет. Такие романы очень любят так называемые «толстые» журналы, ну, «Новый мир» какой-нибудь. Таким романам охотно дают премии. Про них пишут – многословно и невнятно. Фантастические элементы настолько погребены под общей безысходностью, что не побоюсь сказать – перед нами типичная «боллитра», как ее называют фантасты. Ну, Сенчин там. Или кто-то такой же. Повесть из романа не сделать. Она будет такой же тягучей и толстожурнальной. А несколько рассказов получиться может. Прилепин лопнет от зависти. Его рассказы скучнее.
На удивление удачный, профессионально сделанный и легко читающийся текст, несмотря на то, что пред нами самый настоящий отечественный «хоррор». С этим субжанром у нас не все так благополучно, как с фэнтези и НФ, хотя в последние десятилетия ситуация и выравнивается. Вот и у К. Шаинян успешно получилась внешне «тяжелая», мрачная книга, которая при этом читается быстро и с огромным интересом.
Нет, базовая сюжетная посылка произведения выглядит вполне банальной и даже избитой, но это, скорее, коренной порок «литературы ужасов» как таковой. Здесь трудно придумать что-нибудь настолько оригинальное, чтобы тысячи знатоков тут же бы не возопили: «А-а-а! Это уже было у (нужное имя вписать)…» Вот и роман «С ключом на шее» напоминает одну из самых известных (благодаря синематографу) вещей С. Кинга, (присутствует даже две хронологические линии – «подростковая» и «взрослая»), но это не делает текст Шаинян скучным или вторичным. Троица главных героев вписана ярко, многие второстепенные персонажи тоже вполне запоминаются, стиль автора ясный и прозрачный, и хотя быстро понимаешь, к чему все сведется, продолжаешь читать, не отрываясь. К сожалению, со второй части, когда главная сюжетная посылка становится абсолютно четкой, создается впечатление, что роман несколько больше, чем необходимо, однако это лишь незначительное упущение. Да, книга могла бы оказаться покороче, но это, пожалуй, единственное, что не дает поставить ей самый высокий балл.
А еще удивляет, с чего вдруг наши фантасты стали «цепляться» к Сахалину. Сначала Веркин, теперь вот – Шаинян. Ведь «город О.», где разворачивается большая часть действия книги – явный намек на северосахалинскую Оху. Зря вы так про Сахалин, хороший же остров…
Ирина Епифанова:
Это, мне кажется, уже целая тенденция у авторов примерно моего поколения — писать о возвращении в город детства. Причём, поскольку в реальности, в быту, в государственном устройстве с тех пор, за пару-тройку десятилетий, изменилось очень много, этот город в таких произведениях обретает черты иномирья. В этом плане роман напомнил мне книгу Максима Кабира «Скелеты», над изданием которой я работала пару лет назад.
Из плюсов — прекрасный язык, яркие персонажи.
Из минусов, субъективно: текст показался рыхлым, вязким, ходящим кругами, возможно, это намеренный эффект, поскольку происходящее в книге очень напоминает фактуру сна, тем не менее местами эта вязкость и тягучесть мешают продвижению вперёд.
Екатерина Писарева:
В психологическом триллере Карины Шаинян «С ключом на шее» довольно легко угадывается пратекст – это «Оно» великого и ужасного Стивена Кинга. Но автор, кажется, это даже не скрывает – и такое бесстрашие, признаться, меня подкупает.
Действие у Шаинян разворачивается в русских реалиях – в 80-х годах и в 2010-х, город О. не Дерри, но не менее жуткий, а Зло опять охотится за детьми. Юные герои Шаинян преодолевают себя, чтобы выжить «несмотря ни на что» – есть ощущение, что также и автор преодолевает себя, чтобы рассказать эту историю (чувствуется, что ей очень хотелось это сделать).
Я думаю, у этого текста будут поклонники, и он этого заслуживает, но о каком новаторстве может идти речь? Присуждение премии «Новые горизонты» этому роману было бы признанием того, что горизонты-то у нас всегда старые.