Жить и умереть в России. Башлачев, Маяковский и другие

Чтобы хоть как-то завершить – нет, не тему Башлачева, конечно, там такие глубины, что нырнуть и не вынырнуть, — но кое-какие застрявшие в голове сопутствующие рассуждения, пусть будет еще колонка.

Казалось бы, истоки творчества Башлачева сравнительно очевидны. Первым, само собой, приходит в голову Высоцкий. Однако если задуматься, то за пределами очевидно оммажного «Триптиха», да еще «На жизнь поэтов», чуть менее очевидно продолжающей тему, заданную Высоцким в «О поэтах и кликушах», сходства не так уж и много. Вероятно, удастся назвать еще две-три песни Башлачева, которые можно вообразить написанными Высоцким, но ни для одного, ни для другого они существенными не будут. Вроде бы и все. (Спойлер – не совсем, но об этом чуть дальше.)

Дальше должна бы следовать «поэзия русского рока», на тот момент представленная в основном Гребенщиковым, но и тут все не совсем гладко. Да, отсылки к одной и той же песне «Минус тридцать», причем с открытым упоминанием самого Гребенщикова, у Башлачева появляются аж дважды – но и все. Не считать же за доказательство влияния исполненный им как-то «Глаз». Песни «под Гребенщикова» имелись у многих рокеров, но как раз за Башлачевым такие не припоминаются.

Третий источник, уже несколько менее очевидный – современные Башлачеву поэты постмодернистского андерграунда, в то время это течение звалось у нас концептуализмом. Считается (хотя в наиболее подробном источнике, сборнике «Как по лезвию», это вроде бы не отражено), что «Петербургская свадьба» посвящена Кибирову – и да, общность между этими поэтами в плане активной работы с идиомами и тогдашними «мемами» вроде бы прослеживается. Мне попадались публикации, в которых Башлачев напрямую включался в список концептуалистов, хотя формально он к ним навряд ли принадлежал.

Тут надо бы сделать сноску – считается также, что «Петербургская свадьба» была реакцией на «Петербургский романс» Галича. Не знаю. Если и была, общности я не чувствую, хотя обе песни знаю прекрасно. Зато – еще одна сноска – в известном смысле к концептуалистам близок и Высоцкий, тоже активно использовавший техники, которые теперь назвали бы постмодернистскими, в первую очередь ту же активную игру с идиомами («Мы тарелки бьём весь год, / Мы на них уже собаку съели, / Если повар нам не врёт»). Даже более существенно, пожалуй, что Высоцкий был не чужд и другой игре, с созвучиями в корнях слов («Из подворотен – ворами»), а это уже фирменный знак Башлачева.

До сих пор речь шла о более или менее современниках поэта, если же заглянуть чуть дальше, то вспоминается, само собой, Маяковский – при том, что, казалось бы, общего между ним и Башлачевым примерно ничего. При этом чрезвычайно трудно пройти мимо двух постмодернистски модифицированных, но при этом легко считывающихся «цитат»:

Б: «За всех за тех, кого // Слизнула языком шершавая блокада»

М: «Поэт вылизывал чахоткины плевки / шершавым языком плаката»

Собственно, одно из самых сильных мест в «Петербургской свадьбе», дополнительно усиленное довольно редким у Башлачева (да и вообще для любых песен) анжамбеманом. И второй пример:

Б.: «Я хотел бы жить, жить и умереть в России, / Если б не было такой земли – Сибирь»

М.: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, / если 6 не было такой земли — Москва»

Легкую парадоксальность Маяковского (Москва у него «земля») Башлачев предельно усиливает. Подчеркивая тем самым отсылку к другой своей песне, «Случай в Сибири». Корпус текстов Башлачева вообще при внимательном рассмотрении оказывается в значительной степени гипертекстом, но это отдельная большая тема.

Другая отдельная большая тема, до которой эта цитата дотрагивается – Россия в творчестве Башлачева. В контексте восьмидесятых годов это вопрос из, скажем так, не вполне тривиальных, чего из нынешних времен почти уже и не разглядеть. Случайно или нет, но и тут вдруг возникает Маяковский. Доводилось встречать мнение, что песня «В чистом поле дожди косые» (эта строчка повторяется в ней несколько раз и, собственно, с «Россией» и рифмуется) отсылает к маяковскому «По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь».

Ну и, при моем неровном дыхании к рифме, трудно было пройти мимо еще пары любопытных совпадений. В поразительной песне «Когда мы вдвоем» из общего ряда несколько выбивается один из куплетов:

Пойми — ты простишь

Если ветреной ночью я снова сорвусь с ума,

Побегу по бумаге я.

Этот путь длиною в строку, да строка коротка.

Строка коротка.

Ты же любишь сама,

Когда губы огнем лижет магия,

Когда губы огнем лижет магия языка.

Выбивается, поскольку сама по себе эффектная рифма «бумаге я / магия» особо выделена тем, что рифма эта еще и дактилическая – при том, что в основном-то рифмы в песне ударные на последнем слоге, «мужские». Ну так вот, эта самая выделенная рифма обрамляет, дважды при этом повторяясь, так что трудно не заметить, последнюю часть, возможно, лучшей поэмы Маяковского «Флейта-позвоночник». Крайне маловероятно чтоб незнакомой, с учетом уже прозвучавшего выше, Башлачеву. Соответственно, рифма эта оказывается весьма интересной и значащей, будь она даже бессознательной апроприацией. Не говоря о потоке ассоциаций, который возникает, если рифма использована сознательно.

Последний пример связан с рифмой довольно редкой – настолько, что я и названия-то для нее не знаю. Есть термин «внутрисловный перенос», который почти о том же самом – но не совсем. Для разнообразия сперва Маяковский:

Захочет покоя уставший слон –

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

На первый взгляд рифма «слон / солнца» достаточно вяленькая, настолько, что в рубленом маяковском стихе ее почти и не разглядеть (вспомним, что время ассонансных рифм в общем-то еще не пришло). Но это на первый взгляд. Рифма на самом деле чрезвычайно точная – просто один из ее компонентов растащило на две строки и разрезало внутри слова. Поскольку рифмуются-то здесь «слон ца / солнца»!

Как я уже говорил, прием, насколько я понимаю, из редких, особенно с учетом его отличия от внутрисловного переноса. Последний выпячивает рифму, подчеркнуто разрезая слово, Маяковский же рифму прячет, пойди еще найди. Тем интересней обнаружить у Башлачева именно его:

Дым. Дым коромыслом!

Дым над нами повис.

Лампада погасла.

И в лужице масла

Плавает птичий пух.

Если знать, что ищешь, трудно не заметить: «коромыслом / повис лам». А не зная, да еще на слух (и нет, при исполнении это особо не акцентируется)?

Ну и в завершение – было бы чрезвычайно интересно сопоставить Башлачева с другим значительным поэтом эпохи и круга Маяковского, Хлебниковым. Есть очень сильное ощущение, что у поэтики Башлачева обнаружатся существенные хлебниковские корни. К сожалению, Хлебникова-то я как раз, увы, знаю весьма обрывочно...