В бытность А. Беляева журналистом и начинающим литератором были популярны индийские його-факиры-прорицатели, теософы, спиритисты, экзорцисты, аматоры межпланетных перелётов, последователи «философии общего дела» Н. Фёдорова (в т.ч. — эфиронавты, биокосмисты и «воскрешатели мёртвых»).
Последователями теории «воскрешения мёртвых» в своё время были Н. Рерих, Е. Блаватская, В. Крыжановская, В. Соловьёв, Н. Бердяев, К. Циолковский, В. Брюсов, В. Маяковский, М. Горький, С. Есенин, поэты «Кузницы», Н. Заболоцкий, А. Платонов, Б. Пастернак, В. Хлебников, М. Пришвин...
А. Богданов, основавший Институт переливания крови (отдел работ по омоложению организма) и А. Гастев, М. Булгаков и А. Беляев (в свете последних достижений науки — опыты по пересаживанию органов Брюхоненко (также -аппарат переливания крови), Бурденко, Неговского, Чечулина, Эвальда, Гаскеля, Волера, Ащова, Карреля, Броун-Секара...
Впоследствии, В. Брюсов отошёл от этой теории, написав в 1918 г. «Торжество науки» (др. — Не воскрешайте меня!) — сатирический рассказ о посещении Теургического института, в котором добились грандиозных научных результатов по воскрешению людей.
У Маяковского в поэме «Про это» (1923):
ПРОШЕНИЕ НА ИМЯ...
(Прошу вас, товарищ химик, заполните сами!)
Пристает ковчег*.
Сюда лучами.
Пристань.
Эй!
Кидай канат ко мне!
И сейчас же
ощутил плечами
тяжесть подоконничьих камней.
***
Вижу,
вижу ясно, до деталей.
Воздух в воздух,
будто камень в камень,
недоступная для тленов и крошений,
рассиявшись,
высится веками
мастерская человечьих воскрешений.
Вот он,
большелобый
тихий химик,
перед опытом наморщил лоб.
Книга —
«Вся земля», —
выискивает имя.
Век двадцатый.
Воскресить кого б?
— Маяковский вот...
Поищем ярче лица —
недостаточно поэт красив. —
Крикну я
вот с этой,
с нынешней страницы:
— Не листай страницы!
Воскреси!
***
Воскреси
хотя б за то
что я
поэтом
ждал тебя,
откинул будничную чушь.
Воскреси меня
хотя б за это!
Воскреси —
свое дожить хочу!
***
Библейский образ ковчега, так же, как и в «Мистерии-Буфф». Множество библейских образов, как и у А. Беляева. В частности, ковчег «Прыжка в ничто».
***
Александр Беляев первоначально назвал роман о профессоре Доуэле «Воскрешение мёртвых» (1928). С изменениями он был переиздан в 1937 г.
Впервые роман увидел свет в 1937 году на страницах ленинградской газеты «Смена» (1 — 6, 8 — 9, 11, 14 — 18, 24, 28 февраля, 1, 3 — 6, 9 — 11 марта), затем в 6 — 10 номерах журнала «Вокруг света» за тот же год.
А в конце 1937 — начале 1938 гг. роман был напечатан в рижской «Газете для всехъ» под названием «Когда мёртвые оживутъ» (с №37 от 12.09.1937 г. по №13 от 27.03. 1938 г.)
Впервые эти особенности подметил Зеев Бар-Селла в художественной биографии «Александр Беляев» (2013).
Из 13-й главы «Три головы профессора Доуэля»:
«Воскрешением мертвых» называет писатель возвращение к жизни людей, погруженных в анабиоз, и в рассказе 1926 года «Ни жизнь, ни смерть»…
Но гораздо важнее, что именно так Беляев определяет идею «Головы профессора Доуэля» в предисловии к первой публикации рассказа:
«Вернуть к жизни голову умершего человека, вернуть после смерти сознание, — ведь это было бы уже подлинное „воскрешение из мертвых“, что в век религиозного суеверия считалось прерогативой (исключительным правом) „божества“».
И можно думать даже, что слова о веке религиозных суеверий и «божестве» — это не просто дежурная дань воинствующему атеизму.
Суть здесь иная — «Философия общего дела» Николая Федорова, самого оригинального русского мыслителя на рубеже XIX–XX веков. Природа, которую принято называть «Божьим миром», встретила в нем непримиримого врага. «Природа, — писал он, — представляет извращение образа Божия». Каково же назначение человека в этом мире? Разорвать цепь круговорота веществ в природе! Не дать человеку превратиться в прах! Цель человека — воскрешение мертвых! Победа над смертью и бессмертие!
Достичь этого Федоров полагал посредством науки, считая, что никакой иной задачи перед наукой и стоять не должно.
Такое естественно-научное богословие пленяло многих — от Циолковского до Маяковского и Платонова. И в 1920-е годы идеи эти буквально носились в русском воздухе. Но Беляеву открылась редкая возможность ознакомиться с ними почти что из первых рук.
Поступив в 1923 году на службу в Наркомат почт и телеграфов, Беляев стал вскоре активнейшим сотрудником ведомственного журнала «Жизнь связи». А в 1924 году в журнале начал печататься только что поступивший на работу в Наркомпочтель 35-летний Николай Сетницкий. По образованию он, как и Беляев, был юристом, но интересы его простирались намного шире: политэкономия, психология, теория стихосложения и статистика как метод исследования литературного процесса… Командированный Временным правительством в Одессу, он посещал заседания ХЛАМа — объединения «Художники, литераторы, артисты и музыканты», где познакомился со всей местной литературной элитой — Эдуардом Багрицким, Валентином Катаевым, Ильей Ильфом и Юрием Олешей… Но главным оказалось знакомство с Александром Горским, поэтом и ярым приверженцем учения Н. Ф. Федорова. Эта встреча оказалась для Сетницкого судьбоносной — теперь на все он будет смотреть по-федоровски. Даже на экономику. Здесь он разглядит два противоположных принципа мироустройства: эксплуатация и регуляция.
Эксплуатация — это когда «один член взаимодействующего целого признается самоцелью, а другой — только средством и всегда средством». Оттого неприемлем любой капитализм. Но от марксизма здесь ничего нет: эксплуатация лежит в самой основе нынешнего несовершенного, «падшего» порядка вещей, на всех уровнях — от социального до растительного и животного, когда одни служат пищей другим.
Совсем иное дело — регуляция. Здесь уже не взаимная рознь, вытеснение и борьба, а согласное, питаемое любовью единство частей целого. Это что, социализм? Нет! — соборность и слиянно-нераздельное единство ипостасей Пресвятой Троицы.
И тогда половинчатое, атеистическое строительство рая в одной отдельно взятой стране для одного только класса становится лишь первым шагом на пути христианского дела — всеохватного (храм, общество, частная жизнь) и космического (регуляция природы, одушевление косной материи и упразднение смерти)…
Смотря на вещи под таким углом, можно объявлять большевиков невольными орудиями Божьего Промысла. А значит, нет никаких моральных препятствий для искреннего участия в социалистическом строительстве. И пусть большевики закрывают церкви (ведь православие по сути своей — это культ смерти), пусть изничтожают родимые пятна капитализма вместе с их носителями (частная собственность — это Зло)… Главное, что и при большевиках можно жить, не изменяя ни себе, ни Богу.
Конец у этих прекрасных мечтаний был, естественно, один — в 1937 году Сетницкого арестовали и расстреляли. А Горского в 1937-м как раз из тюрьмы выпустили, чтобы снова посадить в 1943 году. В тюрьме он через несколько месяцев и скончался.
Но пока на дворе 1925 год — можно погружаться в иллюзии и увлеченно пророчествовать. И то, что именно с этих пор тема воскрешения мертвых властно овладевает Беляевым, разумнее всего объяснить его беседами с Сетницким. Тем более что на роль партнера в богословских спорах Беляев, выпускник духовной семинарии, подходил как нельзя лучше. А начаться разговоры могли с обсуждения темы, на которую писали оба, — НОТ, «научная организация труда»[219].
Принцип НОТ заключается в разделении трудового процесса, дроблении производственных операций и специализации. Но Сетницкий никак не мог назвать такой принцип прогрессивным, поскольку он целиком вытекает из нынешней несовершенной цивилизации и является уделом «нашей современной жизни, всецело построенной на субординации, взаимном ограничении и вытеснении»[220]. Этому ущербному НОТу следует противопоставить сознательную организацию труда: «Идеальным было бы выполнение всего трудового акта — от замысла до полного воплощения, от первой творческой мысли до последнего жеста при отделке результата — одним существом, единичным или коллективным, сознающим себя совершенно единым (преобразованное человечество)»[221].
Не знаю, что думал по поводу этих мечтаний Беляев, но мне такое преобразованное по Федорову человечество больше всего напоминает сверхмарионетку Крэга…
В Наркомпочтеле Сетницкий проводил статистическое обследование работников связи — их положение, деятельность и социальный состав… На один из таких трудов Беляев откликнулся рецензией[222]. Вот еще один повод для бесед.
Не исключено, что Беляев встречался и с Александром Горским, в 1925–1928 годах возглавлявшим в Москве литературно-философский кружок.
Украшением кружка был давний знакомый Горского Эдуард Багрицкий.
Имена прочих участников впечатляют гораздо меньше: братья Шманкевичи — Борис и Всеволод, донесшие идеи Федорова до Маяковского, А. Миних… Но забредала и молодежь — два Владимира (начинающие поэты Луговской и Державин), а также те, кто живо интересовался поэзией или искал немарксистских ответов на главный вопрос философии…[223]
Горский тогда упорно размышлял над «половой трагедией homo sapiens», которая заключается в «противоречии между властью высших мозговых центров и могуществом половых органов». В своем труде «Огромный очерк» (в той его части. что была закончена в 1924 году) Горский рассматривает и практиковавшиеся способы преодоления этой дилеммы:
«Употребляемое в культе Аттиса оскопление есть попытка достигнуть метаморфозы пола, не рискуя головой, то есть оставаясь при старом (немного лишь видоизмененном) самосознании…»[224]
Вот еще один возможный источник появления эротической темы в романе.
Воспоминание о труде Горского могло подсказать Беляеву и позднейший эпизод с одинокими манипуляциями мадемуазель Лоран — это позаимствованное из книги Хэвлока Эллиса (Havelock Ellis)[225] описание «типичного» случая, когда молодая 28-летняя женщина «чувствует себя особенно счастливой, когда она бывает одна, обнаженная в своей спальне. Она знает наизусть каждый уголок своего тела и гордится тем, что оно сложено согласно всем законам правильного построения человеческого тела»…[226]
Впрочем, круг московских знакомых и обсуждавшихся тем мог быть и шире.
До сих пор мы как-то обходили главную особенность беляевского произведения, а ведь рассказано в нем не просто об отдельной от тела жизни какого-то органа, но о части тела самой главной — голове! И о мозге, живущем и творящем после смерти остального тела.
И тут такое странное совпадение — в том же 1925 году, в той же Москве было написано произведение, посвященное жизни мозга, отделенного от своего носителя и помещенного в другое тело.
Речь, понятное дело, идет о повести Михаила Булгакова «Собачье сердце».
Читал ли ее Беляев? Откроем рассказ 1926 года «Человек, который не спит». Начинается он с «собачьего дела». Дело это слушается в суде, и вот что говорит обвиняемый — профессор Иван Степанович Вагнер:
«— Граждане судьи! Я не отрицаю факта похищения собак, но виновным себя не признал, и вот почему. Всякая кража предполагает корыстную цель. У меня такой цели не было. Вы сами огласили документы, из которых суд мог убедиться, что я преследовал исключительно научные цели. Я веду опыты, имеющие громадное значение для всего человечества. Та польза, которую должны принести эти опыты, несоизмерима с ничтожным вредом, который я причинил. <…>
— Но не объясните ли вы, почему вы сочли нужным прибегать к таким странным и незаконным способам добывания собак для ваших опытов? Если опыты представляют ценность, правительство обеспечило бы вас всем необходимым для работы!
Профессор Вагнер замялся.
— Эти опыты слишком смелы. Они могли показаться даже фантастичными. В успех я верил, но на пути лежали неизбежные неудачи. Они могли погубить и дело и мою репутацию прежде, чем я достиг бы положительных результатов. И я решил производить их в тиши своего кабинета, на свой страх и риск. Но у меня было слишком мало личных средств на приобретение собак для опытов. <…> И я был принужден…
— Красть собак? — с улыбкой добавил судья.
Профессор Вагнер выпрямился и ответил тоном глубокого убеждения в своей правоте:
— Собачий век — каких-нибудь двадцать лет. Стоимость собаки — рубли, много — десятки рублей. Уничтожив же несколько собак, я удлиню жизнь человечества втрое, а вместе с тем утрою и ценность человеческой производительности. Если за это я заслуживаю наказания, судите меня! Мне больше нечего прибавить».
Итак, у обоих профессоров — Преображенского и Вагнера — одинаковые наклонности: приманить на улице собаку, уволочь ее к себе домой, а уж там, в тиши кабинета, подвергнуть бедное животное убийственным опытам…
Так что ответ однозначный: читал. Конечно читал!
Но когда?
Рассказ «Голова профессора Доуэля» был напечатан в марте-апреле 1925 года. А на рукописи «Собачьего сердца» стоит дата: «Январь — март 1925 г.». Правда, 15 февраля Булгаков уже выступал с этой повестью на литературных чтениях…[227] Но, чтобы успеть вдохновиться булгаковским сочинением и написать собственный 70-страничный рассказ, — и этот срок совершенно недостаточный! Так что придется признать: Беляев прочел (или прослушал) «Собачье сердце» после завершения «Головы профессора Доуэля». А в 1930 году дал свою версию жизнеописания животного, которому пересадили человеческий мозг — «Хойти-Тойти».
Так что же, сходство беляевского рассказа с булгаковской повестью — чистая случайность?
Ни в коем случае! И доказательство тому: дата начала работы Булгакова над «Собачьим сердцем» — январь 1925 года, первая годовщина смерти В. И. Ульянова (Ленина).
Впервые на это обратила внимание Майя Каганская в послесловии к переводу «Собачьего сердца» на иврит. А еще она установила, что болезнь и смерть вождя мирового пролетариата интриговали Булгакова в крайней степени, даже тогда, когда о Ленине и речь как будто не заходила… Например, в «Роковых яйцах» ужасный «красный луч» изобрел профессор Персиков. При чем здесь Ильич? — спросите вы. А притом что Ленина лечил профессор Абрикосов[228].
И когда Ленин все-таки умер, изобретатель Лев Термен поспешил предложить свои услуги: похоронить ленинское тело в вечной мерзлоте, чтобы спокойно дожидаться того момента, когда наука позволит Ленина воскресить.
(Именно этой теме — замораживание и воскрешение — посвящен рассказ Беляева «Ни жизнь, ни смерть», напечатанный в 1926 году[229].)
Однако посланный Терменом курьер опоздал: от тела Ленина осталась одна пустая оболочка, а все внутренние органы уже были разложены по стеклянным банкам.
Но орган органу рознь: печень и желудок с селезенкой, конечно, важны, но не им обязан человек неповторимостью своей личности. И поэтому один ленинский орган удостоился не просто особого внимания, но целого института — Института мозга. Все были убеждены, что у такого гениального человека, как Ленин, и мозг должен быть не простой. Он, и вправду, — удивительный. Левое полушарие ссохлось до размеров грецкого ореха, правое, напротив, заполнено жидкостью — это пустоты, где раньше было мозговое вещество. Оставалась последняя надежда — выявить что-то необычайное в мозговых клетках… Ну, скажем, по величине, по распределению, по отросткам каким-нибудь… Или их отсутствию.
Забегая вперед скажем: кроме заявлений о неповторимости ленинского мозга, ничего внятного и убедительного мозговеды не сообщили. А могли бы, хвати у них мужества и научной честности, повторить слова профессора Преображенского: «Разруха не в клозетах, а в головах». В нашем случае, в одной — главной — голове.
И как только создали Институт мозга, по Москве поползли слухи, что наняли большевики немцев и дали им задание: воскресить ленинский мозг. Немцы действительно приехали — профессор Фохт со свитой ассистентов. Предложили отвезти мозг Ленина в Берлин, но ЦК не согласился — воскрешайте на месте! Но все-таки деньги на обустройство берлинской лаборатории Фохт из большевиков выбил. И, пока лаборатория строилась, был в Москве частым гостем. Потом наезжал все реже… Наконец умер. А мозг Ленина — то, что от него осталось: нарезка в две тысячи ломтей, — ждет своей очереди на воскрешение.
***
219
«Научной организации труда» Беляев посвятил две статьи: На путях к НОТ // Жизнь и техника связи. 1924. № 8. С. 103–106 (Подпись: Романыч; псевдоним раскрыт по отсылке во второй статье); О рационализации в НКТП // Жизнь и техника связи. 1925. № 12. С. 73–76.
вернуться
220
Сетницкий Н. А. Единство трудового процесса // Октябрь мысли. 1924. № 3–4. С. 61.
вернуться
221
Там же.
вернуться
222
Что такое статистика и для кого она нужна (Популярное пособие для работников связи). Москва. Статистический отдел НКПиТ. 126 с. Коллективный труд В. Г. Песчанского, Д. В. Савинского, Н. А. Сетницкого, Я. С. Улицкого, под редакцией нач. статотдела НКПиТ Песчанского // Жизнь и техника связи. 1924. № 11. С. 180 (Подпись: А. Б-в).
вернуться
223
Гойлов Н. С. Моя московская богема //Архивный фонд Музея-библиотеки Н. Ф. Федорова. Машинопись. 28 с.
вернуться
224
Горский А. К. Огромный очерк// Горский А. К., Сетницкий Н. А. Сочинения. М., 1995. С. 229.
вернуться
225
Эллис X. Автоэротизм. Для врачей и юристов. СПб., 1911. С. 77.
вернуться
226
Горский А. К. Огромный очерк. С. 196.
227
Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 245.
вернуться
228
Qaganskayah М. 'Or kelev, 'о hokhmath sophrim [Собачья шкура, или Мудрость писателей] // Bulgaqov М. Lev kelev. Tel-’Aviv, 2002. 'Am. 171–220; Каганская М. Собачья смерть // Солнечное сплетение. Иерусалим. 2002. № 24–25. С. 168–185.
вернуться
229
Беляев А. Ни жизнь, ни смерть//Всемирный следопыт. 1926. № 5. С. 3—15; № 6. С. 3–14.
Из 22-й главы КЭЦ:
Дело в том, что по-древнееврейски (а Беляева этому учили) קץ (кэц) означает «конец», причем не просто «конец», но такой, за которым уже ничего не следует: קץ הימים (кэц ha-ямим) — буквально: «конец дней», а на самом деле, «конец времени», и העולם קץ(кэц ha-олам) — «конец света», короче — Апокалипсис.
И значит «Звезда Кэц» — это не что иное, как Звезда-Полынь. Восход ее предвещает конец этого мира и приход мира нового, того, где человек сбросил с себя иго земного тяготения и стал Человеком космическим.
Сказанное может, конечно, показаться натяжкой. Но вот глава, повествующая о том, как главный герой Артемьев, он же рассказчик, проходит предполетную санобработку. Герой очистился от микробов и:
«…по привычке протянул руку доктору, но он быстро спрятал руки за спину.
— Не забывайте, что вы уже дезинфицированы. Не прикасайтесь больше ни к чему земному.
Увы, я отрешен от земли».
Несколько шагов по трапу, и герой оказывается:
«…в узкой камере, освещенной электрической лампой. Камера была похожа на кабину маленького лифта.
Дверь крепко захлопнулась. „Как крышка гроба“, — подумал я».
Глава же носит название «Чистилище». В кавычках. То есть ирония. Равно как и просьба доктора к отлетающим:
«Передайте мой привет небожителям».
Шутки шутками, но слова выбраны самые точные: отрешение от всего земного, гроб, чистилище и встреча с небожителями, то есть смерть и прибытие в Царство Небесное. То самое царство, какое наступит на земле сразу после конца света и Страшного суда[346].
Заканчивается роман словами:
«…Мой сын поет „Марш Звезды Кэц“».
Именно так — солист хора мальчиков исполняет хорал, возносит благодарственную молитву.
___
346
Точно теми же словами Беляев пользовался при описании космического полета в романе «Прыжок в ничто» — речь идет о помещении пассажиров в амортизационные ящики («— Всё наделала эта мадам вертихвостка. Надо было поскорее уложить ее. А она, вместо того чтобы выслушать нас, в истерику. Кое-как справились. Уложили, закрыли. Так она еще в дыхательную трубку кричит: „Варвары! Изверги! За что вы загнали меня в гроб? Проклятые!“») и последующем извлечении из оных:
«„Вот она — теория и жизнь, — думал Цандер. — Расчеты ломаются в самом начале. Драгоценные минуты проходят, а мы, вместо того чтобы двигаться ускоренно, летим по инерции. Отложить „пробуждение мертвых“, чтобы еще раз пришпорить ракету? <…>“ Последние уже давно ожидали своего „воскрешения“. Стормер… вообразил, что находится в руках большевиков, которые сыграли с ним страшную шутку. <…> От этой мысли он обливался потом в своем „гробу“»:
«Постепенно все „мертвые“ были „воскрешены“»:
«Ганс вдруг громко запел, разнося радостную весть:
— Вставайте! Воскресайте, лежащие во гробах'. Солнце Венеры приветствует вас…»
И слова «радостная весть» тоже употреблены к месту — это «благая весть», в переводе на греческий: «евангелие».
***
То есть, человек пытался овладеть функциями Господа Бога: оживлять мёртвых и стать властелином мира.
У А. Беляева есть роман «Властелин мира» (1926).
А это начало древнееврейской молитвы «Амида»:
«Господь мой! Уста мои открой, и рот мой произнесет хвалу Тебе.
Благословен Ты, Господь, Бог наш и Бог отцов наших, Бог Авраама, Бог Ицхака и Бог Яакова, Бог великий, могучий и грозный, Бог всевышний, Который воздает благими милостями и обретает все, и помнит добрые дела отцов, и по любви приводит избавителя к сыновьям их сыновей ради Имени Своего.
В течение десяти дней покаяния прибавляют: Помяни нас к жизни, Царь, Которому угодна жизнь, и впиши нас в книгу жизни ради Себя, Бог жизни.
Ты — Царь, помогающий, спасающий и защищающий. Благословен Ты, Господь, щит Аврама!
Ты могуч вовеки, Господь, Ты оживляешь мертвых. Ты велик в спасении.
Зимой (с окончания праздника Суккот и до Песаха): Он направляет ветер и низводит дождь.
Летом (начиная с Песаха): Он дарует росу.
Он дает пропитание живым по доброте Своей, оживляет мертвых по великому милосердию Своему, поддерживает падающих и исцеляет больных, освобождает узников и хранит верность Свою спящим в прахе. Кто сравнится с Тобой, Могучий? И кто сравнится с Тобой, Царь умерщвляющий и оживляющий, взращивающий спасение.
На протяжении десяти дней покаяния прибавляют: Кто подобен Тебе, Отец милосердный, вспоминающий Свои создания милосердно ради жизни.
И верен Ты обещанию оживить мертвых. Благословен Ты, Господь, оживляющий мертвых!
Ты свят и Имя Твое свято, и святые каждый день восхваляют тебя. Благословен Ты, Господь, Бог святой.»
Амида (Шмонэ Эсрэ) — основная еврейская молитва; иногда ее называют просто «тфила» (буквально — «молитва» на ивр.). Слово «амида» означает «стояние» — молитву читают стоя, не сходя с места и не отвлекаясь, с сознанием того, что молящийся предстает перед Вс-вышним — Царем царей. Амида будних дней называется «Шмонэ эсрэ» — на иврите, дословно «восемнадцать»: первоначально эта молитва состояла из восемнадцати благословений.
https://toldot.ru/articles/articles_16235...
***
Адон Олам (אֲדוֹן עוֹלָם — «Г-сподь Мира», «Владыка Мира», «Властелин мира») — поэтическая молитва (пиют, гимн), прославляющая вечность и величие Б-га и выражающая упование на него. Еврейская традиция относит эту молитву к XI веку н.э. и считает её автором р. Шломо Ибн Гвироля.
Властелин мира царствовал
до создания Им всех творений;
и когда по воле Его был создан мир,
Его именем стало Владыка.
И после конца мира Он, грозный,
будет царствовать единовластно.
Он был, Он есть, и Он пребудет вечно
в великолепии Своем.
אדון עולם אשר מלך
בטרם כל יציר נברא
לעת נעשה בחפצו כל
אזי מלך אזי מלך
שמו נקרא
ואחרי ככלות הכל
לבדו ימלוך נורא
והוא היה והוא הווה
והוא יהיה והוא יהיה
בתפארה
Адон олам ашер малах
Бетэрэм коль йецир нивра
Леэт нааса бехэфцо коль
Азай мелех, азай мелех
шемо никра
Веахарэй кихлот hаколь
Левадо имлох нора
Веhу hая веhу hовэ
веhу иhйе, веhу иhйе бетифара
http://www.shirim2006.narod.ru/Text/Adon_...
***
В рассказе «Ни жизнь, ни смерть» (1926) : 4-я часть — «Воскрешение мёртвых», 2 последних строфы декадентского стихотворения» автора, написанного примерно в 1924 г.- «Звезда мерцает за окном», и упоминание «Агасфера»: «Агасфер!.. -- подумал он, вспомнив легенду, прочитанную им в юности. -- Агасфер, вечный странник, наказанный бессмертием, чуждый всему и всем... К счастью, я не наказан бессмертием! Я могу умереть... и хочу умереть! Во всем мире нет человека моего времени, за исключением, может быть, нескольких забытых смертью стариков... Но и они не поймут меня, потому что они все время жили, а в моей жизни провал! Нет никого!..»
Человек, обладающий некоторыми функциями Бога: Рассказ написан на тему анабиоза — одной из интереснейших загадок науки. Случайно открытый проф. Бахметьевым анабиоз в свое время вызвал к себе громадный интерес. Однако, смерть талантливого русского ученого, открывшего анабиоз, прервала дальнейшие опыты, от которых ожидали так много, и внимание общества было привлечено иными научными сенсациями. Но, рано или поздно, работы над анабиозом будут доведены до конца. Рассказ рисует этот возможный путь дальнейших открытий в области анабиоза и применение их в жизни.
цитировать
свернуть ветку
