Общая характеристика работы.
В последние десятилетия в науке значительно активизировались ис-
следования, посвященные изучению различных видов фольклорных и
литературно-авторских сказок.
Современное сказковедение в России и зарубежье «уделяет значи-
тельное внимание межэтническим связям сказки», но, как справедливо
отмечает Э. В. Померанцева, даже такие широко используемые терми-
ны, как «сказка», «литературная сказка», «авторская сказка», в «быто-
вой и научной практике разных народов понимаются по-разному: ис-
следователи сказки в разных странах либо подчеркивают разнохарак-
терность отдельных видов прозы, именуемых сказками, либо даже счи-
тают эти виды разными жанрами»1.
Так, в арабских словарях чаще всего сказка определяется как « .....
...... » («хикая, уксуса»), что означает «рассказ», « ... .. » («хака
касса») – «рассказывать», при этом акцентируется универсальный ха-
рактер сказочного повествования (устного или письменного рассказа),
основанного на вымысле.
Во французской и немецкой исследовательской практике существует
многолетняя научная традиция различать «Сonte» и «Сonte literaire» и –
соответственно – «Volksmarchen» и «Кunstmarchen», под которыми по-
нимаются народная и художественная (литературная) сказки. Англоя-
зычные исследователи различают «story», «fairy tales» и «literary fairy
tales». При этом уточняется, что «сказки литературные и фольклорные
могут свободно обмениваться фрагментами (plots), мотивами и элемен-
тами; особенно часто это происходит, когда рассказывается о чужих
странах»2.
Чаще всего в работах европейских (и российских) исследователей, на-
правленных на изучение различий в структуре фольклорной и литера-
турной сказок, в качестве специфических особенностей последней ука-
зывается на присутствие «авторского мироощущения», «авторское миро-
видения», «персонального образа автора».
1 Померанцева Э. В. Писатели и сказочники / Э.В. Померанцева. – М.,
1988. С. 145.
2 См., например: The Great Fairy Tale Tradition: From Straparola and Basile
to the Brothers Grimm, p. Xii; The Brothers Grimm: From Enchanted Forests to
the Modern World, pp. 251–252 и др.
Различают следующие разновидности авторской сказки: произведе-
ние, основанное на народных источниках, произведение, травестирую-
щее фольклорную форму, стилизованное под фольклор, оригинальное
литературное произведение. Проблему классификации авторской сказ-
ки нельзя считать окончательно решенной. Причина этого заключается
прежде всего в богатстве и разнообразии материала, который необхо-
димо описать и систематизировать.
Большинством исследователей разделяется мнение о том, что расцвет
авторской сказки приходится на XX век: обновленные возможности это-
го жанра оказались востребованными писателями различных эстетиче-
ских пристрастий. Анализ специальной литературы позволяет утвер-
ждать, что материал авторских сказок, созданных русскими писателями
XX века, изучен явно неравномерно. Достаточно полно рассмотрены
произведения М. Горького, А. Гайдара, С. Маршака, М. Пришвина, А.
Толстого, Ю. Олеши, К. Чуковского, Е. Шварца, относящиеся к этому
историческому периоду.
Для наших дней показательно, что в работах по литературоведению,
культурологии, социальной психологии и философии все чаще объек-
том исследования становятся авторские сказки в связи с анализом ино-
сказательных ресурсов этого жанра в условиях подцензурного изложе-
ния (работы И. П. Дубровской, Л.Н.Колесовой, Г.Кузнецовой, В. Куз-
нецова, М.Н. Липовецкого, М. Майофис, И. Кукулина, М. О. Чудаковой
и др.). Благодаря этому многие «хрестоматийно известные» тексты от-
крываются интерпретаторам и комментаторам с новой, прежде не изу-
ченной стороны, продолжают оставаться предметом научных споров.
Особенно много разночтений в последние годы вызывают и такие про-
заические произведения, адресованные детям и взрослым, как «Старик
Хоттабыч» Л. Лагина, «Волшебник Изумрудного города», «Урфин Джюс
и его деревянные солдаты» А. Волкова, «Приключения капитана Врунге-
ля» А. Некрасова, ряд других.
При этом практические вопросы изучения авторской сказки реша-
ются с использованием различных подходов. Одна группа ученых оп-
ределяет авторскую сказку как художественное произведение (автор-
ское, прозаическое или поэтическое), основанное либо на фольклорных
источниках, либо придуманное самим писателем, созданное с учетом
фольклорных традиций. (См. работы В.П. Аникина, Т.Г.Леоновой,
Д. И. Медриша, Е.М. Неелова, Л. В. Овчинниковой, благодаря кото-
рым разработаны продуктивные методики сравнения фольклорных и
литературных произведений).
С иных теоретико-методологических позиций определяет признаки
жанра авторской сказки М. Н. Липовецкий, сторонник структурно-
генетического подхода. Развивая идеи М. М. Бахтина о «памяти жан-
ра», ученый обозначил народную волшебную сказку в качестве гене-
тического источника литературной сказки.
В соответствии с данной концепцией, литературная (авторская)
сказка, даже «далекая от фольклорного первоисточника», представля-
ет собой «произведение с неповторимым художественным миром»,
«возрождающее семантическое ядро сказочно-волшебного хроното-
па», особую игровую атмосферу»1.
Под «памятью жанра» понимается «не готовая концепция действи-
тельности, окаменевшая в художественной структуре древнего жанра,
а обобщенный аксиологический тип построения образа мира, кото-
рый в обновленном виде актуализируется в образной миромодели
«нового жанра», направляя художника на осмысление прежде всего
определенных ценностных отношений между человеком и целым ми-
ром»2 (курсив наш. – О.А.Х.).
В настоящее время литературоведами, философами и культуролога-
ми предпринимаются интересные попытки изучения авторской оценки,
реализованной в литературной сказке, развивающие, дополняющие и
конкретизирующие выводы о необходимости учитывать аксиологиче-
ские ориентиры в авторском «мирообразе».
Воплощенный в художественном тексте ценностный мир все чаще
становится предметом специальных литературоведческих разысканий.
«Магическая реальность волшебной литературной сказки создает ак-
сиологическую модель бытия, в которой мерой и нормой индивида
становится не абстрактная всеобщность отвлеченных категорий, а ин-
дивидуальность, представленная личностью сказочного героя», – по-
лагает О.Н. Халуторных, подчеркивая, что «образы сюжетного ряда
современной литературной волшебной сказки существуют в особом
1 Липовецкий М. Н. Поэтика литературной сказки (на материале рус-
ской литературы 1920-1980-х годов) / М. Н. Липовецкий. – Свердловск:
Изд-во Уральского ун-та, 1992. – С. 155-156.
2 Там же. – С. 156.
символическом контексте, что делает ее открытой для бесконечных
интерпретаций»1.
Под аксиологическими моделями в настоящей работе понимается
комплекс ценностных представлений, характерных для авторской кар-
тины мира, но соотносимых с нормативно-ценностной системой, при-
нятой в определенном социуме.
Мы сознательно поставили в центр исследования произведения,
исходная «генеалогия» которых существенно различается, так как
анализируем аксиологические модели, реализованные в текстах, сохра-
няющих «семантическое ядро» сказок, восходящим к различным куль-
турным традициям.
Методологический опыт, приобретенный современной наукой, по-
зволяет рассматривать вопрос об особенностях реализации аксиологи-
ческих моделей в авторских сказках, восходящим к различным истори-
ко-культурным традициям. В предпринятом исследовании мы исходим
из того, что ценностная парадигма как составляющая мировоззренческих
взглядов писателя определяет особенности его творческого поведения,
стратегию исканий.
Актуальность исследования обусловлена необходимостью переос-
мысления творческого наследия русских писателей-сказочников в связи
со вновь открывающимися историко-литературными и текстологиче-
скими фактами.
Научная новизна диссертации. Как в российском, так и в зарубеж-
ном литературоведении до настоящего времени не проводились специ-
альные исследования, посвященные анализу особенностей реализации
аксиологических моделей в авторских сказках, восходящих к различ-
ным культурным источникам. В данной диссертации впервые моногра-
фически изучается аксиологическая проблематика авторских сказок,
созданных в русской литературе конца 1930-х – 1950-х годов.
Объектом исследования являются авторские сказки Л. Лагина
«Старик Хоттабыч», А. Волкова «Волшебник Изумрудного города»,
«Урфин Джюс и его деревянные солдаты».
1 Халуторных О. Н. Волшебная литературная сказка как феномен культу-
ры: (Социально-философский анализ): Автореф. дис. ... канд. филос. наук.
МГУ им. М.В. Ломоносова. – М., 1998. – С. 12.
Материал исследования включает разные редакции сказочных по-
вестей, тексты публичных выступлений писателей, их литературно-
критические статьи, а также дневниковые записи и доступное нам сего-
дня эпистолярное наследие.
Предмет исследования – реализованные в сказках аксиологические
модели, сохраняющие «семантическое ядро» арабской, литературной
американской и русской волшебных сказок.
Цель диссертационного исследования – выявить аксиологические
модели авторских сказок конца 30-х –50-х годов XX века.
Для достижения поставленной цели решаются следующие задачи:
1) выделить и охарактеризовать основные проблемы, возникающие
при изучении аксиологических моделей авторских сказок, методиче-
ских приемов их интерпретации на основе обобщения опыта литерату-
роведческих исследований, а также русской и зарубежной теории меж-
культурной коммуникации;
2) выявить генетические и структурно-типологические контакты ли-
тературных и фольклорных сказок разных народов с авторскими сказ-
ками русских писателей в связи с актуализацией определенных ценно-
стных смыслов;
3) определить специфические особенности аксиологических моделей
авторских сказок, созданных разными писателями в конце 30-х – 50-х
годов XX века;
4) установить особенности актуализации и динамики аксиологиче-
ских векторов в индивидуальной художественной картине мира;
5) сравнить особенности реализации аксиологических моделей в ав-
торских сказках, созданных в одну историческую эпоху, но восходящих
к различным культурным источникам и традициям.
Комплексное решение указанных задач определяет теоретическую
значимость исследования, в котором монографическое изучение ак-
сиологических моделей авторских сказках, предпринимается с учетом
новейших данных источниковедения и текстологии.
Теоретико-методологической основой диссертации послужили
фундаментальные труды по теории взаимодействия литературы и
фольклора (М. К. Азадовского, В. М. Акаткина, В. А. Бахтиной, Ф. И. Бу-
слаева, А. Н. Веселовского, А. С. Карпова, М. Н. Липовецкого, Д. Н. Ме-
дриша, Е. М. Мелетинского, Л. В. Овчинниковой, В. Я. Проппа, А. П.
Скафтымова, А. А. Фаустова); типологии литературных жанров (М. М.
Бахтина, Н. Л. Лейдермана, Т. А. Никоновой, В. П. Скобелева, Т. Г.
Струковой, Т. А. Чернышевой); теории межкультурной коммуникации
(Л. И. Гришаевой, В. Б. Кашкина, М. К. Поповой, С. Н. ФилюшКиной);
культурологические исследования (Р. Барта, Х. Гюнтера, Д. С. Лихачева,
Ю. М. Лотмана), аксиологии художественного текста (Ю. Б. Борева, В.А.
Свительского, А.Б. Удодова, В. Е. Хализева) и других исследователей.
В диссертации мы исследуем аксиологические модели, реализованные
в авторских сказках конца 1930-х – 1950-х гг., совмещая историко-
функциональный, типологический и структурно-генетический методы
анализа, используя данные текстологии и разработанную в современ-
ной науке методику сравнительного исследования литературных и
фольклорных явлений.
Практическая значимость исследования заключается в том, что
полученные результаты могут быть использованы в дальнейшем изуче-
нии авторских сказок, в основных и специальных курсах истории рус-
ской литературы, при разработке курса детской литературы, на практи-
ческих занятиях со студентами, а также для составления научных ком-
ментария и справочно-библиографического аппарата при издании ав-
торских сказок русских писателей XX века.
Положения, выносимые на защиту
1. Сказки Л. Лагина и А. Волкова корреспондируют с различными
культурными источниками, но тяготеют к общечеловеческим ценно-
стям.
2. Считая смех социально-нравственной проблемой, Л. Лагин реали-
зовал в своей сказочной повести аксиологическую модель, дезавуи-
рующую навязанные обществу стереотипы нормативно-резонерского
поведения.
3. Аксиологическая модель, реализованная в повести Л. Лагина
«Старик Хоттабыч», с одной стороны, получает выражение в девальва-
ции мира материальных ценностей, характерных для арабской волшеб-
ной сказки, важнейшие элементы которой претерпевают переосмысле-
ние. С другой стороны, в произведении Л. Лагина критическая оценка
многих явлений и бытовых подробностей, характерных для советского
социума, акцентирована именно сказочными восточными мотивами.
4. В повести «Волшебник Изумрудного города» А. Волкова, создан-
ной по мотивам сказки «The Wonderful Wizard of Oz» американского
писателя Ф. Баума, усилена фольклорная составляющая, расставлены
новые – по сравнению с переосмысленными источниками – оценочные
акценты.
5. А.М. Волков опротестовывает культ письма, сугубо книжного
знания, вводящего героев в заблуждение. Книжной догме как «единст-
венно верному знанию» писатель противопоставляет ценности, закреп-
ленные традициями народной волшебной сказки.
6. В сказке А. Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты»
противоречия действительности осмыслены в таких аксиологических
категориях, как общество – власть, рабство – свобода, предательство –
раскаяние.
7. Аксиологические модели, реализованные во второй половине
1950-х годов в новых редакциях сказок Л. Лагина и А. Волкова, ориен-
тированы на реабилитацию права личности на собственные этические и
эстетических предпочтения и оценки, вновь востребованные в эпоху
перехода от унифицированной парадигмы взглядов и представлений к
многообразию мнений и суждений.
Апробация работы. Результаты исследования обсуждались на меж-
дународной научной конференции «Батаевские чтения» (Москва, 2010),
на всероссийских научно-практических конференциях «Болховитинов-
ские чтения (Воронеж, 2010, 2011), на научной конференции «Память
разума и память сердца» (Воронеж, 2011), на ежегодных научных сессиях
филологического факультета ВГУ(2008-2011), а также на заседаниях и
методологических семинарах кафедры русской литературы XX–XXI ве-
ков ВГУ (2009-2011).
Диссертация обсуждалась на заседании кафедры русской литерату-
ры XX-XXI веков ВГУ и рекомендована к защите. Основные положе-
ния диссертационного исследования отражены в трех публикациях.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, за-
ключения и списка использованной литературы, насчитывающего 217
наименований.
Основное содержание диссертации
Во Введении уточняется объем используемых в работе литерату-
роведческих понятий, степень изученности анализируемых проблем,
определяются объект, предмет, цель и основные задачи исследования,
обосновываются актуальность, научная новизна, теоретическая и
практическая значимость и структура диссертационной работы, фор-
мулируются выносимые на защиту положения, описаны предмет, объ-
ект и методы исследования, представлены сведения об апробации
диссертации.
Первая глава «Ценностные ориентиры в повести-сказке
Л. Лагина .Старик Хоттабыч.».
В первом параграфе «Арабская сказка и советский социум» вы-
ясняются особенности актуализации читательских оценок, анализи-
руются мотивы игры, «осовременивания» и девальвации ценностей,
принятых в арабской волшебной сказке, выясняется место комическо-
го в структуре произведения и др.
Мы исходим из предположения о том, что обращение писателя к
образно-стилистическим ресурсам свода «Тысяча и одна ночь» вызва-
но задачей показа современности, ее социально-бытовой проблемати-
ки с неожиданной для читателя стороны – сопоставляя культурно-
цивилизационные представления и ценностные ориентиры, значимые
для несовпадающих миров – волшебной арабской сказки и советского
социума.
Реализация данного замысла осложнялась тем, что образ старика
Хоттабыча, именующего себя в повести то «могучим джинном», то
сыном царя «злых духов», восходил к мусульманской арабской мифо-
логии и поэтому создавал для писателя опасность быть обвиненным в
религиозно-идеологической диверсии или – по крайней мере – в оче-
видной мировоззренческой отсталости. Подобные прецеденты в то
время были нередки. Как известно, в 1930-е годы советская цензура
ввела многочисленные запреты на издание и републикацию авторских
и фольклорных сказок в том случае, если в их структуре усматрива-
лись «мистические» мотивы или «пропаганда» реакционных «нацио-
налистических идей». «Вредные образцы» находили в томе «Русская
сказка» В. И. Даля, в «народных русских сказках» из ставшего не-
угодным трехтомника А.Н. Афанасьева, в «Сказке о Вадиме» К. Акса-
кова, в пушкинской «Сказке о попе и работнике его Балде», аксаков-
ском «Аленьком цветочке», ряде других1.
1. Блюм А.В. Советская цензура в эпоху тотального террора 1929–1953 /
А.В. Блюм. – СПб.: Академический проект, 2000. – С. 213.
Однако в условиях запретительной системы Л. Лагин сумел найти
способ легализовать «сказочный материал» (выражение фольклориста
А.И. Никифорова), отвергаемый цензурой.
Сюжет волшебных происшествий и превращений, в данном случае
восходящий к арабской волшебной сказке, в созданном им произведе-
нии регулярно осовременивается и «приземляется».
В диссертации устанавливается определенная закономерность, со-
стоящая в том, что атрибуты волшебного мира – оказавшееся «ненастоя-
щим» кольцо Сулеймана ибн Дауда, волоски из бороды джинна, в непод-
ходящие моменты теряющие свою чудодейственную силу, ковер-
самолет, очень неудобный для полета, – в повести неизменно профани-
руются, вовлекаясь в семантически значимую игру.
Способность и желание участвовать в розыгрыше с оказавшимся
мнимым талисманом – особый (и важный) этап в предпринятом писате-
лем аксиологическом моделировании художественного материала. Иг-
ровой момент в данном случае является сигналом о том, что Хоттабыч
начинает переоценивать систему условных правил, обязательных для
исполнения героями арабской волшебной сказки.
Актуализации авторских и читательских оценок способствуют «оч-
ные ставки», происходящие между освобожденным из заточения джин-
ном, исповедующим ценности из прошлого, и советским социумом,
имеющим другие аксиологические приоритеты.
В повести Л. Лагина освобожденный из опечатанного сосуда джинн
оказывается свидетелем и непосредственным участником того, что
происходило в советском социуме 1930-х–1950-х годов. Писатель по-
лемизирует с попытками приписать советской стране черты пышной и
велеречивой восточной сказки, показывает, что современная ему соци-
альная реальность намного сложнее. Изучение специфики трансформа-
ции фольклорных источников повести позволило определить иносказа-
тельную семантику многих образов, эпизодов, функциональную роль
игрового начала произведения.
При этом писатель включал в свою художественную задачу показать
не только нетождественность разных культур, но и скрытую возмож-
ность диалога между ними. Однако полноценный диалог между пред-
ставителями разных этносов, культур и цивилизаций невозможен в ус-
ловиях бюрократического дискурса. Именно поэтому в сказочной по-
вести Л. Лагина пародируется официально-деловой стиль, принятый в
делопроизводстве и официальных сообщениях сталинской эпохи.
В эпилоге повести, как и на различных этапах развития действия
Л. Лагин последовательно ироничен (и полемичен) по отношению к ог-
раниченному рационализму. Характерны, в частности, приведенные в
повести «анкетные данные» старика Хоттабыча: «На вопрос о своем за-
нятии до 1917 года он отвечает: «Злой дух». На вопрос о возрасте – «3732
года и пять месяцев», а на вопрос о семье – он простодушно отвечает:
«имею брата по имени Омар Юсуф, который до прошлого месяца прожи-
вал на дне Северного Ледовитого океана в медном сосуде. Сейчас рабо-
тает в качестве спутника Земли» и т. д.
Компромиссы героя с реальностью отражают положение в совет-
ском социуме индивидуума, обладающего неординарными способно-
стями, но вынужденного из-за подробностей биографии «бывшего»,
даже самой нелепой и фантастической, подстраиваться к требованиям,
«единым для всех».
В итоге вывод, к которому приходит писатель, неоднозначен: с од-
ной стороны, для каждого, кто готов принять «чужое», не совпадающее
со «своим», есть возможность диалога, примиряющего различные ци-
вилизации и культуры, запечатленные в языке, образе мышления, сис-
теме эстетических ценностей разных эпох и народов.
С другой стороны, в условиях советского социума даже джинну не
по силам полностью игнорировать отжившее, бюрократическое, косное
– то, что требуется преодолеть, чтобы стереть стереотипы и границы,
отделяющие одну культуру от другой.
Повесть, созданная в конце 1930-х годов, выражала в условной фор-
ме гуманистические идеалы писателя об условиях достижения взаимо-
понимания между различными временами, цивилизациями и культура-
ми. Неоднозначный финал подчёркивал двойную адресацию авторской
сказки.
Во втором параграфе «Редакции и варианты повести. Векторы
авторских оценок» различные издания «Старика Хоттабыча» рассмат-
риваются как ценный материал для изучения аксиологической пробле-
матики повести. При этом мы учитываем, что подготовка редакции
1952 года сопровождалась драматическими событиями в жизни СССР и
самого писателя, приводила к существенным изменениям первоначаль-
ного авторского замысла.
Изменения, внесенные в текст повести, меняют многие векторы автор-
ских оценок. В целом же для текста, опубликованного в 1952 году, харак-
терна переадресация авторских негативных оценок с отрицательных явле-
ний и недостатков, присущих советскому обществу, на внешних «врагов
социализма», колонизаторов и империалистов.
В 1940-м году читатель находил в «Старике Хоттабыче» инвективы,
направленные против гигантомании, славословия и украшательства,
недостатков обслуживания, непреодоленного дефицита, бездушного
бюрократического отношения к людям. Некоторые из прежних описа-
ний (в том числе установленные в метро неисправные автоматы, кото-
рые Хоттабыч считает заколдованными его «заклятым врагом» Джирд-
жисом) сохранены и в редакции 1952 года. Сохранен и рассказ о пода-
ренных джинном сказочных дворцах, затем исчезнувших без следа. Но
многие подробности, подсказывающие читателю прямые аналогии с
реалиями из жизни советской страны, в новой редакции отвергнуты. Из
переделанной книги исключен рассказ о превращении в баранов бес-
тактных советских граждан, исключена глава «Хоттабстрой», в которой
говорится о жилых домах, перенесенных джинном «далеко за город»,
чтобы освободить место для помпезных дворцов, похожих на культо-
вые строения сталинской эпохи.
В новой редакции усилена волшебная составляющая повествования,
впервые появляется предисловие «От автора», отсылающее читателя по-
вести к книге «Тысяча и одна ночь». Культурные ассоциации, порождае-
мые текстом, корреспондирующим с древним наследием Востока, задают
новые аксиологические векторы прочтения повести. Так, многие эпизоды
исходного повествования в новой редакции переосмыслены иносказа-
тельно. Достаточно прозрачной аллегорией выглядит история о сокро-
вищах, доставленных в Москву караваном верблюдов, а затем растаяв-
ших (в редакции 1952 г.). Тогда как в редакции 1940 г. подаренные
джинном сокровища благополучно сданы под расписку заведующему
отделением государственного банка. Как известно, в арабской волшебной
сказке сокровища – искомая и желанная награда, приносящая знатность,
почёт и уважение, но доступная лишь людям с добрым сердцем и благи-
ми намерениями. Согласно мусульманской мифологии, золото джиннов,
как и золото лжепророков, может со временем превращаться в медь или в
свинец, в битые черепки или исчезать перед изумленным взором недос-
тойных людей. В Москве 1952 года золото, отпущенное джинном, не
достается никому, кроме Вольки, который приберег несколько монет,
чтобы сделать для бабушки золотые коронки.
Таким образом, в переделанной книге были не только потери, обу-
словленные включением в повествование прямых оценок, адресован-
ных «врагам социализма», но и приращения смысла, понятного читате-
лю, знакомому с традициями арабской волшебной сказки.
В редакции 1955 г. появляются новые главы, в которых усилен мо-
тив превосходства советской науки и техники над волшебством и суе-
вериями. В частности, глава «Волька – племянник Аллаха» является
откликом на создание «Куйбышевского моря», огромного водохрани-
лища, в строительстве которого принимал участие командир шагающе-
го экскаватора Василий Протасов, дядя юного пионера. (Для Хоттабыча
же бесспорно, что сотворение земель и морей – прерогатива всемогу-
щего Аллаха, а не волшебников или смертных людей).
Одновременно, возвращая повести игровую атмосферу, явно при-
глушенную в редакции 1952 года, Л. Лагин усиливает игру с устарев-
шими словами и выражениями, непонятными живущим при социализме
новым поколениям советских граждан. Если в прежних редакциях пи-
сателем была сохранена буквальная реализация фигуральных выраже-
ний («катись ты отсюда»; «давайте останемся, гражданин»), создавав-
ших комические ситуации, то в редакции 1955 г. милиционер уже не
различает разницы значений в словах «отрок» и «окорок» и т. п.
Побуждаемый внешними воздействиями, писатель отдавал должное
официальному социальному заказу. Но в разных редакциях повести Л.
Лагин полемизировал не только с архаичной системой ценностей, ха-
рактерной для арабской волшебной сказки, но и с современной ему
пропагандистской моделью, сформированной в русской литературе
1930-х – 1950-х годов.
Во всех редакциях повести советский пионер, в имени которого от-
кликается слово «воля», призванный опекать и перевоспитывать старого
джинна, становится послушным статистом в эпизодах, где он «не был
волен над своей речью». Это распределение ролей между могуществен-
ным сыном царя «злых духов» и человеком, рожденным «новым миром»,
остающееся неизменным на протяжении всей истории текста повести
«Старик Хоттабыч», весьма красноречиво.
Драматизм положения человека, под давлением обстоятельств те-
ряющего свободу над своей речью, несомненно, переживал и сам Л.
Лагин, вновь и вновь перерабатывая повесть, первоначально создан-
ную в период его пребывания на острове Шпицберген, куда его как
сотрудника журнала «Крокодил» А. Фадеев отправил в командировку,
чтобы спасти от ареста. Последняя авторская редакция повести «Старик
Хоттабыч» относится к 1972 году.
Во второй главе «Сказочные повести А. Волкова. Специфика
аксиологического моделирования» рассматриваются редакции повес-
ти «Волшебник Изумрудного города» и созданная в конце 1950-х годов
повесть «Урфин Джюс и его деревянные солдаты».
Первый параграф «Культурные традиции и их переосмысление
в повести «Волшебник Изумрудного города». Аксиология «своего»
и «чужого». В центре нашего внимания – особенности построения
сказки «Удивительный Волшебник из Страны Оз» (англ.: «The
Wonderful Wizard of Oz») американского писателя Ф. Баума и сказки
«Волшебник Изумрудного города» советского писателя А. Волкова,
сходства и отличия реализованных в их произведениях оценочных мо-
делей.
Как известно, в 1920-е годы, особенно в период «борьбы с чуковщи-
ной», именно сказка, русская и зарубежная, была подвергнута остра-
кизму «как жанр буржуазный», пропагандирующий ложные («чуждые»)
ценности, и лишь немногим произведениям был ограниченно дозволен
путь в печать для формирования «человека нового типа».
Во второй половине 1930-х годов большие изменения произошли в
отборе и работе с рукописями детских писателей. Одним из важнейших
при этом был вопрос о том, что считать «своим и ценным», а что «чу-
жим», «неродным» и «ненужным» в сказках, созданных по мотивам
зарубежных текстов (или в форме переложений последних).
Почти все советские писатели, работавшие в жанре повести-сказки,
соединяли в едином сюжетно-композиционном пространстве фантасти-
ческое и реальное, перенося действие своих произведений в особую,
отделенную от остального мира «волшебную страну» (Ю. Олеша, В.
Каверин, Е. Шварц), либо искали, как ее найти в борьбе против экс-
плуататоров (А. Толстой). Зарубежный мир, если таковой изображался
в авторских сказках как «чужое пространство», неизменно проигрывал
в своих характеристиках пространству «своему», «родному», олицетво-
рением которого был мир советской страны, недостатки которой чаще
всего трактовались как легко устранимое временное или случайное яв-
ление.
В «Волшебной стране», лежащей «где-то в глубине североамерикан-
ского континента», разворачивается основное действие и в повести
«Волшебник Изумрудного города» А. М. Волкова, опубликованной
впервые в 1939-м году как переложение с английского. В первой редак-
ции этого произведения отсутствовали традиционные для советской ав-
торской сказки тех лет социальные акценты, не было разделения общест-
ва на враждебные «классы», «передовые» революционные настроения
отнюдь не являлись «движущей силой» сюжета.
С опорой на архивные материалы в диссертации предпринимается
попытка показать, как, последовав примеру А. Н. Толстого, прибегав-
шему к мистификации, чтобы опубликовать «Приключения Бурати-
но…», А. М. Волков сумел избежать обвинений в создании асоциаль-
ной сказки, воспользовавшись биографической легендой о наивно-
заботливом писателе, решившим заново переписать для юных читате-
лей мало кому известную книгу.
В исходный текст (сказку «The Wonderful Wizard of Oz» американ-
ского прозаика Ф. Баума) были внесены изменения, характер которых
позволяет утверждать, что уже в первой редакции сказки А. Волков це-
ленаправленно устранял из произведения следы полемики с явлениями
из американской общественно-политической жизни (движение суфра-
жисток, перипетии борьбы за власть ведущих партий, экономические
курсы президентов США и т.п.).
Аллюзивность сказочной повести А. Волкова соотносима с идеоло-
гическими «клише» советской страны, что ощутимо при сравнении
«своего» и «чужого» в образной системе произведений. Изображен-
ный А. Волковым Страшила явно отличается от Болваши из повести
Ф. Баума. Как известно, американский читатель находил у этого пер-
сонажа знакомые черты переселенцев, ищущих лучшей доли в Новом
свете и, несмотря на свой грозный вид, отличающихся добрым нра-
вом. Ассоциативный ряд, возникающий у советского взрослого чита-
теля при знакомстве со Страшилой, который, едва спустившись на зем-
лю с шеста, объявляет себя «новым человеком», явно иной. Этот образ
соединен в повести А. Волкова с идеей пути в Изумрудный город для
исполнения заветных желаний. На интертекстуальном уровне он пере-
кликается с обсуждавшейся еще в 1920-е годы темой «изумрудного ми-
ра», утраченного, но ждущего нового человека, способного на самоусо-
вершенствование.
Несмотря на отличия в «социальном происхождении», Страшилу
многое объединяет с Железным Дровосеком. В повести Ф. Баума
«Удивительный Волшебник из Страны Оз» Лесоруб (Дровосек) имено-
вался жестяным. А. Волков заменяет этот эпитет на «Железный», адап-
тируя имя персонажа к особенностям восприятия в советской стране
образа героя, предназначенного для преобразования себя и мира. Отме-
ченные «печатью жертвенности», именно эти герои А. Волкова являют-
ся пародийной инверсией так и не реализованной мечты о новом чело-
веке, способном возродить на иных, чем прежде, основах, гармоничный
«прекрасный мир». В диссертации мы выясняем, что векторы авторской
оценки в сказочной повести А. Волкова направлены против дискредити-
ровавших себя идеологических штампов, семантическая обветшалость
которых была ощутима на разных этапах работы над произведением.
В целом же в повести «Волшебник Изумрудного города» ощутимо
большее влияние фольклорной традиции. Причем от редакции к редак-
ции это влияние становится заметнее.
В первой редакции «Волшебника Изумрудного города» появляется
глава «Элли в плену у Людоеда», перекликающаяся с фольклорным
сюжетом о разбойнике-людоеде, заманивающем в свое жилище «мла-
дую деву». Этот сюжет, отсутствовавший в повести американского пи-
сателя, у А.Волкова получает ироническое переосмысление: Людоед
соединяет черты незадачливого разбойника, старого жениха, побеж-
денного более счастливыми соперниками, и рачительного хозяина, со-
блюдающего отдельные принципы «здорового образа жизни».
В первой редакции произведения А. Волков значительно сокращает
историю о крылатых обезьянах. Одна из причин тому – абсолютиза-
ция силы волшебного талисмана в повести Ф. Баума. Рабское служе-
ние волшебному талисману, объединенное с поэтизацией событий,
ставших причиной этой службы, не так характерны для аксиологии
русской волшебной сказки, как для зарубежной. (Впоследствии А.
Волков назовет избранную им ориентацию на русскую фольклорную
традицию важным фактором построения нового произведения на ос-
нове существующей зарубежной сказочной повести). Опираясь на ис-
следования И. Дубровской, Н. Латовой, С. Петровского, мы устанавли-
ваем, что А. Волков не случайно меняет направление движения геро-
ев: Элли и ее друзья идут по дороге, вымощенной желтым кирпичом, с
Запада на Восток, а не с Востока на Запад (как это было в сказке «The
Wonderful Wizard of Oz»). Тем самым акцентированы не только зага-
дочность, но и большая катастрофичность маршрута, заданного на
Восток, чреватому в восприятии русского писателя большими опасно-
стями.
В отличие от Ф. Баума у А. М. Волкова нет безымянных волшебни-
ков. Вместо обезличенных, условных наименований писатель присваи-
вает злым колдуньям имена Гингема и Бастинда, уже на фонетическом
уровне раскрывающие их зловещую сущность. Кроме того (уже в ре-
дакции 1941 г.) описания их намерений становятся подробнее, в пове-
дении Гингемы, носившей черные одежды, читатель находит узнавае-
мые черты злой ведьмы (в русской традиции – Бабы Яги), готовящей
ядовитое зелье из сушеных мышей и змеиных голов, чтобы погубить на
земле все живое. Ей подобна одноглазая Бастинда. В изображении ее
слуг («хищные вороны») А. Волков использует «железные клювы», от-
сутствовавшие в повествовании американского писателя.
Как показывает диссертационное исследование, в повести «Волшеб-
ник Изумрудного города» А. Волковым опротестовывается «культ
письма», сугубо книжного знания. Книжной догме, вводящей героев в
заблуждение, писатель противопоставляет ценности, закрепленные тра-
дициями народной волшебной сказки. Характерно, что в его повести
даже в руках волшебниц книга не дает точных знаний, именует мнимо-
го мага Гудвина Великим чародеем. Скрытый намек на неточность и
приблизительность ее советов содержится в звуковом несоответствии
заключительных слов заклинания, произносимого доброй феей «ботало,
мотало…». Не обманчивые письменные знаки, но сказочные фантасти-
ческие существа и «волшебные помощники» из мира «братьев наших
меньших» (заговорившая собачка Тотошка, Белка, Королева полевых
мышей) в разных испытаниях избавляют Элли и ее друзей от беды.
Способ разрешения сюжетных коллизий у А. Волкова также сопос-
тавим с законами фольклорной сказки: это не просто развязка, но и мо-
мент узнавания правды. Важная роль отведена в повести мотивам подме-
ны и идентификации. Растеряв все свое могущество, Бастинда пытается
играть роль могущественной злой волшебницы. И только тая в луже во-
ды, говорит о себе правду. Гудвину и после разоблачения приходится
доказывать, что всеобщая вера в его искусство великого мага – это всего
лишь ложь, инспирированная и распространяемая им самим ради собст-
венного спасения от злых волшебниц.
Во втором параграфе «Формирование цикла А. Волкова о
«Волшебной стране». Ценности истинные и мнимые» мы исходим из
принятого в современной науке положения о том, что «типология цен-
ностей» является важнейшим «инструментом аксиологического моде-
лирования»1.
В центре нашего внимания – ценностные ориентиры, имеющие сю-
жетообразующее значение в повестях «Волшебнике Изумрудного горо-
да» и «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». В диссертации уста-
навливается, что одним из важнейших ценностных ориентиров в повес-
тях А. Волкова является сам Изумрудный город, в определенном смыс-
ле выполняющий в волшебной стране функцию столичного «главного
города». К нему устремлены герои, решившие, что именно там испол-
няются заветные мечты. В свою очередь, Изумрудный город испытыва-
ет сказочных героев Волкова на нравственную состоятельность.
Одной из форм таких испытаний является бремя власти. На обмане
основана власть Гудвина, когда-то занесенного на воздушном шаре в
волшебную страну. Память жителей Изумрудного города хранит исто-
рию о том, что их правитель когда-то спустился на землю с небес. Злопо-
лучное воздухоплавание придало «легитимность» претензиям фокусника
на особое положение в волшебной стране. Принцип «небесной» природы
власти, фактически признанный обитателями этих мест, им ловко ис-
пользован в своих целях: был построен «чудо-город»; всем горожанам и
гостям предписано носить зеленые очки, чтобы не ослепнуть от невидан-
ного великолепия.
Однако в Изумрудном городе отсутствует подлинность ценностных
ориентиров, она заменена бесконечными «симулякрами». Вместо изум-
рудов используется хрусталь и стекло. Вместо естественного разнооб-
разия цветов признается только один – разрешенный, успокаивающий и
обезличивающий – зеленый. Страх быть разоблаченным превратил в
бесконечный симулякр и жизнь самого Гудвина, укрывшегося в своем
тронном зале от горожан. Демонстрируя чужеземцам вместо себя раз-
ных чудовищ, обманщик, объявивший себя Великим и Ужасным, при-
сваивает долю «символического капитала» (используем выражение
1 Типология ценностей как инструмент аксиологического моделиро-
вания [электронный ресурс] URL: http://www.profile-edu.ru/tipologiyacenno...
kak-instrument-aksiologicheskogo-modelirovaniya.html (Дата обра-
щения 7.11.11).
П. Бурдье) волшебной страны, рассчитывая на защитную функцию сво-
его нового выдающегося титула, вписанного к тому же в волшебные
книги. Но избранная им форма правления, основанная на страхе и лжи,
отчуждает его от «города и мира». Даже возвращение Гудвина в Канзас
молва трактует без сожаления как полет на солнце, где он должен на-
всегда поселиться. Последовательно мифологизируется образ основате-
ля Изумрудного города и в повести Ф. Баума, в которой горожане счи-
тают, что, улетая на воздушном шаре, волшебник Оз отправляется в
гости к живущему на облаках брату.
Страшила становится новым правителем Изумрудного города и у
американского писателя, и русского. Но это сюжетное решение акцен-
тировано по-разному. У Ф. Баума горожане гордятся тем, что «нет
другого города на земле, где правителем был бы набитый соломой и
отрубями человек». Тогда как в повести А. Волкова горожане ценят
нового правителя за ум, который «не помещался в голове и выпирал
наружу в виде иголок и булавок». В соответствии со сказочной игро-
вой атмосферой в «Волшебнике Изумрудного города» также упомина-
ется солома, которой набит Страшила, но аксиология сюжета измене-
на: жители города хотят видеть свою власть просвещенной, принцип
ее небесного происхождения для них больше не является обязатель-
ным.
В диссертации предпринимается попытка установить, как процесс
аксиологического моделирования в творчестве А. Волкова становится
одним из факторов формирования его сказочного цикла.
Характерно, что в повести об Урфине Джюсе и его деревянных сол-
датах (и в других повестях цикла) писателем продолжено исследование
природы власти в мире ценностей волшебной страны.
В первоначальной редакции «Урфина Джюса…», относящейся к
1958-1959 годам, изображалось общественное устройство страны Ур-
финии, напоминающее политическую систему, в которой декларирова-
лись свобода слова, демократический выбор. Однако разрешено суще-
ствование только двух партий – урфинистов и джюсистов, названных
по имени и фамилии одного и того же узурпатора власти (впоследствии
столь явные политические аллюзии были исключены из текста). И все
же проблема власти, оценка различными персонажами такой формы
правления, как тирания, основанная на насилии, занимает центральное
место во всех редакциях повести.
Изумрудный город не соответствовал «идеальной модели» общест-
венной жизни и до вторжения захватчиков. Как это бывает в столице,
когда наступают относительно благополучные времена, в «чудо-
городе» никто ни о чем не тревожится, все раз и навсегда расписано и
утверждено – достигнута мнимая, условная «гармония», апофеозом ко-
торой является служба хранителя ворот, большей частью проходящая с
гребнем перед зеркалом.
Мнимые благополучие и внешний блеск в «столичном» Изумрудном
городе разрушены деревянными дуболомами, плохо «отесанными», не-
образованными пришельцами. Катастрофа произошла не только в ре-
зультате измены, но и равнодушия, охватившей почти всех горожан. Это
важно подчеркнуть, так как в последние годы предпринимаются попытки
доказать, что образы Страшилы и Урфина Джюса, а также борьба между
ними за власть, в аллегорической форме выражают предпочтения, отдан-
ные А. Волковым «просвещенной» монархии, а не «безродному космо-
политизму», фонетическим обозначением которого якобы служат имя и
фамилия персонажа Урфина Джюса. Но работа с источниками, дневни-
ками писателя и редакциями текста не подтверждает этих «версий».
Много испытавший и переживший в период компании против «низ-
копоклонства» и «космополитизма», наложившей многолетний запрет
на переиздание его произведений, А. Волков включал в творческий за-
мысел своей новой сказки иные иносказательные смыслы. Именно Ур-
фин Джюс (в первой редакции героя зовут Урфан) – слуга и ученик по-
гибшей колдуньи Гингемы, провозглашает себя «Первым могущест-
венным Королем Изумрудного города и сопредельных стран».
Аксиологическое моделирование, предпринятое А. Волковым, ясно
показывает, что форма правления, избранная этим сказочным героем,
подобна имперской диктатуре, основанной на грубой военной силе, ци-
низме и лжи. Показательно, однако, что попытки Урфина осенить свою
власть якобы волшебными атрибутами (шоколадные пиявки, погло-
щаемые им за обедом и т.п.) вновь сводятся только к имитации обряда,
вызывающему у его приближенных страх и отвращение.
В диссертации выясняется, что мнимым ценностям, способствую-
щим установлению тирании, противопоставлены такие значимые ак-
сиологические категории, как сострадание, отзывчивость, бескорыстная
взаимовыручка, дружба, проверенная временем и испытаниями, и –
главное – раскаяние.
В заключении подводятся итоги проделанной работы, на основе ко-
торых формируются положения, выносимые на защиту, намечены пер-
спективы дальнейшего изучения темы.
Завершая диссертацию по выявлению аксиологических моделей,
реализованных в творчестве писателей-сказочников на важнейших
этапах развития русской литературы XX века, считаем возможным
предположить, что избранная нами методика сопоставления ценност-
ных ориентиров в произведениях, восходящих к различным культур-
ным традициям, может быть использована при изучении не только
авторских сказок, но и других литературных жаров. Такая перспекти-
ва нам видится продуктивной в связи с актуализацией в наши дни та-
ких тем, как диалог и взаимопонимание между Западом и Востоком,
Севером и Югом, существенным условием для достижения которых
является знание и понимание ценностей других культур, этносов и
конфессий.
Основные положения диссертации отражены в следующих публи-
кациях:
1. Абдул Хуссейн О., Алейников О.Ю. Арабская сказка и советский
социум в повести Л. Лагина «Старик Хоттабыч» / О. Абдул Хуссейн //
Филол. записки, 2010/2011. – Вып. 30. – С. 375-384.
2. Абдул Хуссейн О. Авторская сказка. Современные аспекты изуче-
ния / О. Абдул Хуссейн // Nutrisco et extingo (2). Сборник научных работ
студентов и аспирантов (по итогам научной сессии 2011 г.). – Воронеж:
Изд-во «НАУКА-ЮНИПРЕСС», 2011. – С. 40-43.
3. Абдул Хуссейн О., Алейников О.Ю. «Старики Хоттабычи»
Л. Лагина / О. Абдул Хуссейн // XX век как литературная эпоха. – Во-
ронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2011. – С. 228-238.
*******
На правах рукописи.
Специальность 10.01.01 – русская литература.
АВТОРЕФЕРАТ. диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Воронеж – 2012. Работа выполнена на кафедре русской литературы ХХ –XXI веков в ФГБОУ ВПО «Воронежский государственный университет».
Научный руководитель: кандидат филологических наук, доцент
Алейников Олег Юрьевич
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор
кафедры русского языка,
современной русской и зарубежной
литератур ФГБОУ ВПО
«Воронежский государственный
педагогический университет»
Удодов Александр Борисович
кандидат филологических наук, доцент
кафедры теории литературы и фольклора
ФГБОУ ВПО «Воронежский государственный
университет»
Пухова Татьяна Федоровна
Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Российский универси-
тет дружбы народов»
Москва
Защита состоится 28 марта 2012 г. в 15.00 часов на заседании дис-
сертационного совета Д.212.038.14 в Воронежском государственном
университете по адресу: 394000, г. Воронеж, пл. Ленина, 10, ауд. 18.
С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале научной биб-
лиотеки Воронежского государственного университета.
Автореферат разослан « » февраля 2012 г.
Учёный секретарь
диссертационного совета,
доктор филологических наук,
доцент О.А. Бердникова.