Михаил Кураев. Век Солженицына // Санкт-Петербургские ведомости, 2018, №231 от 11 декабря, с. 1, 8.
Едва ли во второй половине ХХ века в России есть личность, сопоставимая с Александром Исаевичем Солженицыным по значимости и влиянию на духовную, литературную и политическую жизнь. Когда я прошу скептиков, не принимающих творчества Солженицына, не разделяющих его позиции по отношению к постсоветской власти, усердно отыскивающих подноготную правду о его военной и лагерной жизни, назвать кого-то еще, сопоставимого с Солженицыным, даже те, кто готов отказать ему решительно во всем, никого поставить с ним рядом не могут.
Александр Солженицын — одно из самых, если не самое яркое и многозначное явление духовной и политической жизни в нашей полувековой истории.
Наука и искусство растут из одного корня и существуют в давнем родстве, оба отражают реальность, разве что разными средствами. Почему об этом следует помнить и сегодня, в 100-летнюю годовщину со дня рождения Солженицына? Попробую пояснить. На каком-то этапе в науке возникает относительный застой, связанный с невозможностью в рамках прежней картины мира объяснить вновь открывшиеся закономерности. И тогда на арене появляется личность, вызывающая отторжение у тех, кто пытается, как говорится, в меха старые влить вино новое, не говоря о тех, кто за старые и пересохшие меха держится двумя руками.
Сегодня мы видим, как определенного рода читатели, пользуясь терминологией интриганов, Солженицына пытаются «задвинуть» туда, откуда он вышел. Уверяют себя и всех в том, что его время прошло. Дескать, спасибо за «Ивана Денисовича», спасибо за «Архипелаг ГУЛАГ», но «Красное колесо» читать невозможно, а «200 лет вместе» и не забудем, и не простим. Вы проложили нам дорогу, помогли вырваться на свободу, спасибо и счастливо оставаться там, в истории.
Наши политические витии твердили лет десять, а то и больше, заклинание: надо вернуться на общечеловеческий путь, вернуться в цивилизацию. Не надо ничего придумывать, не надо ничего изобретать — возрождение капитализма, возвращение в лоно «рыночной экономики» сделает всех счастливыми и богатыми. Прав был Александр Иванович Герцен: «Пути вперед не назначено, его надобно прокладывать». А «заднего хода» все-таки у истории нет.
Какая наука могла рассчитать и прочертить пути этого пресловутого возвращения в цивилизованное общество? Какая наука и чем могла подкрепить лепет об «ускорении и перестройке», могла хотя бы помочь осознать невероятность и непредсказуемость каждого следующего дня?
Так как же найти верный путь вперед, разве кто-нибудь знает?
И здесь приобретает совершенно особую роль художник, исповедующий не верность партийной присяге, как бы умилительно и соблазнительно партии себя не именовали, а верность — человеку. Помним же: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек». А тут страну обвалили. Обрушили экономику, финансы, науку, образование, здравоохранение... И не просто «человека забыли», забыли, к примеру, двадцать миллионов за наспех наметанными границами, как не уставал напоминать Солженицын. Его не захотели услышать. Но унижением и бесправием наших бывших соотечественников ответили Прибалтика, Казахстан, Украина... Тем художник и отличается от политика, что он может поставить себя на место тех, о ком пишет, а политик «режет по живому телу» и даже ни на минуту не представит себе, что подписью своей обрекает миллионы людей на боль, страдание и унижение.
Боюсь, что для большинства читающих или знающих о Солженицыне понаслышке он писатель политический. Именно так, в первую очередь, он и воспринимался и, почти уверен, понимается большинством и поныне. Но политика — вещь преходящая. И не случайно, предваряя знакомство читателя с «Архипелагом ГУЛАГ», автор пишет: «Пусть захлопнет книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обвинением. Если б это было так просто! — что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличать их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека. И кто уничтожит кусок своего сердца?». Убежден, что эти слова еще в большей мере могут быть отнесены к «Красному колесу».
Читать Солженицына? Может, еще и десять томов «Красного колеса»?
Да, и «Красное колесо». Без него не понять, что же случилось в России в феврале 1917 года и как возрос в России Октябрь.
Я убежден, что художник и мыслитель Солженицын должен выйти к самой большой современной аудитории, а это доступно только кино и телевидению. Как художник он удерживает в своих руках самую важную нить отечественной литературы, связующую и Аввакума, и Пушкина, и Чехова... Да, именно Чехов говорил: «Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались».
Безуспешными оказались попытки приблизить Солженицына к власти. Не удалось вовлечь его в так называемый «либеральный лагерь». Не получилось и рекрутировать его в ряды «патриотов».
Солженицын пытался разговаривать с президентом Ельциным, но понимания не нашел. Обращался к Государственной думе, она встретила его холодным безразличием. Пытался общаться с людьми через телеэкран... Тогдашняя власть сочла это нежелательным.
Как же мы безмерно умны и богаты, если можем бросить на произвол судьбы два десятка миллионов соотечественников, если нам скучно слушать их заступника, если нам недосуг войти в серьезный разговор о межнациональных отношениях, если скучно вместе с мудрым и, что самое главное, независимым человеком попробовать осмыслить последние тридцать лет нашей жизни!
Солженицын с наибольшей последовательностью и непреклонностью, в большей мере, чем его современники и коллеги, как раз и доказал способность и возможность быть свободным от силы и лжи, в чем бы последние две не выражались.
В сентябре 1993 года, за полгода до возращения в Россию, в Париже в телепередаче «Культурный бульон» у Александра Исаевича спросили, поедет ли он, вернувшись в Россию, в места, где был в заключении, посетит ли лагеря? Вот ответ Солженицына: «Я считаю, что те, кто живут сегодня, больше заслуживают внимания, чем места, где я сказал бы: «Вот тут был мой барак. Вот тут я сидел в карцере». Сегодняшние живые люди страдают, им нужно помогать. Они не в лагере страдают, а в простой жизни страдают». Это его кредо, этим он и дорог тем, кто умеет быть благодарным.
Сегодня литература, а кинематограф еще в большей степени, переживают испытание рынком, с одной стороны, а с другой, испытание всеми искушениями безграничной и безответственной свободы. И очень своевременно напоминание Солженицына о том, что «свобода говорить что угодно» еще не свобода, что лишь равновесие и самосдержки «одни только и сохраняют свободу слова разумной». Нужно быть действительно свободным человеком, чтобы указать «священной корове» либерализма пределы разумного.
Кинематографу нужны — свежая кровь, сильные мысли, честный взгляд окрест и свобода от лжи и насилия, в чем бы последние две не выражались. И все это есть в сочинениях Александра Исаевича Солженицына. И разве не может послужить основой большого художественного фильма сама жизнь этого удивительного, яркого, непреклонного человека, умеющего мужественно освобождаться от собственных иллюзий и помогать в этом другим?
(с) Санкт-Петербургские ведомости
цитировать
