Продолжаю публикацию переводов рассказов Бэккера из цикла «The Second Apocalypse». Ниже можно прочесть первую часть перевода рассказа «The knife of many hands» из условного сборника «The Atrocity Tales». Рассказ был опубликован двумя частями в журнале «Grimdark», посвященном «темному» фэнтези. Перевод выполнен мной и размещен на Фантлабе с разрешения автора. Вторую часть рассказа можно ожидать через неделю.
Ричард Скотт Бэккер
цикл Второй Апокалипсис
«Истории о Злодеяниях»
Нож, что всем по-руке
Часть первая
— Слава упивается кровью и изрыгает историю
Айенсис «Первая аналитика рода человеческого»
Ранняя весна, 3801 Год Бивня, Каритусаль
Будучи триумфатором Шранчьих Ям, ты неизбежно носишь всю их свирепость с собою в тюках. Жесткость — болезнь и она заразна.
По этой и многим другим причинам Туррор Эрьелк держался в стороне от толпы, наводнившей Третье Солнце, таверну, известную весьма разношерстной публикой. С незапамятных времен заведение это славилось как пресловутое «скопище каст», место, где «пляшет золото», где решения, принятые на шелковых подушках, становятся делишками городских низов.
Заполняя окутанные благоуханным дымом галереи, идущие вдоль кровли, возлежала на своих диванах кастовая знать, то откидываясь назад и сотрясаясь от смеха, то склоняясь, чтобы всмотреться в суету нижнего яруса. Торговцы, челядь, солдаты и даже жрецы толпились внизу, на грохочущих под их сапогами досках, возглашая тосты, обсуждая деловые интересы, любовные похождения или хитросплетения политики. Проститутки либо отправлялись прямиком в их похотливые руки, либо, напротив, старались избегать внимания простолюдинов. Нагие подростки — норсирайские рабы — высоко держа свои подносы, заставленные яствами и напитками, умудрялись ловко, словно намасленные, проскальзывать сквозь ряды грубо лапающих их завсегдатаев.
Эрьелку же вполне по вкусу было уединение у входа в таверну. Воистину, он стал довольно известен, сразу, как ступил на мостовые Каритусаль — в равной мере из-за своей ярко красной шевелюры и по причине выдающегося телосложения. Ратакила, звали его темноволосые айнонцы, Красногривый, и все они, без исключения, остерегались его. Даже тогда они ощущали в нем некое...Воплощение..., незримый пульс неотразимой Смерти. Они видели как тростинками ломались шеи в его огромных руках, но, даже становясь свидетелями его деяний в Шранчьих Ямах, они лишь утверждались в том, о чем уже догадывались ранее. Что-то не так было с Туррором Эрьелком, новым Инрис Хизхрит, Священным Свежевателем, нынешним чемпионом Ям.
Но колодец глупости, как они сами твердили, бездонен.
-Ты новый Свежеватель? — пропищал вдруг рядом чей то голос.
— Грязь и дерьмо!! — выругался холька на своём родном языке. Он выпал из задумчивости, оценивая обратившегося к нему человека. Человек оказался отнюдь не обычным чуркой, а чуркой иного рода — хорошенько заточенной и смазанной, что никак не вязалось с его манерой речи. Острым, опасным жалом, принесшим в этот мир столько смертей, что лишь добрая выпивка смогла бы на какое-то время очистить от них его душу. Он был одет на манер купца — в киройскую рубаху, шафрановый окрас которой от длительной носки и бесконечных стирок давно поблек и выцвел до бледно-желтого. Его черная бородка выглядела засохшим и затвердевшим пучком неухоженных волос. Даже пот его вонял, как воняет пот какого-нибудь немытого лавочника из касты торговцев, давно пристрастившегося к дешевому пойлу. Но человек был кем-то иным — Эрьелк хорошо видел это.
Все колдуны несут Знак своего греха.
-Ты ли, — невнятно, подобно пьянчуге, пробормотал человек, — новый Свежеватель?
Нынешний чемпион Ям стиснул зубы. Он окинул взглядом посетителей, сидевших за столами неподалеку, и нашел того, кого искал, прислонившимся к ближайшей из множества колонн Третьего Солнца. Эрьелк одарил крысу из Школы взглядом полным насмешки, а затем повернулся к нему всем своим телом. Колдун, разглядывал его с задумчивостью человека, решающего какую-то дурацкую шараду.
Руки, подобные узловатым змеям, плечи, шириной с дугу большого лука, грудная клетка, огромная как саркофаг. Его боевой пояс мог бы служить седельным ремнем и все равно глубоко врезался в тело. Загорелые, почти что слоновьи ноги, виднеющиеся из под кольчужной юбки. Само его присутствие внушало благоговение всем, кто находился рядом или попадал в его тень. Он ткнул человека в грудь, как делал всякий раз, когда к нему обращался чей-нибудь ищущий мести родственник. Не потому, что счел колдуна одним из них, но поскольку того требовал дурацкий ритуал. Это была великая хворь, поразившая Каритусаль — превращать все подряд в дешевую пантомиму.
— Мужи, что пали от моей руки, были приговорены к смерти, — сказал он, — имеешь что-то против — ступай к своему Саротессеру. Лишь он в ответе за твои обиды, чурка .
Безымянный колдун как то странно затряс головой. Прошла минута прежде чем Эрьелк вдруг понял, что человек смеётся.
— Не угадал, варвар.
Второе сердце варвара застучало где-то глубоко в груди — бом-бом. Приближающийся Приступ зашевелился внутри него, одна паутинно-тонкая линия за другой проступали слабо алевшим рисунком, просвечивающим сквозь его бледную кожу. Будь этот чурка тем пропойцей, которым казался — проблема бы уже разрешилась сама собой. Но он не был.
Эрьелк почесал свою коротко стриженную бороду. Гладь колдунов по шерстке — советовал ему как-то старый друг — ублажай их настолько, насколько тебе дорога твоя жизнь. Играй в их игры, особенно здесь — в Каритусаль, что служит домом треклятым Багряным Шпилям.
— Если ты знаешь, что за всё в ответе король, то зачем бросать мне свои счетные палочки?
Окружающий шум вдруг сменился безмолвием и медленный стук его воинского сердца — бом-бом-бом объял его плоть, отдаваясь в костях.
— Затем что я видел тебя — ответил колдун голосом, мягким, как у педика, — я видел как королева одарила тебя своим благоволением.
Холька проследил за крысиным взглядом до белой ленты, заткнутой за его собственным поясом и свисающей вдоль бедра. Каждый, приглядевшись, смог бы увидеть, что она по всей длине исписана аккуратным почерком. Глазами своей души он вновь узрел её — королеву Сумилоам, склонившуюся подобно золотой статуе из своей ложи.
Бом-Бом-Бом-Бом....
— Скажи мне, — продолжил мерзкий грызун, — Зачем тебе маска? Почему в Ямах ты скрываешь своё лицо, если любой сможет без ошибки признать тебя по фигуре?
Нахлынули воспоминания.
Он стоял так, как стоял всегда, купаясь в кровавых плодах минувшего Воплощения, один, окруженный останками тех, что только что жили и дышали. Стоял, пытаясь оглядеться, что в Яме могло означать одно — смотреть наверх. Концентрические ярусы были настолько крутыми, что зрители практически свисали со своих мест. Они стояли, высунувшись наружу и держась за пеньковые веревки, ряд за рядом, образуя какой-то поросший жабрами гигантский рукав. Казалось что Яма это нечто вроде срамного места, извлеченного из недр глубочайшего моря. Непристойность, поверх живой и горячей плоти покрытая мельчайшими, фильтрующими пищу ворсинками. Мерзость, кормящаяся тем, чем может одарить, свершаемая им бойня.
— Это моё второе лицо.
Бом-бом-бом-бом....
Крысу это позабавило.
— Надо же. Любому в Каритусаль нужно запасное лицо.
Даже палатины нависали, согнувшись над тем что звалось Уступами Ямы. Только балкон Неусыпной Зоркости обеспечивал роскошь, позволявшую с удобством возлежать, наслаждаясь зрелищем, не говоря уже о возможности приходить или уходить в любое время по своей прихоти. Но только гости и члены семьи короля Саротессера IX имели возможность ступить в эту, считавшуюся священной, ложу.
— Ты говоришь о необходимости лгать, — насмешливо оскалился Эрьелк, — Я же говорю об истине.
Поговаривали, что они столь же стары как Древний Шир. Шранчьи Ямы — зиккурат, где живых существ потрошили, чтобы удовлетворить интерес обывателей к смерти.
Бом-бом-бом-бом...
Усики крысы дернулись в изумлении.
-Истине? — огрызнулся он. -Хм.. да это же просто небольшой фокус, чтобы смотреться повыигрышнее.
Они не всё знают о нем, понял холька, или, как минимум, ничего не знают о Воплощении. Они импровизируют. Они просто видели, что королева бросила ему ленту с благоволением, а затем прождали целый день, чтобы взяться за него здесь — в Третьем Солнце, где теснящиеся толпы позволят им легче схватить его или, быть может, не дадут ему скрыться.
Они — Багряные Шпили. Не было места в Каритусаль, где не маячили бы их башни, возвышавшиеся над городскими кварталами, выстроенными из обожженного кирпича. Эти башни было невозможно не заметить, особенно когда красные эмалированные пластины, покрывавшие их как чешуя, отражали сияние солнца. Он собственными глазами видел высочайшую из них — Мэракиз, каждым утром по пути в Лекторий. Вся целиком — от Ям до вершин — Каритусаль казалась пропитанной кровью. И в той же мере, в какой её обитатели жаждали кровавых зрелищ, и насколько прославляли бойцов, подобных ему (стараясь, правда, держаться от них подальше), столь же неподдельно страшились они Багряных Шпилей, самой ужасающей и величайшей из всех колдовских Школ в Трех Морях.
— Я презираю джнан, — солгал Эрьелк, заговорив как чужестранец, что означало — скажи, наконец, чего тебе от меня надо. Бом-бом-бом-бом...
— Наша Благословенная Королева... — пробормотала крыса, держась ещё более зажато, — как бы это сказать... Позвала тебя отдохнуть на её любимом диване, не так ли?
— Мне-то откуда знать? Бом-бом-бом-бом...
— Хочешь, чтобы я поведал тебе о чем говорится в этом послании? — спросил колдун, указывая на ленту. Ну да, типа в Каритусаль грамоте обучены только крысы.
— Я умею читать ваши цыплячьи каракули, — раздраженно проскрежетал холька. Ему даже не нужно было смотреть на свои руки, чтобы знать насколько покраснела кожа. Бом-бом-бом-бом...
— И что? — издевался крысёныш, — Королева Айнона, безвестная жена какого-то несчастного прыща, святейшего Саротессера IX, — бросила тебе благоволение на своей ленте, а ты...что? Забыл его прочитать?
Они не всё знают о нем. Бом-бом-бом-бом...
Оставшаяся часть Туррора Эрьелка оскалилась в гримасе, заставлявшей рыдать матерей.
— Нельзя забыть того, что произошло не с тобой
Крысёныш рассмеялся и понес какую то тарабарщину на языке, звучавшем как гусиное гоготание. Бом-бом-бом-бом...
— О да, конечно...другой ты...
Бом-бом-бом-бом...
-Умная крыса, — прохрипел он.
Бом-бом-бом-бом...
-Что ты сказал?
Бом-Бом-Бом-Бом...
-Крыса, способная спалить других крыс, способная править ими, становится владыкой народа крыс...
Его голос — воплощенная ненависть — скрежетал как мельничные жернова.
— Заткнись, шавка!
Бом-Бом-Бом-Бом...
— ...и должна почитаться как Крыса крыс
БОМ-БОМ-БОМ-БОМ...
-Наглая тварь! Да ты в самом деле...
Лиловой монетой, звали они это гиблое место...
Дно Ямы.
Красногривый закружился, и схватив какого то прохожего, толкнул его на замешкавшегося колдуна, затем, поднырнув вперед и скрывшись из поля зрения крысы, перекатился и, прыгнув к ближайшей колонне Третьего Солнца, сокрушительным ударом разбил висок смуглому недоумку, стоявшему там — одному из тех, что прятали у себя на груди колючие шипы небытия. Человечка развернуло и отбросило, за ним потянулся след из слюны и крови, левый глаз выскочил из глазницы и повис на тонкой ниточке. Первые колдовские слова скрутили реальность, искажая звуки и смыслы, — «умма тулутат ишш...» , — Красногривый рванул на упавшем испачканный кровью камзол, задирая одежду вверх, как изголодавшийся до податливой плоти насильник, — «...киаприс хутирум...», — и выдавив хору из пупка трупа, — «..тири..», — сжал её железную твердость в своем огромном багровом кулаке, — «...тотолас!».
Размашисто бросил. Из окружившей колдуна сферы посыпались небольшие сверкающие молнии, рождавшиеся сразу и здесь и за пределами Сущего, ветвящиеся линии, оставлявшие в воздухе запах грозы. Какой то парень, мгновенно пронзённый блистающим росчерком, сотрясаясь рухнул замертво. Ряды посетителей отхлынули к стенам, спотыкаясь по пути о столы и скамейки. Вся таверна подалась назад, прочь от схватки. Искаженные ужасом побелевшие лица. Кто-то с воплем, рухнул на пол, сражаясь с пылающей одеждой.
Бом-Бом-Бом-Бом...
Воин холька невредимым промчался сквозь весь этот хаос, воздев обнаженный меч — огромный клинок, что звался Кровопийцей.
И зубастая пасть вдруг сомкнулась вокруг него, погасив ослепительный свет.
И снова.
— Фу...Даже маска воняет.
-Угу...Серой.
Женские голоса — один юный, другой немолодой.
— Колдовство?
— Именно поэтому нам и пришлось делать всё, что мы сделали.
И снова он стал самим собой.
— Он дышит как бык.
— Довольно, глупая девчонка. Чего ты так на него глазеешь?
Воплощение всегда возвращает взятое.
— Он выглядит таким странным...
— ..но притягивает взгляд.
Этот мир всегда возвращается, всегда просачивается назад...
— Он ведь не обычный человек?
— Нет. Он холька.
Так или иначе, проще или труднее.
— Холька?
А он всякий раз оказывается насквозь промокшим и измочаленным.
— Невежественное дитя. Потаскушка, вроде тебя, должна всё знать о мужчинах....
Ему пришлось куда-то бежать. Он чувствовал последствия этого — стесненность в груди, жар в своих чреслах.
— … и о таких как этот в том числе.
Он не мог даже шевельнуться, но мог чувствовать порхание холодных пальцев по своему животу.
— Да он ведь и не человек вовсе...Не может им быть!
Он чувствовал запах благовоний. Нет — духов. Духов и еще чего то, словно бы витающего воздухе....гари. Подушки, на которых покоилась его голова, были мягкими, как влажный дёрн.
— Может. И есть. Холька живут высоко в горах, зовущихся Вернма, на самых вершинах, где ночами хозяйничают шранки.
Что же произошло?
— В давние времена, среди них родился ребенок, обладавший двумя сердцами. Его звали Вайглик. Ты о нём слышала? Ну, разумеется, нет.
Судя по всему, он выжил после встречи с крысой из Школы.
— Времена были грозные и народ холька стоял на самом краю пропасти. Вайглик, в сущности, спас их всех от ужасной смерти. Его сила была столь велика, что, по общему решению, утробы всех их жен и дочерей стали вместилищем его семени.
-Ух ты...вот так Вайглик.
— Хихикаешь, а сама по-прежнему глазеешь на него как красна девица.
Но выжила ли крыса после встречи с ним?
— Так у него два сердца?
— Так говорят..
И почему не двигаются его сраные руки и ноги?
— А если я приложу ухо к его груди?
— Быть может, ты их услышишь.
И как он оказался на попечении этих женщин?
— А это...это безопасно?
— Сейчас — да. А позже — кто знает.
Даже его язык и губы отказали ему.
— О чем ты? — спросила младшая голосом, дрожащим от страха.
— Ритуал просто обездвижил его, — ответила старуха. Её голос звучал теперь на расстоянии — она либо вышла куда-то, либо что-то заслонило её.
Туррор Эрьелк напрягся, пытаясь диким усилием воли заставить себя пошевелиться. Ничего. Тело, ранее служившее его послушным продолжением, теперь было недвижимым и бесчувственным как стекло.
— Ты имеешь в виду, что он может...может слышать нас.
Старуха, вероятно находившаяся в какой-то невидимой ему нише, рассмеялась.
— Ну да, если конечно очнулся.
— А...а если он когда-нибудь ве-вернется?
Лающий смех возвестил, что старуха снова рядом.
-Эй, холька! — крикнула она, склонившись расплывчатым пятном над его лицом, — когда вернешься, чтобы как следует тут всем отомстить, попроси позвать Исил'альму...
— Что ты делаешь? — взвизгнула девчонка.
Старуха вновь засмеялась — хрипло и печально, как может смеяться лишь умудренный прожитыми годами и обретенным опытом матриарх. Эрьелк знавал ей подобных. Ей знаком был секрет, ускользающий от многих из тех, кто доживает до седых волос, понимание, что озорство и проказы помогают сохранить в старости крепость духа и жизненную силу. Но так-как любое озорство связано с опасностью, она не могла не добавить в свои речи и толику злости.
-Эх, глупышка, ты глупышка, — её голос по-прежнему звучал над его лицом.
Она была бы похожа на его добрую, старую бабушку.
Не будь сраной крысьей ведьмой.
— Тебя что, мул в младенчестве пнул? Или твой отец лупил тебя палкой по голове?
Обиженное фырканье.
-Нет, нет, дитя моё,- сказала старуха, судя по голосу немного отступив в сторону, чтобы осмотреть его
— Тебе не нужно бояться это прекрасное чудище.
Дыхание, разящее отчаянной жаждой и злобной тоской, словно луком и сыром.
— То, на что наложили руки Багряные Маги, назад не возвращается никогда.
Грязь и дерьмо!
Может быть он и не выжил вовсе.
Группа людей, одетых в кольчуги, немедленно явилась по зову старухи. Они грубо потащили его куда-то, осыпая изобретательными ругательствами неподъёмность его туши. Он услышал заискивающие женские голоса — некую разновидность спора о условиях, способах и безусловной необходимости перемещения куда-то его беспомощного, неподвижного тела. Пыхтя и бормоча в унисон проклятия, стражники в конце-концов зашвырнули его в телегу золотаря. Будучи голым, он, пожалуй, смог бы составить точную карту целых континентов и архипелагов присохшего к ней дерьма. Он чувствовал себя, в целом, неплохо, но не мог при этом даже пошевелиться.
Когда телегу начало подбрасывать и шатать над колеями и грудами мусора, его тоже трясло и подбрасывало, подобно лежащему трупу. Его веки слегка приподнялись и он мог видеть в свете ущербной луны, заливавшем их путь под покровом ночи, парад обветшалых кирпичных фасадов на фоне усеянной звездами черноты, зиявшей между каньонов, образованных почти смыкающимися крышами. Особенно неприятная оплеуха, полученная от тележных досок, перевернула его набок и он обнаружил, что смотрит вдоль собственных щек на крытый алой тканью паланкин, следующий за ними.
Ложе паланкина крепилось к покрытым чёрным лаком шестам, достаточно длинным для двадцати или даже большего числа носильщиков, но сейчас их было только двенадцать — рабов, что ни в коей мере не походили на таковых, поскольку были вооружены и носили доспехи. Вся процессия насквозь провоняла колдовством, острым запахом гнили, который холька ощущал даже сквозь эту шаркающую ногами темноту. Сидящий в носилках, даже будучи скрытым шелковыми занавесками, тлел Пятном своего греха с тошнотворной ясностью, без тени сомнений указывающей на ужасающую истину.
Багряные Шпили и впрямь наложили на него свои руки.
Так обстоят дела.
Неистовейшему из Сынов Вайглика уже приходилось смотреть в глаза своему року. Были времена, когда опасность даже была предметом его любопытства — будь то поход в зараженный шранками лес, морское пиратство или наемничество. Нельзя родиться с такими дарами, как у него, и не прийти в конце-концов к кровавым свершениям. Даже сейчас, будучи парализованным Ритуалом, будучи пленником самой жестокой и могучей Школы Трех Морей, он не настолько мучился беспокойством, насколько задавался вопросами. Только неведение всю жизнь страшило его хоть в какой-то мере — факт, который Ститти, его наставник и приемный отец, всегда находил чрезвычайно забавным. «Знать — значит бояться», — поговаривал этот старый чурка (никогда не делая секрета из собственной трусости). И наоборот — если о чем-то не знаешь, можно не обращать на это внимания и, ни шиша не предпринимая, обладать неиссякаемым мужеством. Нельзя бояться того, о чем ничего не знаешь. Вот почему предстоящая драка многим пьянит голову. Вот почему те, кто научен горьким опытом, становятся малодушными, воспитанными и послушными...
Поэтому на свете практически нет таких как он — жаждущих и знаний и опасности, и осведомленности и риска. Его душа была перевернута с ног на голову, как говорил старый торговец шранками, а это, в сочетании с тем, что он оставался холька, делало его такой же редкой диковиной как нимиль. «Если бы только у тебя доставало воли и дисциплины — все Три Моря однажды трепетали бы перед тобой!»
Если бы только...
Варвар почувствовал исходящий от реки смрад. Каритусаль, подобно любому забитому скотиной хлеву, должен был куда-то девать свое дерьмо, и река Сайют, во всей своей вялой необъятности, не могла не стать вонючей сточной канавой. «Зачем бы ещё Багряным Магам строить себе столь высоченные башни?» — частенько острили на улицах. Колеса телеги месили хлюпающую под ними грязь. С этими, будто торчащими из плеч носильщиков, шестами, паланкин напоминал огромного, влажного, покрытого хитином жука, куда-то спешащего во мраке. Лишенные окон ветхие амбары и склады воздвигались теперь вдоль его пути.
Влажность воздуха всё росла. И паланкин и телега остановились. Одоспешеные носильщики согнули колени и, отпустив шесты, сделали шаг в сторону. Тем не менее, паланкин остался висеть прямо в воздухе. Рабы были просто украшением, понял Эрьелк, — и вероятно средством, призванным защитить своего господина от оскорблений, которым могла бы его подвергнуть распаленная религиозным экстазом толпа. Экианнус XIV с тех самых пор, как несколько лет назад стал шрайей Тысячи Храмов, яростно призывал свою паству к уничтожению Школ.
Волны плескались о сваи невидимого во мраке причала. Варвар по большей части почувствовал, чем увидел, как одетые в кольчуги носильщики приблизились к телеге. Тем временем, позолоченные носилки опустились, зависнув менее чем в локте от земли. Сидевший внутри откинул в сторону расшитую створку и, распрямившись как журавлиная шея — рычаг старинного колодца, шагнул наружу. Он направился прямо к Эрьелку, двигаясь вполне бодро, не смотря на весьма почтенный возраст. Сияние Гвоздя Небес заставляло поблескивать его лысую голову, обостряло и огрубляло черты лица.
Толстые губы, рассеченные белеющим оскалом зубов. Отблески фонарного света, играющие на дне его глаз.
— Скир-хираммал топта эз...
И за оставшееся ему биение сердца Туррор Эрьелк успел понять, что Ститти ошибался. В действительности, кое-кто ещё разделяет его одновременную тягу и к знаниям и к опасности.
Колдуны.
Ветер стегал его тело.
Его Отец-Плоти, тот, что исторг его из материнских чресел, умер когда ему было лишь четыре года. Мойяр звали его. Эрьелк об нем ничего не помнил, хотя его дядья неустанно и твердили, что он поразительно похож на отца.
Реки текли внизу, змеясь и переплетаясь, как черные веревки. Его Отец-Духа был хозяином кимрама — всего лишь работорговцем, что вел дела у Шестого Потока, верховий реки Вернма, области вблизи извечных границ племени холька. Ститти звали его, Хирамари Ститрамозес. У местных он пользовался уважением, но среди своих был лишь изгоем, которому навеки заказан вход в родную Каритусаль, где он ранее был аж Королевским Книжником, повелителем тысяч, не говоря уже о том, до каких высот его могла бы ещё вознести история. Бароны, даже палатины склонялись перед ним в поисках благоволения, и так продолжалось до тех самых пор, пока по рукам не пошли некие сочинения (написанные его — весьма характерным — стилем), которые тяжко задели тонкую душевную организацию айнонского государя.
Покрытые чешуей башни проступали из-под покрова густых туманов.
Мойяр когда-то сумел стать лучшим поставщиком живого товара для Ститти. Шранчьи Ямы назывались так неспроста, ибо были ничем иным, как бездонными утробами, еженедельно поглощавшими этих бесноватых созданий сотнями, а в дни Священных празднеств — в ещё большем числе. Всё это вынуждало работорговцев всячески угождать своим поставщикам, особенно в тех случаях, когда дело касалось поставок шранков. Вот почему Мойяр и Ститти стали лучшими друзьями. И по этой же причине юный Эрьелк, вследствие какого-то позорного соглашения, которого ему так никто и не смог объяснить, стал, после смерти отца, подопечным Ститти.
Колдовские башни рогами вспарывали небо. Возвышаясь над туманной дымкой, они отбрасывали во тьму алые отблески, отражая полированной чешуёй сияние Гвоздя Небес.
Вот так мальчик-холька, выросший на самой краю цивилизации, узнал всё, что только можно было узнать, о великом, больном и развращенном городе Каритусаль и его наиболее знаменитых и грозных обитателях.
О тех, что раздувались от важности в своих чешуйчатых, необъятных громадах, маячивших на горизонте, притягивая и царапая его взгляд.
О Шпилях!
Они тренировались сегодня до кровоточащих рубцов, затем скрестили свои затупленные мечи, соблюдая джнан, и, расслабив гудящие конечности, уселись у очага, созерцая и размышляя.
Манера речи Ститти была несколько небрежной, в ней слышался легкий, но обманчивый налет презрения, как если бы рассуждал он об истинной драгоценности, принадлежащей ненавидимому им человеку.
— Среди поразивших сей Город хворей, Багряные Шпили относятся к числу самых отвратных и смертоносных. Коллегиане утверждают, что к сему времени они проникли даже в область Ста Преисподен, общаясь с нечистыми духами. Молись, чтобы тебе никогда не пришлось иметь с ними дело.
— А если, к несчастью, мне всё же придется?
— Гладь их по шерстке, парень. Ублажай их настолько, насколько тебе дорога твоя жизнь.
— А если моё Сердце мне этого не позволит?
Ститти постоянно жевал семена гау-гау, стараясь держать свои мысли за зубами и предпочитая лишний раз подумать...
— Тогда твоя плоть станет твоим погребальным костром.
Где-то...Да. Он находился где-то.
— Те, кто хоть что-то знает о Каритусаль, — промурлыкал рядом чей-то голос, — обязательно упомянут, как минимум, два наиважнейших, по их мнению, места ...
Где-то, где было довольно темно.
— Шранчьи Ямы...
Он был растянут и скован — лодыжка к лодыжке, запястье к запястью, чем то напоминая голого ныряльщика.
-...и Багряные Шпили.
Крепость оков часто нельзя понять просто прикоснувшись к ним. Нужно нечто большее. Эрьелку необходимо было попробовать цепи и кандалы на прочность, чтобы понять, сможет ли он разорвать их.
Просто, чтобы противопоставить хоть что-то этому голосу.
— Ямы или Шпили. Где же скопилось больше злобы и нечестивого богохульства, вот в чём вопрос?
Неистовейший из сынов Вайглика извернулся в своих оковах, шипя и пыхтя от усилий. Исполинские мышцы вздулись и напряглись, повинуясь его могучей воле. Вены набухли, реками и ручьями пронизывая его рельефные мускулы. Могло показаться, что сейчас из мрака вниз обрушится потолок — таковы были мощь и неистовство этих шумных рывков.
Но его оковы даже не заскрипели.
Голос продолжал вещать как ни в чем ни бывало, не обращая на его старания ни малейшего внимания.
— Как ты считаешь, кто из нас впитал в себя больше Проклятия?
Он стоит прямо за ним, понял Эрьелк. Так обычно делают жрецы во время своих молитв и песнопений — чтобы Боги услышали их.
— Ты, любимец черни... — вопрошал голос, перемещаясь из ниоткуда в никуда, — Или же я...
Его похититель наконец переместился туда, где его можно было увидеть, оценивая Эрьелка как прохаживающийся работорговец.
Вот черт!
Шинутра. Глаза Эрьелка не способны были даже сфокусироваться на нем — столь отвратным, гнилостным пламенем тлела его Метка. Никогда прежде ему не приходилось видеть душу более замаранную неисчислимыми колдовскими богохульствами. Великий магистр был весьма высок ростом — вполне соответствуя ходившим о нем слухам, едва ли не выше, чем какой-нибудь разбойник из народа холька. Он был одет в странный халат из черного шелка, обернутый вокруг его тела, как погребальный саван. Его плечи были такими узкими, что Эрьелку могло бы показаться, что перед ним мальчик, взгромоздившийся на другого человека, прячущегося под одеяниями. Но огромная и жуткая голова Шинутры мгновенно развеивала подобную иллюзию. Магистр был явным любителем чанва. Смуглый оттенок, свойственный его народу, был напрочь вымыт из его кожи, так, что теплое мясо, казалось, просвечивало сквозь неё. Его глаза кроваво алели. Оставшиеся на его голове волосы были редкими и седыми, отчасти торчащими спутанными, засаленными клоками, а отчасти истершимися до голого скальпа.
— Знаешь ли ты почему они столь радостно чествуют тебя?
Шинутра. Он казался старым знакомым, столь часто приходилось Эрьелку слышать о нем. Обитатели Червя звали его Молью, и выглядел он именно так — с этой своей огромной головой, нескладно сидящей на замотанном в странные одежды, сутулом и практически лишенном плеч теле. Кастовая знать называла его Сичариби — прозвищем достаточно пренебрежительным, чтобы ублажить Коллегию, но не настолько презрительным, чтобы всерьез оскорбить Школу.
Кви Шинутра, Великий Магистр ужасных Багряных Шпилей.
— Мне действительно интересно — почему? Почему чернь столь высоко ценит жестокую Руку, но ненавидит жестокий Разум?
Варвар холька, по прежнему раскачивавшийся в цепях, вследствие своих прежних попыток освободиться, взглянул на своего ужасного похитителя и сплюнул, пытаясь избавиться от вкуса прокисшего чеснока у себя во рту.
— Вполне здраво с их стороны доверять лишь тому, кого может вместить их разум, — прохрипел он в ответ.
— Да! — воскликнул Великий Магистр, демонстрируя не столько удивление, сколько согласие, — С тем, кого легко понять, легко и иметь дело! Вот почему чернь так любит подобных тебе, Свежеватель. Вот почему они связывают все свои фантазии с душами, подобными твоей. Даже маленькие мальчики в состоянии «вместить» тебя. Ты нож, подходящий любой руке....
Шинутра по какой то неясной причине расхохотался, утерев большим пальцем сочащуюся изо рта слюну.
— Но чернь презирает подобных мне, ибо нас они удержать не смогут. Вероломство — сама суть интеллекта, они знают об этом с рождения — также, как овцы знают о волчьих клыках. Жестокий Разум есть вероломный Разум — вот, быть может, самая навязчивая мысль, посещающая все туповатые души.
— И что из того? — прорычал холька.
Оскорбленный взгляд.
— Но ведь именно поэтому ты здесь, разве нет?
Эрьелк, извернулся в оковах и заглянул себе за плечо, уколовшись бородой.
— Ты о чём вообще?
Шинутра бесстрастно взирал на него тем мягким, безразличным и бездонным взглядом, что можно встретить лишь у тех, кто давно обуздал и оседлал свою смерть.
— Ты находишься здесь потому, что среди своих, среди своего народа, ты был бы лишь отщепенцем.
Неистовейший из Сынов Вайглика впился взглядом в Великого Магистра Багряных Шпилей.
Бом-Бом-Бом...
— Такова суть проклятья, — молвил Шинутра, — быть презираемым. Это сжирает душу...и опустошает.
Однажды, когда Эрьелку только исполнилось тринадцать, Ститти обнаружил его, яростно точащим нож.
— Воевать собрался?
— Они зовут меня чуркой.
Насмешливое фырканье.
— Они и меня зовут чуркой.
— Ты и есть чурка.
— Грязь и дерьмо, парень! А ты кто?
— Я холька.
— Да — а еще ты читаешь, и пишешь. Обучаешься широнгу. Даже играешь в бенджуку!
— Значит и я тоже чурка!
— Нет. Ты нечто большее, чем какой-то там чурка. И большее, чем просто холька.
— Неужели? Почему не меньшее?
— Действительно, почему?
— К демонам твои крысячьи шарады и прочую трескотню!
— Чтож — ступай, утоли свою ярость, поквитайся за поруганную честь, призови на мой Дом кровную месть, погуби убогого чурку, сделавшего тебя чем-то большим, чем вся твоя родня.
Эти слова ошарашили его как оплеуха.
— Но я должен сделать хоть что-то!
— Так сделай, — молвил хитрый работорговец, — Посмейся вместе с ними. Будь к ним ближе, покажи им широту своего характера и глубину своей души, а сам смотри на них и думай, не произнося, конечно, вслух ничего — «о эти...несчастные...вонючие...дикари..». И они почувствуют это, но так как ничего обидного от тебя не услышат, то растеряются. А растерянность — то же самое, что и страх.
— Так вот значит что ты делаешь! Перебрасываешься словами, как делают все чурки. Играешь с нами в свои крысиные игры — играешь в свой сраный джнан.
Работорговец пожал плечами.
— Я просто не трачу время на чью-то глупость.
— Ты делаешь кое-что ещё. Ты заставляешь их глупость работать на тебя.
Кудахтающий смех.
— И что? Это разве плохо? Как ты думаешь, почему кто-то, вроде меня, сумел снискать подобное уважение у этих людей?
Он покачал головой, навроде лошади, как делал всегда, столкнувшись с очередными абсурдными представлениями холька о собственной чести.
— Сделай из их дурости своё знамя, парень. Смейся, чтобы показать им свою силу и донести до них всю безмерность их собственного ничтожества. Встань к ним ближе, чтобы заставить их чувствовать себя неуверенно, чтобы они могли ощутить всю свою телесную ущербность в сравнении с тобой, чтобы показать им как быстро все их развязные выходки, вся их напускная храбрость может оказаться у них в глотке, вместе с их же зубами. А сам при этом думай о том насколько ты их презираешь — чтобы выглядеть уверенне....
— Это какое-то чужеземное помешате....
— Для них! — взревел миниатюрный человечек с внезапной яростью, — Не для нас! Не! Для! Нас!
Оба на мгновение замерли тяжело дыша.
— Взгляни на меня, парень. Я понимаю как ранят и жгут тебя эти слова...
— Суть человека, — крикнул Эрьелк, — определяется тем, что он обязан сделать. Даже Айенсис говорит ровно то же самое.
Но старый работорговец уже опять покачивал головой.
— Философы, — процедил он, — вся их беда в том, что они вечно забывают свою черепушку где-то на небесах. Забудь про Айенсиса. Когда у кого-то такое сердце, как у тебя — ему нипочем не заделаться большим глупцом, чем задаваясь вопросами о том, кто же он есть на самом деле...
— Нет...
— Да. Уж поверь мне, парень. Ты знаешь себя в той мере, в которой владеешь собой.
— Нет!
— Нет? Нет? И почему я не удивлен...
— Это кровь говорит во мне, Ститти — кровь. Ей всегда есть что сказать.
Неистовейший из Сынов Вайглика рванулся и выгнулся в приступе хохота, пронзившем окружающий мрак и грохочущим эхом отразившимся от невидимых стен. Он смеялся всё громче и резче, в конце-концов заставив мерзкое лицо Шинутры сморщиться.
Бом-бом...
— Грязь и дерьмо! — проревел он, хищно оскалившись.
Великий Магистр на шаг отступил под напором его дикой ярости. Среди всех хитросплетений его извращенной, богохульной души оставалась лишь одна подлинно человеческая черта и он не мог не дрогнуть, столкнувшись с подобной статью и повадками. Варвар хохотал.
— Что с тобой, крыса? Цепенеешь, ко всем чертям, от страха сталкиваясь с кем то, вроде меня?
Бом-бом-бом-бом...
Улыбка искривила бескровные губы.
— Да уж больно ты какой-то несуразный, — глумливо усмехнулся Шинутра, — аж противно.
— Уродливоголовый колдун, подсевший на чанв, жалуется на чью то несуразность? — завыл Туррор Эрьелк еще громче. Ему приходилось раньше встречать людей, вроде Шинутры — почитающих себя мудрецами, просто потому, что они умели направлять свои мысли иными, более изощренными путями. Но мысли подобны рекам — чем больше они ветвятся, тем больше появляется вонючих болот там, где раньше была твердая почва. Мудрость это лишь безмерно раздутая хитрость. Оружие, выкованное, чтобы побеждать в ничего не значащих битвах.
— Кем? — прорычал он в лицо Великому Магистру, — Кем была та крыса, что я убил в Третьем Солнце?
Бом-бом-бом-бом...
Алые глаза сузились.
— Так это правда. Ты и в самом деле не помнишь того, что делаешь, когда Гилгаоль вселяется в твою душу.
— Как его звали? — рявкнул Эрьелк.
— Нагамезер.
— И что будет кому-то, вроде меня, за его убийство?
Бом-бом-бом-бом....
Еще одна насмешливая улыбка — вроде нелепой картинки, нарисованной на приклеенной к коже прозрачной пленке.
— Нагамезер...просто убыл по нашим делам, — ухмыльнулся колдун, будто бы погрузившись в воспоминания.
Бом-бом-бом-бом...
— О, так вот оно что. Я, похоже, избавил тебя от соперника. Отрезал ломоть, который сам ты отрезать не мог.
Бом-бом-бом-бом...
Великий Магистр Багряных Шпилей опять ухмыльнулся, как если бы знал чью-то гнусную тайну.
— Соперник? Да нет. Просто дурачок. Нагамезер решил, что иметь дело с тобой это что-то вроде ещё одной легкой прогулки. Он вполне заслужил трепку.
Эрьелк впился взглядом в отвратного собеседника.
— Но ты ведь всё равно прикончишь меня, не так ли?
— Вот ещё, нет конечно.
Бом-бом-бом...
— Уверен, ты не удивлен, — произнесли мерзкие бескровные губы, — Каритусаль словно корабль в бурном море, варвар. Так продолжается уже целую вечность. Иногда он может пойти ко дну из за возмущения волн, а иногда из за возмущения людей. Все полагают, что Король и Великий Магистр в равной мере правят сим городом, но в действительности им владеет лишь чернь, все те бесчисленные души, что копошатся как черви в его кишках.
Как же так?
Бом-бом...
— И в той же мере, в которой чернь ненавидит и презирает мне подобных, — продолжил Шинутра, — она обожает подобных тебе.
Грязь и дерьмо!
Так не бывает!
— Мои братья твердят, что Ямы уже целые поколения не видели никого, кто мог бы сравниться с тобой...так что, если я убью тебя, мне это ещё припомнят — припомнят так, как ничто другое на свете... — внезапный глумливый оскал разрезал лицо колдуна, — Тебя! Ничтожество! Фигляришку! Презренного наемника-норсирайца!
— А ты бы предпочел, чтобы тебе припомнили лишь то, что ты ободранная крыса? — спросил Туррор Эрьелк, давясь утробным смехом.
Бом-бом-бом-бом...
— Ты меня провоцируешь? — прошипел Великий магистр БагряныхШпилей на диво задетый.
— Прикончи меня! Обессмерти своё имя!
— Твои слова бренчат как пустая посуда, холька. Чернь наиграется безделушкой, вроде тебя, и просто выбросит её.
Бом-бом-бом...
— У-у-убей меня-я-я! — зарычал варвар, — Или когда-нибудь я убью тебя!
Тухлый цветок колдовских Напевов расцвел в его узилище и пол под ним, казалось, обрушился в бездну, в Яму, более глубокую, чем та, с которой он смог бы совладать.
Бом-бом-бом-бом...
цитировать
