ПОЛЬСКАЯ ФАНТАСТИКА 2015 (часть 2)

Человек, конечно, предполагает, но обстоятельства всегда — сами по себе. Но — вот продолжу же.

Второй квартал 2015 (сиречь, прошлого) года. По мере выхода, то, что показалось небезынтересным.

МАЩИШИН Ян «Солярные Миры » («Światy Solarne»)

Ян Мащишин – писатель, так сказать, возвращающийся. Родился он в 1960 в Бытоме. Первые рассказы писал и печатал в конце восьмидесятых, став одним из лауреатов первого литературного конкурса, проводившегося ежемесячником «Fantastyka» — наряду с Сапковским и Хубератом, обогнав первого и уступив рассказу «Ты вейнулся, Снеогг, я знаала...» (что, в принципе, говорит о потенциале автора уже на тот момент). Будучи автором десятка рассказов, в возрасте 29 лет он эмигрировал в Австралию, где и живет по сегодняшний день. Роман же «Солярные Миры» – своего рода возвращение, и ожидания от романа у читающей публики достаточно высокие.

P.S.: Пока статься отлёживалась, стало известно, что «Солярные миры» будут первой частью трилогии. (А трилогию издательство обещало издать в ближайшее время).

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Солярные Миры» – роман, который переносит нас в мир, где важны атрибуты стимпанковой реальности. Технологии родом из века XIX-го, но усовершенствованные: здесь космические корабли бороздят космос. В Солнечной системе обитаемы все планеты, а Земля – мир отсталый и периферийный: первую скрипку играют Меркурий, Марс и Венера.

И в эту систему вторгаются пришельцы из внешнего космоса – после чего сюжет наполняется мотивами стимпанковой версии «Войны миров» Уэллса.

Космическое пространство здесь наполнено эфиром, которым обученный человек – или, возможно, стоит говорить «гуманоид человеческой расы» – может дышать. Аборигены континента Аустралион, то есть нашей Австралии, благодаря своей магии могут телепортироваться в эфир. Гуманоиды же, населяющие это пространство, обладают множеством любопытных методов размножения, что не раз введет читателя в смущение, пока, по мере чтения, тот не сумеет полностью перестроиться под неудержимое воображение Мащишина.

А перестроиться придется – роман закручен, коварен, он ломает стереотипы, нам приходится подчиняться категориям другой физики, другой биологии. Не каждому такого рода роман придется по вкусу – но несомненно, что он – интересный голос в отечественном стимпанке».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(по адресу: http://katedra.nast.pl/­­art.php5?­... ; автор: Роман Охоцкий)

Издатель этого романа на задней его обложке назвал «Солярные Миры» первым польским стимпанком. Бессмысленно спорить о том, прав ли издатель. Полагаю, что – не прав. Но можно фразу эту прочитывать и не так уж дословно. Поскольку «Солярные Миры» кажутся мне первым польским стимпанковым романом такого масштаба. Не знаю, сумел бы я указать на другую книгу в этом жанре, сопоставимую уровнем проработанности мира (если не считать проработанности языковой – тут есть с чем сравнивать) с «Солярными Мирами».

Согласно дефиниции, которую можно найти в Википедии, стимпанк это «стилистическое течение в культуре», в котором «в противоположность киберпанку, техника, что окружает героев, базируется не на электронике, но на механике (напр., соответствием компьютера становится дифференциальная машина). Характерный для стимпанка интерес к развитию техники часто приводит к созданию описаний изобретений, неизвестных в нашей истории (...). Действие стимпанковых произведений по преимуществу идет в викторианскую эпоху – в эру технической революции, в век пара (отсюда и название направления: «steam» от английского «пар»). Стимпанк отсылает к творчеству отцов фантастики: Жюля Верна, Герберта Уэллса или Марка Твена».

Определение это, как бывает нечасто, в случае с «Солярными Мирами» попадает в точку, но буквального наложения его на роман – явно недостаточно. Поскольку эту книгу непросто определить просто как стимпанк per sе. Автор не дает читателю и шанса, чтобы тот мог спокойно усесться и развлекаться чтением жанровой прозы, априори обладающей ограничениями и потому являющейся предсказуемой. Ян Мащишин доказал, что он в состоянии создать сюжет – и развить его в рамках стимпанковой сценографии – предлагая куда больше, чем привычный жанровый «пар».

В сюжете нет викторинаской эпохи – как нет и неовикторианской. Вернее, она есть – но ее нету. И бедный рецензент может и дальше продолжать противоречить самому себе. Техническая революция? Верно, причем – далеко продвинувшаяся, поскольку большая часть сюжета происходит в космосе. Хотите космическую битву «паровых машин»? Никаких проблем. Вы найдете в этом стимпанковом романе и космооперу. Слишком странно? Отнюдь нет, это ведь только начало. Приключенческий роман? Отчего бы и нет? Кто смеет запретить автору? Только его воображение. Роман о Контакте? О человечности (кстати сказать, человечество здесь не самый интересный вид, а сама Земля остается периферийной цивилизацией)? Стимпанковая НФ? Стимпанк-фэнтези? Причем, что-то я наверняка упустил. Скорее всего, прав автор предисловия, утверждающий, что и роман, и автора не удастся так просто классифицировать. Хоть стипанк, несомненно, представляет собой некую базу, конвенциональную точку отсчета, скелет всего повествования.

С таким... смешением всегда связана изрядная опасность. Риск пресыщения и изрядного литературного несварения. Но во время чтения я ни разу не почувствовал себя уставшим от сюжета или – тем более – от феерии идей. А их у автора хватает, хоть и не состоят они в вываливании всего, что приходит автору в голову, на страницы романа. Сюжет он выстраивает дисциплинированно, и видно, что автор заранее все хорошо обдумал и выстроил. Тут нет неконтролируемого полета, сюжет продуман. Повествование избегает чрезмерности – обходится без стилистического хвастовства или игр с формой. Это почти классический роман-девятнадцатого-века. Отсылка к определению стимпанка, которое я привел выше, логична и потому еще, что «Солярные Миры» читаются как «улучшенный» роман Жюля Верна. В «Солярных Мирах» Ян Мащишин не выдумывает стимпанк с нуля. Он насыщает его содержательно так, как ранее не встречалось автору рецензии в творчестве прочих польских авторов. На самом деле, и пересказывать сюжет здесь не имеет никакого смысла, хотя тот не слишком сложен и не перенасыщен постморедрнистским или иным тумбо-юмбо-литературным образом. Как я уже упоминал: с этой точки зрения он обладает формой традиционного романа. Но я не раскрою его содержания и останусь тверд настолько же, как и издатель, и автор предисловия. Нет смысла портить вам удовольствие.

К тому же, роман не принадлежит к толстым. Чтение трехсот девяносто восьми страниц проходит удивительно быстро. И несмотря на его высокую насыщенность идеями и чудесными (меж)жанровыми отсылками и множеством его (их) реквизитов, вы не почувствуете усталости или читательского пресыщения. В одном можно оставаться уверенным: если бы Ян Мащишин был англосаксонским писателем (или вышел бы на англосаксонский рынок), то «Солярные Миры» наверняка бы не оказались романом одиночным – открыли бы целую серию или цикл. Ибо жалко было бы «потерять» такой богатый и прописанный мир в рамках одного романа. И стоит убедиться в этом самому, и дать книге шанс. И не забывать о ней при очередных опросах и отборах на лучший польский роман 2015 года».

ФРАГМЕНТ

«Мы возвращались в центр системы едва живыми. Я видел планету, на которой мы с такой надеждой ожидали битву с шетти. Все паркинговые орбиты вокруг нее были пусты.

Я получил инструкцию, орудийную книгу и подробные обсчеты траектории снарядов от капитана Анганона. После миллисекундной телепортации, я состыковался с потрепанной рамой на своей носовой позиции. Внизу я видел гигантские кольца крайней из планет – Хиотона. Те величественно проплывали под моими ногами по мере того, как мы двигались вглубь системы. А планетарно-спутниковая система тянулась бесконечной линией в звездной черноте. Планеты висели на своих отмерянных орбитах над газовым гигантом.

Мне вспомнились трактаты наших венусианских ученых на тему планетарной инженерии и так называемых гравитационных колодцев. Комассированное воздействие текуче-скоординированной массы спутников сумело вырвать из атмосферы изрядное количество инертных газов, которые можно было использовать в изготовлении дорогих нофитовых лампочек. Я мало что знал насчет этого, но сразу же решил, что, по крайней мере, в этой планетарной системе алонби могли похвастаться недюжинным интеллектом.

Поблизости от меня находились разбитые фрагменты обшивки чугунного котла. Корпус нашей рухляди в этом месте был изрядно прорежен. Осталась только мощная рама с пристегнутыми к ней орудиями. Я снова поправил на себе пряжки канонерских поясов. Подтянул зацепы. В конце концов, я находился в открытом пространстве и не знал, как подействует на меня отдача серии или быстрые маневры судна во время битвы. Но я чувствовал отдаленный жар солнца системы и втягивал в легкие межпланетарный эфир, так отличающийся от нашего. Казалось мне, что после каждого вдоха у меня на языке остается характерный налет. Металлический на вкус, он замораживал мне глотку ледяными иголками. Еще год назад я бы не ожидал от себя такой смелости.

Я аккуратно всунул трубу эластичного телескопа внутрь глазницы. Поправил телепортационный пояс и с необычайной деликатностью огладил поверенное мне орудие – автоматического типа. Имей мы в свое время подобные устройства на Земле, шетти не имели бы и шанса. На позиции канонира были принайтовлены специальные боевые сандалии. Я с немалым трудом приспособил к ним ноги. У инверри стопы были удивительно маленькие. А из всего комплекта рабочих протезов я оставил себе только пару дополнительных рук. Остальные покоились в небольшом футляре, отданном мною в постоянное распоряжение князю.

Я застегивал озябшими человеческими пальцами новые и новые пряжки, а одновременно одеревенёнными протезами тщательно выставлял сотни рычажков. Включил паровое обращение орудия. Услышал отдаленное шипение. Эфир переносил звуки исключительно избирательно. Некоторые он усиливал, другие – приглушал. На шкале пушечного ствола я заметил снарядную камеру. Стрелка упиралась в указатель «полная».

Сейчас мы шли по высокой дуге со стороны четырнадцатой луны шестой от солнца планеты. Я видел впереди далекую линию длинного конвоя Котлов. Это были гигантские машины. Никогда – ни ранее, ни после – я таких не встречал. Я был удивлен масштабом выполненных инженерных работ. Имперская мощь, которой мы собирались противостоять, не имела себе равных во всей известной нам вселенной.

До ушей моих донесся слабый отзвук. Обеспокоенный, я взглянул вниз, на работающего у другого орудия Шанкбелла. Приятель мой уже занял канонирскую позиции. Стоя, он едва-едва достигал высоты мощного, украшенного серебряной инкрустацией ствола. Он тоже склонил голову в сторону солнца и прислушивался. Выглядел он презабавно. Перетянутый широкими поясами канонира малец. Пряжки сверкали в его одеждах, словно ряды медалей. Графские усы подергивались льдом по мере того, как он дышал – все осторожней. Он улыбнулся мне. Пытался что-то мне сказать, но его заглушил звук, похожий на очень далекую песню, звук, идущий со стороны темнейшей точки в центральном завитке ядра Галактики. Я был удивлен не меньше его, что мы вообще что-то слышим. Непривычное к вибрациям эфира человеческое ухо должно было остаться глухим к этому призрачному зову.

Так, в резких ударах моего сердца, рождалась тревога.

Пользуясь максимальным увеличением в моей глазницу, я внимательно осмотрелся по этому миру. Доминировали здесь оранжевые гиганты превышающие силу Сияния нашего Солярного Солнца в мириады раз. Это было безмерное богатство, за которое, должно быть, шла не одна война. Там бы я и стал искать легендарных хадов. Звезды чуть ли не отирались друг о друга в безумном танце взаимных гравитационных связей. Взлелеянный в мечтах, теплый, заселенный мир. Странно, что наши аборигены не выбрали себе его как лучший дом. Там ведь они могли сколько угодно пользоваться благами телепортации. Тона странной песни то взлетали, то опадали. Беспокоили. Я почувствовал сонливость. А насколько же сильным должен оказаться этот звук у его источника? Кем же были существа, владеющие такими силами в надэфирном медиуме? В этом-то нам и предстояло разобраться.

Тем временем, после отстыковки баржи с грузом руды, наш котелок, носящий гордое название «Гартор» оказался замечен. Один из огромных космических транспортов алонби отошел от конвоя и направился в нашу сторону. Рос на глазах. Уже издали световой сигнализацией потребовал от нас поднять флаг. Пилоты «Гартора» почти не обращали на это внимания.

У меня как раз оставалось время, чтобы присмотреться к его конструкции.

На первый взгляд, подобное техническое устройство не было приспособлено к полету в космическом пространстве. Его не обтекаемые формы противоречили принципам эфирной авиации. Любой венусианский университет измордовал бы его конструктора.

Удивление вызывала и архитектура.

Прежде всего, очаровала меня своими размерами линия из двадцати шести коптящих труб. Знаю, они сжигали в топках – кроме эфира – еще что-то, то, что выстреливало тучами бесшумных искр. Непросто сказать, что именно. Трубы были поставлены по длинной оси транспорта. Чем ниже они располагались, тем более сложной становилась конструкция. Тысячи решеток и артиллерийских позиций венчало ее низ, который одновременно мог выступать и щитом. Трубы, установленные вдоль центральной оси, порой начинали вращательное движение, и тогда все вместе это напоминало гигантскую мельницу. В самом низу висело несколько тысяч мощных цепей и гидравлико-магнитные якоря. На миг гигант закрыл нам солнце. Потом резко ускорился в нашу сторону. В единую секунду я увидел огромный борт и направленные на нас ряды орудий. Но пока что не раздалось и выстрела.

Словно алонби специально разворачивались к нам рычащей мордой, оснащенной вместо клыков орудиями.

Я имел очень четкие инструкции.

Борт был идеальной целью.

Я дал залп из тридцати снарядов. Если бы кто-то из вас мог увидеть ту феерию сплетенных дымов, в свободном полете устремляющихся к борту врага!

Полетели они словно жемчужины из порвавшегося ожерелья. Звезды под опорами моих сандалий канонира заморгали, когда мощный рев взрыва сотряс эфир и палубы нашего малого движимого мира, «Гартора». На миг котел алонби засверкал сильнее, чем солнце, укрытое за его рассыпающейся тушей. Капитан не шутил, когда говорил о пути сквозь мусор. Мы, полные энтузиазма, метнулись в открывающееся окно в вихрящемся корпусе врага. Взрыв на миг создал пустоту, в которую мы втолкнули «Гартор». Прошли в нее, словно вихрь.

Идущая в сторону границ системы вереница котлов замедлилась. Они не ожидали чего-то подобного. Генералы совещались. Не знали, с кем имеют дело. Только предполагали. Приняв во внимание нашу наглость, они опасались теперь наличия целого флота, скрытого на дальних флангах. Ведь маленький скутер или крейсер не мог нанести настолько серьезный урон, верно? Похоже, он (мы) были лишь приманкой.

От идущего конвоя оторвалось несколько кораблей. Завыли боевые сирены. Никогда в жизни я бы не подумал, что эфир в состоянии передать такую массу столь разнородных звуков. Котлы вставали в классический линейный строй. Мы видели густой лес огромных, все сильнее коптящих труб. На нас словно надвигалась линия обезумевших паровозов!

Но капитан наш не намеревался вести себя по-джентльменски перед лицом такого численного превосходства врага. Он прекрасно знал, как и где ударить, чтобы парализовать ответный ход. Наш котел невероятно ускорился. Мы ринулись вниз, под брюха приближающихся машин. Я почувствовал внезапное головокружение. Боялся, что мы достигнем тентральной скорости. Тогда бы мы, находящиеся снаружи скорлупы корабля, не выжили.

Я запаниковал.

Он и правда это делал!

Я выставил вперед дрожащие руки.

Сосредоточился. Приготовился к телепортации. Увидел возбужденного графа. Он махал мне свободной рукою. Успокаивал.

Алонби все еще не воспринимали нас всерьез. Даже на миг не подумали они о возможности тентральной скорости при таком нагромождении массы. Потеряли нас из поля зрения. А мы были уже на расстоянии релятивистской четверти часа от ничего не подозревающего конвоя.

Мы неслись вдоль гигантской шеренги транспортников. Под нами мелькали их формы. Изменилось звучание выхлопов. Анганон выпустил направляющие осветительные ракеты. Я тщательно направил по их следу мои снаряды.

Это выглядело как налет.

Вместе с Шанкбеллом мы всаживали в них очередь за очередью. Выскакивали ленты с зарядами. Вновь снаряженные, они, тем не менее, быстро заканчивались. Везде вихрились раскаленные до белизны металлические гильзы. Я разогнал их свободной рукою. Видел хохочущего графа, и представлял себе собственную мину триумфатора.

Позади нас раздался первый взрыв, а потом все небо, оставленное нами, сотряслось. Прежде чем я понял, что к чему, наш небольшой кораблик оказался борт к борту с несколькими крейсерами. Их артиллерийские люки еще не успели открыться, когда мы влупили по ним всем бортом. Потом ловким прыжком ушли в межзвездное пространство – уже на постоянной подтентральной скорости. За нами полетели первые из выпущенных врагом снарядов. Не долетели. Мы уже оказались за границами их действия.

Я удивлялся, что ничего не ощущаю. И я все еще оставался жив.

Потом меня забрали на борт – без сознания. Неоценимый Йарраги выпутал меня из упряжи. Я проснулся в маленькой каюте, не большей будки венусианского пса. Рядом с постелью лежала настоящая книжка и оставленные бароном алонбийские пенсне для чтения. Не забыл он и о стакане холодного грога инверри и о коробке муссовых сигар. Я прикурил первую попавшуюся с истинным удовольствием.

Вдыхая дым, перед глазами я удерживал лишь прекрасное лицо графини Цидонии Хорнсби из Алькебари. И ничего кроме».

ВЕГНЕР Роберт М. «Память всех слов. Сказания Меекханского пограничья». («Pamięć wszystkich słów. Opowieści z meekhańskiego pogranicza»)

О Роберте М. Вегнере – при выходе предыдущей части его «Сказаний Меекханского пограничья» – мне уже приходилось говорить. С той поры прошло три года, и, наконец, к радости читателей, Вегнер покончил с «синдромом Мартина» и выпустил следующий – четвертый уже – том своей эпопеи.

Если прошлый развертывался на северо-востоке Меекхана и окрестностей, и был посвящен военной компании, то нынешний том происходит на противоположной стороне этого странного мира, и здесь куда больше индивидуальной истории, чем сходящихся в схватке армий.

На всякий случай, напомню достаточно нестандартную структуру предыдущих томов цикла. Два первых из них были сборниками сплетенных – тематически и географически – рассказов и назывались, соответственно, «Север – Юг» и «Восток – Запад». В каждой стороне света были свои герои.

Север и Восток посвящены были солдатам: отряду Горной Стражи на Севере и вольному чаардану (отряду легкой конницы) – на Востоке. Они же стали главными героями третьего тома, «Неба цвета стали», где народ Фургонщиков (смесь цыган и таборитов) схлестнулся с кочевниками се-кохландийцами, пытаясь отвоевать у тех свою – некогда теми захваченную – родину.

Юг и Запад более развивали магическо-божественные линии сюжета (кроме прочего, мир, где расположена  Меекханская империя, три тысячи лет назад пережил разрушительную Войну Богов – и все идет к тому, что она может грянуть вновь). На Юге странствующий воин из племени, вот уже три тысячи лет верного данным некогда клятвам, становится изгоем и ищет свою новую судьбу в компании полубожественной спутницы. На Западе, в городе-порте, юный преступник становится – неожиданно для самого себя – вместилищем одного из аспектов бога войны и, напрягая все силы, пытается совладать с тягой к (само)разрушению.

Эта-то магико-божественная линия и развивается в новом томе «Сказаний Меекханского пограничья».

Напоследок, разве что, скажу, что – как на мой вкус – Роберт М. Вегнер один из тех польских авторов, которые удачно и успешно пишут предельно интересную и увлекательную развлекательную фантастику, выходящую – по сюжету и поставленным вопросам – далеко за рамки коммерческого-и-только продукта. И хотелось бы верить, что для русскоязычного читателя все сложится достаточно удачно, и «Сказания Меекханского пограничья» будут доступны в обозримом будущем.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Четвертая часть бестселлера. Ты полюбил героев Саги о ведьмаке Анджея Сапковского и неожиданные сюжетные повороты «Игры престолов» Джорджа Р.Р. Мартина? Прочитай Вегнера, не пожалеешь.

«Сказания Меекханского пограничья» – истории с Севера, Юга, Востока и Запада – складываются в экзотический рассказ о мирах разных наций, верований и магии. С размахом написанная «Память всех слов» забирает героев в негостеприимную пустыню, в опасные улочки полных роскоши восточных городов или в самое сердце острова, которым правят разобщенные роды, – в место пребывания местного бога. Между родовой местью и бунтом рабов, между силами, разыгрывающими свою партию с Судьбою, герои Вегнера должны сделать выбор, когда, казалось бы, никакого выбора не остается. И даже бессмертные склоняются, когда в игру входят честь, верность и клятвы, принесенные теням тех, кто ушел».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(расположен по адресу: http://katedra.nast.pl/­­artykul/­­...   автор: Адам «Тигана» Шимонович).

Три года – именно столько пришлось нам ждать нового романа Роберта М. Вегнера. Настоящие любители фэнтези, хотя бы те, кто читает Джорджа Р.Р. Мартина или Скотта Линча, привыкли и к более долгим паузам, но это, полагаю, пустое утешение. Вегнер рисковал вдвойне – откладывание сроков могло отвернуть от него читателей, а одновременно, все выше поднимало планку ожиданий фанов «Сказаний Меекханского пограничья». Здесь стоит отдать дань уважения как издательству «Powergraph» за умелое разогревание интереса к циклу – как и автору, который решил издать роман целиком, не разбивая его на части. Но – каков же окончательный эффект этих действий?

Одним из главных грехов современной фэнтези остается ее вторичность. Начиная чтение «энной» части цикла, читатель имеет слишком небольшой шанс наткнуться на нечто по-настоящему новое. Стандартный рецепт – это «разогревание котлеты»: книга с максимально схожим относительно к предыдущей сюжетом, и лишь с немного измененными декорациями. Тем временем, «Память всех слов» удивляет на каждом шагу.

Завершение «Стального неба» не давало однозначного ответа, в какую сторону двинется сюжет следующей части цикла. Конечно, можно было ожидать возвращения Альтсина, но вторая составная часть нового романа Вегнера – немало удивит вас. Большинство ожидавших полагало, что вторую главную роль станет в нем играть Йатех д’Кллеан, воин с Юга, тем временем, вместо него появляется его сестра Деана. И это только начало неожиданностей.

«Стальное небо» захватывало читателей эпичностью, но одновременно, на фоне войны исчезал отдельный герой. В случае же с рецензируемым романом, эти пропорции оказались развернуты на 180 градусов – здесь важнейшим оказывается отдельный человек, а окружающий его мир становится всего лишь пространством, в котором тот перемещается.

«Память всех слов» – прежде всего, роман дороги, история странствия, в конце которого герои отыщут свое предназначение. Конечно, сам мотив странствия относится к числу наиболее затертых в литературе фэнтези, но в случае с Вегнером это получает другое измерение. Несмотря на изменяющиеся пейзажи, путь – как Альтсина, так и Деаны – это, прежде всего, путешествие вглубь себя; изменение всей их предыдущей жизни при одновременном сохранении верности старым убеждениям и вере. Зараженный божественным прикосновением воришка остается ребенком улиц Понкее-Лаа, обитательница пустыни даже в предельных ситуациях предпочитает умереть, но не открыть лица. В результате мы получаем глубокие и сложные психологические портреты обоих героев, чьи моральные конфликты и внутренние изменения настолько же живы, как и описания эпических сражений.

Если после прочтения предыдущих томов «Сказания меекханского пограничья» универсум, созданный Вегнером, казался большим, то теперь оказывается, что он еще больше. Забудем о бескрайних степях или негостеприимных горах; пришло время острова Амонерия и княжества Белого Коноверина. Как и раньше, мы вновь попадаем в совершенно новый мир и узнаем его, начиная с основ – расстановка сил, геополитическая ситуация, религиозные обряды и обычаи простых людей. Разнородность поглощает и очаровывает; мы растворяемся в этих странах, делаемся их частью.

Одной из чаще всего появляющихся тем на интернет-форумах по творчеству Вегнера, является проблема схожести его книг с творчеством Стивена Эриксона и Джорджа Р.Р. Мартина. Первые тома не давали однозначного ответа на этот вопрос – чаардан генерала Ласкольника или «Красные Шестерки» навевали воспоминания о «Малазанской Книге Павших», брутальность действия и наблюдение за происходящим с точки зрения одного персонажа – об «Игре престолов». Чтение «Памяти всех слов», мне кажется, сдвигает чаши весы в сторону Эриксона – боги здесь обладают непосредственным влиянием на судьбы героев, которые, неосознанно, участвуют в неизвестной для них игре. Но за что, собственно, идет бой? Вегнер, правда, открывает некоторые из тайн, но все еще множество вопросов остается без ответа; а на месте одной загадки возникают другие. При этом видно, что у автора есть подробный план, а события из предыдущих томов эхом откликаются в книгах следующих. Любители многослойной, но и изрядно усложненной прозы Эриксона будут в восторге, остальные могут почувствовать себя несколько непривычно. К счастью, «божественная нить», хоть и ключевая для романа, не доминирует и позволяет радоваться сюжету книги.

Готовясь к написанию данной рецензии, я старался выписать и минусы «Памяти всех слов». И не удалось мне указать на таковые однозначно. Конечно, можно бы прицепиться к мотиву богов, но это – субъективная проблема читателей, как именно их оценивать. Возможно, кто-то из читателей будет расстроен отсутствием эпических битв, которых заменили фехтовальные поединки и схватки в закоулках городов. Другие наверняка укажут на отсутствие чаардана генерала Ласкольника – или «Красных Шестерок», которые появляются лишь в эпилоге и являются обещанием будущего продолжения. Я же лишь надеюсь, что их приключения нам не придется ожидать больше трех лет.

«Память всех слов» — это чтение обязательное для всех любителей хорошей и небанальной фэнтези. Это большая книга не только с точки зрения ее размера. Горячо рекомендую».

ФРАГМЕНТ

Пролог

Закоулок толстым, в пару футов, слоем заполняли старые тряпки, остатки ящиков, битые горшки и прочий мусор. И крысиные катышки, чья вонь придавала своеобразный привкус каждому вдоху. В конце этого царства находилась огромная бочка с отверстием, прикрытым тем, что некогда, пожалуй, было конской попоной, да такой, под которой конь подох, а ей – пришлось несколько месяцев прикрывать его труп.

Перед бочкой сидела... должно быть, старуха, поскольку о поле этой кучи костей, завернутых в несколько тряпок, можно было только догадываться. Седые космы спадали на грязное лицо, торчащие из обтрепанных рукавов ладони заканчивались почерневшими когтями, а вонь, которую она источала, приводила к тому, что вонь крысиного помета внезапно обретала приятные нотки. На донце стоящего перед ней перевернутого ведра лежало шесть костей с разноцветными гранями, старых и выглаженных так, что увидеть точки на них было почти невозможно.

Старуха трясущимися руками загребала их в кожаный стаканчик, встряхивала и бросала, и каждый бросок ее вызывал стон сидящего напротив мужчины – если судить по короткому вамсу из добротного материала и по атласной рубахе, чьи манжеты изукрашены были монограммами, – благородного.

– Две пики против королевы. Но на коне – бьет трех псов. Безголовая змея грызет мышь, – бормотала она.

Каждый бросок и каждое ее предложение, что она его хрипела горловым шепотом, приводили к тому, что мужчина горбился все сильнее, а руки, которыми он загонял кости в стаканчик, становились все более потными и трясущимися. Но игру он не прерывал.

– Император и двор, – взорвался он внезапной радостью после очередного броска. – Император и двор, ты, старая обманщица!

Та покачала головой.

– Судьба не врет, судьба не обманывает, – сказала она с легким упреком в голосе. – Два броска, – добавила. – Два броска на смерть владыки. Что поставишь?

– Все, – мужчина широко улыбнулся. – Все и еще больше.

– Больше не нужно. Всего – хватит.

Кости спрятались в стаканчик.

Йатех молча следил за игрой, ни правил, ни ставок которой он не знал. Стоя под стеною, в нескольких шагах за спиной благородного, он, казалось, оставался совершенно невидимым для играющих. Сама же игра... он уже сумел понять, что важны для нее как выброшенные точки, так и цвета. Например, последний из сделанных бросков принес дворянину расклад от одного до шести на красных гранях.

Старая женщина крутанула стаканчиком и послала кости на деревянное донце ведра. Те покатились широко... и остановились, открыв черные грани, украшенные белыми точками. Одна, две, три, четыре, пять, шесть.

– Врата Дома Сна.

Мужчина побледнел.

Кости в стаканчике загрохотали снова и покатились по импровизированному столику.

От одного до шести, белые грани.

– Привратник вращает ключ. Врата отворяются. Смерть забирает владыку и его двор. Конец игры.

Мужчина странно рассмеялся, почти женским хихиканьем, одновременно поднимая бледную ладонь к губам.

– Еще один бросок, – прошептал голосом, от которого по коже шли мурашки. – Один бросок. Ничего больше.

– Хорошо. Что поставишь?

– Все. Все...

– Все ты уже поставил. Нет уже ничего, – костяной палец указал на выход из переулка. – Ступай навстречу своей судьбе.

Дворянин поднял голову, медленно, будто лунатик, будто как раз проснулся ото сна, протер глаза и, чуть покачиваясь, двинулся в указанном направлении.

Йатех подождал немного, прежде чем подошел и занял место напротив старухи.

– Всякий судьбу вызывает. Всякий выигрывает.

– Или проигрывает, Лабайя из Биука.

Не заметил, когда Канайонесс появилась при входе в закоулок, но сидящая перед ним женщина резво замахала руками, словно пытаясь сплести нечто из воздуха. Йатех перехватил ее руки и прижал их к ведру. Кожаный стаканчик упал на землю, кости раскатились во все стороны, пропав в мусоре.

Его госпожа прищелкнула языком с явным неодобрением.

– Ну-ну, после стольких-то лет – и такое-то приветствие... А я надеялась на кубок легкого вина и на кусочек пирожного, – она драматично вздохнула. – Скажи мне честно, ей это еще не надоело? У нее храмы и часовенки в каждом городе, местечке и селе, даже здесь, не далее как в двух улицах отсюда встает довольно крупный храм, а она возвращается к корням. Ты и твои сестры... таинственные Прядильщицы Предназначения, что встречаются в темных переулках, в углу трактира, на перекрестках дорог. Всегда предлагают игру с Судьбой ради исполнения любого желания, которое только может быть у человека. Одна всегда выигрывает, вторая всегда проигрывает, третья... половину на половину. А после нескольких партий – бесследно исчезают. Эйфра и правда желает продолжать развлекаться?

Старуха перестала вырывать руки, зато косо взглянула за спину Йатеха.

– Но это действует, дитя. Действует, да еще как. Все знают историю о старой Лабайе или Китче-от-Усмешки, или об Огевре, Госпоже Несчастий. И многие нас разыскивают. А рассказы о тех, кто нас нашел и благодаря этому выиграл лучшую судьбу, значат куда больше, чем тысячи жертв, всесожжений, приносимых в тысячах храмов одновременно. Пробуждают веру, надежду... Так это происходило у начал мира и так станет происходить, когда звезды начнут падать на землю. Первоначальная Сила наполняется мечтаниями.

– Знаю, знаю. Любые средства хороши, чтобы обратить на себя внимание смертных, – он услышал шелест, и что-то треснуло с глухим звуком, когда Маленькая Кана вошла глубже в переулок. – Странно, что я не слышу криков храмовой стражи... Или твоя госпожа решила меня оставить?

Йатех усилил схватку, полагая, что старуха сделает нечто глупое. Поручение Канайонесс было очень ясным: что бы ни происходило, он не может отпустить рук этой женщины или позволить ей потянуться к тому, чем она играла.

– Нет. Но знаешь, как говорят: ее миры – там, где стучат кости. А, собственно, раз мы уже об этом – здесь тоже шла игра. Я – ее жрица, а ты ступаешь по освященной земле, дитя. Смотри внимательней, куда ставишь ноги.

– Я смотрю. К тому же – я едва-едва почистила сапоги.

Девушка села рядом с Йатехом и подняла лежащий среди мусора стаканчик.

– Сколько же лет... – она понюхала его, словно дегустатор, принюхивающийся к аромату редкого напитка. – Это тот самый, верно? Тот самый, которым ты сыграла с ней в кости и проиграла. Один бросок ради души одного человека...

Он почувствовал, что девушка смотрит на него.

– Забавно... – продолжила она. – Знаешь, я не думала, что Эйфра настолько сентиментальна. Возможно, и я буду такой же.

Она плеснула в ладони – и стаканчик исчез.

За вуалью грязных волос глаза старухи превратились в ледяные шарики.

– Фокусы, – фыркнула она презрительно. – Моя госпожа за тобой не гонится, нежеланное дитя, но если ты хочешь, чтобы она начала – то заберет тебя с собой.

– Ох. Гонится за мной уже столько всяких, что если однажды они догонят, то образуется их та еще куча.

Канайонесс вздохнула, потянулась за спину и достала стаканчик.

– Я думала, что у меня получится лучше: как видно, руки начали забывать умения.

Она поставила стаканчик на донце ведра и подняла рассыпавшиеся кости.

– Всякий судьбу вызывает. Всякий выигрывает, – пробормотала. – Так что? Сыграем?

Йатех почувствовал, как женщина каменеет. Открыла и закрыла рот, словно утратив речь.

– Один бросок. Одной костью. Низшее значение – выигрывает, – Маленькая Кана, казалось, не заметила выражения лица старухи.

– Что... что поставишь?

– Не спрашиваешь, на что сыграю я? Тот, – она махнула рукою к выходу из переулка, – играл на смерть жены и на наследие, которое мог бы с этого получить, верно? А я? Как полагаешь? На что сыграю?

Йатех увидел, как лоб Лабайи покрывают капельки пота.

– А на что хочешь?

– На встречу со знакомым.

Воин уголком глаза отметил усмешку черноволосой девушки, и был благодарен, что не видит ее лица. Старуха побледнела.

– Я ищу его вот уже много лет, но он слишком умело прячется. Однажды, несколько месяцев назад, нам почти удалось, но у меня отобрали возможность... разговора, а потом нас разделили. Теперь я хочу быть уверена, что найду его, и что он от меня не сбежит.

– И Судьба должна дать тебе такой шанс?

– Как видишь, я в отчаянье.

Лабайя прикрыла глаза и замерла на миг.

– Что поставишь? – голос старухи нисколько не изменился, но в нем появилось... нечто мрачное.

– Ох, ты пришла, Эйфра. Я не думала, что ты появишься лично, – девушка чуть наклонила в сторону голову, словно птица, что пытается лучше присмотреться к интересной блестяшке. – Керру’вельн, можешь ее отпустить.

Йатех отпустил худые запястья и невольно вытер руки о штаны. Кожа женщины сделалась миг назад ледяной и мокрой. Кроме того, старуха наверняка давным-давно не мылась. Он почувствовал прикосновение к плечу.

– Вынь меч.

Ифир заскрежетал об оковку ножен.

– Если я сниму у тебя руку с плеча – убей ее, – Маленькая Кана указала на Лабайю. – Целься в лицо.

Он упер клинок в ведро, направив рукоять в сторону сморщенного лица.

Ответила ему улыбка. Холодная и ироничная.

– Хочешь разозлить меня, Канайонесс? С той поры, как ты убегаешь, многие приносят в моих храмах жертвы с мольбами о твоей поимке. Безрезультатно. Пока что.

– Может, оттого, что я вне твоей власти, Эйфра. Хотя если кому вдруг удастся до меня добраться, ты же наверняка объявишь, что это результат твоей милости. Как всегда. А он не сумеет тебя ранить.

– Но вот мою служанку – сможет. А я плачу верностью за верность.

– Ну, если ты так говоришь...

Переулок наполняла тишина, даже отголоски с главной улицы исчезли.

– Пытаешься меня оскорбить? Чего ты хочешь?

– Я уже сказала.

– Я не вмешиваюсь в эту вашу войнушку. Соблюдаю нейтралитет.

Маленькая Кана причмокнула, развеселившись.

– Нейтралитет... Напомни-ка мне, это что, такое мягкое определение трусости – или глупости? Никогда я не могла этого запомнить.

– Не провоцируй меня.

– А не то? Я вижу пот, что бороздит новые русла на лице твоей служанки, и все раздумываю: это ее страх или твой. Страх – хорошее чувство. Я не боюсь, ты ведь помнишь? Вы забрали мой страх, убили его, а после позволили мне жить. Это очень глупо – позволять жить тому, чей страх убит вашими собственными руками. Один бросок одной костью, честный, без твоих обычных фокусов. Низшая ставка выигрывает.

– Что ты поставишь?

– Все.

Он во второй раз увидел, что старухе не хватает слов.

– Один бросок, одной костью, – повторила Маленькая Кана. – Меньшая – выигрывает. Бросаем одну и ту же кость, не используем наших Сил, запрещены крики и толчки столика. И пение. Пение – тоже запрещено. Решительно. Тот, кто так сделает – проиграет. Это будет такое... – в словах ее таилась усмешка, – ...возвращение к корням. Что ты на это? Не хочешь ли вновь ощутить ту дрожь, когда все зависит от этой крохотной, перекатывающейся безделицы? Пережить тот момент, когда – прежде чем кость остановится – может случиться что угодно? Легко выигрывать со смертными, но разве тебе это не наскучило? Я – готова рискнуть. Ставлю все, а ты – встречу с персоной, которую я разыскиваю. Решайся, поскольку если я выйду из этого закоулка, следующего шанса у тебя не будет.

Богиня, скрытая в теле жрицы, кивнула.

– Ты много требуешь от меня... Игра может оказаться не стоящей ставки. Даже для меня.

– Тогда – я увеличу твои шансы, Эйфра. Время перед рождением и безумием. Ничья тоже отдаст победу тебе.

Установилась тишина. И когда уже казалось, что ничего из спора не получится, они дождались медленного кивка и хриплого шепота.

– Я согласна.

Канайонесс, не отпуская плечо Йатеха, свободной рукою вбросила одну кость в стаканчик.

– Я первая.

Она крутанула посудиной.

Кость затанцевала на донце ведра, и шесть точек на красном поле издевательски ухмыльнулись им.

Хихиканье старухи звучало так, словно ремнем терли кусок стекла.

– Ты проиграла... проиграла... я еще не бросала, а ты уже проиграла. Судьба немилостива к тебе.

Малышка Кана даже не дрогнула.

– Твой бросок.

– Зачем, детка? Зачем? Я не могу выбросить семерку, а ничья приносит победу мне. Ты проиграла.

– Всякая игра должна иметь свое начало и свой конец. Эта не закончится, пока ты не бросишь.

Похожие на когти пальцы загнали кость в стаканчик.

– Ну, если правила так важны для тебя... – Лабайя энергично встряхнула посудиной. – ...то пусть все формальности будут исполнены.

Разноцветный кубик покатился по донцу ведра.

Ладонь Канайонесс оторвалась от плеча Йатеха, а его меч выстрелил в сторону лица старой женщины. И тотчас та самая ладонь упала на его запястье, удержав клинок в полудюйме от морщинистого лица. Но было уже поздно.

Быть может, убежденная в своей победе, богиня ослабила контроль над телом своей жрицы, а может, даже Бессмертных можно поймать врасплох, но хватило и того, что старуха вскрикнула испуганно и отпрыгнула назад, с размаху пнув в ведро.

Кость упала с него и исчезла в куче мусора.

В закоулке снова воцарилась тишина, но на этот раз тишина эта была иной, чем в прошлый раз. Густой и мрачной. А когда Йатех взглянул на встающую с земли Лабайю, то увидел уже не старуху, но только Присутствие. Приведенную в бешенство богиню.

– Ты-ы-ы-ы... – казалось, голос резал воздух.

Его госпожа ступила вперед и загадочно улыбнулась.

– Да?

– Ты меня обманула!

– Я? Я не использовала колдовства, не крикнула и не трясла донцем. И даже, милостью неопределенного высшего существа клянусь, не запела. У меня есть свидетель, – она снова положила ему руку на плечо. – Это ты крикнула и перевернула столик. А как знать, может ты еще и станцуешь, вечер ведь только начался. Ты проиграла.

Йатех не сводил взгляда с лица Лабайи. Глаза ее горели, волосы вставали дыбом, а кожа, казалось, сияла небесной синевой.

– Осторожней, – шепот Канайонесс звучал теперь на границе слышимости. – Это тело не сумеет уместить все твое присутствие. Еще несколько минут – и оно сгорит. А ты ведь платишь верностью за верность.

Звуки с главной улицы прокрались в закоулок – медленно и осторожно, как группка любопытных детишек, проникших туда, куда им ходить запрещали.

– Так-то лучше, – девушка прищурилась. – Ты признаешь свой проигрыш?

Неожиданно раздалось тихое хихиканье.

– Но я не проигрывала. Я никогда не проигрывала, сладкая. Ты не помнишь? Судьба не оценивает выпавших костей, для нее выпавший Императорский Двор обладает такой же ценностью, что и Чума. Ох, что за взгляд. Я ведь сама согласилась на твои условия, верно? А потому – да, я признаю свой проигрыш, но ты, воровка душ, взамен кое-что сделаешь для меня.

– Мы не так договаривались.

– Знаю... знаю... и знаю также, что в нашем договоре ни слова не было о том, чтобы тыкать женщину мечом. А потому не будем слишком мелочны. Я сдержу слово, но встреча встрече рознь. Ты, полагаю, хотела бы с ним поговорить, выяснить несколько дел, напиться вина... но не обнаружить его за миг до того, как меч отделит его голову от тела. Он бы тогда не сумел от тебя сбежать, но ведь дело не в этом, верно? Уверяю тебя, я умею придерживаться буквы договора настолько же умело, как и ты. Итак?

Йатех уголком глаза глянул на Канайонесс. Та улыбалась.

– Ты помнишь ее?

– Что? Кого?

Старуха нахмурилась, а он едва не рассмеялся. Внезапные смены настроения, перескакивание с темы на тему в середине, казалось бы, невероятно важного разговора или паузы без причины... он уже успел узнать эту девицу насквозь, однако оказалось, что она умеет выводить из равновесия даже богов.

– Ее. Ту, которая всех ткнула лицом в болото, полное грязи и крови. Ласково и деликатно, но так, что те начали грязью и кровью давиться. С тобой она сыграла за некую душу, поскольку не захотела смириться с данным ей шансом, я ведь верно помню?

Глаза, скрытые под завесой седых косм, потемнели.

– Он убил всех моих детей в городах и поселениях вдоль всех Восточных Дхирвов, обесчестил храмы, сжег книги и сровнял с землей круги ворожей. Он не заслужил иного.

– А мы – заслужили ли? Кто может это оценить? Ты проиграла с ней один бросок костей, но не сказала ли она тебе нечто, что ты помнишь до сего момента?

Лабайя облизнула губы.

– Зачем... тебе это?

– Я собираю ее слова. Всякое, что она проговорила. Ищу следы их в святых книгах, легендах и мифах, но знаешь же, как оно бывает. Все это писалось через долгие годы после войны, порой – через множество поколений после нее, на основе сказаний, передаваемых от отца к сыну, куда всякий добавлял нечто от себя, или старался улучшить историю. Что ж, некоторые из них – удивительно правдивы. Но через них – не дотянуться до источника.

Некоторое время старуха молчала, и только по лицу ее пробегали нервные тики.

– Она сказала, что ни одна игра не завершиться, пока последний игрок не сделает своего хода. И что будущее – это всего лишь та часть листа, по которому еще не прошлось перо.

Вздох заставил Йатеха взглянуть в сторону. Девушка широко улыбалась.

– Она всегда была хороша в проклятиях. Сказать той, что носит титул Госпожи Судьбы, что будущего не существует, а сила ее – лишь иллюзия, опирающаяся только на веру смертных... – Канайонесс быстро заморгала. – Ладно, что же ты хочешь, чтобы я сделала?

Богиня откашлялась устами Лабайи.

– Скажу тебе, когда мы останемся одни. Вдвоем.

– Хорошо. Керру’вельн, выйди и подожди на улице.

ШМИДТ Роберт Е. «Крысы Вроцлава. Хаос» («Szczury Wrocławia. Chaos»)

Роберт Ежи Шмидт – человек в польском фэндоме известный, если не сказать – легендарный. Родился он в 1962 году, по образованию – моряк (но, сменивши массу профессий, по полученной специальности он так и не работал). В жанровом пространстве – известен как писатель, переводчик, редактор и издатель. В середине 80-х – один из тех, кто подал идею награды «Sfinks», позже превратившейся в премию им. Я. Зайделя (хотя с 1987 года – не принимает участия в ее организации). В 1985 году – лауреат премии «Śląkfa» в категории «Фэн года».

С середины 80-х по самое начало 2000-х он отошел от фантастики, работал в сфере видеобизнеса, издавал профильные журналы, посвященные игровой индустрии. В 2000 – вернулся в фэндом, став основателем и редактором ежемесячника «Science Fiction», выходившего до 2012 года и составлявшего конкуренцию журналу «Fantastyka» (при этом – «SF» оказался четко ориентирован на развлекательную фантастику, что дало возможность, например, Я.Дукаю называть Шмидта – купно с издательством «Фабрика Слов» – в числе тех, кто способствовал переводу польской фантастики на коммерческие рельсы – с неизбежным падением качества выпускаемого продукта).

Шмидт – автор двух десятков рассказов и семи романов – в том числе и вышедшего во втором квартале романа «Крысы Вроцлава. Хаос», представляющего первую часть дилогии (?), играющей с темой зомби, но в довольно небезыинтересном антураже (Польша 1963 года; т.е., по сути, создавая своего рода альтернативную историю).

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Вроцлав, август 1963. В городе безумствует черная оспа. Милиционеры, контролирующие изолятор на Песьем Поле, становятся свидетелями странных инцидентов: «измененные» пациенты нападают на пребывающих внутри больных и персонал. Вспыхивает паника. В Воеводское Управление доходят все новые сигналы о «воскрешенных» нападающих. Кризисный штаб вынужден принять решительные действия. В изоляторы перебрасываются отряды KBW (Корпус Внутренней Безопасности) и ZOMO (Моторизованные Отряды Гражданской Милиции). Приказ прост: взять ситуацию под контроль.

«Крысы Вроцлава» – это полнокровный (во всех смыслах слова) польский зомби-апокалипсис пера известного автора фантастики, Роберта Е. Шмидта. А еще это новаторский литературный эксперимент – на страницах романа гибнут реальные люди, случайно отобранные автором среди несколькотысячной и все увеличивающейся группы читателей, сосредоточенных вокруг посвященного книге социального профиля. Наконец, это сентиментальное путешествие во времена паршивой, сермяжной, пахнущей самогонкой ПНР, который является фоном для борьбы солдат с ордами немертвых».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://katedra.nast.pl/­­artykul/­­... ; автор: Тимотеуш Вронка)

Роберт Е. Шмидт использует популярный нынче в попкультуре мотив зомби, соединяя его с описанием коммунистической Польши. Но «Крысы Вроцлава» — это еще и интересный проект, где автор литературно умертвляет сотни отобранных случайно фэнов.

В интернете кружит мэм, гласящий: «Вы не пьете, не курите, не принимаете наркотиков, одна и та же жена вот уже 20 лет – ну и скажите, как нам рекламировать вашу книгу?». В плотном строю авторов все сложнее пробиться, собственно, с книгой, сосредоточить читателей вокруг нее. Роберт Е. Шмидт придумал интересный метод, чьим результатом и стала серия «Крысы Вроцлава».

А именно: перед написанием ее, автор объявил в социальных сетях конкурс: среди тех, кто вызовется, он отберет случайным образом более двухсот человек, которых обещает убить и превратить в зомби на страницах своей книги. И слово свое он сдержал: лишь несколько избранных персон не гибнут в «Крысах Вроцлава. Хаос»... но как обещает автор, положение это он исправит во втором томе. Активность автора создала актуальную группу фэнов, а издатель приготовил для них неожиданность в виде коллекционного издания с многочисленными бонусами.

Однако все это – то, что красиво выглядит в медиа и дает группе из пары сотен персон дополнительное удовлетворение и развлечение. Но как все это играет в книге? Оказывается, на удивление неплохо. Я крепко опасался, удастся ли автору вплести такое число персонажей в роман, назвать их – по именам и фамилиям – дать им хоть какую-то характеристику, а после умертвить. Но Шмидту удалось избежать нудного перечисления. Отобранных людей он вплетает в произведение по-разному: кого-то делает главным героем, другим он посвящает несколько страниц или какую-нибудь сцену. Некоторые гибнут серьезно, другие – забавно, порой это смерть героическая, порой – глупая. Кажется, только дважды доходит до массового уничтожения, а герои появляются в этих сценах мельком – и сразу гибнут. Также и в способах приканчивания героев нельзя отказать Шмидту в изобретательности: к тому же, только часть их гибнет непосредственно, в результате нападения немертвых.

Вторая проблема – это такое развертывание сюжетных нитей, чтобы, с одной стороны, предложить читателям интересную фабулу, а с другой – презентовать все те внезапные зомбификации. Тут – дело обстоит несколько хуже, но все равно получше, чем можно было бы ожидать. Разделы книги – двоякого характера: одни представляют главную фабулярную ось, то есть действия военных и милицейских офицеров, пытающихся совладать со странной заразой, захватывающей Вроцлав; в других представлена ситуация в разных частях Вроцлава и окрестностей, что позволяет показывать фон и приканчивать очередных фэнов. Конечно, это несколько искусственное разграничение, поскольку оба типа наррации частично проникают друг в друга и переплетаются, но дают картинку того, как сконструирован первый том «Крыс Вроцлава». Местами, правда, в целое проникает – номен омен – хаос, но, возможно, это было целенаправленное желание автора, который хотел передать ту сумятицу, которую вызывает эскалация проблем с немертвыми.

Интересной идеей было поместить действие в 1963 году. Это позволило использовать несколько удачных сюжетных решений, начиная от конфронтации коммунистической ментальности и особенностей управления в этой системе с непонятным явлением воскрешения. Также и используемые некоторыми героями способы расправы с зомби не могли бы существовать в современности, в демократической стране. И, конечно же, технология и коммуникационные системы в те времена позволяют достигать куда более драматичных поворотов событий. Те же, кому хорошо известен Вроцлав, получат и свой набор интересностей, связанных с местом действия.

Наконец – зомби... в поп-культуре уже появилось достаточно вариаций на их тему, потому непросто достичь здесь чего-то нового. Однако Шмидту удалось вполне действенно соединить несколько известных мотивов, добавить кое-что от себя, смешать и выпустить немертвых на улицы коммунистического Вроцлава. Как оно обычно в таких случая бывает, одна из главных загадок – это ответ на вопрос, откуда зомби взялись и как с ними справляться. Пока что автор только набрасывает хлебных крошек, но не указывает решений. Взамен он предлагает нам достаточно брутальных, истекающих кровью и кишками сцен, вполне отвечающих лучшим канонам жанра. Фаны зомби не должны быть разочарованными».

ФРАГМЕНТ

Пятница. 9 августа 1963 года, 20:42

изолятор на ул. Келцовской, 43А

С десятком ошалелых от жажды крови тварей на загривке, он выбрал единственный путь для бегства. Хромая, обошел здание лаборатории, раздвинул проволоку тем же черенком, которым ранее проложил себе дорогу к командиру и, невзирая на боль в подвернутой щиколотке, классической щучкой нырнул по ту сторону барьеров, ограждающих с этой стороны павильон номер пять. Ему почти удалось. Голова, торс и плечи прошли, как и должно, но полного контроля над раненой и деревенеющей конечностью у него уже не было. Зацепился нею об одну из проволок. Даже не столько ногою, сколько штанами, но и этого хватило, чтобы задержать его. Он повис в такой позиции, и при каждом движении под зажмуренными веками его вспыхивали звезды. Он оглянулся, чтобы проверить, где измененные. Те как раз вышли из лаборатории на первом этаже. Видел он их отчетливо: те двигались, как и ранее, неспешным, раскачивающимся шагом, направляясь прямо к нему. На то, чтобы освободиться из ловушки, у него была минута, не более. А то и менее.

Он собрался с мыслями, а потом и с силами. Вытянул вперед руку, ногти воткнул глубоко в траву, а потом чуть подался назад и сразу дернулся вперед, использую дополнительные точки опоры. Удалось. Материя порвалась, колючки разорвали кожу на лодыжке, но нога, наконец, освободилась. Клос приветствовал пароксизм нечеловеческой боли улыбкой.

«Еще не время, – подумал, отползая от барьеров. – Еще не время, сволочи».

Около ворот кто-то свистел в свисток.

Измененные напирали на ограду. Клос видел, как колючая проволока впивается в их лица, торсы и ноги. Но они никак на это не реагировали, будто вообще не чувствуя страха или боли. Следующие напирали на передних, потому оставалось лишь вопросом времени, когда они преодолеют преграду. Натянутая до упора проволока звенела, словно струна, когда милиционер добрался до угла павильона, исчезнув с глаз преследователей.

Однако он ни на миг не останавливался, хоть нога давала о себе знать все сильнее. Ограду с противоположной стороны, похоже, сбили убегающие пациенты, потому на следующую преграду он наткнулся только у забора шестерки. Нашел место, где самый нижний ряд проволоки был не выше двадцати сантиметров над землей. Он приподнял ее и подпер черенком, создавая просвет, сквозь который он мог спокойно проползти.

Преследующие его измененные еще не добрались до угла пятерки, по крайней мере, он их не видел, когда преодолевал барьеры, окружающие шестой корпус. Когда же минутой позже он оперся о холодную стену, услышал рев мотора, а потом громкий удар, раздавшийся со стороны ворот. «Полагаю, туда идти не нужно», – решил он для себя и принялся судорожно искать другой путь. Высматривая лучшую дорогу для бегства, уголком глаза он приметил, что в густеющих сумерках что-то движется.

Из-за угла соседнего корпуса показался первый измененный. Выглядел он отвратительно. С груди его свисал длинный кусок колючей проволоки. Свободный ее конец тянулся по земле вместе с обломком столбика, к которому ранее та была примотана. Когда бредущая за ним женщина в порванной в клочья пижаме наступила на деревяшку, мужчина взмахнул руками. Рывок был настолько силен, что проволоку оторвало от тела, разорвав его чуть ли не до кости. Измененный потерял равновесие и опрокинулся, потянув за собой и женщину. Следующие, словно слепцы, спотыкались об них, падая друг на друга.

Нельзя было терять времени. Клос заметил слева от себя приоткрытое окно. Быстрым толчком отворил его и вполз в душное темное нутро, немо молясь, чтобы там не оказалось никого из тварей.

Некоторое время он лежал на линолеуме под чугунной батареей, пережидая, пока пройдет боль, и прислушиваясь. Однако окружала его полная тишина. Деревянный пол в комнатах не скрипел, не раздавалось ни треска, ни стука. Кароль собрал силы и, сжав зубы, поднялся. Оперся о шершавые стены и выглянул наружу. Преследующие его измененные все еще спотыкались друг о друга, валясь, будто стражи порядка в старых комедиях. Клос любил Флипа и Флапа – впервые увидел он тех смешных чуваков в кинохронике в году, кажется, сорок восьмом. «О чем ты, старый дурак, думаешь», – тотчас одернул он себя, осторожно прикрывая окно. Если повезет, тут они его след потеряют.

Медленно двинулся коридором, то и дело опираясь о стену. Только в средней части дома, около лестницы он понял, что черенок оставил под батареей. «Вот ведь хрень, – подумал зло. – На посмехушки тебя, старый дурак, пробило. На милые воспоминания». Миг-другой он прикидывал, стоит ли вернуться за единственным оружием, оставшимся у него, или надо просто поискать укрытия, пока есть для этого время. Выход из дома был от него на расстоянии вытянутой руки. Хватило сделать пару шагов, чтобы добраться до двери. Уже минутой позже он недоверчиво выглядывал наружу. Измененные уже успели собраться и как раз преодолевали широкую полосу земли, направляясь к месту, где он прошел сквозь последнюю ограду. Глянул он и в противоположную сторону. На соседней улочке тоже кто-то стоял. Окровавленный, пошатывающийся мужчина в пижаме как раз поворачивал странно искривленную голову...

Клос молниеносно отступил, прикрывая дверь. В последний момент замедлил движение створки, прежде чем там стукнула о косяк. Выругался себе под нос: громким стуком мог бы привлечь к себе внимание. Задвинул ржавый засов, блокируя вход, после чего снова задумался, не следует ли ему все же вернуться за оружием. Уже почти принял решение, когда заметил движение за окном. Гонящаяся за ним орда преодолела очередные препятствия и стояла теперь у стены корпуса.

В такой-то ситуации ему осталась только лестница. Остатком сил он взобрался по ней. Наверху закрыл за собою двери, ведущие с лестничной площадки в коридор справа. Потом прохромал в самый его конец и вполз в дальнюю комнатку. Картотечный шкаф был слишком тяжелым, чтобы он сумел им завалить вход. Впрочем, наделал бы изрядно шума, потащи он его или попытайся опрокинуть. Не увидев другого решения, он решил приготовить себе укрытие.

Выбор его пал на одну из кроватей. Был он несколько толстоват, чтобы втиснуться под металлическую раму, даже сняв порванный мундир. Потому он поднял один ее конец и подпер подставленным стулом. Прикидывал так: лягу на пол, придержу край рамы одной рукою, а другой отодвину стул. Сетка эластична, я сумею спрятаться от глаз преследователей. Идея казалась хорошей, подвело ее исполнение. Клос был на пределе. С поврежденной ногою двигался он, словно слон в посудной лавке. Втискиваясь под кровать, локтем задел стул. Край кровати с треском упал. Может, ничего бы и не случилось, но он запаниковал и в последний момент попытался клониться. Металлический угольник хряпнул его в висок, моментально лишив сознания...

* * *

Все случившееся вспомнилось мгновенно. Несмотря на духоту в комнате, он почувствовал на затылке и на спине ледяной пот. Вокруг царила идеальная тишина, но миновала ли угроза?

Нога к этому моменту распухла, словно воздушный шар, он с трудом мог нею шевелить. В таком состоянии, похоже, особых шансов уйти далеко у него не было. Отбросив мысль о том, чтобы выйти немедленно, он решил проверить, что происходит снаружи. Встал, держась на раму кровати, передвинул дрожащую руку на створку окна и попытался об нее опереться. Однако старые петли не выдержали его тяжести. Кароль Клос рухнул посреди звона битого стекла.

* * *

Мелех добрался до шестерки. Шум доносился либо из этого павильона, либо со следующего – он был в том почти уверен. Сжимая рукоять тэтэхи скользкими от пота пальцами, он глянул в сторону площадки. «Куда подевался этот мудак? Пригодился бы мне сейчас, как никогда ранее». Однако Бедроня нигде не было. «Наверняка давно уже смылся. Наверняка. Ведь не может он до сих пор отдыхать».

Эту загадку сержанту придется решать в одиночестве. Он знал, насколько опасны измененные, и что несколько из них все еще может оказаться здесь. Гребанные МОГМы не стали прочесывать территорию изолятора, так они спешили. «Ха, – подумал он, – если бы остались, на собственной шкуре убедились бы, что я прав...». Патрик полагал, что легко раненные бойцы начали бы превращаться точно так же, как и его люди – через четверть часа, может даже быстрее – и тогда клоун-поручик понял бы, что он – не обманывал. «Да-а, если бы у бабушки были усы – была б она дедушкой...». Он скривился, вспомнив известную пословицу. Его сморщенная бабка могла б соревноваться с любым мужиком, иди речь об усах.

Он осторожно нажал на ручку входных дверей. Как все на территории изолятора, была она обернута марлей и воняла дезинфицирующими средствами. «Закрыто!». Не на замок, дверь слегка ходила в косяке, скорее, речь шла о том, что кто-то задвинул засов. Мелех отступил на шаг, внимательно осматривая окна. Ни в одном не заметил ничего подозрительного. Потому он обошел корпус и поглядел на него с другой стороны. Здесь тоже несколько окон стояло открытыми, но только в одном не хватало целой створки. Он решил проверить. Взобрался на подоконник открытой палаты на первом этаже и сделался недвижим, прислушиваясь. Изнутри помещения не доносилось ни шороха. Он подождал, пока зрение не привыкнет к царящей внутри темноте, а потом соскользнул на пол. Все еще ничего. Доски под его сапогами скрипели почти на каждом шагу, но с этим он ничего не мог поделать. Потому то и дело останавливался, внимательно осматривая каждый уголок первого этажа, чтобы не дать застать себя врасплох. Знал, что хватит секунды невнимательности. Слишком много людей он потерял нынче вечером, чтобы не принимать изменившихся всерьез. Снова вспомнил Вишневскую. Отряхнулся от этого воспоминания, словно пес от воды. «Ты только не расклейся, Патрик, только не расклейся», – повторял он самому себе, поднимаясь по лестнице.

* * *

Клоса предупредил громкий скрип. «Идут за мною...!». Неестественное молчание подсказало ему, что имеет он дело с тварями. Все-таки они его вынюхали. Он протянул руку, пытаясь нащупать черенок от лопаты, но пальцы его не почувствовали знакомых форм. Проклятие! Окровавленный кусок дерева лежал под батареей внизу.

Кароль осмотрелся комнатой. Чувствовал, что не сумеет снова забраться под кровать. Был слишком уставшим, да и шум, который он при этом поднял бы, наверняка привлечет тварей. Он неловко захромал к окну. От земли его отделяло несколько метров. Много, но если он повиснет на руках... Ага, счас. Он и обычную кровать не сумел удержать, а теперь – выдержал бы сотню килограммов? Он снова преодолел пространство, отделяющее его от двери. Не высовывался в коридор, просто прислушивался подле щели между дверью и косяком. Минута тишины, потом – протяжный скрип петель. Скрип-скрип. Неуверенные шаги. И это молчание. Зловещее и абсолютное.

Хочешь, не хочешь, а пришлось снова перемещаться к окну. «Риск-писк, – подумал он. – А другого выхода нету...». Он сел на подоконник и сжав зубами поднятую со стола ложку, перебросил ногу с вывихнутой щиколоткой наружу, а потом ухватился за штору, чтобы удерживать равновесие при маневрах с другой конечностью. Это и вправду была глупая идея. Когда он чуть сильнее высунулся, защелки не выдержали с тихим стаккато, и Фонарщик полетел в траву, отскочив от стены, словно ворох тряпок. Был настолько пойман врасплох, что не сумел даже вскрикнуть. Ударился о землю спиною, мгновенно утратив дыхание. Что-то хрупнуло, он почувствовал ужасную боль, хуже даже той, что чувствовал в ноге. Если и потерял сознание, то всего лишь на миг.

* * *

Мелех замер. Сперва услышал какой-то отзвук, потом – сдавленный шум. Доносился тот откуда-то снаружи. Он нажал ручку на ближайшей двери, все так же обернутую марлей. От дезинфицирующих средств начинала уже вонять рука. Он окинул взглядом пустую комнату, проверяя, нет ли здесь скрывающегося измененного, а потом быстро подошел к окну. Внизу, на газоне, увидел какую-то фигуру. Покрытое присохшей кровью лицо и нескоординированные движения сказали ему все, что нужно. Он натолкнулся на мерзоту. Быть может, на последнюю, что скрывалась в этом изоляторе. Передернул затвор и прицелился. Нет. Он сделает все, как нужно. Вблизи. Он развернулся и помчался в сторону лестницы.

* * *

Кароль попытался шевельнуться. К счастью, хребет был цел, чего, однако, нельзя было сказать о ребрах. Перевернуться на бок, а потом на живот заняло у него немало времени, но он не прекращал усилий, игнорируя боль настолько, насколько было возможно. Бился, словно пескарь, когда увидел густые кусты, находившиеся лишь в нескольких метрах от того места, где он лежал. «Может, там до меня не доберутся, если, конечно, я успею туда доползти, пока...».

Каждое движение было пыткой, но он пер вперед, рассчитывая на кусок счастья, веря, что это даст ему шанс выжить. Увы, он не сумел одолеть и половину дистанции, когда из-за угла вывалился его преследователь. Грязный, расхлюстанный, шел он быстрым уверенным шагом. «Погоди: быстрым и уверенным?». Клос замер, повернул голову в сторону приближающегося человека. В свете фонаря он узнал его лицо. Присвистнул и ощерился в ухмылке. «Я спасен. Уже конец...».

* * *

Мелех не спускал глаз с ползущего измененного. Тот в какой-то момент остановился, а потом медленно повернул окровавленную голову, грозно щеря клыки.

«Не дождешься... – подумал Патрик, поднимая оружие. – Это уже конец...». Выстрелил сходу трижды. Две пули ударили тварь в корпус, третий – в плечо.

* * *

Кароль удивился, видя, что сержант целится в него из тэтэхи. Хотел крикнуть, но с губ его не сорвалось ни звука. Резкая боль прошила легкие, прежде чем успел раздастся первый выстрел.

Он опал на землю. Не смог протестовать, когда подчиненный переворачивал его ногой на спину. Видел уже только размытые тени. Сил хватило только на стон.

– Не-е-ет...

* * *

Мелех склонился над измененным, чтобы послать последнюю пулю прямо в прикрытый редкими волосами череп. Уже нажимал на спуск, когда ушей его донесся протяжный стон, сложившийся в слово «нет». Склонил сильнее.

– Фонарщик? – прошептал растерянно, узнав лицо лежащего.

Отскочил, словно ошпаренный, от умирающего коллеги. Схватился обеими руками за голову, не видя, что в правой продолжает сжимать пистолет. Выходит, он добил раненного, который сумел пережить резню. Коллегу по оружию. Закусив губу, смотрел, как Кароль Клос умирает. Когда тело Фонарщика прошила последняя дрожь – убежал. Погнал прямо к воротам, не оглядываясь».

ЯБЛОНСКИЙ Витольд. «Слепой демон. Сецех» («Ślepy demon. Sieciech»)

Витольда Яблонского я уже представлял в обзорах за 2013 год, когда вышел первый том его нового историко-фантастического цикла «Слово и меч». «Слепой демон. Сецех» – прямое его продолжение, второй том т.н. «пястовской саги», хотя и с несколькими новыми персонажами.

Предыдущий том заканчивался разгромом «языческого восстания», грянувшего в Польше после смерти Болеслава Храброго. Нынешний – более фантастичен и несколько менее опирается на источники (и несколько более на авторскую фантазию). Но в целом, похоже, книга получилась достойной внимания (как и первый том – несмотря на нарочито принципиальное язычество автора – или, вернее, его принципиальный антикатолицизм).

В целом же – Витольд Яблонский все так же хорош в работе с историческим материалом, как это было в его «тетралогии чернокнижника».

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Славянский апокалипсис». Следующая глава пястовской саги – и, одновременно, новый роман. Его герой – Сецех, «муж воистину разумный, благородного рода и прекрасный собою, но ослепленный похотью, из-за которой он многие жестокие и невыносимые поступки совершил» (Галл Аноним). Свергнутые боги увидали в нем бойца для своей битвы за власть над потерянным миром. Из могилы восстает чародей Кощей, должный повести воина Тропою Запретных Истин. Под влиянием науки коварного мага, Сецех жаждет ударить в самое сердце пястовской династии, расколоть вдребезги ее правление, чтобы самому принять власть, поддерживаемую демонической силою. Хочет он также завоевать любовь прекрасной Кристины, которую судьба сделала любовницей двух Пястов и матерью мрачного наследника, Збигнева. Князья воюют за власть, епископы – за души, боги – за память народа. Война продолжается... и никогда не закончится.

«Слепой демон» – продолжение истории, начатой Витольдом Яблонском в «Слове и мече», первом томе его славянской «игры престолов». Казимир Восстановитель, победитель язычников и узурпатора Мецлава, медленно умирает от раны, нанесенной ему Копьем Перуна, а наследник его, Болеслав Смелый, должен встать против демонов, выползших из кузницы Рогатого Владыки. Рупезаль, Репиур, Кощей – у Зла много имен».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: https://creatiofantastica.files.wordpress...  ; автор: Мирослав Голуньский)

В последние десятилетия, вместе с поступью деколонизации в отдаленных закутках земного шара, наступил процесс поисков народами, до тех пор покоренных европейцами, собственной самотождественности. Индусы, африканцы или южноамериканские индейцы, такие как ацтеки, майя или инки оказались перед необычайно непростым заданием рассказывания собственной истории своим языком. Процесс этот потребовал, как оказалось, не только воссоздания прошлого, но и – через встречу с ним – обретения собственной тождественности. Могло бы показаться, что события такие касаются исключительно неевропейских народов, которые оказались подчинены между XV и XVII веками, и которым навязали не только чужую власть, но и – вместе с нею – культуру и религию. Оказывается, есть жертвы экспансии и внутри Европы. В школе мы немало слышали, как злые тевтонцы вырезали пруссов или ятвягов, но уже меньше знаем, что под предлогом христианизации куда раньше оказались уничтожены многочисленные славянские племена, живущие между Лабой и Одером, которые зовутся полабскими славянами. Вместе с ними исчезла славянщина, с ее уникальной культурой, верованиями, мифологией, наконец. Нельзя отрицать, что падение верований и культуры славян случилось также и на землях, которые нынче принадлежат Польше, а ведь основы ее государственности, если верить более поздним хроникерам, отковал Мешко І, приняв крещение. Согласно официальной и распространенной в школах версии, был это мирный процесс, а спокойные и сельские народы тех земель: поляне, мазовшане, силезцы, висляне и прочие приняли христианство практически без сопротивления. Так ли было на самом деле?

Витольд Яблонский, писатель зрелый, автор, среди прочего, чрезвычайно интересной тетралогии о маге тринадцатого века Вителоне («Звезда Венера, звезда Люцифер»), решил ответить на поставленный в конце предыдущего абзаца вопрос отрицательно – и начал работу над другой историей Польши раннепястовских времен. Не могу сказать: «альтернативной», поскольку в противоположность многочисленным нынче (и в целом – малоудачных) альтернативным историям (последний пример, скажем, «Посланница богини» и «Королева Жанна д’Арк» Конрада Т. Левандовского), Яблонский не собирается рассказывать нам, «что было бы, если». Он поставил перед собой более трудную задачу – и уж конечно решительно более амбициозную: рассказать историю из тех времен с перспективы тех, кто Христа принимать не желал, полагая его чужим и враждебным богом. А с точки зрения писателя, было их немало. Два года назад в руки читателей попал роман «Слово и меч», рассказывающий «вычеркнутую» хроникерами-монахами историю бунта Мецлава, который во времена бескоролевья, после внезапной смерти Мешка II, пытался выбороть для себя собственную державу – Мазовию, со столицей в Плоцке. Согласно некоторым исследователям, бунт этот обладал тесной связью с языческой реакцией, вызванной почитателями старой веры, реакцией, которая охватила всю Польшу. Только где-то через десятилетие эту реакцию – и бунт Мецлава – кроваво задавил Казимир Восстановитель, сын Мешка II. Автор декларировал в эпилоге романа, что он не верит тому, что говорят летописцы, поскольку те идеологически заинтересованы в уменьшении «языческого» сопротивления новой вере и в очернении (что особенно удалось Кадлубку) фигуры Мецлава (что интересно, дорогой очернительства пошел в ХІХ веке и Юзеф Игнаций Крашевский, когда описывал своего Маслава – одну из версий имени Мецлава).

Выше я посвятил немного места предыдущему роману Яблонского, поскольку «Слепой демон. Сецех» это не только идеологическое, но и сюжетное продолжение «Слова и меча». Мы перепрыгиваем примерно через полвека: в романе перед нами проходят события между 1063 и 1076 годами. И если первую дату выбрали немного арбитражно, то завершением тома становится коронация Болеслава Смелого (то есть, сына Казимира Восстановителя) как короля Польши. Как и в предыдущем романе, повествовательным завершение романа становятся описанные в прологе события, к которым идет все действие романа.

Перед взором читателя проходит хоровод фигур, которых он уже узнал из предыдущего романа: мать Мецлава, Живия (на этот раз – как упырица в Нави), борянин Андай – умелый лучник и товарищ Живии в безумном походе из «Слова и меча», которому все еще приходится убивать не только ради защиты собственной жизни; но есть тут и совершенно новые: призванный Живией из Нави маг Кощей, Люба – жена соратника Мецлава, погибшего в последнем сражении бунта, ведьма, верная старым богам, наконец Сецех – будущий исторически реальный, всесильный палатин Владислава Германа, только-только начинающий восхождение по ступеням карьеры, происходящий из знатного рода шляхтич, чей отец тоже погиб в упомянутой битве. А еще – Кристина. Происхождение этой героини очень интересно, поскольку в различных легендах имя ее соединено с Болеславом Смелым, при котором она изображается как любовница. Вспоминают о ней многие из писателей, повествующих о тех временах. Однако никто из них не уделяет ей настолько большого внимания, как Яблонский, который делает из нее любовницу обоих Пястов и Сецеха, а также – и здесь противу исторической истины – мать ключевой для всего концепта повествования фигуры Збигнева (в этом смысле, роль ее приближена к роли Живии).

Разумеется, широко представлены и ненавистные защитникам славянщины представители клира – известный епископ Арон, напоминающий Люция, чернейшего персонажа из «Слова и меча». И новые герои, среди которых выделяется Станислав из Щепанова или представитель «Gladius Dei» Вилибальд.

На этот раз война в мире людей в куда как сильной степени отражается в мире богов. Оказывается, что славянские боги, несмотря на смертельную опасность, которая угрожает им со стороны Иисуса Христа, сражаются за власть над людьми и друг с другом. А результаты этого оказываются печальны, особенно для пруссов.

Яблонский описывает чрезвычайно мрачную панораму мира XI века. Тайные убийства, резня, предательства (как политические, так и интимные) – здесь обычны. Милосердием не обладает никто: ни ребенок, ни взрослый, ни дух, ни «язычник», ни монах. Подобное изображение мира воистину поражает. Никто в этом мире не честен, поскольку такое невыгодно. За всякий добрый поступок настигает человека кара, а любая слабость тотчас оказывается использованной в политических играх, ведомых богами и людьми. Это мир, в котором между Явью и Навью (или же – между живыми и мертвыми) можно почти спокойно странствовать (борянам приходится уйти в Зачарованную Пущу, а Живия-упырица запросто похищает наивного пастушка и доставляет его умирающее тело в Навь – прежде чем тот умирает окончательно).

Сильной стороной романа является то, что казалось мне определенной слабостью автора «Гетеры Фринэ»: дистанция повествования, приводящая к тому, что хотя текст не является эмоционально насыщенным, подобного рода холодные описания жестокостей производят куда большее впечатление. Писатель не мог отказать себе в саркастических аллюзиях на современность (например, в романах о Вителлине появляется инквизитор Ежи из Кропивницы – а мэром родного города Яблонского, Лодзи, в те годы был Ежи Кропивницкий). На этот раз одной из ведущих персон в романе станет скромный монах, Терлик – герой весьма многозначный.

Как видите, те, кто уже знаком с творчеством рецензируемого писателя, найдут здесь многочисленные аллюзии и отсылки к его более ранним произведениям, столкнутся они и с его привычными слабостями. Однако я лично не стану скрывать, что главная проблема для меня, связанная с этим романом – и проявляется она здесь в куда большей степени, чем в «Слове и мече» – является то, что «Слепой демон. Сецех» это лишь начало повествования. Роман не настолько «толст», а завязывается в нем как минимум четыре повествовательных линии, которые ничем в этом томе не заканчиваются. К счастью, роман не является этой вот рекламируемой «польской версией «Игры престолов»», поскольку, с одной стороны, речь в нем идет о чем-то куда более важном, чем просто о романе, держащем нас в напряжении, с другой же – Витольд Яблонский слишком хороший писатель, чтобы донашивать чужую одежку. Оттого я с надеждой, но и в напряжении ожидаю второй половины романа, который – если верить обложке – станет зваться «Слепой демон. Збигнев» и будет логичным продолжением того, что происходит в первой части.

ФРАГМЕНТ

Топи были печальны и призрачны. Воняющее падалью мерзкое болото, разливающееся до горизонта. Вздымающийся посреди его на вколоченных в дно дубовых столпах гандийский лаукс, окруженный высоким частоколом, украшенным черепами туров и кабанов, выглядел, тем не менее, представительно, казался грозным и неприступным.

Андай ступал тихо, даже как для борянина, вместе с дружиною подкрадываясь к небольшой стражницкой на краю иссушенного леса, что стояла поблизости от огороженного пастбища и объездного поля для туров. Лесные охотники проходили чащобой словно призраки, не выдавал их ни шелест листочка, ни треск сломанной ветки.

Наверху деревянной вышки сидел лишь один часовой, обернувшись спиною к чаще, тупо вглядываясь в зарево костров, что вставало над палисадом дворища и вслушиваясь в доносящиеся оттуда звуки громкой забавы. Наверняка ругал про себя всех богов за то, что именно ему выпала в эту ночь стража, и что ему надобно в одиночестве торчать здесь, в то время как други его веселятся, объедаясь мясом и упиваясь кобыльим молоком с кровью – бьющим в голову напитком, что звался асвинан-дадан.

Нападавшие были уже в шаге и целились в неудачного часового, когда вдруг неожиданный шум со стороны ворот свел на нет их попытки решить все по-тихому. Вблизи главного помоста, что вел к главным, на три запора запертым воротам, раздался громкий шум, словно в бревна ударился мешок, наполненный железом, а потом – громкий плеск. Сопутствовала тому громкая тирада сочных проклятий, из которых «сивая дырка» да «жопа с ручками» были еще самыми благородными. Сонный до сего времени стражник вскочил, напрягся, пришел в себя и огляделся быстро вокруг.

– Эй, кто здесь?! – заорал, целя во тьму дротиком. – Слово скажи!

– Я те счас скажу слово, сукин ты кот! – рявкнул в ответ скрежещущий бас. – Друга своего не узнаешь, Намеда? Принес я тебе маленько молока дурной кобылы, чтобы тебе в одиночестве тут не было тоскливо, – говорил он не слишком-то убедительно, явно выдумывая сходу.

– Врешь! – ответил стражник. – Никакого Намеда я не знаю!

Метнул вслепую дротик, вызвав очередную вереницу ругани, а потом потянулся к рогу у пояса, желая протрубить тревогу. Но до того как успел поднять его к губам, гортань его прошила зеленая стрела с белым оперением. Без единого стона, часовой качнулся, наклонился вперед и слетел с вышки на траву, пав к ногам Андая. Вытаращенные от боли и удивления глаза словно пытались проницать сгущающуюся вокруг него тьму.

Лучник более не обращал на него внимания и как можно скорее помчался спасать из трясины все еще ругающегося, на чем свет стоит, гнома.

– Чтоб его Перун вдарил! – бормотал гневно Игляк, неловко вставая при помощи приятеля. – Чтоб вот так паскудно свалиться в последний момент! До этой поры все шло хорошо. Я незаметно меж прочими свинскими рожами прокрался. Они настолько упиты, что меня самое большее за пьяное видение посчитали. Не так просто, впрочем, высмотреть таящегося разведчика, – добавил он хвастливо.

Андай только ухмыльнулся снисходительно на те его слова, зная, что незаметное и беззвучное движение по неизвестной земле – скорее, не домен гномов. Даже в своей заклятой чаще они оставались видны и слышны для борянина. Но в этом случае малый рост и врожденная ловкость работали на пользу Игляка.

– Важнее всего, что ты вернулся жив-здоров, – проворчал он, стараясь умиротворить рассерженного карлика. – Всего-то чуток грязный и битый, – добавил с кривой ухмылкой. – Доля к тебе милостива.

– Да вертел я Долю! – рявкнул Игляк. – По крайней мере, я сделал, что ты просил и оплатил свой долг с лишком, приятель, – добавил через момент с уверенностью, и вправду успокаиваясь. – Дальше вам придется справляться самим.

– Так и сделаем, – сказал Андай, щеря в ухмылке зубы. – Спасибо, и до свидания, гинэ. Пусть ведут тебя духи леса.

Когда гном исчез в мрачной пуще, кривой борянин выдернул стрелу из горла стражника. Помазал окровавленным наконечником губы и передал его прочим войтам, которые означили лица алой печатью. Таким-то образом всех их побратала первая пролитая кровь, давая умения и благополучие в ожидающей впереди битве.

Тихо, как призраки, они двинулись в сторону лаукса, перескакивая канавы, набухшие жидкой грязью и движением. От укусов жадлаков оберегала их втертая в тело мазь, изготовленная Бораной. Низко висящие языки буро-серого тумана вились поверхностью, и легко можно было потеряться в ведущем через болота лабиринте дубовых кольев. Ведущий дружину Андай, однако, двигался уверенно и неумолимо, словно нож тайного убийцы. Не оставляли они за собой никаких следов, кроме тел очередных стражников.

Черный бык пал, обрызгав кровью жертвенный камень, издав лишь громкий свист из рассеченной гортани. Чуть дернул передними копытами и стал неподвижен. Тогда, по кивку жреца в капюшоне, рабы принялись собирать обильно льющуюся кровь в малые чары, а потом переливать ее в котелки с кипящим на медленном огне кобыльим молоком. Воины, как один, издали радостный крик, ударяя топорами и сулицами в щиты.

– Веселимся и радуемся, – закричал вий, – во славу Коргса!

Гандам не было нужды повторять дважды. Тело тура надели на рожон, а радостные воины окружили его шумным хороводом, нескладно рыча боевые песни, вереща похвальбы в уши товарищей и неловко облапливая девок-служанок. Надлежало поприветствовать время сиактрапа веселыми играми, чтобы легче было пережить близящиеся дурные дни.

Турон первым зачерпнул полный рог одуряющего напитка и чуть плеснув на землю для божества, одним махом выпил до дна, передавая вновь наполненный сосуд ближайшему из стоящих другов. Так началась большая пьянка, совмещенная с обжорством – когда мясо уже испеклось.

Кунигас так и не смешивался с обычными воинами. Держа рог, постоянно наполняемый услужливой и внимательной служанкой, которая недавно получила честь делить с ним ложе, он присел на пороге храма, без охоты разговаривая с сидящим в тенистой глубине мужчиной в капюшоне.

Во времена его отца, Недамира, был здесь обычный намус, иначе говоря, небольшой «домок», где в очаге постоянно тлел огонь, и куда приносили в жертву петуха и курицу из одного помета для домашнего божества Жемпатиса, что опекал сие дворище, поскольку всякий лаукс имел своего патрона. Однако с тех пор, как появился новый кунигас и его необычный учитель, ганды начали почитать жестокого Одноглазого Коргса и приносить жертвы из быков, скромная святыня разрослась и изменила характер. Теперь была она Храмом Огня, Воды и Костей, выстроенным из грязи, хвороста и черепов убитых врагов. Турон с гордостью поглядывал на дело рук своих глазами, слезящимися от дыма костров.

Всякий лаукс обладал специальной сушилкой для хранения зерна, которую называли яуге. Длинный деревянный дом с воротами и входом с одного из торцов, с идущими вдоль боковых стен жердями, на которых развешивали привозимые с полей свежесрезанные снопы. В другом его конце находилась каменная печь и отверстие для проветривания в торцевой стене, выходящей наружу хозяйства. Именно той дырою и пробрался внутрь храбрый гном. Сперва оглушил ударом молота присматривающую за огнем старуху, потом расширил отверстие топорком настолько, чтобы мог сквозь него проскользнуть щуплый гибкий борянин. А потому у охотников не заняло слишком много времени оказаться внутри. Их тонкий нюх сразу же ощутил характерный запах холодного масла, которым Игляк тщательно позаливал запасы зерна и четыре угла сарая. Хватило бы единственной искры, чтобы вся сушилка встала в огне.

Начав дело уничтожения, боряне пробрались в передние ворота и взобрались по стенам близлежащих домов. Перескакивая с ловкостью белок по камышовым крышам, они вскоре оказались над храмовой площадью и развлекающимися здесь гандами, на которых они и зашли с трех сторон.

Турон первым заметил угрозу: густой дым, поднимающийся с места, в котором его не должно быть, а еще – мелькающие в тенях крыш притаившиеся зелено-коричневые фигурки, натягивающие тетивы луков...

– К оружию, кровные сыны! – заорал вождь, хватая топор. – Сверху идет смерть!

В этот миг на клубящуюся перед святыней толпу пал дождь стрел, сея опустошение в густой толчее, раня и убивая. Кунигасу не пришлось слишком долго призывать к бою, ганды, все же, были опытными воинами. После короткого, на вдох-другой, замешательства, способные к битве молниеносно подхватили лежащее под рукою оружие и выставили заслон щитов. Тогда боряне прыгнули на них сверху, словно управляемый единым разумом рой опасно быстрых, хищных насекомых. Пробегая по крыше из щитов, они выискивали прорехи и слабые точки в обороне противника. В тесном, со всех сторон окруженном деревянными балками пространстве начался жестокий бой на жизнь и смерть.

Ловкие и быстрые боряне, казалось, вертелись в одержимом, убийственном танце. Ныряли в шеренги врага, словно умелые пловцы, без остатка растворяясь в жажде убийства. Прорывались они сквозь ощетинившуюся стену скайтанов с убийственным умением и точностью, целясь в дыры между полами толстых кафтанов, в горла и глаза. Каждый укол находил жертву, пока, наконец, клинки и руки не измазались в крови – по локоть».

АНТОЛОГИЯ «Вольсунг», том 1 («Wolsung»)

Еще один небезынтересный эксперимент, чей принцип вполне знаком русскоязычным читателям – но который и несколько отличается от привычного нам формата. Антология «Вольсунг» сделана по игровому миру (самой игре – уже шесть лет, первая редакция ее вышла в 2009 г.; вот: http://www.wolsung.pl/ – официальный сайт создателей) – но это не роман одного автора (и не серия романов от авторов разных). Это, скорее, литературная игра – которой авторы предаются с большим желанием и охотой: это именно что антология различных текстов, связанных друг с другом единством игрового мира, стимпанковой вселенной, в которой смешались фэнтезийные расы (эдакая «Лига Экстраординарных Джентльменов (и Дам)» встречает «Арканию»).

Подборка авторов – очень, как по мне, интересна. А более всего радует, что этот проект – пока что не «коммерческий» (ну, в привычном уже для нас смысле, когда некоторая идея за короткий срок вырабатывается издательством до скального основания). Скорее, получился эдакий хэппенинг, веселое времяпрепровождение (по крайней мере, если говорить о первом томе; о втором – говорить пока что рано; он только лишь на подходе).

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Марьяж магии и науки вдохнул жизнь в гуманоидных големов, в каббалистические мыслящие машины и в страшных железных драконов. Небо наполнено воздушными кораблями, а улицами бегут машины, разгоняемые силой пара. Элегантные дамы и стильные джентльмены проводят время в дискуссиях о техномагических новинках, дружеской жизни и политике. Этот красочный, богатый мир полон интригующими героями, и вот пришло время, чтобы написать об их необычайных приключениях, опасных экспедициях и легендарных деяниях! Позвольте увлечь себя  знаменитым польским писателям и лауреатам нашего конкурса для дебютантов в неистовый мир антологии «Вольсунг». Топовые авторы польской фантастики – кроме прочих, Кшиштоф Пискорский, Якуб Чвек, Павел Майка, Мацей Гузек, Витольд Яблонский. Вместе – 30 рассказов в двух томах, около 1000000 знаков стимпанковых приключений в самых разных антуражах».

СОДЕРЖАНИЕ

Бельский Матеуш. «Колосс» («Colossus»)

Гузек Мацей. «Черные Ласточки» («Czarne Jaskółki»)

Финклинская Сильвия. «Тайна Гамильтонского Квадрата» («Tajemnica Kwadratu Hamiltońskiego»)

Мышкевич Игорь. «Королева Атлантиды» («Królowa Atlantydy»)

Майка Павел. «Последнее дело Перфоклеса Дюррона» («Ostatnia praca Perfoklesa Durronta»)

Пискорский Кшиштоф. «Арчибальд Комптон и исчезнувший город Энли-Ла» («Archibald Compton i zaginione miasto Enli-La»)

Рушняк Марцин. «Круг де Бервиля» («Krąg de Berville’a»)

Сосновский «Голод Хуберт» («Głód Hubert»)

Шатковский Збигнев. «Хороший конец» («Dobre zakończenie»)

Студнярек Михал. «Наездник на вивернах» («Jeźdzec wiwern»)

Волосяк-Томашевская Анна. «Дневник доктора Августы» («Dziennik doktora Augusty»)

Вожничяк Кароль. «Пробуждение» («Przebudzenie»)

Зак Симон. «Тройной триумф барона Нухтернкопфа» («Barona Nuchternkopfa tryumf potrójny»)

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://fraa-farara.blogspot.com/­­2015... ; автор: Анна Волосяк-Томашевская – один из авторов сборника)

«Думаю, с точки зрения бизнеса, эта книга превосходна. Во-первых: есть известные писатели, а потому антологию купят их фэны. Во-вторых: есть дебютанты, прошедшие конкурс, а потому купят ее люди даже абсолютно из другой сказки – семьи и знакомые авторов (даже если не имеют намерение ее прочесть, всегда ведь можно похвастаться в компании, верно?). В-третьих: «Вольсунг» и сам по себе марка известная, а потому – купят игроки. Ну и в-четвертых: антология двухтомная, а потому многие, кто купил или купит первый том, оказавшись в ловушке закона серии, купит и второй. Для меня она бомба – и я надеюсь, что план сыграет, как сыграют и очередные – поскольку я обычно желаю издательству всего наилучшего. Уж очень мне надоели конторы, которые закрываются после выхода одной-четырех книг, и хочется, чтобы что-то изменилось и чтобы хоть некоторые из них выжили. И я вообще-то вовсе не думаю так только потому, что ищу для себя уютную норку, где кто-то скажет: «Да! Мы хотим это издать, поскольку ты пишешь охеренно!».

Ну, ок, может – слегка.

Но бизнес – бизнесом, а каков «Вольсунг: Антология» с точки зрения читателя?

Я должна подчеркнуть, что со стороны технической – я в совершеннейшем восхищении. Редакция моего рассказа тоже не вызывает нареканий (ок, ок, попалось пара предложений, которые, как по мне, несколько резали глаз, но это – детали). Очень нравится мне обложка, ну и совершенно прекрасным кажется мне сама идея с титульной страницей, на которой подле каждой фамилией есть место для автографа. Хороши также и иллюстрации, как и то, что делали их несколько человек, а потому выдержаны они в разных стилях. Мне нравится такое разнообразие, поскольку и рассказы ведь выдержаны в разных стилях.

Что же до самих рассказов: мне кажется, это – бизнесно-понятное – решение соединения тексов постконкурсных с текстами профессиональными несколько обидно. В случае большинства конкурсных текстов прекрасно заметно, что был лимит знаков, который не позволил участникам расправить крылья. Интриги – сжаты, описания лаконичны – и так далее. Очевидно, можно говорить, что если автор должен написать текст на – скажем – двадцать тысяч знаков, то пусть найдет себе крохотный сюжетик, который при этом лимите пытается развернуть. Если же выбирает темой многослойную сагу – это уже его проблема, и ничего странного, что ее придется ужимать. Однако я ничего не могу сделать с тем совершенно личным раздражением, насчет того, что авторы-с-обложки могли расписываться, какая-нибудь я – вынуждена была умещаться в конкурсном лимите. Я охотно посмотрела бы на вольсунговые рассказы авторов-с-обложки – но в размере конкурсного лимита. И мне куда как интересно, как бы они справились, поскольку совершенно иначе читается и запоминается то, в чем размер минимален, и то, что выходит размером с полноправный рассказ.

С другой стороны, тот факт, что профессиональные авторы могли расписаться – однозначно ли коррелирует с тем, что их тексты самые лучшие? Ха! А вот и нисколько.

То, то меня чрезвычайно удивило, так это факт, что наибольшее впечатление на меня произвел – и более прочих запал в память – рассказ Игоря Мышкевича «Королева Атлантиды». А удивило меня это оттого, что предыдущий текст того автора, с которым я имела дело, был, как показалось, несколько механическим. Здесь же Мышкевич идеально использовал возможности, которые дает сильное ограничение объема текста: редуцировал сюжет до минимума и максимально поиграл с атмосферой. И, собственно, атмосфера эта, как по мне, смела все остальные рассказы этой антологии. Честно сказать, когда я сейчас заглянула в содержание, чтобы проверить, хорошо ли я помню название – с удивлением обнаружила, что впереди него стоит еще и рассказ Кшиштофа Пискорского (автора-с-обложки!) «Арчибальд Комптон и мертвый город Энли-Ла». И мне пришлось его пролистать, чтобы вообще вспомнить – о чем он. Для меня антология эта начинается с «Королевы Атлантиды». Даже если это несколько обидно для Пискорского, чей текст, скажем честно, приятный и забавный, с юмором несколько в духе Хмелевской.

«Последнее дело Перфоклеса Дюррона» Павла Майки – стоит для меня на втором месте. Я полюбила Шерлока Перфоклеса и мне ужасно нравятся его беседы с Герстингсом. Или, еще точнее, как, собственно, Герстингс видит своего друга. Собственно, мне несколько недоставало именно настроения, но это могло быть из-за того, что – во-первых – рассказ идет за тем, что является квинтэссенцией атмосферы, и, во-вторых, поскольку он – детектив, а детективы вовсе не моя любимая форма.

На третьем месте на моем приватном Вольсунговом пьедестале разместила бы я «Тайну Гамильтоновского Квадрата» Сильвии Финклинской – интересная идея и ловкая реализация, а к тому же симпатичные, выразительные герои. Только, быть может, несколько зряшным образом раздутая тайна и слишком подробное объяснение в конце.

А теперь о тех, кто вне пьедестала:

«Колосс» Матеуша Бельского – как для меня, идеальный пример действительно хорошей идеи, увы, скомканной из-за поспешности. Очень сходные чувства пробуждает во мне «Голод» Хуберата Сосоновского – интересные герои и интересные отношения между ними, но целостность показана поспешно и рвано. Двум этим рассказа просто-напросто должно быть длиннее.

«Наездник на вивернах» Михала Студнярека, «Хороший конец» Збигнева Шатковского и «Черные Ласточки» Мацея Гузека для меня «просто ок». Читалось гладко и приятно, просто это не совсем мои настроения – но я уверена, что многим они понравятся.

«Тройной Триумф барона Нухтернкопфа» Шимона Зака – это очередной рассказ, к которому я испытываю смешанные чувства. Отсылка отсылкой погоняет, и, читая его, я чувствую, что автор чудесно развлекся, пока его писал. Более того, я верю, что герои всех тех отсылок изрядно веселились во время чтения. Для внешнего же читателя все несколько менее весело, поскольку текст делается в определенной степени герметичным. Есть тут, конечно, приключения, и есть вполне клёвый барон – просто для меня несколько чужд подобного рода юмор. Но опять же: наверняка это может нравиться, просто-напросто – не мне.

Вообще же, в антологии есть на самом деле лишь два текста, а которых мне приходится сказать, что они мне не понравились. «Пробуждение» Кароля Вожничака и «Круг де’Бервилля» Марцина Русняка. В первом из них, хотя все и прекрасно начиналось, а сюжет казался чудесно приспособленным к размеру, разочаровала меня банальность, атаковавшая под конец текста. Чистой воды морализаторство и в миллионный раз объясненное, что война – «пфуй!», а потом – кичеватое окончание. Возможно, это должно было стать финальным финтом. Но вышло – совершенно наоборот. Второй же рассказ страдает от двух проблем: во-первых – полная нехватка героев. Это значит, что говорящие головы, у которых даже есть имена и фамилии, остаются фигурами совершенно бестелесными. Так, куклы, которые необходимы, поскольку чему-то да нужно толкать действие. Во-вторых – интрига. Текст старается казаться детективом, но, собственно, как детектив-то он и терпит поражение. Попытаюсь пояснить: для меня есть два рода детективов. Те, где читатель (или зритель), скажем так, знает, кто убил, но следит за судьбою детектива (или другого героя, на месте детектива находящегося), поскольку ему интересно, как этот детектив решит дело. Этот вид детектива требует по-настоящему крепкого героя, за чьими поступками будет интересно следить. С моей точки зрения, именно таков сериал «Коломбо». Зритель был непосредственным свидетелем убийства, но все равно с увлечением следил за действиями Коломбо. Второй тип детектива – это тот, который читается ради интриги, а не героя. Важна загадка. И тут я возвращаюсь к Русняку. Как я уже говорила, тут нет выразительного героя – то есть, отпадает первый тип детектива. Увы, загадки тут тоже нет, поскольку ты понимаешь, что происходит очень рано. А потом приходится уже лишь брести через текст, в котором никаковские куклы пытаются решить проблему, решение которой читателю уже известно. И читателю становится скучно – как мне, например.

Рассказы, таким образом, очень разные. Большинство – хорошие, часть – даже очень хорошие. Полагаю, что два слабых текста как для антологии на тринадцать рассказов, это прекрасный результат. Антологии – всегда дело довольно скользкое, поскольку при таком разнообразии стилей и содержания непросто ожидать, чтобы одному читателю понравилось все. Книга также дает интересный образ мира Вольсунга – пусть бы проглотить ее одним махом было бы несколько сомнительным достижением. Но если уж это сборник рассказов, то ведь никто не приказывает читать их сразу, верно? В любом случае, я – довольна и, конечно же, могу с чистой совестью посоветовать его всем. Особенно тем, кто любит загадки и интриги, а их ведь – немало».

ОРБИТОВСКИЙ Лукаш. «Другая душа» («Inna dusza»)

О Лукаше Орбитовском я упоминаю в своих обзорах постоянно – хотя бы потому, что он, как по мне, один из наиболее интересных польских авторов. И, как и несколько других важных, с моей точки зрения, авторов, Орбитовский постепенно дистанцируется от «формальной фантастики», выходя за круг литературы сугубо формульной. «Другая душа» – вторая книга (после «Записок носорога», путевых заметок Орбитовского о поездке по Африке), которая не имеет даже формальной отсылки, что она – фантастика. Однако это все равно не выводит ее за границы привычных для автора экзистенциальных (назовем это – для простоты – так) тем.

Да и вообще – как в том анекдоте: «во-первых, это красиво...».

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Но, пожалуй, есть и другие духи, знаешь, такие, что живут в человеке рядом с теми нашими душами, обычными. И что-то там себе хотят. Некоторые – тихие, другие – громкие. Орут, шумят. Вынести это невозможно. Ну, типа так мне кажется, что с таким духом внутри ужасно тяжело жить, особенно если тот желает чего-то, чего не желаешь ты.

Город. Ветхие, ободранные и грязные многоэтажки. Уставшие люди в грязных, вечно опаздывающих и забитых автобусах. Придавленность и пустота. И вдруг в одной голове появляется странная мысль, неодолимое желание. Без мотива, без повода, словно голод. Так, словно тело захватила другая душа, приказывающая сделать это – и невозможно от нее сбежать.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(находится по адресу: http://www.dzikabanda.pl/­­inna-dusza/­... ; автор: Роберт Зенбиньский)

Начнем с вещей важнейших и базовых. «Другая душа» – это не роман ужасов. «Другая душа» – это не детектив. «Другая душа», наконец, не является репортажем. Это просто гениальный роман.

Создавая свое издательство, Томаш Секельский имел простую, но хорошую идею. Реактивировать, а то и более того – ввести на польский рынок литературу, которая вдохновляется фактами, но переваривает их на потребу повествования.  Знаю – так можно сказать о многих романах. Потому попытаюсь иначе: Секельский призвал к жизни цикл романов, которые в себе объединяют свободу повествования, вырастающую из достижений, скажем, Трумена Капоте с романной истовостью Джойс Кэрол Оутс. Это уже не документальная литература, поскольку авторы обладают абсолютной свободой в истолковании случающегося, но при том ни на миг не становятся в колею жанровой прозы. Так, читая «Другую душу», я перед глазами постоянно имел именно Джойс Кэрол Оутс – и этого автора (как и литературы, которую она делала) я и стану держаться. Возможно, Секельский и Орбитовский со мною не согласятся, но что ж – тогда мы чудесно с ними поспорим.

Я могу ошибаться, но когда два года назад Лукаш Орбитовский издал «Счастливую землю», его писательская карьера вышла на должный путь. Наконец-то критики перестали видеть в нем «польского Стивена Кинга», автора хорроров, и заметили, наконец, то, что в прозе Орбитовского всегда было важнее прочего. Людей. «Счастливая земля», в которой события сверхъестественные ограничены до минимума, был романом о распаде мечтаний, и о цене, которую за них платят. В следующей книге, «Записках носорога», или в репортажах из Африки, Орбитовский, по сути, не играл в литературу ужасов (поскольку не африканские легенды представляли собою силу книги). Его же возвращение к прозе это... ну да, именно... «Другая душа» это продолжение направления, которое он выбрал в «Счастливой земле». Только что в «Другой душе» нет ни следа сверхъестественного. Нет атрибутов жанровых, нет игры в написание развлекательного романа. Это литературное мясо (прошу прощения за сравнение) наивысшего качества.

Исходной точкой «Другой души» является дело Яцека Балицкого, убийцы из Быдгощи, который в 1996 году хладнокровно убил кузена. Тогда полиция не доказала его вины. А он через три года замучил до смерти соседку. Орбитовский переносит нас в реалии Быдгощи 90-х. Польша пробуждается от коммунизма. На улицах правит бал «полотеничная» торговля – то есть все, чего только не пожелаете, можно купить прямо с разложенного полотенца. Дети покупают пиратские кассеты, слушают «Dr. Alban», читают цветисто изданный хлам, а реальность, кажется, превращается в дыру. У Йендрека нормальный дом, друзья. Может они и не богаты, но до патологии им тоже далеко. Обычный поляк, технарь за плечами, хорошая профессия, воскресная месса, как надлежит католику. Орбитовский заботится о взаимоотношениях между персонами, каждой он придает характер, набор отличительных черт. Йендрека, оттого, не окружают картонные люди – только живые, прекрасно выписанные персонажи.

Вот только есть в Йендреке что-то странное. Некоторая тьма, которая пробуждается порой и толкает его к обидам. К физическому насилию. Над животными, бездомными, младшими соучениками... Нет. Чтобы там ни было, Орбитовский не идет по простому пути. Не показывает классического портрета психопата, который начинает с убийства собак и кошек, а заканчивает людьми, поскольку так-то его воспитали. Ничего подобного. Даже если Йендрек совершает определенные очевидные вещи, мы не понимаем, зачем. Просто делает их. Почему люди злы? Вы не найдете ответа на этот вопрос. Впрочем, а разве Йендрек плохой? Скорее, он лишен человечности, но это не делает его плохим человеком. Лишенным моральности – конечно. Но с этим «плохим» дело не настолько очевидно.

Впрочем, вся «Другая душа» далека от очевидности. Тут нет крайних перосонажей и жизненных обстоятельств. Все – в меру нормально. Не слишком-то отличается от того, что мы наблюдаем у соседей или у себя дома. А девяностые Орбитовский изобразил с пиететом и мастерством, каким могли бы позавидовать его коллеги по перу. Эта Польша живет, пульсирует – и она, прежде всего, настоящая. Как преступление, которое проявляется внезапно и нарушает спокойствие медленной трансформации в Быдгоще. Орбитовский вписывает ее в роман необычайно естественным и мягким образом. Без криков, авантюр, без дешевого выстраивания напряжения родом из кичевых романов Джека Кетчума. Преступление просто есть. Рядом. Стоит и ждет своего времени.

Я не знаю, какими будут следующие романы в серии Секерского, не знаю, что напишет Орбитовский, но в одном я уверен – как для серии, так и для самого себя и для польской литературы Лукаш выставил планку чрезвычайно высоко».

ФРАГМЕНТ

Вступление. 2013

– При первом ударе – да, а потому – уже нет. Конечно, потом я колол их столько раз, – говорит Йендрек. – Конечно, я думал, что снова что-нибудь почувствую, но – ничего. Только при первом ударе, – повторяет он, свесив тяжелую голову. Синяя блуза натягивается на широких плечах. Он всегда одевался в синее. Говорил, что это цвет воина.

Сидим мы друг напротив друга за темным столом, на простых, серых стульях. Два окна в противоположном конце комнаты свиданий могли бы вызвать у меня в памяти образ окошек в заводской столовке, когда бы не решетки и не охранник с оружием. Я удивлен, но вовсе не потому, что кроме нас никто не играет в шахматы. Заключенные разговаривают с женами, родителями, любовницами и детьми. Кто-то плачет. Какой-то карапуз прижимается к татуированной руке, говорит, что пани в суде не хотела, чтобы он приходил. Говорит, что совершит какое-нибудь ужасное преступление, чтобы оказаться рядом с папочкой.

Я удивлен, поскольку проведываю Йендрека уже много лет, и он рассказывал о том, что сделал, и еще много чего, но никогда и не заикнулся даже, как ему было со всем тем, там, внутри себя.

– Хорошо, что ты пришел, – бормочет Йендрек и сразу же спрашивает. – Как отец? – не знаю, о котором он спрашивает, потому – подсказывает. – Как мой любимый старик?

Я говорю, что не изменилось ничего. Пан Рышард сидит в Торуни с новой семьей. У него двое детей, один уже ходит в школу. Исчез он с радара, и люди о нем не говорят. Йендрек снова кивает: серые щеки резко съезжают к полным губам и вялому подбородку со торчащей щетиной. Когда он сюда попал – та едва-едва росла.

– А мать? – допытывается Йендрек.

По крайней мере, теперь-то я знаю, кого он имеет в виду. Преждевременная пенсия толкнула пани Ганю в третью уже пустоту. Пани Ганя ездит на дачу. В одинокой квартире на Фордоне принимает собак, часто глухих и слепых, пытаясь найти для них новый дом. Она суха и бледна, словно труп, найденный в метели. Скоро запишется в университет третьего возраста и начнет выбивать окна в подвалах, чтобы котам было где прятаться. Оставляю эти мысли для себя и говорю Йендреку, что с его матерью все в порядке. Йендрек мне не верит.

– А остальные? Что с остальными? – хочет знать.

Его темные глаза напоминают ямы, облепленные грязью, в голосе его не найти жалости, но имена те не пройдут сквозь его горло. Ни разу не прошли. Я мог бы рассказать ему о страдании и равнодушии, о человеке, который рухнул навзничь и восемнадцать лет лежит в говне, разведенном слезами, и о женщине, которая им опекается, поскольку так нужно, поскольку опека приносит облегчение и забытье. Восемнадцать лет, дольше, чем жил их сын. Я рассказал бы о укоренившейся в Варшаве Беатке, ее детях и их внуках, о приватном детском саду и двухэтажной квартире в старом Мокотове. О матери, потерявшей единственную дочь. Добавил бы я: некоторым удается, хотела этого, вот и имеет. Но я предпочитаю по-другому. Говорю просто, что они как-то да устроились. Говорю также, что скоро перестану ездить на Ясную. Йендрек пожимает плечами.

– Твой папа, как он? – спрашивает.

Я не отвечаю. Йендрек всегда задает одни и те же вопросы, всегда я отвечаю одно и то же, это же – пропуская мимо ушей.

– Хорошо, что ты ко мне снова заглянул, да. Ты никогда для Ясной не подходил, – он выпрямляется на стуле, опускает руки на стол, сплетает ладони и трет большими пальцами друг о друга. Шрам почти невидим. – У тебя-то в порядке, да?

Да, у меня в порядке. Визит вот-вот придет к концу. Я рассказываю Йендреку о вещах, которые никогда не будут ему принадлежать. На Дворцовой, неподалеку от Гданьской, мы махнули квартиру – та словно куколка, и я буду там жить, на втором этаже, а охранник гоняет непрошенных гостей. У охранника синий мундир и усы, пожелтевшие от сигарет. Я заказал мебель, хочу жить как человек, но столяр не торопится с заказом. Езжу к нему в Рацинев и подгоняю. Когда возвращаюсь, паркуюсь на частном паркинге в подвалах дома. Моему «фольксвагену-джетта» уже шесть лет, и я хотел бы купить что-нибудь поновее, только вот времени не хватает, все разъезды. Я даже телевизор еще не выбрал. Хотел бы сесть и быть у себя собою.

– Это хорошо, – говорит Йендрек. – Хорошо, что все сложилось.

Встает тяжело, словно с большим усилием отрываясь от стула. С первым шагом приходит к нему былая пружинистость, а когда встает перед зарешеченными дверьми, ожидая, когда его впустят, принимает ту позу, которую я прекрасно помню еще со времен, когда мы отрывались вместе. Чуть расставив ноги, лопатки сведены, волны на шее под приподнятой головою, руки присогнуты в локтях – и медленное движение пальцев, словно мнущих что-то невидимое».

РУШКЕВИЧ Ярослав «Синдром Эверетта. Т.1. Улисс» («Syndrom Everetta. Ulysses»)

О Ярославе Рушкевиче мне, к моему удивлению, не удалось найти ничего – ни на сайте издательства, ни на сайтах с информацией о польских фантастах сведений о нем нет. Потому – пока что – это чистый случай «книги-как-таковой», поскольку тут первичным оказывается именно текст: первый том не то ди-, не то трилогии «Синдром Эверетта». Итак, слово издательству, автору и читателям.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Сорок тысяч лет назад столкнулись две космические цивилизации, и каждая из них являлась невообразимой для современного человека силу. Не было это обычной войной, в которой одна из сторон просто должна победить – противник должен быть полностью уничтожен, а все следы его присутствия в Галактике, все останки его, как материальные, так и духовные, – выжжены каленым железом. Потому Арнваллия была превращена в ничто, а ее флот полностью уничтожен уже на двенадцатом году войны. Однако победители не могли спать спокойно. Ибо недобитки космических сил врага сумели сбежать в неизвестном направлении. Тогда за ними выпустили гончих псов, которые вот уже сорок тысяч лет прочесывают космос в поисках хоть каких-то следов арнваллиан. И наконец они добрались до медвежьего угла Галактики, в звездную систему, на третьей планете которой существует жизнь. Жизнь, которая, кажется, как-то связана с ненавистными арнваллианами... А все, что носит след древней империи должно – должно! – исчезнуть в небытии. Других вариантов просто нет.

С этого-то места, уже на нашей любимой планете, начинается действие романа Ярослава Рушкевича. По рецепту мастера Хичкока – сперва происходит землетрясение, а потом напряжение только растет. Совершенная конструкция сюжета, ловящие вас врасплох повороты действия и нестандартные решении. Все это приводит к тому, что роман «Улисс», первый том цикла «Синдром Эверетта», читается на одном дыхании.

Сумеет ли выжить человечество? Есть ли у нас хоть какие-то, пусть только математические шансы? Об этом следует спрашивать автора».

ОТЗЫВЫ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://katedra.nast.pl/­­artykul/­­... ; автор: Роман Охоцкий)

«Синдром Эверетта. Улисс» – странный роман. Чуть ли не впервые мне случается написать о некоей книге, что она была бы лучше, если бы изменили ее композицию. Все самое интересное в первом томе обещанного цикла раскрывает уже аннотация. Обычно я не спойлерю сюжет, да и отзываясь о нем, пытаюсь делать это так, чтобы не испортить ни единого поворота действия. Тем временем, уже на обложке все карты оказываются раскрыты. Вся суть и сущность происходящего в романе.

Но даже если бы вы не взглянули на аннотацию, то обо всем узнали бы из довольно обширного пролога. Он интересен и пробуждает аппетит насчет событий, происходящих уже на Земле в недалеком будущем. При этом созданный мир интересен не слишком – в том смысле, что будущее, описываемое автором, не относится к оптимистическим. Но там начинают происходить определенные вещи, которые заставляют группу героев задать вопросы о реальной сущности неких происшествий, об их цели и значении.

Но все это – загадки лишь для главных героев романа. Читатель знает, отчего происходят те вещи, знает, какие за ними скрыты силы и чего они хотят. И в этом, собственно, вся проблема романа. Знание, полученное из пролога, отбрасывает тень на увлекательности всего сюжета. Читателю остается лишь следить за перипетиями событий и ожидать, чтобы герои догадались о том, о чем мы уже давно знаем. Потому чтение лишено напряжения. Разве что кто-то любит за таким следить, рассматривать подобную механику, темп и всякое такое. В случае меня – из-за слишком многих карт, раскрытых в прологе, сюжет становится несколько монотонным и лишенным огонька.

Но нужно отдать должное автору: он не все раскрывает в самом начале. Он припас еще один базовый и важный концепт, но больше о том я писать не стану. Это не спасет от отсутствия напряжения в сюжете, но остается лакомым кусочком, удерживающим интерес у читателя. Возможно, эти идеи найдут развитие в очередных частях. Только бы не сразу.

Оттого, главный упрек роману – это отсутствие тайны, касающейся сюжета. Мне это подпортило удовольствие, которое можно было бы черпать из чтения. Что, вероятно, было несколько фрустрирующим и оттого еще, что автор старался этот свой мир представить для читателя богато и скрупулезно. Возможно, даже излишне скрупулезно.

Сюжет романа обладает размахом – не только тот сюжет, что вытекает из пролога, но и тот, что касается непосредственных событий, вводимых героев и определенных описываемых явлений. Возможно, порой роман кажется несколько многословным, но тем самым напоминает (что я записываю в несомненный плюс) творчество Питера Ф. Гамильтона. Мне интересно, есть ли в этом цикле потенциал, и стоит ли дать ему шанс. Прочитав первую часть, я все еще не сумел этого для себя решить. Не вычеркиваю роман, поскольку нравится мне этот жанр. Хотя элементы космооперы в нем не доминируют, сюжет его все еще может развиваться непредвиденным образом. И может оказаться куда более интересным, если автор не станет раскрывать все карты с самого начала. А как знать, может, столько раскрывая в первой части, в очередных – он предложит читателям что-то большее?»

ФРАГМЕНТ

1

Рукав Персея, 11 тысяч световых лет от Саггитария А.

Двенадцатый год войны

Имперский военный корабль Арнваллии «Целестис» вместе с остальными бортами вот уже пятнадцать минут сбрасывал скорость, чтобы безопасно выйти из бескрайней пустоты подпространства. В полумраке терминала боевого мостика стоял высокий мужчина с седыми волосами, с белой короткой бородой и с благородными чертами. В темных его глазах отражались сверкающие точки звезд, что были везде вокруг, вызывая впечатление, словно он и сам висел в космической пустоте. Светлый, акроновый комбинезон с неактивированными фотоническими брыжами время от времени легонько пульсировал на нем – словно дышало живое существо.

Вот уже три сидерических периода командор Ароалион был предводителем Сто Седьмого Флота империи. Последнего из существующих. При одной мысли о столь жалостливом конце, он непроизвольно прищурился, делая картинку перед собою более отчетливой, а главный компьютер Монстро автоматически передал ему физический контроль над кораблем. Стоя теперь в интерактивной сфере, он ощущал секции и закутки корабля так, словно было это его собственное тело. Знал, что в носовом отсеке продолжается ремонт обшивки, проводимый прореженными ремонтными роботами, а возникающие там сотрясения разум его, с наложенной на него биопрограммой образов, воспринимал как неприятное ощущение физического голода; а это сигнализировало о проблемах с внешней энергией и запасами твердых материалов. Еще более беспокоящей была информация о близящейся погоне.

Перед ним, чуть ниже, за кокпитом, повисшем в виртуальной пустоте, сидели два пилота в красных комбинезонах. Утонув в глубоких креслах, окруженных полукольцом голубоватых голограмм, они всматривались в образ реального пространства, в котором намеревались вынырнуть. Время от времени они сосредоточенно совершали мелкие движения коррекции рулей, реализуя пожелания Монстро.

Уже семь месяцев корабельного времени они пытались сбросить с хвоста преследующие их корабли Федерации. Но всякий раз, когда они выныривали из пустоты подпространства, в подсознании их звучали предупреждающие сигналы, посылаемые из автономного центра INA «Логика», а сирены гремели по всем палубам, принуждая их вновь прятаться в спасительной тьме. Там невозможно было точно определить позицию, поскольку абсолютная пустота позволяла преодолевать невообразимые расстояния со скоростью, многократно превышающей скорость света.

И все же им не удавалось освободиться от бдительного ока Федерации. При каждом выходе из подпространства выброс антиматерии, открывающий проход, был виден на радарах противника. Три с половиной года назад Соединенные Расы сумели частично овладеть необходимой для этого технологией Куприса, просто-напросто украв ее у Арнваллии.

Ароалион оперся обеими руками в поручень, глядя вниз, под ноги. Картинка внутри шара – а был тот диаметром в пять метров – давал иллюзию парения в бесконечной тьме реального пространства, со серебристой пылью звезд, рассеянных вокруг. Чтобы вынырнуть там на самом деле, им пришлось бы снизить скорость до половины досветовой.

Мысли его то и дело возвращались ко времени, когда все это принадлежало им. Он вздохнул, слыша в голове отсчет актуального времени, оставшегося до выхода, который давал бортовой компьютер «Целестис». Несмотря на то, что он пытался держать воспоминания в узде, все еще ощущал горечь поражения, в котором он обвинял высшее командование армии. Это они, недооценив разведку Федерации, допустили, чтобы Соединенные выкрали их знания, получив более сильное оружие.

Он взглянул наверх, но смотрел не на окружающие его звезды. Перед глазами его все еще была Система Эриолис, чьи три большие планеты – Ретрактус, Крибрум и Эос – были крупнейшими фабриками вооружений в Галактике. Орбитами их кружили десятки гигантских соцветий корабельных и ремонтных доков. Там монтировались в одно целое элементы, изготовленные автоматическими секциями, работающими на поверхности и под нею. Перед глазами его все еще был образ Крибрума, когда он был там в последний раз. С величественно вращающимися монтажными созвездиями, издали он выглядел как монструозных размеров механизм, кружащий вокруг белого солнца. Орбитальные кольца, словно гигантские шестеренки, медленно выныривали из мрака космоса, спеша за серо-голубым шаром планеты. Это было сложно представить, но все это полностью автоматическое творение их цивилизации попало в руки врага почти нетронутым. Битва за него стоила Арнваллие сил Второго и Третьего Флотов, обороняющих доступ к тремстам центральным планетам – и закончилась поражением. Это была поворотная точка этой войны. Выдавливание их из стратегических районов Галактики с этого момента стало лишь вопросом времени. Утрата очередных звездных систем ослабляла хозяйственно-промышленные тылы, необходимые для продолжения войны. Они проигрывали кораблям Федерации, разгоняемым ионными двигателями их собственной конструкции, их обстреливали оружием, изготовленным по украденным чертежам, броня вражеских судов была копией арнваллианских, солдаты Соединенных высаживались на планетах Империи, снабженные броней, созданной по ее образцу. Мало того. Стратегия и тактика их удивительно напоминали арнваллианскую. На захваченных территориях Соединенные Расы создавали военные структуры, моментально внедряя захваченные решения, чтобы начать производство в промышленных масштабах. Результаты работы тестировали непосредственно на фронте. Федерация всю экономику поставила на военные рельсы, и эффекты подобного рода действий арнваллиане уже некоторое время ощущали на собственной шкуре.

Они же были остатками последнего имперского флота, и их выслеживали с необычайным упорством. Ненавидимые почти всеми, не могли они появиться на орбите любой из планет, подходящей для пополнения припасов, чтобы не вызвать тревогу у кораблей Объединенных. Парадоксально, но гибли они от воздействия собственной технологии и эффектов воздействия своего разума.

Теперь солянка из ста тридцати двух кораблей разного класса пыталась просто скрыться, чтобы выжить. Из них лишь восемьдесят один представлял хоть какую-то военную ценность, способную на отпор. Столько-то осталось от Ахеронты, гордости Империи Арнвалии. При таких условиях принять битву означало окончательно погибнуть.

Ароалион смотрел на окружающие его корабли, с трудом думая о них как о «флоте». Совсем недавно он был предводителем непобедимой силы, а теперь сбегал от погони, спасая жизнь – собственную и нескольких десятков тысяч солдат и матросов. При мысли об этом он прикрыл глаза и стиснул зубы.

Большая часть кораблей была повреждена и требовала тщательного ремонта. Бортовые роботы и ремонтные автоматы были прорежены, им не хватало энергии. Экипажи начинали ощущать нехватку воды, еды и регенерирующих лекарств. То и дело Ароалион слышал в голове их мысли, отдавая себе отчет, что еще ни разу от начала этой войны мораль их не была настолько низкой. Все глядели на окружавшую их несчастную реальность, и только железная дисциплина не давала начаться открытому бунту. Последнюю победную битву они провели два года назад во время стоянки на Оэстре в Системе Нигелис, и была она не слишком-то значимым столкновением с кораблями прикрытия стоящего там гарнизона Объединенных. Захваченные тогда запасы топлива и воды уже почти исчерпались, а теперь начинало не хватать даже амуниции.

Через Монстро он чувствовал, как боевые генераторы защитной силы «Целестиса» поспешно вводятся в состояние готовности, чтобы отразить очередную атаку. Но даже если бы это им удалось, то получение энергии для компрессии с целого корабля требовало полной исправности ионных агрегатов, а те действовали едва-едва на тридцать процентов. Этого могло хватить для маневра и отступления, но не для битвы.

Двенадцатью часами ранее завершилось совещание командиров пятнадцати самых больших кораблей. План был прост, однако выполнение его представляло определенные трудности. Вот уже семьдесят два часа они кружили вокруг планетарной системы звезды Ми Арис G3, по пятой орбите которой ходила планета, обозначенная как YA 11751. Холодная, скалистая, с атмосферой, не подходящей для дыхания. В глубоких тайниках под ее поверхностью скрыты были склады со стратегическими запасами для армии. Это была одна из пары десятков тайных баз, способных снабдить их всем, что необходимо для ведения войны. Ее создание было укрыто абсолютной тайной, а на орбите должны были находиться как минимум три исправных и полностью автоматизированных ремонтных дока, готовых принять корабли среднего класса. Этого бы им хватило, поскольку больших у них и не было. Проблема состояла в том, чтобы добраться туда незамеченными. А времени, которое им было необходимо, как воздух, у них оставалось все меньше и меньше.

Ароалион чуть приподнял голову и взглянул в левый верхний сектор, где в реальном пространстве сверкала рубиновым сиянием Штормовая Туманность. Некоторое время он не отводил от нее взгляда, явственно замечая движение «Целестис» относительно нее. Все время они притормаживали, однако все еще обладали слишком высокой скоростью для безопасного выхода. Семьдесят два часа они непрерывно кружили, удерживая ее в зоне видимости, поскольку где-то там их и ждала система с планетой, являвшейся последней надеждой.

В поле видения появилась Логика, а сразу после он услышал в имплантанте тихое пиканье сигнала безопасности, который она ежеминутно отсылала. Была она автоматическим центром командования с искусственным интеллектом третьего поколения, созданным в экспериментальной системе сменной технологии класса «Мутабиль», однако никто не называл ее иначе, как Логика или Стражница.

Он всматривался в размытый образ, медленно двигая перед собой картинку с радара «Кусписа». Благодаря ему он мог заметить в подпространстве плавно меняющиеся аморфные формы машины, напоминающей подвешенную в пустоте ртуть. Хотя видел это множество раз, его все еще восхищали необычайные возможности Куспис Вораго, благодаря которым они сумели выжить как единое целое.

Собственно, они и существовали пока лишь оттого, что не потеряли ее.

Тяжелый крейсер INA «Беллатор», сильнейший из их кораблей, все время находился справа от нее. На противоположной стороне двигался не уступающий ему в силе эсминец INA «Ауксилиарис», а фрегат эскорта INA «Циркулятор», кружа вокруг, представлял собою одновременно вооруженную руку и тыловую защиту. В случае угрозы, все они вместе становились щитом, заслоняющим ее, словно королеву.

Ароалион проверил координаты. Центральная навигационная система Монстро, ориентирующая свое положение относительно центра Галактики, показывала теперь Саггитариус А внизу за их спиною. Поднимая голову, командор услышал тихий шум и прищурился. И сразу голубой, пастельный свет лифта засветился рядом и угас. Ему не было нужды отворачиваться, чтобы знать, кто встал возле него.

Нонна Се’Мирамида, первый офицер INA «Целестис», эманировала едва скрытой агрессией. Он помнил, скольких трудов стоило ему во время совещания утихомирить ее боевой настрой, и все же ее острые, словно бритвы, мысли были для него понятны без какой-либо помощи. Используй она усилители, ему пришлось бы спрятаться за ментальной защитой, чтобы отдельные слова не взорвались у него в голове, будто граната. Была она прекрасной телепаткой, слышимой даже нульактивными. То, что она могла их читать, воспринималось как угроза, которую без специального оборудования – а то и вместе с ним – не удавалось избегать. Пробуждала всеобщий ужас и потому в столь молодом возрасте дали ей место офицера на крейсере «Целестис». Несомненно, была она умна, и хотя ей не хватало боевого опыта, и она старалась компенсировать это при помощи уверенности в себе.

– Мы снова кружим?

Она склонила голову, покачав ею словно с недоверием. Цвет ее прямых, светлых волос, доходящих до плеч, идеально подходил к платиновому жабо на шее и запястьях. Высокая и гибкая, даже среди женщин Ахеронты она выделялась красотой. Возможно, к этому приводила едва заметная асимметрия ее лица, бывшего словно легкая улыбка, подаренная ей природой.

– Решение совета командиров, – ответил он.

Она сделала пару шагов вперед и, не отворачиваясь, встала около него.

– Большинство не всегда право.

Передавая эту мысль, она равнодушно пожала плечами.

Ароалион сцепил зубы.

– Мы должны выжить.

Он резко выдохнул. Был зол, что ему в очередной раз приходится объяснять ей нечто настолько очевидное.

– Нападение – лучшая защита... всегда, – обронила она гневно.

Он слышал ее мысли у себя в голове отчетливей, чем если бы она их выкрикивала. Некогда он наверняка бы с ней согласился, но нынче все подлежало изменению.

– Мы даже не знаем всех их сил. Риск слишком велик.

Фоном звучала его мысль о выживании.

– Я не желаю продолжать убегать. Не хочу прятаться от этих...

Поток ее мыслей оборвался, и он почувствовал в ней безмерную гордыню и презрение. В мыслях Нонны была необычайная воля к сражению. Особенно необычная как для последних дней проигранной войны.

– Федерация именно этого и жаждет. Мечтает до нас добраться.

Несмотря на намерения, он дал втянуть себя в мыслеобмен. Когда понял это, поднял ладонь.

– Хватит.

Произнес это сквозь стиснутые зубы, благоразумно сгущая личную защиту. Взрыв эмоций, который сразу после того ударил в его ментальный барьер, словно таран, заставил ее слои неприятно подрагивать.

– Я предпочитаю погибнуть в бою, – рыкнула она.

Он даже не сомневался, что именно так она и думала. Знал ее.

– Может, лучше жить... и побеждать? – спросил он коротко.

Спокойствие его несколько остудило ее гнев.

– Побеждать? Я уже даже не помню такого слова.

Увы, ему пришлось с ней согласиться. Глядя в сторону рубиновой туманности, он проворчал:

– Еще не все утрачено. Когда мы доберемся до YA, все изменится. Нынче мы слишком слабы.

Он и сам глубоко в это верил – возможно потому, что ничего, кроме веры, ему не осталось.

Нонна сильно закусила губу.

– Мы три дня кружим вокруг этой туманности – она мне уже по ночам снится.

Ароалион снова устремил взгляд в облако, напоминающее остановленный во времени взрыв материи, и вздохнул:

– Немного терпения.

Он все никак не мог отвести взгляд от багровой бездны, от складывающихся в непривычные фигуры соцветий звезд.

– Думаешь о зондах? – фыркнула она. – Только остатков энергии жалко.

От невыносимой жажды действий, написанной на ее лице, он почувствовал усталость.

– Это единственный шанс, чтобы их обмануть, — повторил он. – Они должны быть уверенными, что мы находимся где-то в другом месте.

– Тебе пришлось бы изогнуть пространство, а у нас уже нет зарядов с боеголовками Эрис.

Она наклонила голову к плечу, словно чувствуя – нечто ушло от ее внимания.

– Не совсем так, – пробормотал он. – У «Конкордия» во время последней схватки была повреждена программа вооружения. Когда ее исправили, оказалось, что на их складах осталось пять мобильных мин с такими зарядами.

– Этого мало, – проворчала она.

Он провел рукою по короткой седой бороде, кривя губы в таинственной улыбке.

– Хватит на легкий изгиб пространства в должной стороне.

– А с другой?

Она вскинула голову и сделала движение рукою, пытаясь представить себе то, о чем он говорил.

– С другой пойдут зонды с энергетическими зарядами. На их радарах они загорятся, словно целый флот.

– Хочешь сделать это одновременно?

Он чувствовал ее колебание. Она была горяча, но не глупа.

– Верно.

Она снова фыркнула, выпустив воздух носом. Он уже знал, что ему не удалось ее убедить. И все же он закончил:

– Мы закроемся спереди от семидесяти процентов их левого сектора обзора. При таком углу существует множество траекторий бегства. Если мы не сделаем ошибки, все должно удаться.

Она неуверенно покачала головою.

– Как ты можешь настолько точно рассчитать их позицию?

Он вытянул вперед руку.

– Через час мы на короткое время выйдем из подпространства. Этого должно хватить.

– Выйдем все?

Пахнуло скептицизмом.

– Да. Нам надо взять среднее как минимум с нескольких десяток точек, чтобы убедиться, где они стоят. А они несомненно укрываются за несколькими близкими проекциями сигналов.

– Ты оценил... приблизительные потери? – колебалась она.

– До трех процентов, – ответил он холодно.

Нонна поджала губы.

– Это четыре корабля. Не верю, что обойдемся столь малым.

Он пожал плечами.

– Мы появимся не больше, чем на минуту. Они и выстрелить не успеют. Даже если начнется обстрел, мы потеряем самые слабые борта. Остальные, даже если по ним попадут, сумеют вырваться.

– И уйти в подпространство поврежденными? – она снова покачала головой. – Ты страшно рискуешь. Если мы не застанем их врасплох, они могут сформировать круг и отрезать нам обратную дорогу. И тогда мы уж наверняка не сумеем сбежать.

– Я знаю. Потому мы прыгнем раньше, не ожидая, пока достигнем оптимальной скорости. Сделаем это сходу. Это даст нам десяток-полтора секунд превосходства.

– Сильно поврежденные корабли могут такого не выдержать. Взорвутся в момент перехода.

Он сложил на груди руки.

– Я отдаю себе в этом отчет.

Она взглянула на него из-под опущенных век.

– Зачем целых три зонда?

Он потер уставшее лицо.

– Дадут нам необходимое число сигналов. Те должны поверить в то, что увидят. Ранее мы перемещались всей стаей. Это убедит их, что ничего не изменилось. Может также привести к тому, что они разделят силы, что даст нам больше времени на бегство. Пока они будут координировать время и расположение, мы успеем исчезнуть.

Она стояла рядом, вперившись в виртуальное пространство перед ними.

– А что будет, если они захотят проверить те невидимые семьдесят процентов левого переднего сектора?

В окружающем их полумраке он едва заметно покачал головой.

– Они не отважатся действовать вслепую. Риск разделить силы и потерять ориентацию был бы слишком велик. Им необходимо знать нашу конечную точку, чтобы отправиться за нами и не растерять друг друга.

Он замолчал, активировал имплантат и установил соединение с Логикой. Монстро автоматически показал ему ее образ с радара Куспис, видимый в глубокой темноте подпространства. Через миг услышал в голове короткий рапорт:

– Успех операции семьдесят девять процентов. Вероятные потери – до десяти процентов.

Он почувствовал тот характерный холод мысли, которого он никогда не ощущал при контакте с живым существом. Быстро отсоединился и, прикрывая глаза, отдал приказ:

– Приготовиться к выходу из подпространства».

КОССАКОВСКАЯ Майя Лидия. «Такеши. Танец тигра» («Takeshi. Taniec tygrysa»)

В прошлогодних обзорах мне уже приходилось рассказывать как о Майе Лидии Коссаковской, так и о первом романе ее нового цикла. В 2015 году «Фабрика Слов» выпустила вторую книгу, продолжающую сюжет о земной колонии на чужой планете, переживающей странную и страшную трансформацию.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«Животные чувствуют. Деревья чувствуют. Ягуар чувствует. Лес – неспокоен. А лес – это я. Спасайте мир. Потому что никогда, запомните это, никогда не оказывался он так близко от гибели. И все же эту битву мы можем выиграть. И не сметь трогать этот меч!».

Второй том бестселлерового цикла «Такеши» королевы польской фантастики Майи Лидии Коссаковской. Популярнейшая польская автор фэнтези возвращается в мир острых мечей, сражений суровых орденов и высокой технологии. К тому же, сервирует пикантное блюдо из магии вуду и ходящих по земле демонов».

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://ksiazki.polter.pl/­­Takeshi-Tan... ; автор: Бартош Щижаньский).

«Танец тигра» – это продолжение вышедшей год назад «Тени смерти», открывавшей цикл о приключениях воина «Такеши», авторства Майи Лидии Коссаковской. Первая часть была чтением, наполненным действием, и при этом увлекательным. Увы, второй том решительно слабее.

Такеши по прозвищу «Тень Смерти» оказывается вторично подвергнут испытанию Черной Водой, которая для многих адептов закончилась болезненной смертью. Его старый друг смотрит на это с беспокойством, раздумывая, каким образом он может помочь. Тем временем, за границами Вакуни происходит кое-что важное: в Антилии власть захватывают порвавшие с традицией атеисты, желающие полного искоренения шаманизма. Все указывает на то, что весь мир идет к изменению – открытым остается лишь вопрос, будут ли это изменения к лучшему.

Главной проблемой «Танца тигра» остается то, что Коссаковская пытается ухватить за хвост слишком много сорок. Хотя роман – не слишком объемистый, писательница намечает множество сюжетов, однако ни одному не посвящая достаточно внимания, чтобы сделать его исключительно важным. Заглавного Такеши в книге – немного, словно лекарства, исключительно многообещающая после «Тени смерти» битва мрачных колдунов со зверолюдьми долгое время пребывает на маргиналиях, где-то на фоне мелькает ниточка для адептов Черной Воды, а больше всего места автор посвящает повстанческому движению в Антилии и столкновению новой власти с сильными шаманами. Сама по себе, это интересная линия (а в соединении с элементами инициационной литературы становится даже чрезвычайно интересной), но Коссаковская соединяет ее с остальными не слишком-то ловко. Это более всего раздражает, если принять во внимание, как много указывает на то, что столкновение холодного рационализма с силой традиции должно бы стать соединительной тканью для всего цикла – но завязка этой линии выглядит бледно, а «Танец тигра» производит впечатление слепка слабо связанных между собою линий, вырванных из чрезвычайно разных миров.

Второй том «Такеши» утратил живость не только с точки зрения сюжетной слитности, но с точки зрения широко понимаемой динамики. Из-за того, что линия заглавного героя сведена к десятку коротких и малозначимых сцен, темп действия решительно снизился. Чуть ли наибольшим позитивом «Тени смерти» было то, что пока читатель успевал устать от чтения хотя бы немного, книга уже заканчивалась – была она быстрой, интенсивной и приятной. В «Танце тигра» Коссаковская куда-то подевала ту легкость, а единственным, что она предложила взамен – стала линия гибнущих в неравной схватке шаманов. Наверняка обмен этот нельзя принять как равноценный.

Второй том «Такеши» – книга решительно более слабая, чем «Тень смерти». Насколько первая часть была динамичным повествованием, от которого непросто оторваться, настолько «Танец тигра» сложно приписать какому-то определенному жанру. Он полон длиннот, он неглубок, и спасается лишь благодаря вполне недурственному перу Мийи Лидии Коссаковской и нескольким хорошим сценам. Я надеюсь, что это случайность, и что в следующей части автор вернется к форме, какую она представила в первом томе».

ФРАГМЕНТ

Фумико и луна

Ночь была черна и пуста. Такое же сумрачное ничто наполняло и душу дамы Фумико. На небе висела равнодушная луна. Белая, фосфоресцирующая. Цвета смерти. Светлые лучи наделяли тем цветом все вокруг. Цветом кости. Снега. Тумана. Распада и мертвечины.

Посланница Усыпленной Ивы не отчаивалась. Она просто оставалась сущей среди этой холодной, одинокой ночи.

Нужно ей было принять решение. Важнейшее в ее жизни.

И, глядя на диск луны, она его приняла.

Не могла она свободно распоряжаться своей личностью. Если бы она ушла, направившись за Такеши, предала бы Орден. А ведь она к нему принадлежала. Была его частью. Веткой Усыпленной Ивы. Ветка, оторвавшаяся от ствола, умирает. Ранив дерево.

Она сжала губы.

Да, она останется. Это будет ее кара и ее покаяние.

Она сосредоточится на работе. На работе – и больше ни на чем. Потому что такова ее природа. Разве нет?

Белая луна сменилась белым рассветом, когда госпожа Фумико вернулась к обязанностям.

Она станет служить Омуре, сделает все, чего ждут мастера, навсегда отдаст им душу и сердце, оставшись верной до самой смерти.

Ведь ничего иного ей и не остается, верно?

* * *

Рей ушел из дома господина Омуры, никем не провожаемый. Блеск, скрытый в посохе путника, весил, казалось, больше любого кармического долга.

Перед тем как покинуть покои, странствующий монах осмотрел скромный скарб приятеля, но не нашел там ничего, что могло бы стать памятью о Такеши. Кроме, конечно, меча. Однако он не думал, что когда-нибудь сумеет отдать его владельцу. Нить жизни порвалась. Человек, некогда называемый Тенью Смерти, вошел меж спицами извечного колеса превращений. И он наверняка хотел бы, чтобы к оружию его отнеслись с уважением и надлежащей любовью.

Рей намеревался возложить Блеск в далеком горном храме как своего рода реликвию от умершего друга. То место излучало силу и покой. Ками меча сумеет там отдохнуть, вслушиваясь в тишину, пока мир не завершит своего существования.

Покой.

Странствующий монах сильно этого жаждал, но в душе его жил нынче вихрь и безумствовала там метель. Рей пытался произносить святые сутры, но повторение мистических текстов в состоянии без малого безумия от отчаяния и чувства вины оказалось слишком близким святотатству.

Потому он шагал вперед, молча, старый, пустой и сокрушенный внутри, будто высохший орех. Чувствовал себя так, словно он потерял брата-близнеца. Половину сердца. Свет солнца.

Еще никогда он не был настолько одинок.

Шел он вслед своему предназначению, укутанный в тень, и была то темная, густая и дышащая холодом тень смерти.

Утро уже вошло в полную силу. Птицы дня певуче перекликались, светлые пятна поблескивали на тропе, словно случайно просыпанные золотые монеты.

Погруженный в тяжелые, свинцовые мысли, Рей сперва не обратил внимания на странную дрожь в сознании. Не чувство – скорее, тень чувства. Слабый отсвет старой связи. Шепот. Прикосновение сознания. Пробуждение, что тотчас превратилось в замирание.

«Такеши!» – подумал он, пойманный врасплох.

Остановился, прикрыл глаза и вслушался во внутренний голос.

Но это было лишь туманное, далекое присутствие.

Тогда он понял, и сердце его сжалось от жалости и страха.

Этот странный проблеск, возвращение на миг утраченного контакта, мог означать лишь одно. Его друг, его брат, товарищ его по Черной Воде не познал покой и после смерти. Рей понял это, знал, что, по сути-то, Такеши был хорошим человеком с чистой душой, хоть карму его пятнало множество кровавых поступков. Он питал надежду, что свет победит, а круг перерождений окажется милостив к тому, кому дали прозвище Тень. Но все же он питал сомнения.

Такеши не облачится в следующее человеческое тело. Возродится он разве что как Ашура, воинственный демон, что станет бесконечно гибнуть и возрождаться из мертвых только затем, чтобы вновь вставать к битве.

И Рей, именно Рей и никто другой, стал причиной того, что его друг преждевременно сошел с тропы своих дней и не имел времени святой жизнью заслужить себе шанс на очищение кармы.

Пустой орех раскололся, словно на него наступили, раздавили. Рей упал на землю, сломанный отчаянием.

Вот как прислужил он человеку, который многократно спасал ему жизнь. Из-за своих жалких, безумных предчувствий сбросил он его в адские бездны.

Небо, которое, казалось, напоминало холодный синий глаз, с удивлением поглядывало на странствующего монаха, что согнулся на краю дороги и рыдал, словно потерянное дитя.

Глазами пса

Река была большой, серой, широкой, словно пояс от кимоно. Размашисто разливала свои воды, глубоко вгрызаясь в илистый берег, осознавая собственную силу. Казалась она густой от несомой в потоке грязи, но неудержимо рвалась вперед, упорная и сильная, будто водяной вол.

Поверхностью ее кружили многочисленные барки, моторки и примитивные плоты, подобные роящимся насекомым. Воняло жженой биомассой, рыбой и гнилью.

Самой серединой течения, словно твари из подводных стран, плыли тяжелые, темные, огромные стволы циболийских гротников, самого дорогого и стойкого дерева, какое знали мир. Слизкое, мокрое богатство Антилии, выдранное прямо из внутренностей джунглей.

Уставшие, грязные, потные плотогоны сражались с сопротивляющимися плотами, столь огромными, что люди на них казались просто спичками. С рассвета они старались заякорить партию древесины при временной запруде, выстроенной в рукаве реки, чтобы оценить, осмотреть и рассортировать товар. Вечернее солнце окрашивало уже небо в красный цвет, а им еще далеко было до конца работы. Длинные, заостренные стволы гротников, казалось, сознательно сопротивляются. Не сдавались, даже поваленные, мертвые уже, совершающие свой последний путь к столице страны. Даже мелкая ошибка могла бы закончиться для работников травмами. Потому трудились они старательно, внимательно, невзирая на усталость, хотя на берегу призывно горели огни рыбацкой деревушки, музыка, доносящаяся из таверны, и запах жареного мяса.

Сельцо было отвратительным. Раскиданные вдоль реки бараки, склад из жести, служивший еще и магазином, абы как сколоченные домики с террасами на столбах, вбитыми в илистое дно, и один большой, кривой трактир, да, собственно, корчма с продажей на разлив, склонившаяся над водою, с нахлобученной стрехой из листьев, словно в неопрятной юбке.

Клиенты таверны, рыбаки, плотогоны и кабукли, громкие, подпитые, с глазами, блестящими, словно ночное небо, искали забытья в здешнем пойле, любимой sancta aqua, которую гнали из тростника и одного из видов лианы, содержащей легкие галлюциногены и алкалоиды. Вечер был душным и теплым. Музыка в трактире, веселая, громкая и простая, вставала над ним, словно испарения, заглушая таинственные, дикие звуки ночного леса. Мужчины смеялись и пили, женщины танцевали, хлопали в ладоши и тоже заливали за воротник. Всюду крутились полуголые ребятишки, подкармливая краденными со столов кусочками домашних бихо малых водных хищников, разводимых селянами и выдрессированных загонять рыбу в сети. Под баром и террасой прохаживались в поисках крошек цыплята, округлые, взъерошенные глухоты, разводимые ради вкусного мяса, а еще йама – серебристо-синие ящерки, длинной с человеческую ногу.

На решетке шкворчало «лесное мясо», то есть то, что удалось подстрелить нынче в джунглях.

Мог ли кто в подобном бардаке обратить внимание на большого белого пса в коричневые пятна, лежавшего в тени под бараком? Конечно же нет. Дворняга – и дворняга. Всегда какие-то крутятся около людей.

Но пес видел все.

Звали его Шибу, и давным-давно он прибыл из Вакуни. И хотя он тосковал за домом, не ожидал, что скоро туда вернется. У него была миссия.

Именно она и привела его сюда, на край циболийских джунглей. Еще ночью он отправится дальше, вглубь тропического леса. Пока же – прогуляется и присмотрится ко всему внимательней. Серьезными, карими глазами пса.

Глазами шпиона.

Работники упивались, пели, братались, ругались, занимались любовью с женщинами, а потом ложились спать, а Шибу прикидывал их число, умения, количество сплавляемой древесины, ее цену, состояние инструментов, богатство сельца и царящие политические настроения.

Наконец, когда тьма сделалась столь же непроницаема и необозрима, как и джунгли, он решил, что пора в дорогу.

Ночные птицы ревностно перекликались, а пятнистый пес неутомимо бежал на запад, в самое сердце континента.

Никто не заметил, как он ушел.

* * *

Священник Педро Хуан боялся. Боялся как никогда ранее.

Был он простым человеком и никогда не мечтал об пальме мученичества. Единственное, чего он хотел, это сделать в жизни что-нибудь хорошее. Полезное. Хоть чуть-чуть приблизить победу Света. Во славу Господа.

Потому много лет назад он основал приют для детей и скромный лекарский пункт, что разрослись, благодаря его тяжелым трудам и непримиримой борьбе за деньги, в настоящий детский дом и больницу. Дело жизни трудолюбивого монаха.

На самом деле, ничего серьезного. Он не содержал никакого фонда, не зарабатывал деньги. Все предприятие его непрестанно колебалось на грани краха. Педро Хуан был в состоянии обеспечить ребятишкам по-настоящему скромные условия. Немного каши грубого помола, пару репок, порой, по праздникам, немного лесного мяса, благодаря доброте кого-то из приязненных охотников. Лохмотья на хребет и гамак в общем зале.

И все же деятельность его обратила на себя чье-то внимание.

Нашелся некто, решивший, что бедный монах спит на матрасе, набитом деньгами.

Педро Хуан таращился пустым стеклянным взглядом на широкую, наглую морду пришельца и все еще не мог поверить, что это не галлюцинация. Силой всего сердца пытался уразуметь, что говорят эти широкие, грубо лепленные губы, но просто не мог.

Наверняка, что-то дурное. Наверняка – опасное.

Но каким чудом?

Кого, на милость Божью, может искусить скопище трех кривых халуп, выстроенных из досок, неошкуренных бревен, сухой листвы бальдахии и всяческого лесопильного мусора – или маленький госпитальный барак?

Как видно, этих людей – могло.

Было их восемь, вооруженных ножами и мачете. Только главарь банды, comandante, держал в руках старый битый штуцер, которым он теперь грозно потрясал перед бледным лицом священника.

– Где деньги? Говори, толстая церковная свинья! Говори, а то я тебя вспорю!

Педро был низким и худым, словно щепка, а теперь-то сжался еще больше, словно желая спрятаться в складках собственной сутаны.

Он нервно заморгал. Страх совершенно лишил его разума, и он не мог сообразить, что нужно этому мужчине со штуцером.

– Деньги? – выдавил он. – Нет денег. Это не магазин, сеньор.

Молниеносный удар прикладом повалил его на землю.

– Ты, крысиный выпердыш! Смеяться надо мной будешь?! Я тебя, сука, уважению научу! Встать! Встать, кусок дерьма, когда я с тобой говорю!

Несчастный священник, хоть и ошеломленный ударом, пытался подняться с земли, когда сильный пинок вновь опрокинул его на пол. Пальма мученичества оказалась так близка, что он слышал уже под черепом шум ее золотых листьев.

– Развалить это говно! – орал между тем comandante, указывая оружием на дома приюта. – Ищите деньги и телок! Вперед!

В скорченного, страдающего монаха вдруг ударило понимание. Проблеск неописуемого ужаса.

«Девочки, – подумал он. – Боже Святейший! Спаси девочек! Не позволь, чтобы случился с ними такой ужас!».

Он хотел встать на колени, молить, заклинать, но сумел лишь подняться на четвереньки.

– Сеньор! Сеньор! Милости, молю! – стонал он, но предводитель шайки лишь плюнул презрительно ему в лицо.

Бандиты уже метались по двору, словно стая бешеных лис.

Педро Хуан мог лишь смотреть на то расширившимися от ужаса глазами. Только теперь он заметил, что на углу веранды, словно на спасательном плоту, что никак не отплывет, стоит группка младших детей, собравшихся вокруг полумертвой от страха старушки, сестры Аделии.

– Молитесь! – крикнул он. – Молитесь! Пойте!

Потому что это наверняка последний наш час, – добавил он мысленно.

И дрожащие, слабенькие голоски послушных сироток начали выводить к солнцу:

Господи на небе,

Молимся Тебе.

Дай нам больше силы,

Спаси от могилы...

– Заткнитесь, гребаные паразиты! – рыкнул мужик со штуцером. – Не хочу слушать этих жалких, церковных причитаний!

Но песнь не смолкала.

Дети пели все громче, с зажмуренными глазами, сохнущими дорожками от слез на грязных щеках, словно погрузившись в транс.

Сomandante подскочил, ударил по лицу ближайшего мальчишку: тот свалился на доски веранды, словно ворох тряпья.

– Хватит! Заткнитесь, а не то поубиваю!

Они не послушались. Мир этот, наполненный грубостью и обидами, захлопнулся за ними, словно огромные ворота. Они не хотели туда возвращаться. Пели.

Не предай нас силе злого

Пришли ангела златого!

Это вовсе не походило на молнию. Скорее, на клубы тумана.

Вот только туман был золотым. И страшным.

Существо, рождавшееся как раз из писка сирот, пылало пламенем. Крупинки светящейся пыли, монетки света неустанно перемешивались, создавая стрельчатую, словно колонна, фигуру, укрытую туманом золотистых крыльев.

Ангел (поскольку это должен был оказаться ангел, если уж Хуан Педро желал сохранить веру и хоть толику здравого ума) чуть склонил набок овальную голову, поднял лишенное глаз лицо и открыл рот, в котором открывалась бездна.

Дохнул живым пламенем.

Бандиты comandante успели лишь издать рык ужаса, а потом превратились в метущиеся факелы. Воя в нечеловеческой муке, они сталкивались, бились о стены домов и конструкции веранды, ничего, однако, не поджигая. Наконец они попадали на землю, сжавшиеся, скорченные и пропеченные, будто кто-то порядком припекал их на вертеле.

В воздухе носился запах хорошо прожаренного лесного мяса, а священник чувствовал подступающую тошноту.

Главарь шайки стоял посредине подворья, целясь в Ангела Пыли из своего старого штуцера. Широкое лицо мужчины было упорным и бесстрашным, хоть он наверняка знал, что ожидает его смерть.

Туча золотистой пыли с крыльями из туманных испарений двигалась к нему, потрескивая, будто костер. Хоть и слепая, она прекрасно знала, куда плыть. Протянула призрачные руки, словно желая обнять бандита. В распахнутых ее устах дрожал и бился ад.

Главарь выстрелил дважды, целясь в голову и грудь существа.

Когда отгремел грохот, раздался певучий, высокий стон, словно воздух превратился в стекло, теперь расколовшееся.

Ангел схватил comandante поперек быстрым уверенным движением, затолкал в пасть и пожрал.

Длилось это краткий миг. Потом он окружил себя туманом крыльев, распался на миллион пылинок и исчез.

– Боже единый! – простонал испуганный священник.

Сестра Аделия присела, пытаясь привести в себя потерявшего сознание Алонса. Остальные дети, сбившись в тесную кучку, стояли в молчанье на веранде. Глаза у них были холодны и совершенно спокойны. Ни следа испуга или шока. Случилось именно так, как им обещали, учили всю их жизнь. Прибыл божий ангел и исполнил справедливость. Злых ждет страдание, добрых ожидает вечность.

Восславим Господа.

– Восславим Господа, – простонал Педро Хуан. – Возблагодарим его за чудо спасения! Это было великое чудо, верно?

– Si padre, – ответили вежливо дети.

– Ну а теперь – произнесем молитву, Поблагодарим доброго Отца Небесного. Он спас нам жизнь.

Все встали на колени. Выглядели так сладко, с мордашками, полными серьезности, с ручками, сложенными для молитвы.

Если священник еще сомневался, то быстро оставил сомнения. Живя в сельве, не стоит слишком глубоко копаться. Это опасно.

Впрочем, разве бедные испуганные малыши смогли бы призвать демона? Да и откуда бы. Их сердечки чисты, а вера глубока и наивна. Именно благодаря этому ангел и прибыл с подмогой. А то, что он выглядел как чудовище... Как знать, что есть красотой в глазах Господа?

Бандиты наверняка заслужили суровую кару. Они были преступниками, терроризировали всю округу. Все вздохнут с облегчением теперь, когда тех настиг гнев небес.

Уже вечером в нескольких ближайших деревеньках рассказывали как златоволосый, облаченный в белые одежды Божий посланник огненным мечом порубил негодяев, что посягнули на жизнь невинных детишек. Вскоре о чуде узнали по всей провинции. Люди из Миллагроса были горды, что именно их скромный приют был спасен ангелом. Вскоре после того происшествия к нему начали идти пилигримы.

Отец Педро улыбался, благодарил за подношения и добрые слова. Охотно описывал, сколь красив и полон величия был небесный избавитель. Сколь строго говорил он к преступникам, прежде чем обрушил на них справедливую месть. Сколь мудрыми словами укреплял и предостерегал детей пред темными тропами зла.

Более того, с каждым днем он все святее и глубже верил в собственные рассказы.

* * *

Но был и некто еще, хорошо запомнивший Ангелы Пыли.

Невзрачный, белый пес с коричневыми пятнами. Бежал теперь дальше на запад, в глубь мрачных, влажных, тропических лесов, чтобы выполнить задание.

Искал он Ягуара, бога сельвы. Непредвиденного, жестокого и дикого, будто первобытные джунгли.

Не был он первым, кто отправился с такой миссией, и понимал, что наверняка не будет он последним.

И что ни один из предыдущих посланников не вернулся.

Ведь истинное имя Ягуара звучало как Убийца».

РАДУХОВСКАЯ Мартина. «Черные огни: Слезы Майи» («Czarne światła: Łzy Mai»)

Мартина Радуховская – автор двухтомного цикла о Иде Бжозовской, современной шаманке в городских пейзажах. (Цикл, кстати, встречен был, судя по отзывам критиков и читателей, довольно тепло). «Черные огни» же – попытка сыграть на поле киберпанковом (ну, в том приручено-масскультовом его смысле, где «кибера» становится какое-то количество, а с «панком» дело куда как похуже).

Мартина Радуховская родилась в 1987 году, живет в Еленя-Гуре. Выпускница Валлийского университета (психология и криминология), закончила также Йоркский университет по специальности нейробиология.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Год 2037. Через три года после кровавейшего из восстаний в истории Новых Горизонтов лейтенант Джаред Квинн возвращается на службу в отдел убийств. На страже безопасности граждан стоит «Riot Shield» – кибернетический страж закона, выручающий отдел почти во всем, от раскрытия потенциального преступления до допроса виновного. Однако быстро неуловимый убийца заставляет следователей вернуться к традиционным методам.

Квин, сопротивляясь травматическим воспоминаниям, кризису личности, тяжелыми снами и маниакальной жажде мести Майе – синтетической экс-полицейской и своей старой партнерше – близок к настоящей паранойе. Когда он понимает, как много соединяет его с убийцей, от безумия его отделяет лишь шаг...

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://naekranie.pl/­­recenzje/­­cz... ; автор: Михал «Джево»Талашка)

После совершенной истории об Иде Бжозовской («Шаманка Мертвяков» и «Демон Зеркал»), Мартина Радуховская возвращается в совершенно другом стиле с книжкой «Черные огни: Слезы Майи», подавая нам архиинтересную историю в киберпанковых тонах. Достаточно с десятка первых страниц, чтобы оказаться убежденным: автор настолько же хорошо разбирается в тематике бездушного мира будущего, как и в тематике магии и духов.

Первый том цикла «Черные огни» начинается с милого сердцу читателя эпизода стрельбы в главном офисе корпорации «Beyond Industries», производящей реинфорсин – чудо-лекарство, чье создание усложнило и так уже не слишком простую реальность. Благодаря его применению можно лечить неврологические проблемы у людей (хоть это и может иметь проблематичные побочные эффекты), а андроиды, на которых его применяют, начинают чувствовать эмоции. Впрочем, как после окажется, реинфорсин обладает также и другими способностями, еще более пугающими. Очевидным образом, такая субстанция очень быстро становится желанным объектом многих людей и организаций, и одна из них решается захватить ее силой. Именно во время этого нападения лейтенант Джаред Квинн теряет своих лучших друзей, а почти гибнет сам. Просыпается он в совершенно иной реальности, с улучшениями, которые он ненавидит, и с чувством, что его предала Майя, синтетическая напарница по работе. Он возвращается на действительную службу и движется по следу серийного убийцы, ведомый манией воздания справедливости своей прошлой полицейской напарнице.

Начинается непростое расследование в стенах Новых Горизонтов, столицы государства, которое пережило биологическую войну и таяние ледников, город, в котором механические улучшения обычны, а взбунтовавшихся андроидов уничтожают на месте. За безопасными стенами хорошо охраняемого города находятся территории бунтовщиков, но информации о них почти нет. Во всем том хаосе лейтенант Квинн, будучи не в состоянии никому доверять, пытается настигнуть убийцу, но чем ближе развязка, тем больше пугает его открывающаяся правда. Гениальное описание расследования, начиная от построения профиля убийцы, приводит к тому (и это, полагаю, результат образования автора, которая обучалась как на психологии, так и на криминологии), что читатель, переживая за главного героя, не может от них оторваться. Радуховская снова поражает богатством представляемого мира, а прежде всего – разноцветием и глубиной создаваемых героев.

«Черные огни: Слезы Майи», таким образом, вполне удался как детектив, однако роман, прежде всего, чудесный пример несколько позабытого в последнее время жанра. Все три канонических момента киберпанка – огромные корпорации, страх перед утратой человечности из-за большого числа модификаций и, наконец, вопрос, вещь или существо андроид – оказались умело вплетены в совершенную историю. Особенно трогают моменты, когда Квинн пользуется ненавидимыми усовершенствованиями, чтобы выяснить правду и убедить в своей правоте терапевта – а Майя пытается понять эмоции, пытаясь их анализировать с точки зрения андроида. Остается ли Джаред человеком? Стала ли уже им Майя? А может техника навсегда изменила вид хомо сапиенс? Благодаря Радуховской мы можем с беспокойством глядеть в близящееся будущее, поскольку – кто знает, когда нам придется задавать себе эти вопросы по-настоящему?

Единственным, что может на некоторое время притормозить читателя – это огромное число понятий и информации, которые предоставляет нам автор «Слез Майи», будто позабыв, что люди обладают меньшими вычислительными мощностями, чем машины (особенно если они не решились на импланты). Говорят, что Майя Лидия Коссаковская – первая дама, а то и королева польской фантастики, а мне кажется, что в молодом поколении как раз начинает формироваться оной фантастики принцесса».

ФРАГМЕНТ

Пролог

В неподвижных глазах Майи отражается огонь.

Лейтенант Джаред Квинн не мог отвести от них взгляда. Адреналин сглаживал боль настолько, что он почти позабыл о простреленном боку, а шум крови почти заглушил гул пожара и треск сыплющих искрами кабелей. В одном из соседних помещений все еще раздавались выстрелы и жуткие крики, но Джаред не обращал на них внимания. С растущим беспокойством он пытался читать в пустых глазах Майи. Серебристые радужки андроида казались двумя клочками грязного снега, а сочащиеся из-под век слезы вызывали в памяти образы кристалликов льда, медленно тающих в тепле лучей.

Кабинет, в который Квинн затащил парализованную репликантку был чуть ли не последним уцелевшим помещением во всем офисе «Beyond Industries». По крайней мере, одним из немногих, поскольку в остальных разверзся чистый ад. Сквозь стену из бронированного стекла Джаред прекрасно видел разбитую, горящую лабораторию. Там уже не осталось никого живого, бой быстро переместился на нижние этажи, пятная дорогу лужами крови и телами мертвецов. Хакнутые системы безопасности отключили распылители, прежде чем вода успела сдержать пожар. Мокрая мебель, аппаратура и компьютеры взрывались паром и перемаргивались коптящим пламенем. Пол засевали осколки стекла и обломки разнесенной мебели. Раз за разом раздавалось пощелкивание трескающихся от жара лампочек, немногие из уцелевших нервно помигивали, гудя в такт вспышкам.

Квинн не мог бы сказать, как долго все продолжалось. Безумствующий в лаборатории огонь, насыщаемый легковоспламенимыми химикатами, гудел все сильнее, скворчащий воздух судорожно подрагивал, а каждая секунда, казалось, длилась бесконечно. Совершенно как если бы высокая температура уничтожала не только материю, но и время, замедляя его, растапливая, растягивая. Откуда-то из глубин дома доносилось монотонное гудение тревоги, отзвуки взрывов, грохот, дикие крики атакующих, вой убиваемых. Жуткая какофония потихоньку стихала, выдавливаемая зловещей тишиной.

И тогда грянул одиночный выстрел. Куда громче и ближе, чем предыдущие. Джаред непроизвольно втянул голову в плечи, а потом оглянулся и замер, увидев фигуру сержанта Маркуса Блейка. Мужчина стоял в пылающей лаборатории, всего в нескольких шагах от них, сразу по другую сторону стеклянных дверей кабинета, в котором спрятались Квинн и его андроид. Маркус глядел прямо на командира, но не видел его. Разделяло их прокопченное усиленное стекло, забрызганное кровью, исчерканное густой сетью трещин. К тому же, комната тонула в полутьме, а поверхность стекла переливалась отсветами огня, дополнительно ограничивая Блейку видимость. Прежде чем Квинн успел сделать хоть что-нибудь – крикнуть или моргнуть фонарем – детектив внезапно оглянулся и вскинул оружие. Сумел выстрелить лишь раз. Откуда-то со стороны лестницы затарахтел автомат. На груди Маркуса расцвел букет алых пятен, рот его раскрылся в крике, но крикнуть он так и не сумел. Пистолет выпал из руки, тело грянуло о пол.

Лейтенант выругался, а когда увидел стрелка, выругался снова. Припал к Майе, схватил ее за воротник куртки, вытащил из-под полок и поволок к самой стене кабинета. От тела детектива их теперь отделяло не больше полуметра. Джаред вздрогнул от взгляда его мертвых глаз и быстро отвел взгляд.

Он был последним, – подумал, чувствуя, как в венах его начинает бушевать бессильная ярость.

Стена, под которой они оказались, как и дверь, была из бронированного стекла. Совершенно прозрачного, но парадоксальным образом, лишь здесь они и могли оставаться незамеченными. Спрячься они за мебелью – это принесло бы обратный результат. В глубине комнаты царили холод и темнота, там они были заметны, как на ладони. Не предполагали, что случится такая резня – да они вообще не предполагали никаких проблем, – потому не имели на себе тактических скафандров. Вместо них носили униформу «Guardian Angel», чьи маскирующие механизмы ограничивались динамическим адаптированием пигментации. А за стеной пылали лабораторное оборудование, инструменты, компьютеры. Танцующий огонь обманывал детекторы движения, сверкание его ослепляло стандартные инфракрасные датчики, а нагретое стекло обеспечивало прекрасное укрытие от термовизоров. Квинн никогда слишком сильно не интересовался роботикой, но дал бы руку на отсечение, что машина, ответственная за смерть Блейка, не имела IRDH, Infrared Digital Holography, визирной системы, что делала возможной голографическую реконструкцию находящихся в огне объектов. Словом, чем ближе к огню они держались, тем большей была правдоподобность, что убийца Маркуса их не увидит.

И точно, не увидел. Быстрым шагом он пересек лабораторию, внимательно осматривая каждый угол, а стеклянная крошка хрустела под тяжестью его титановых стоп. Наконец, механический солдат исчез за дверью, ведущей в коридор. Вновь наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием огня.

Джаред несколько расслабился и взглянул на Майю. Прошло несколько минут, прежде чем где-то на дне ее зрачков замаячил наконец-то проблеск сознания. Квинн с облегчением вздохнул и, ведомый странным рефлексом, импульсом, над которым он не сумел возобладать, взял репликантку за руку. Никогда ранее он не делал чего-то подобного, жесты такие резервировались исключительно для людей. И теперь, удивляясь сам себе, он ласкал большим пальцем тыльную сторону ее ладони и молился, чтобы она, наконец-то, пришла в себя.

Майя не ответила на пожатие. Лежала навзничь, совершенно неподвижная, кроме коротких моментов, когда ее филигранное тело сотрясали судороги. Все время она глядела на товарища отсутствующим взглядом и чуть шевелила губами. Джаред сильнее сжал пальцы, глубоко воткнул их в синтетическую кожу, чтобы вырвать Майю из отупения, поддержать ее прикосновением, уверить, что она не осталась в одиночестве, а прежде всего мобилизовать ее к действию, напомнить, что лейтенант Квинн все еще жив и нуждается в помощи...

Я боюсь не за нее, – понял он вдруг с такой убежденностью, что аж мурашки побежали. Только теперь он понял, что когда она свалилась ему под ноги, сраженная электромагнитным импульсом, он не почувствовал ничего, а в голове его мелькнула лишь одна мысль: проклятие, один он не справится, без ее нечеловеческой помощи.

«Я молюсь вовсе не об ее спасении, – исповедовался он сам перед собой, безрезультатно пытаясь заглушить муки совести. – Я молюсь о собственном. Потому что если Майя не придет в себя, у меня практически нет и шанса».

Джаред снова встретил мертвый взгляд детектива Блейка.

Он был последним, – подумал он снова, и осмотрелся разрушенной лабораторией. От сержанта Хелен Маккэй осталось лишь мокрое пятно, скворчащее и исходящее паром в кругу пламени. Кровавые ошметки, которые всего-то час назад были детективом Максвеллом Россо, теперь декорировали кафель макабрической мозаикой. Рядом, в полуметре над землей, висел детектив Лоуренс О’Нилл, пришпиленный к стене длинными стальными прутьями. Пневматический молоток лежал у его ног.

Лейтенант стиснул зубы и отвернулся.

– Поспеши, пожалуйста, – прошептал он. На ощупь отыскал вторую руку Майи и сильно сжал ее. – Пожалуйста.

Тело репликантки в ответ вздрогнуло, а светло-серые глаза закатились.

* * *

Шум, приведший его в сознание, Джаред сперва принял за звук далеких выстрелов. Только вслушавшись внимательней, пришел к выводу, что это, скорее, частый стук, словно что-то тяжелое глухо молотит в металл. Прежде чем он понял – откуда, увидел, как на одной из стен лаборатории, высоко, почти под потолком, мерно выгибается дверка вентиляции. Наконец удар вырвал ее из стены, показалась худая нога в синей кроссовке. Кусок металла с грохотом упал на пол, подняв облако дыма и искр. Из вентиляции показалась вторая нога, потом туловище, плечи, шея, наконец – голова и лицо, окруженная короткими прядками пепельных волос...

Квинн громко втянул воздух, не поверив собственным глазам.

Это была Ошибка. Эллен Тейк. Криминалист, а теперь научный работник «Beyond Industries». Последний человек, которого Джаред рассчитывал увидеть живым в таких-то обстоятельствах.

Девушка осмотрелась по угасающему полю боя, потом неуверенно глянула вниз, оценивая высоту. Когда она присела на край о пустила ноги, готовая прыгать, Квинн уголком глаза заметил движение по другую сторону разрушенной лаборатории. Глянул туда, быстро идентифицировав противника. Кибернизированный клон, модель Easy Puppet, совершенно безвольная марионетка, контролированная посредством биочипа, помещенного в лобной коре. Ходячие глаза, уши и автомат охраны здания. В нормальных обстоятельствах называемые ласково Куколками Easy Puppet были вполне симпатичны и не доставляли хлопот. Проблема лишь в том, что час назад системы безопасности «Beyond Industries» сошли с ума, а Куколки охотно перехватили инициативу и принялись убивать все, что вставало у них на дороге.

Квин, недолго думая, прыгнул к двери. Выскочил из кабинета и нырнул между обугленными столами. Осторожно ступал по битому стеклу, приседал среди оборудования и химической аппаратуры, перебегал от укрытия к укрытию, все время думая лишь об одном.

Она – последняя.

В один момент позабыл о Блейке, О’Нилле, Россо и Маккэй. Запретил себе вспоминать, выбросил из головы кровавые картины, приглушил сознание. Сейчас нельзя было ему об этом думать. Им он уже не мог помочь, а вот Ошибке – мог. Тот факт, что вот уже пару месяцев она не работала на полицию, совершенно ничего не значило. Она должна выжить – она все еще была своей, а своих не бросают на погибель. Ошибка каким-то образом выжила в мясорубке, в то время как остальным его людям не повезло. Оттого Квинн не намеревался позволить, чтобы притаившаяся в противоположном углу Куколка сделала с ней то же самое, что с Хелен Маккэй.

Ошибка была последней.

Наконец она оттолкнулась от края. Прыгнула.

Но не сумела приземлиться.

Джаред бросился вперед. Easy Puppet открыл огонь. Лейтенант подхватил падающую девушку за пояс, заслонил собственным телом, потянул за собой. Пули ударили в стену сразу за ним, засыпав их кусочками кирпича и штукатурки. Они упали на пол в миг, когда первая гильза покатилась по кафелю.

– Лежи спокойно, – рявкнул Квинн дико бьющейся Ошибке.

– Рэд... – шепнула она, сразу распознав его голос. Моментально сделалась неподвижна. – Господи милостивый, Рэд, я была уверена, что ты погиб...

Новая порция пуль с грохотом разорвала штукатурку, заполонив воздух клубами пыли.

– Взаимно, девушка.

Третья серия, куда короче предыдущей, оборвалась, едва начавшись. Зашипела грязь, застучали гильзы. А потом все смолкло.

Квинн и Ошибка прижались к полу, прислушиваясь. Они не могли расслышать ни звука, в лаборатории стояла такая тишина, словно они лежали под звукоизолирующим одеялом. Вдруг девушка замерла, вцепилась пальцами Джареду в предплечье.

– Ты его видишь?

– Вижу, – прошептала она чуть слышно. – С другой стороны, за столом с центрифугами.

Лейтенант глянул в указанном направлении, а Куколка, словно того и ожидая, вышла из укрытия. Встала посредине лаборатории и принялась неторопливо поворачиваться, сканируя и прожигая воздух лучом лазера. Квинн услышал, как Ошибка задерживает дыхание. Обнял ее сильнее и прижал к земле.

– Не шевелись. Она реагирует на движение.

Тучи кирпичной пыли неспешно опадали, таяли, рассеивались. В любой миг они могли раскрыть их позицию.

– Рэд...

– Не шевелись.

Она не шевелилась. Парализованная страхом, не сдвинулась с места, даже когда красная точка прицела затанцевала по ее телу. Хотя они двое с Квинном были словно каменные фигуры, их выдавала пыль, взлетавшая в воздух от малейшего дыхания. Easy Puppet долго смотрела на них сквозь темную заслонку шлема. Увидела движение, в том можно было не сомневаться, но по какой-то причине огня не открывала.

Прошло с минуту, прежде чем Джаред решил потянуться за оружием к кобуре на бедре. Куколка не отреагировала. Позволила прицелиться себе в торс и спокойно приняла три пули, глубоко вгрызшиеся в защитный жилет.

Лейтенант и Ошибка глядели на него с недоверием, наконец – переглянулись.

– Вы еще долго намереваетесь так лежать? – спросил их звучный женский голос.

Квинн вскинул голову. Тихо фыркнул и широко улыбнулся.

– Мне нравится твое чувство момента, Майя.

Репликантка ответила ему небрежным салютом и вернула улыбку.

– К вашим услугам, лейтенант.

Она стояла на пороге кабинета, тяжело опираясь на ручку двери. На первый взгляд, она выглядела совершенно непритязательно: невысокая брюнетка с ласковыми чертами и быстрым взглядом светло-серых глаз. Ассиметрично постриженные волосы с одной стороны достигали ее плеча, с другой – заканчивались на линии челюсти. Были антрацитового цвета и сильно контрастировали с бледной кожей. Полицейская униформа, тяжелые кожаные ботинки, а уж тем более приставленный к плечу автомат, казалось, совершенно не подходили Майе.

– Ты ее обезвредила? – спросила Ошибка, поднимаясь с пола и указывая на заставшую неподвижно Куколку.

– Я, – призналась репликантка, после чего двинулась через лабораторию, легко приволакивая правую ногу. Жестом приказала им двигаться за ней. – Стюард все еще действует, мне удалось наладить связь...

– Стюард?

– Программа, управляющая всем домом, – быстро пояснила Ошибка.

– Его системы безопасности были взломаны, он потерял контроль над отрядами Easy Puppets. К счастью, Куколки сохранили общее сознание, хватило взломать одну, чтобы всех усыпить. Но это не продлится долго. Их биочипы инфицированы каким-то скверным вирусом, который то и дело рестартит, вычищая тем самым оперативную память. В любой момент аннулирует команду гибернации, а потому – валим отсюда, пока они не проснулись.

Они вырвались из лаборатории и припустили бегом в сторону лифта. Майя шла последней, прихрамывая боком и все время целясь в сторону входа в лабораторию. Двери кабины раздвинулись, небесный свет залил коридор. Репликантка вскочила внутрь последней, ни на миг не опуская оружия.

– На крышу, – скомандовала коротко.

Ошибка послушно приложила большой палец к сканеру папиллярных линий и нажала на кнопку. Квинн глянул на Майю. Та вернула взгляд, только когда дверь затворилась с тихим шипением, и кабина неторопливо двинулась вверх. Она перекинула автомат через плечо, отерла вспотевший лоб и уткнула серебристый взгляд в лейтенанта.

– Мне удалось установить связь с участком и вызвать помощь. Выслали за нами вертолет.

– Прекрасная работа, Май, – сказал Джаред и чуть поколебавшись, положил ладонь на ее плечо.

Она вздрогнула, удивленная, но не сбросила его руку.

– Я думала, что тебе уже конец.

– Я знаю. Я тоже так думала, – призналась она серьезно. – Я сняла экранирование, чтобы связаться со Стюардом, и как раз в тот миг они ударили гребаным ЭМП. Я едва успела отскочить за поле поражения, чуть не поджарилась. Наверняка, сегодня не мой день, Рэд.

Они замолчали оба, а потом глянули на табло над головою. Не сумели увидеть, сколько этажей отделяет их от крыши, потому что в тот же миг цифры заморгали и погасли, погружая их во тьму, а лифт резко подскочил и остановился между этажами.

– Накаркала, – вздохнула репликантка, прерывая гробовую тишину. Сегодня решительно не мой день».

ПАТЫКЕВИЧ Петр. «Пока не погаснут звезды» («Dopóki nie zgasną gwiazdy»)

Петр Патыкевич родился в 1973 году. По образованию он – политолог, но как многие из его поколения по специальности почти не работал. Сменил массу профессий (сам он упоминает журналиста газеты, охранника в супермаркете, мойщика посуды в пиццерии, грузчика, работника паркинга, страхового агента...). В фантастике дебютировал в 1996 году, рассказом «Черти». На сегодняшний день – автор семи романов и более десятка рассказов.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«А ведь однажды придет конец света, погаснут звезды и все придет к концу, даже жизнь их неведомого отца. Настанет новое небо и новая земля, но для них уже не будет там места. Останутся они в холодной темноте, осиротевшие на вечность.

После Падения ничего не выглядит так, как раньше. Лед и снег поглотили весь мир. По земле ходят голодные твари, в небе уже не властвуют птицы. Города стоят почти пустыми – заходят туда лишь мародеры, в поисках ценных артефактов. Снежные пустоши и дикие лесные чащи осваиваются группами охотников, отчаянно сражающихся за пищу. Оставшиеся в живых люди перебрались высоко в горы, где еще есть иллюзия безопасности. Они прекрасно знают, что тем, кого догонят на перевале огни, – не жить. Для большинства – лучше уж смерть, чем такое.

В такой реальности довелось жить Касперу. Парень даже не предполагает, какой ад приготовила ему судьба. Погоня за амбициями и чувство обязательств к близким заставляет его покинуть известные земли. Он начинает свой путь. А огни ждут неосторожных путников...

Войди в мир, в котором выживут лишь сильнейшие, где всякая книга – на вес золота, а древние человеческие обиталища скрывают величайшие секреты. В мир, который не прощает и малейшей ошибки».

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://www.dzikabanda.pl/­­dopoki-nie-... ; автор: Павел Дептух)

Постапокалиптика у нас пока не отцвела. Словно грибы после дождя растут очередные романы, дающие картину уничтоженного мира после ядерной погибели, после нашествия зомби или какой другой уничтожающей деятельности человека. Этот мир управляется своими законами и схемами, но Петру Патыкевичу удалось вдохнуть в них немного живительного морозного воздуха.

Автор сконструировал простую, но образцово говорящую к воображению картинку. Триста лет после т.н. Падения Земля – совершенно обезлюдевшее место, а последние представители человечества скрываются на вершинах гор, ведя непростую жизнь – даже, скорее, выживание. Важно только здесь и сейчас. Никто не заморачивает себе головы будущим, а уж тем более прошлым, на руинах которого родилась новая религия, необычайно простым образом объясняющая природу сущего мира. Опытные обитатели селений заботятся о том, чтобы хватало пищи, обогрева, теплой одежды, крыши над головой и чтобы никто не пал жертвой таинственных Светляков. Молодежь, хотя и более любопытная, чем старики, принимает это положение вещей, а вершиной их мечтаний является стать охотником или лесорубом.

Патыкевич вводит читателя в мир апатичный, безоружный, напряженно ждущий окончательной гибели. А в шестеренки его вбрасывает подростка Каспара, которому придется иметь дело (необязательно по собственному желанию) как с тайной, стоящей за погибелью, так и с предназначением, которое судьба приготовила человечеству. Роман начинается простенько, но втягивает нас сразу же, особенно очередными, тщательно дозированными элементами мозаики, складывающимися в картину мира. Автор все время умело лавирует между постапокалипсисом и фэнтези, юношеской приключенческой фантастикой, фантастикой научной и романом дороги, удерживая читателя в неуверенности – с чем именно он имеет здесь дело. А на самом-то деле – с каждым понемногу, в зависимости от точки зрения как читателя, так и героя. Автор, при этом, очерчивает убедительные и логичные социальные структуры, мифологию, живых, хорошо прописанных героев и – прежде всего – закладывает мощный фундамент под удивляющую нас тайну.

Особенная атмосфера, проработанный фон, логично и быстро идущий сюжет и простой, ручейком бегущий стиль письма, являются тем, что говорит об исключительности «Пока не погаснут звезды». Постапокалипсис никогда еще не выглядел так удивительно прекрасно и одновременно опасно, а Патыкевич доказывает, что и в этом жанре можно рассказать оригинальную историю».

ФРАГМЕНТ

В ту ночь Каспер не мог заснуть. Цепенел от одной мысли, что если не проследит, то Стах не придержется обещанного и не разбудит его вовремя. Последние полгода он, из старого учебника брата, тайно ото всех, учил значение световых сигналов, с нетерпением ожидая свой счастливый день. Такая оказия могла не повториться еще долго, нельзя было нею пренебречь, и он упрямо боролся с сонливостью. Лежал навзничь в темноте комнаты, прислушиваясь с открытыми глазами к знакомым звукам ночи. Дыхание отца и матери сливались в равномерный шум, печь истекала жаром, в камине посвистывал ветер. Малые оконца еще не начали сереть от рассвета, бессонное время тянулось бесконечно.

Наконец он не выдержал, вскочил с постели, набрасывая одеяло на голые плечи. Содрогнулся, прикоснувшись голыми пятками к каменному полу, но сапоги обувать не стал. Поплелся к кровати брата, аккуратно потряс спящего за плечо.

– Просыпайся, – шепнул.

Тот сразу сел. В темноте было не видно его лица, ускоренное дыхание потихоньку успокаивалось.

– Что такое? – рявкнул тот неохотно, когда уже понял, кто прервал его отдых.

– Ничего, ничего. Я подумал просто, что самое время собираться.

Сигнальщик глянул в окно, фыркнул со злостью.

– Не думай столько, это тебе мешает. На рассвете значит – на рассвете.

– Так уже скоро...

– Еще слово, и можешь позабыть, что когда-нибудь увидишь сигнальную. – Стах упал на матрас, натянул одеяло под самый подбородок.

Каспер вернулся к себе, но ложиться уже не стал. Смочил лицо холодной водою, согрел у печки озябшие сразу ладони, без аппетита прожевал полоску вяленого мяса. Оделся, выбирая из сундука лишь старые, поношенные вещи; для такой грязной работы новых было жалко.

Когда сквозь мутные стекла протиснулись первые, дрожащие полосы света, даже не поднял головы. Было ему стыдно той преждевременной побудки, и теперь он очень хотел доказать, что ему хватает терпения и рассудительности. Присел в кухне перед печью, обнял колени и поклялся себе, что и не посмотрит в сторону постели брата, пока тот не будет готов в путь.

Проснулся от толчка в спину.

– Вставай! Больше пользы от хромой собаки, чем от тебя.

Он вскочил, смущенный. Понятия не имел, на сколько он задремал – может и всего-то на несколько минут; как бы оно ни было, знал, что заслужил насмешку. Встал и молча побежал за Стахом, который отворял уже дверь.

Утро было хмурым, ветреным, неспокойным, приглушенный свет затирал контуры крыш. Они тихонько пробрались между хатами вверх поселения. Тут и там уже похрустывали лопаты хозяев, очищавших пороги, в крытых загонах блеяли голодные козы. Они миновали увешанный сосульками железный крест перед костелом, а потом и длинные сараи, где складывали дрова и лом. Еще с десяток-другой метров обложенной каменными шанцами дорожки, и наконец они оказались у подножия скалистого, почти отвесного обрыва. Черная черта Распадка, тянущаяся от вершины до половины высоты стены, исчезала в клубах синих туч.

Низкая, темная дыра штольни, вырезанной во внутренностях горы, равномерно, словно огромная раковина, гудела. Когда Каспер почувствовал на лице холодный сквозняк, сердце его затрепетало от счастья, но он не забыл о своих обязанностях; быстро раздул пламя в маленькой, застекленной лампе. Увидал несколько первых ступеней каменной лестницы, на которые ложился слабый отблеск, кусок неровной стены, полого выгнутый свод.

Стах положил руку на плечо брата, повернул его к себе.

– Не заставляй меня пожалеть, что я позволил тебе идти со мной, – в слабом свете лицо его казалось чужим. – Держись поближе, не задавай глупых вопросов и не делай ничего без разрешения. Ясно?

Каспер истово закивал, готовый на все, лишь бы только войти наконец в этот запретный для простых людей мир. Понимал, что Стах поступает противу обычая, взяв кого-то настолько молодого наверх; собственно, шестнадцатилетний подросток не должен даже приближаться к ступеням. Если бы что-то пошло не так, сигнальщик не сумел бы запросто объясниться перед старейшинами.

Отвесный коридор был настолько узок, что они не могли идти по нему рядом. Стах взял лампаду и двинулся первым, заполняя широкими плечами почти все пространство. Любой неосторожный шаг на выщербленных, скользких ступенях грозил им падением. По мере того, как они шли, делалось все холоднее, на стенах и потолке белели пласты инея. Холод от ступеней можно было почувствовать даже сквозь кожаные подошвы, дыхание опаляло морозом.

Это был очень длинный, кропотливый подъем меж монотонностью грубо отесанных стен, ровных, без каких-либо деталей, на которых можно было бы остановить взгляд. Все время Каспер видел вперед лишь на пару стоп, да еще черную фигуру брата, окруженную подрагивающим огоньком лампы. Когда оглянулся, показалось ему, что заглядывает он в мрачный бездонный колодец. Ветер свистел все громче, переходя от высокого посвиста в низкое урчание.

Примерно на половине дороги они повстречали спускающегося с поста второго сигнальщика с помощником. Каспер даже не сумел разглядеть черт их лица. Только белки посверкивали в темном обводе сажи. Они разминулись в тесноте коридора, обменявшись негромкими приветствиями; те торопились к теплой ванной, к глотку кумыса и сну.

Несмотря на зябкость, когда они наконец добрались до места, Каспер был потным насквозь.

– Внимание! Голову наклони! – обронил Стах.

Из-за небольших железных дверок доносилась вонь паленого. Парню казалось, что он входит внутрь угасшей печи; знал, что это камера сигнализатора. С горящим лицом, он встал посредине длинной – на десяток-полтора шагов – кишки пещеры. Осмоленные стены сверкали, будто черное стекло.

– А где очаг? – прищурился он.

– В глубине камеры, – сигнальщик повесил лампу на вбитый в потолок крюк.

Они пошли туда, с каждым шагом поднимая серую пыль. Парень впервые смотрел на все это – на то, что он знал только по рассказам. Очаг был вырубленным в полу углублением шириной в каких-то пять шагов, полным пепла, еще теплого после ночи; над ним разверзалась черная пасть дымохода, перегороженная толстой решеткой. По сторонам продолговатой пещеры зияли просторные ниши, куда складывали топливо.

– А это что? – он дотронулся до свисающей со стены цепи, чей второй конец исчезал в глубине проверченного в потолке отверстия.

– Оставь! Выше находится большая цистерна. Порой так случается, что нужно быстро погасить очаг. Если потянешь за цепь, откроется слив.

– Вода не замерзает?

– Замерзает, но скоро там будет так тепло, словно в котле над костром.

Противоположный от очага конец пещеры заслоняла тяжелая железная ширма, полная округлых гвоздей, рядом из стены торчал деревянный столик с листком бумаги, пришпиленным на углах, чтобы не сорвал его ветер, и карандаш. Каспер знал, что по другую сторону простирается открытая, морозная бесконечность. Оттуда не доносилось ни единого отзвука, и только метель выла в горле дымохода.

– Когда ты откроешь? – спросил он взволнованно.

– Как придет время. Сперва уберись здесь.

Дрожащими руками Каспер вынул из скрытого в нише сундука защитную одежду помощника сигнальщика – жесткий, словно из жести, кожаный фартук, тяжелые сапоги с голенищами выше колен, рукавицы с одним пальцем и капюшон, закрывающий без малого все лицо. Когда все это уже было на нем, он почувствовал себя тяжелым и неловким, но с горячностью принялся за дело.

Он быстро понял, что это куда более трудное занятие, чем могло бы показаться. Выбирал пепел из очага широким совком и сбрасывал его в дыру, с отвращением вдыхая затхлый смрад, бьющий из мрачной ее пасти. Когда наконец догреб до дна, его руки отваливались от усилий, а на зубах скрипела горькая пыль. Он утер мокрое лицо рукавом, размазывая по щекам полосы сажи.

– Готово, – вздохнул.

Стах дремал в нише на куче старых, истрепанных мешков. Глянул одним глазом из-под меховой шапки и, постанывая, перевернулся на другой бок.

– Ладно. Теперь уложи дрова. Только как следует, а не то придется начинать все сначала.

Следующие часы высосали из Каспара почти все силы. Он брал со склада по одной толстой колоде, забрасывал ее на спину, волок к очагу и укладывал ровно в растущую поленицу. Было ему неудобно в слишком больших рукавицах, но когда он попытался работать без них, быстро содрал себе кожу на руках до крови. Поглядывал на торчащие из ниши ноги брата, хрипел, стонал, ругался себе под нос, но не сдавался. Приобрел он совершенно новый опыт о профессии сигнальщика. В работе этой не было ни капли чувства общения с тайной, как ему снилось – только вонь и сухость в глотке.

Он сложил последний слой, упал на колени.

– Готово! Что теперь?

Стах зевнул, лениво качнул одним сапогом.

– Ничего.

– Как это – ничего?

– Ты должен был сидеть тихо, щенок.

– Я устроил за тебя худшую работу, а ты даже не желаешь приподнять завесу? – парень аж закашлялся возмущенно. – Ты меня обманул!

Сигнальщик не ответил сразу, словно удивленный этим взрывом. Никогда не поддерживали они близкого контакта, их слишком разделяла разница в возрасте. Впервые случилось так, то младший повысил голос на старшего.

– Я ничего тебе не обещал, – Стах наконец-то поднялся из берлоги, распрямляя плечи. – Если погода позволит, в сумерках – заморгаем. Если будет буря или слишком сильный ветер – не будет ничего.

– Но...

– Если тебе что-то не нравится, возвращайся к матери, – он погрозил пальцем, о потом неожиданно подобрел. – Откуда у тебя такая нетерпеливость? Ведь многие люди всю свою жизнь не видят ничего, кроме поселения. Сказать честно, не такая оно и большая потеря. Там нет ничего интересного.

Каспер успокоился немного, сел на скрипящем табурете и некоторое время молча осматривал свои окровавленные пальцы.

– Не говори со мной как с ребенком, – буркнул. – Не каждому для счастья хватит теплого угла и миски жратвы. Я хочу узнать больше. И сделаю это, пусть бы мне пришлось бы сделаться дровосеком или мусорщиком.

– Ты еще сопляк, потому не переживай. Хотя... – Стах почесал за ухом. – Есть один способ.

– Какой? – оживился Каспер.

– Если наконец не начнешь слушать тех, кто умнее тебя, то очень вероятно, что однажды сошлют тебя на керат. Оттуда тоже многое можно увидеть.

– Да что ты! Это все равно лучше, чем такая жизнь изо дня на день, в собственной вони.

– Но все же это жизнь, а на низинах ждет лишь смерть, – Стах на миг зажмурился, глядя на коптящую лампадку. – Знаю, как оно бывает. Со мной когда-то было так же. Именно поэтому я и стал сигнальщиком. Никогда не жалел о таком выборе, но... – он не закончил, пожал плечами.

– Но что?

– Теперь я уже знаю, что к иллюзиям привыкнуть нельзя. Наше место – здесь, и ничто этого не изменит, – ударил кулаком в скалу.

– Я могу стать гонцом! – выпалил Каспер, не подумав.

Старший брат смерил его внимательным взглядом, а потом медленно покачал головою.

– Ты и понятия не имеешь, о чем говоришь.

– Я все обдумал. Только гонец по-настоящему свободный человек, никто другой не добирается настолько далеко.

– У гонца нет никакого будущего. Лучшие могут сделать за свою жизнь с десяток проходов, но в конце концов каждый из них... Осмотрись на кладбище. Нигде не найдешь могилы гонца. Этого ли ты желаешь?

– Я хочу отсюда вырваться!

– Ты дурень, – Стах нацелил в брата указательный палец. – Лучше не рассказывай о том матери, а то получишь от нее в лоб.

Во время короткого, бурного разговора они сказали друг другу больше, чем когда-либо ранее. Каждый остался при своем, но в глубине души Каспер был уверен, что только теперь им на самом деле удалось понять друг друга. Эта мысль добавила ему духу, раздражение потихоньку уходило. Будь что будет. Решил, что если этой ночью железная заслонка не поднимется, он стиснет зубы и вынесет это в молчании.

И все же – когда до сигнализатора донеслось эхо колокола, сзывавшего людей на вечернюю молитву, у парня сильнее заколотилось сердце. Стах потянулся и встал. Каспер не смел вздохнуть громче, чтобы не вспугнуть свой шанс. Присматривался в молчании, как сигнальщик проверяет уложенную в очаге поленицу, тут и там засовывая внутрь торчащую распалку. Казалось ему, что ветер в трубе посвистывает словно бы немного тише. Под решеткой крутилось несколько заблудившихся снежинок. Он и сам уже не знал, чего можно ожидать.

– Огонь, – короткое поручение Стаха убрало муку неуверенности.

Каспер поджег несколько пропитанных жиром лучинок и воткнул запалы в кучу дров; сухое дерево занялось сразу же, пламя молниеносно взобралось к потолку, наполняя комнату светом. Труба глотала черные клубы, жар становился все сильнее.

– Сядь здесь! – сигнальщик толкнул парня в нишу. – Я открою немного раньше, чем нужно, потому что в ночи ты ничего не увидишь. Сам убедишься, что нечего там искать.

Он закрутил рукоять, что-то щелкнуло металлически, натянулись цепи; массивная заслонка поднялась по направляющим, исчезая в щели, которая прорезала потолок поперек. С той стороны ворвался рык вихря, вбивая в комнату сигнализатора клубящийся, морозный туман – но через миг снег опал, и открытый выход из пещеры осветился красным.

Каспер с перехваченным горлом, выглядывая из ниши, глядел на бескрайность.

Увидел головокружительные пространства, ничем не ограниченные, прорезанные апельсиновыми полосами заката, внизу замороженные и мертвые, вверху – оживленные подвижным слоем туч. Снег сыпал непрерывно, но не слишком густо; в переменных порывах ветра возникали водовороты и клубы, а порой разверзались далекие просветы. В такие минуты было отчетливо видно грозный образ Кривого Верха и ржавый диск солнца, торчащего уже за его отвесным склоном. На фоне пламенного круга мелькали мимолетные клочья дыма или тумана; порой можно было приметить стройные формы башни, венчающей далекую вершину.

Быстро опустилась беззвездная ночь. Отверстие пещеры зияло теперь мрачной пустотой, из которой порой вылетала горстка белых снежинок, словно ночные бабочки, жаждущие света. Это был какой-то иной род тьмы, холодной, продирающей, готовой высосать всякого, кто засмотрится в нее, утратит чувство времени.

У Каспера аж в глазах потемнело, когда брат раскрытой ладонью хлопнул его по затылку. Встряхнулся, напряг зрение. Над Кривым Верхом, на башне, троекратно моргнул огонек, крохотный, словно искорка; погас и больше не показывался.

– Сигнал вызова! – воскликнул он вдохновлено.

Стах натянул тяжелую упряжь сигнальщика, тесно затягивая ремешки на груди и животе. Со спины его теперь свободно свисали темные крылья, собранные из кусков хорошо выделанной кожи, ремней и деревянных планок. Выглядел он как огромная, неловкая птица. Похрустывая и поскрипывая упряжью, он подошел к выходу из пещеры. Его ставшая неподвижной, выпрямленная фигура казалась темнее от ночного неба.

Он раскинул руки, и крылья тогда за ним распрямились полукругом, лопоча в воздухе, заслонили отверстие. Он опустил руки – крылья опали, выпуская наружу свет пламени. Снова вверх, вниз, и снова. Трижды.

Каспер овладел эмоциями, глядя, как между вершинами завязывается нечто вроде безумного диалога. Где-то там, невообразимо далеко, по другую сторону тьмы, наперекор всему тоже выжили люди – несмотря на голод, мрак и метели. Кто-то там сидел на страже, кто-то поднимал дрова и разжигал огонь, чтобы послать в ночь три коротких искорки – сигнал жизни.

Стах ждал долго, оперши ладони на парапет – впустую. Приходилось сражаться с порывами ветра, которые рвали крылья, вихрь задувал с новой силой, а снег теперь несся наискось прямо в комнатку. В очаге металось пламя, снопы искр прыскали к стенам.

Когда сигнальщик наконец опустил завесу, Каспер сорвал капюшон с пылающего лица и глубоко вздохнул.

– Отчего они больше не отзывались? – спросил почти с отчаянием.

Прежде чем Стах ответил, сперва освободился от упряжи, сложил ее осторожно и спрятал в сундук.

– Может они и моргали, да только в метели ничего не сумели мы увидеть. Не жалуйся, порой даже пару ночей нет никакого с ними контакта. А если стоит хорошая погода, обычно есть у нас столько времени, чтобы передать самое важное – кто родился, кто умер, а кто пропал без вести. Да, братец, – он заблокировал рукоять, проверил натяжение цепи. – Именно такова работа сигнальщика: мало подмигиваний, много дыма и сажи. Немного иначе, чем ты себе представлял, верно?

Метель утихла, огонь прогорел, но в комнате не сделалось уютней. Каспер спрятал ладони в рукава и неохотно подумал, что до рассвета осталось слишком много времени».

КОМУДА Яцек. «Последний гоноровый» («Ostatni honorowy»)

О Яцеке Комуде мне уже приходилось говорить, и я до сих пор считаю его одним из самых интересных авторов исторических (без скидок) повестей и романов о временах Речи Посполитой Двух Народов. Однако интересы его куда шире: он автор, например, сборника авантюрных рассказов «о пиратах» (в широком смысле – от, собственно, «джентльменов удачи» до торговцев «черным золотом»), он автор двухтомника, посвященного балтийским мореходам времен Северной войны, его перу принадлежит цикл рассказов-детективов о Франсуа Вийоне (о том самом; и если все будет хорошо, в обозримом будущем об этом можно будет узнать чуть больше).

Но последний его роман – необычен для Комуды. И одновременно – очень традиционен для него. В нем – гонор, честь, благородное холодное оружие – но на фоне последних лет ПНР.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Политические игры Востока и рафинированные потребности Запада, а на стыке этих двух миров – лучший саблист «Легии»... Роман, опирающийся на реальные события из 80-90-х годов прошлого века.

Куба Блажек – многообещающий саблист варшавской «Легии», принимает участие в Спартакиаде в братской ГДР. Сражается хорошо, даже слишком хорошо. Стоит середина 80-х, а противник его – русский – не может проиграть. Решение судьи и горечь толкают Кубу в лапы очень опасных людей. На западе аристократы обладают специфическими потребностями и жаждой рафинированных развлечений. Они любят смотреть на кровь, а лучше всего, пущенную благородным холодным оружием.

Спортсмен лучшего польского военного клуба против самого оплачиваемого убийцы Европы. Настоящая схватка – это не смесь Эррола Флинна и Робина Гуда, и не Ланкастера с Алым Пиратом. Это не спортивное развлечение. Настоящая схватка – это тяжесть оружия, игра со смертью, в которой нет ничего общего со спортом. Первое правило – чтобы убить клинком, необходимо всерьез постараться. Второе – забыть о том, что ты профессионал из «Легии», в схватке клинками важна лишь первая мысль.

Кубе нужен учитель фехтования, чтобы выжить в поединке на смерть в саду французского дворца или в зале немецкого клуба для джентльменов. Проблема только в том, что мастер взамен желает решить свои дела, которые уходят во времена довоенной кавалерии и Венявы-Длугошовского.

Роман опирается на реальные события, имена и фамилии действующих персонажей изменены.

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЯ

(находится по адресу: http://zapomnianypokoj.blogspot.com/­­... ; автор: Михал Буяк)

13 апреля 2015 года польские и английские медиа облетела запись, в которой польский шляхтич Ян Жилинский вызывает на поединок скандального британского политика Найджела Фаража. Разгорелась дискуссия, в которой слово брали эксперты по кодексу чести. Спорили о понятиях нынче совершенно позабытых и неиспользуемых, таких, как, например, «состоятельность чести». Изданная в этом году новейшая книга Яцека Комуды не могла бы иметь лучшей информационной поддержки.

Комуда – один из флагманов издательства «Фабрика Слов». Своих читателей он приучил к тому, что ведет крестовый поход против идеализированного изображения Шляхетской Польши а-ля Сенкевич. Потому появление книги, чье действие происходит во времена ПНР, оказалось довольно серьезным потрясением.

«Последний гоноровый» это история молодого фехтовальщика варшавской «Легии» – Кубы Блажика. Во времена коммунизма победителем соревнований могли быть только и исключительно спортсмены с серпом и молотом на груди. В душах молодых представителей Польши растет фрустрация. Из-за дипломатической «солидарности» Народной Польши и Советского Союза приходит решение о том, чтобы наши спортсмены не ехали на олимпиаду в Лос-Анджелес. В стране дефицит всего подряд. Магазинные полки светятся пустотой. Тогда-то главный герой романа получает предложение участвовать в нелегальных боях, организуемых миллионерами из Западной Европы.

Действие романа мчится вперед неудержимо. Автор быстро и без лишней рисовки переходит от поединка к поединку. Сцены схваток, несмотря на используемую здесь специфическую терминологию, настолько захватывающи, что читатель без особой проблемы может воображать себе их течение. «Яцек над Яцеками» — писатель, который превосходно освоил не только фехтование пером, но и умение в свободные минутки помахать сабелькой. Именно потому описания его словно живьем вырваны из хорошего фильма жанра «плаща и шпаги».

Достойны внимания и диалоги. Язык, каким пользуются персонажи, резкий и мужской, благодаря этому мы можем представлять себе людей из плоти и крови. Если верить сообщению на обложке «Последнего гонорового», роман опирается на реальные факты. Естественно, тут изменены имена и фамилии героев. Если правда то, что пишет издатель, то я – впечатлен. В жизни бы не подумал, что  конце ХХ века люди могли использовать для решения споров сабли – или, вернее, натренированных мастеров этого оружия.

Яцек Комуда приблизил ко мне времена, которые знаю я лишь по рассказам родителей. Бесконечные очереди, вечное отсутствие всего подряд. Момент в истории Польши, когда невозможно было путешествовать, поскольку мало кто мог получить заграничный паспорт. То, что случилось в «Последнем гоноровом», настолько хорошо описано, что я «ощутил» мрачную атмосферу времен ПНР. Удивляюсь людям, которые с ностальгией вспоминают те времена.

С визуальной стороны, книга представлена просто прекрасно. Иллюстрации рисовал Роберт Адлер, и они прекрасно передают дух книги. Фигура на обложке (мне она до странного напоминает маршала Пилсудского) отправляет нас прямиком к линии романа, чье действие происходит в 1938 году.

Отложив книгу на полку, я довольно долго не мог найти себе другого чтения. Проснулись во мне чувства к тем временам, когда данное кому-то слово что-то еще значило. К временам, когда пожатия руки было достаточно там, где нынче мало и сотни подписей на никому не нужных документах.

ФРАГМЕНТ

Глава 1. Третья кровь (фрагмент)

Сперва, как водится, труп. – Дело чести. – Гэдээровская спартакиада. – Судья от Чаушеску. – Забудь о Лос-Анджелесе. – Братская попойка. – Налет румынок. – Непрошенный гость. – Тьёст.

Варшава, Институт Судебной Медицины, улица Очки, понедельник, 15 марта 1993 года, 7.14.

Здание Института Судебной Медицины и само разлагалось, будто труп. Мрачное, классицистское, покрытое лишаями пятен. Из-под облезающей побелки, словно из-под разлагающейся кожи, выглядывали грязно-красные кирпичи. Битые, истертые ступени не приглашали внутрь. Внутренности же выглядели как соединение старого университета с поветовым управлением полиции. Серые, цементные коридоры, а в глубине – древние холодильники для хранящихся здесь покойников.

Титус Блажик входил сюда с лицом бледным, словно боялся стать пациентом заведения. Шел в компании полицейского в штатском – из Воеводского Управления, низкого, с красной небритой мордой. Был еще и техник, высокий, худой, седые волосы зачесаны набок и приклеены к черепу; на длинных неспокойных пальцах желтые пятна от никотина.

– Вы не бойтесь, – болтал тот. – Брат ваш хреново выглядит. Я без понятия, но... Посмотрите сами.

– Не пугайте, – рявкнул полицейский. – Мы должны тело идентифицировать.

– Да я ничего, господин власть. Вона, там лежит.

Морг потрясал не только температурой, но и видом. Побитый, плохо подогнанный кафель, стена с алюминиевыми дверками, как в старых советских холодильниках. За перегородкой выл мотор, а может вентилятор. Потягивало сухим льдом и смертью.

Техник ухватился за одну из ручек, открыл. Титус вздохнул и набрал воздуха – как оказалось, преждевременно. Работник морга вытянул изнутри металлические носилки, на которых... лежал длинный черный мешок – словно кокон, облепляющий едва заметный абрис человека.

– Будет неприятно, – токовал техник. – Погорельцы они такие всегда, видите ли...

Титус прикрыл глаза; раскрыл их лишь когда услышал вжиканье молнии и шелест фольги.

В мешке лежало нечто, чего сперва он не сумел различить. Фигура, общий абрис – человека, покрытого равномерно обуглившейся кожей. Вид не был даже слишком-то жутким, просто-напросто странным, словно скульптуру облили клеем и обсыпали толстым слоем толченого угля.

В трещинах просвечивала кожа или бледные кости.

– Это ваш брат? – спокойно спросил полицейский. – Якуб Блажик, родившийся двадцать первого февраля тысяча девятьсот шестьдесят первого года? Вы узнаете его?

Говорил так, словно у покойника на лбу было написана дата рождения, номер паспорта и страховки. Титус наклонился.

– Рост вроде бы тот же самый. Лица я не узнаю.

Склонился еще ниже и тогда ощутил – а может, лишь уговорил себя, что ощутил – сладковатый запах горелого мяса.

Развернулся, прыгнул к умывальнику; тошнота почти выворачивала желудок.

– Куда вы! – охнул техник. – В парашу! Умывальник давно забит. Воды нету.

Почти насильно подсунул ему под нос пластиковое ведерко. Но Титус взял себя в руки, затрясся, прикрыл глаза, сглотнул поднимающуюся под горло слюну, вздохнул поглубже.

Повернулся, лишь когда с облегчением услышал быстрый скрип «молнии». И отважился взглянуть на то, что могло оказаться останками его брата.

– Взрыв газа и пожар, – монотонно говорил полицейский. – Говорю вам, точно бандитские счеты. Вскрытие делали не мы, а англичане. Прислали самолетом. Потому – в таком состоянии. Вы узнаете?

– Я не уверен.

– Какие-то особенности? Нет пальца? На ноге, руке? Кольцо?

– Ничего не вижу.

– Подойдите на минутку.

Полицейский вывел Титуса в соседнюю комнатку. Тут было неинтересно – терразитные столы для вскрытия, с канавками для отвода крови, под стенами толстые резиновые змеи. Проводник щелкнул выключателем старой лампы, достал из стола продолговатый сверток, развязал его.

– Вы узнаете вещи брата?

По очереди выкладывал на стол: прожженную, разваливающуюся кожаную куртку; два обгоревших снимка, один – согнутый. Титус сразу указал на него пальцем.

– Это Кубы, – сказал печально. – Все это его.

– Вы уверены?

– Да, – на снимках были две женщины, темно- и светловолосая. – Это его невеста, Анна Рудзинская... Та вторая... о ней я только слышал.

– И еще некий... хм... меч? Ваш брат торговал древностями?

Он вытащил из свертка длинный, обгоревший, слегка выгнутый клинок, увенчанный сожженной рукоятью и эфесом в виде литеры «L».

– Он был фехтовальщиком. Это его сабля. Его оружие, – печально произнес Титус.

– Значит, сходится. Вы подпишите опознание?

– Если нужно...

Зашелестели формуляры. Техник неуверенно приблизился.

– Не то чтобы я... боже упаси... Но хряпните, советую, после всего соточку. А лучше – пару. Я знаю забегаловку...

– Да успокойся уже! – рявкнул полицейский, занятый выписыванием справки.

Титус взял в руки снимки женщин.

– Могу я забрать? На память?

Полицейский поднял уставшие покрасневшие глаза.

– Да берите! Следствие закончено. Не мое дело.

Варшава, суббота, 7 мая 1938, четверть двенадцатого

Мотор «шевроле седана сикс» урчал под капотом, словно двигатель танка. Ехали они Черняковской под солнцем раннего мая, вдоль ряда низких кирпичных домиков. Труба подле насосной станции росла на глазах, в обратную сторону – в стороне Солец – с громыханьем ехали повозки, груженные бочками из пивоварни Габербуша. За поросшим диким виноградом забором кто-то размахивал платком на палке, гоняя стайку белых голубей. По тротуарам пробегали газетчики с «Экспрессом» и «Курьером».

Сидящий рядом с водителем военный со звездочками капитана на погонах повернулся назад, где, втиснувшийся в кожаный диванчик, сидел потный мужик. Непрерывно потирал короткую, щетинистую бороду.

– Как, Стась? – спросил капитан. – Хорошо?!

– Хорошо? Я третий раз встречаюсь с этим... безумцем. Знаешь, это уже становится забавным: он и я.

– На этот раз – только до первой крови. Надеюсь, не поубиваете друг друга.

Мужчина сунул трясущуюся руку в карман куртки, расстегнул пуговицу на груди, достал фотографию, показывающую худую, высокую женщину в белом, морском, пляжном платье, с зонтиком. Рядом стоял ребенок, девочка, маленькая, лет, может, трех и – что бросалось в глаза – горбатая.

Мужчина поцеловал край снимка. Спрятал его снова. Когда застегивал пуговицу, руки его уже не дрожали – так сильно он сжимал кулаки.

Они свернули направо, на улицу 29 Ноября, возле дома офицеров от Фонда Военного Жилищного Отдела. Покатили между низкими кирпичными домами в сторону казарм Первого Кавалерийского полка. Плоская белая караульня, ворота на двух столбах с фонарями. Часовой выскочил к ним, но замер на месте, когда капитан взмахнул пропуском.

Они въехали внутрь, повернули налево, вдоль ряда казарменных кирпичных домов. День был жарким, душным, солнце – закрыто туманной завесой, и только где-то над Мокотовым клубились и темнели тучи.

Они припарковались неподалеку от ворот ипподрома, между двумя пустыми фургонами. Капитан выскочил первым, открыл задние дверки, помог выйти коллеге. Водитель, подхорунжий, забрал с торпеды «конфедератки». Они быстро их надели, одернули мундиры, а потом – скрипя глянцевыми голенищами – двинулись гравиевой дорожкой к дому, к низкой, широкой столовой.

Их ждали в открытых дверях. Офицеры в парадных мундирах, бриджах и в сапогах с голенищами, словно стаканы, без летних шинелей. Два поручика, ротмистр из Первого Кавалерийского – невысокий, но гибкий, в круглой шапочке с амарантовым ободком.

В стороне стоял доктор в халате, в пилотке на голове и с очками на пористом носу, равнодушный, словно он ежедневно принимал участие в подобных сценах. А во главе группы стоял человек в мундире с генеральской змейкой, с серебряным крестом ордена Виртути Милитари на груди, в «конфедератке» на гладко зачесанных наверх волосах.

Мужчина с фигурой статуи и с римским профилем – не глядеть на него было невозможно. Он был солнцем – остальные могли лишь кружить вокруг него.

Болеслав Венява-Длугошовский, командир Второй Кавалерийской дивизии. Выглядел в своей конфедератке, опущенной на глаза и посаженной чуть криво, настолько дерзко, словно взят был прямиком с карикатуры на обложке «Цирюльника Варшавского».

– Приветствую коллег, – сказал он, протягивая руки. – И как здоровье нашего офицерского корпуса? Я надеюсь, – улыбнулся он весело, – что после церемонии все будет настолько же хорошо, как и сейчас.

– Господин генерал... – начал доклад один из тех, но Венява остановил его взмахом руки.

– Все готово, – сказал он, по очереди пожимая им руки. – Я это приготовил, поскольку я еще тут управляюсь. До четверга. А потом – знаете – на Квиринал!

Подхватил их под руки и повел через ипподром, пустой в это время, ко вторым дверям, а через них – на площадку, огороженную деревянными жердями.

– А вот и поле славы! – крикнул Венява. – Можете, господа секунданты, проверить. А вас – попрошу ко мне.

Бородатый мужчина и горделивый ротмистр приблизились к генералу. И вовсе не затем, чтобы пожать друг другу руки.

– Пан поручик Станислав Каспшицкий из Первого дивизиона, – Венява кивнул в сторону бородатого офицера, – и пан ротмистр Самуэль Пшеждзецкий, тоже из Первого... Из моего полка кавалеристов! – подчеркнул с гордостью.

Они кивнули, отдав честь. Пшеждзецкий, как старый рубака, носил на большом пальце странный широкий перстень с украшением из черепа. Словно опасался ,как бы противник в поединке не отрубил ему этот важнейший из пальцев. Позади секунданты обходили площадку, проверяли твердость почвы, пробовали жесткость барьера.

– Подтверждаю, – продолжал Венява, – что имеем мы тут дело с делом чести. Все понимаю, господин поручик стремился слишком долго утешать даму господина ротмистра. А пан Пшеждзецкий имеет теперь право требовать сатисфакции в поединке на саблях, до первой крови, верно?

– С вашего позволения, до третьей, – кивнул капитан, который вместе с остальными секундантами возвращался, ознакомившись с местом поединка. – Напоминаю, господин генерал, что оба пана ведут старый спор, который уже как-то пытались завершить делом чести. Пока что – безрезультатно. Два раза. Но как говорится, третий раз решающий.

– Но нынче-то, несомненно, до первой раны, – напомнил Венява. – Я чувствую необходимость напомнить господам, что мы все еще можем решить все извинениями. В конце концов, мы, кавалеристы, вроде поэтов, одна большая семья. А порой все делаем галопом...

– Нет! – отрезал ротмистр. – Извинений не будет.

– Как и прощения, – тихо сказал поручик.

– Тогда, господа, есть ли у вас письма, которые... ладно, пусть ему, в письмах я не силен, будь по-другому – стал бы чиновником, а не уланом.

– Протоколы и свидетельские показания – есть, – сказал один из секундантов Пшеждзецкого, вытягивая из планшета стопку бумаг, исписанных и подписанных. – Прошу вас, пан генерал.

– Тогда к делу. Готовьтесь, господа.

Секунданты помогли Каспшицкому и Пшеждзецкому. Сняли с них портупеи, мундиры, шапки, часы. Офицеры остались в одних рубахах; ротмистр сразу подкатил до локтя рукава.

– Я надеюсь, – пробормотал Боло Венява, – что выйдет не так, как во Львове, где наш коллега ротмистр начал и закончил печально, хотя, не поспоришь, по-чести.

– С вашего позволения, пан генерал, – сказал Пшеждзецкий со злобной улыбкой, – именно по такому настоящий мужчина и узнается.

– Я хотел бы оговорить правила, – сказал капитан. – Полагаю, нет нужды ограничиваться ударами в верхнюю часть тела.

– Несомненно, – вздохнул Венява. – Мы ведь офицеры, а потому уколы и удары в ноги – дозволены.

– Согласен!

Поручик кивнул. Пшеждзецкий холодно улыбнулся.

Один из секундантов подал плоский, длинный, окованный медью ящик. Внутри лежали сабли, укрытые в блестящих металлических ножнах с зацепами, с плоской, закрытой защелкой у рукояти. Обычные офицерские сабли. Венява взял в руки первую, вынул из ножен, скривился.

– Господа, – рявкнул он, – что это за коромысла? Не станете брать такого в руки! Чаруш, – кивнул адъютанту, – принеси из казино наши кавалерийские, те, из Лешна, знаешь.

Офицер отдал честь и пропал. Ждали его минут пятнадцать, пока Венява, прозванный также Болем и Венявусом, нетерпеливо зашагал к двери ипподрома. Адъютант возвращался, тяжело дыша, генерал поприветствовал его раскрытыми объятиями. Взял в руки две легкие «двадцати-единички», вынул из ножен с помощью секундантов, проверил.

– Господа, наши сабли для поединков. От Боровского с Оружейного на Маримонте. Они легче, короче и лучше сбалансированы.

Подскочил доктор с флаконом и ватой, разошлась вонь фенола, когда он дезинфицировал острия.

Венява показал оружие Каспшицкому. Поручик взял ту, что была слева. Вторую взял Пшеждзецкий. Крепко сомкнул ладонь на рукояти.

Джентльмены были готовы. Стояли друг напротив друга; на лбу Каспшицкого выступили крупные капли пота.

– Добрые господа! – Венява стоял теперь между секундантами, чуть сбоку, ладонь в перчатке поднял на уровень лица. – Напоминаю правила поединка. По сигналу вы занимаете места, на: «внимание!» — готовитесь. На: «товсь!» — вынимаете сабли. На: «бой!» — начинаете поединок. На: «стой!» – мое или любого из секундантов, останавливаетесь. Пинать, бросать оружие, атаковать после «стой!» — нельзя, это прерывает поединок, а виновный будет провозглашен человеком бесчестным. Поединок ведется до первой крови или до минуты, когда кто-то из вас не сможет больше вести бой. Вы поняли?

– Так точно, – выдохнул Каспшицкий. На лице его не было страха.

– Можем начинать, – Пшеждзецкий был словно вырезан из камня.

– Прошу занять места.

Поручик и ротмистр отступили на пару шагов. Встали напротив друг друга, мрачные и задумчивые.

– Внимание!

Они встали в фехтовальную стойку – с выставленной вперед правой ногой и левой, повернутой к ней на девяносто градусов. Каспшецкий спрятал левую руку за спину, у Пшеждзецкого обе свисали вдоль тела.

– Готовсь!

Они выставили сабли. Каспшецкий шевельнул губами, словно что-то говоря или молясь.

– Бой!

Клинки опустились не сразу. Каждый из сражающихся сделал шаг вперед, потом второй... Но Пшеждзецкий не атаковал, с клинком сабли, направленным вниз, он обходил Каспшецкого боковым шагом, словно стараясь приготовиться к удару. И только раз-другой – бесшумно – словно при картах говоря: проверяю, поднимал, словно для нападения, саблю.

Поручик не дал себя спровоцировать. Ждал, покачиваясь на присогнутых ногах.

Пшеждзецкий прыгнул вперед, словно змея! Быстро, резко, хотя и контролируя себя.

Каспшецкий рубанул впрост вверх, сабля в его руке блеснула.

Ротмистр парировал пятой защитой, отбил удар влево.

А поручик контратаковал – нанес укол, словно шагающий журавль. Пшеждзецкий пропустил его мимо; просто развернулся влево; in quartata, принял всю ярость врага, пока почти с ним не столкнулся!

Прежде чем тот успел собраться, кавалерист мог бы рубануть его через спину. Не сделал этого...

– Стой! Стойте! – кричал Венява.

Сабля поручика ткнулась в землю. Секунданты подскочили, придержали его; капитан почти вырвал оружие из его рук задыхающегося дуэлянта. Доктор упорно дезинфицировал клинок фенолом.

– Силы господни, – раскинул руки ведущий поединок Боло Венявус. – Что за прелесть такие удары, – пробормотал негромко. – Напоминают мне мои молодые годы в Легионах. Когда в Кракове мы сошлись в поединке за панну Сулиму. Господь всех фехтовальщиков, что это была за женщина...

– Начнем, – сказал капитан. – Прошу на позиции.

Венява подал знак, и они сошлись снова. На этот раз быстрее, ловчее, безжалостней.

Каспшицкий напирал резко, будучи разочарованным. Рубил, но без замаха – справа и слева попеременно. Ротмистр вдруг фыркнул холодным смехом. Смеялся и сбивал удары экономными движениями ладони, одним поворотом запястья...

Раз – слева, господа!

Два – справа, господа!

Три – господа!

Четыре... и...

Пшеждзецкий рубанул «на глуву» и ударил финтом – вместо потного лба поручика – в ногу, плоско, низко, скручиваясь. Каспшицкий поднял ногу, клинок прошел под каблуком, едва не зацепив за сапог; поручик рубанул сверху – прямо в подбритую голову ротмистра!

Промазал совсем чуть-чуть, потому что Пшеждзецкий отскочил на согнутых ногах, ушел из-под клинка, спотыкаясь и чуть ли не задевая концом сабли о землю.

Поручик пал на него словно злая тень – рубанул в грудь, в голову, потом добавил в ноги...

Пшеждзецкий заслонился первой защитой, слева, вертикально, клинком вниз. И тут же, из защиты молниеносно ударил снизу, «с подлева» – расхлестнул подбородок противника с таким замахом, что почти слышно было, как клинок идет по кости...

– Стой! – кричал Венява, орали секунданты.

Пшеждзецкий не слушал. Сабля сама ходила в его руке; провернул ее в запястье невероятно плавно – полумельницей, ведя руку вперед, метя в шею Каспшицкого!

...слева, пером, по горлу, аж кровь брызнула из артерии – пенная, полная пузырьков!

Но нет... В последний момент капитан, присматривавший за поединком, подбил руку ротмистра, остальные секунданты подхватили его под руки. Удар ушел в воздух. Ротмистр дергался, кричал что-то, рвался вперед.

Поручик лежал на боку, стонал, окровавленный. Доктор прижимал к ране бинт, кричал о помощи, чтобы принесли сумку. Глаза Каспшицкого были пустыми, неподвижными, но он остался жив. Пшеждзецкий смотрел на него враждебно.

Венява глядел на все это, потом раздавил и отбросил египетскую папироску. Уже знал, что этот, третий подряд, поединок между поручиком и ротмистром вовсе не покончит с их ссорой.

Дрезден, суббота, 19 мая 1984, 14.50

Дрезденский «Спортхалле», помнящий еще времена коричневых штандартов и громких митингов, шумел, словно рынок в жаркий полдень. Спартакиада потихоньку подходила к финалу командного первенства. В последней схватке на дорожке два на двадцать четыре сражаться должны были Вячеслав Синельников, «Динамо» Москва и Куба Блажик из варшавской «Легии». Это была дополнительная схватка, а поляк принимал участие в решающем бое.

Табло, большое и украшенное надписью «ГДР», показывало 8:8, в малых же баллах было 62:62. Ниже клубились люди в темных костюмах с названием «ASV Vorwärts», с красным V на желтом фоне, болели так громко, что пришлось их утихомиривать высокому и горделивому немцу в сером мундире гэдээровской армии, в круглой фуражке.

Главный судья – усатый, толстый румын в синем пиджаке – поднялся и дал отмашку. Было это излишне, поскольку спортсмены уже стояли на дорожке, на линиях старта, в двух метрах друг от друга. Каждый в белой куртке и фехтовальной маске. Синельников стоял низко, в сильном присяде, крепкий и кряжистый, словно русский танк, поляк – выпрямившись, настороже.

– En garde! – сорвалось с губ Золтана Облеску.

Оба замерли в фехтовальной стойке.

– Prets.

– Oui! Oui!

– Allez!

Они метнулись друг к другу, словно две молнии, рубя узкими клинками сабель, те столкнулись с треском. Синельников рубил наотмашь, что было типично для него: ни красиво, ни гонорово, но зато результативно. Ударял он больше плашмя, чем острием, чтобы гибкий клинок мог обернуться вокруг препятствия и дотянуться до противника даже за блоком.

Треск – один, второй!

Кубе повезло, невероятно повезло, он сбил саблю Синельникова в сторону, ударил сверху!

Рубанул его в фехтовальную маску с таким размахом, что чуть ли не искры полетели. Сам получил в руку, но мельком; был почти уверен, что судья этого не засчитает.

Публика волновалась – в самой середине трибун вскочила группа поляков, вместе с ними гэдээровцы из «ASV Vorwärts», цементировавшие польско-немецкую дружбу литрами «золотой», тоннами хрусталя, джинсов, магнитофонов, привезенных из-за «железного занавеса». Услышал аплодисменты и шум, из которого долетало:

– Вали его!

– Бей русского!

Были они столь громкими, что очередной немец в черном мундире и в круглой, словно блин, фуражке поглядел на публику настолько мрачно, словно смотритель, утихомиривающий молодежь в Мавзолее Ленина.

Овация оглушала. «Легия» выиграла, и только это и было важным. Куба почувствовал, как давится, сорвал с головы маску, стиснул под левой рукою вместе с саблей. Протянул руку русскому – да что там, нужно держать фасон, – подумал.

Ладонь повисла в пустоте. Золтан Облеску взял микрофон и объявил:

– Решением судей выигрывает...

Указал на русского.

– Вячеслав Синельников, «Динамо», Москва!

Крики стихли, Куба почти услышал стон разочарования.

И вдруг все пошло словно бы мимо него, мир бежал вокруг, словно волна. Злые крики публики, тренер Анджей Пянтковский, которого в клубе звали Пинтолем, продирающийся сквозь толпу и что-то кричащий судье.

И вердикт, безжалостный и странный:

– Якуб Блажик, «Легия» Варшава, дисквалифицирован за снятие маски до решения судьи!

Цифры, моргающие на табло: «ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ СССР».

Что случилось?

Свист зрителей.

Пянтковский был свой парень, подскочил к судье, спорил, жестикулировал. Вместе с ними к румыну подошли боковые судьи, но Облеску разогнал их, словно каких-то гребаных коз в Карпатах. Остался только поляк, он что-то объяснял, почти кричал.

Удар в спину. Куба проиграл. Это был именно тот момент, когда спортивное фехтование становилось невыносимо».

ВРУБЕЛЬ Яцек. «Чудеса и Диковины Мастера Хаксерлина» («Cuda i Dziwy Mistrza Haxerlina»)

Яцек Врубель – молодой автор. Родился он в 1988 году и на сегодняшний день – с 2012 года – опубликовал с десяток рассказов в журналах и сборниках. Живет и работает в Люблине. «Чудеса и Дивы Мастера Хаксерлина» — его книжный дебют.

АННОТАЦИЯ ИЗДАТЕЛЬСТВА

«В повозке Мастера Хаксерлина можно найти наиболее курьез... серьезные артефакты, такие как кучку рогов последнего единорога и оригинальную копию меча из глубочайших бездн ада. Честной заработок, однако, связан с опасностями, ожидающими дельного торговца: с демонами, бандитами, кровожадными капиталистами, сексуальными аферами, рекламациями и коллегами по обучению. Сумеет ли Мастер Хаксерлин совладать со всеми палками, которые судьба вставляет ему в колеса? И откроет ли, не дай боги, в себе альтруиста? Как знать, какие неожиданности принесет ему судьба».

ОТЗЫВ ЧИТАТЕЛЕЙ

(находится по адресу: http://katedra.nast.pl/­­art.php5?­... ; автор: Тимотеуш Вронка)

Сборник рассказов Яцека Врубеля предлагает легкое и порой вполне забавное чтение о ловкаче, что выдает себя за мага – и раз за разом попадает в проблемы, только благодаря смеси счастья и умений сохраняя голову на плечах.

Героем книги является заглавный мастер Хаксерлин: странствующий торговец (глава фирмы «Чудеса и Диковины») в мире фэнтези, который впаривает селянам лопаты для сокровищ («действуют» при условии, если у тебя есть карта), магические напитки (прямо из перегонного куба – или колодца) и прочие сверхъестественные ингредиенты, чья необычность, скажем так, весьма условна. Хаксерлин при этом изображает из себя мага (у него есть бумага, а то! естественно, фальшивая), что обычно и вводит его в проблемы: потому что у него есть особенность большинства литературных героев: он появляется как раз там, где что-то случается.

Именно такова структура большинства рассказов (довольно свободно друг с другом связанных): герой прибывает в новую местность, оказывается впутан (сам впутывается) в интригу и, чтобы спасти собственную голову или получить набитый деньгами кошель, он должен решить загадку. Это может оказаться расследование источника болезни, противостояние религиозным фанатикам, получение некоего предмета или же принятие участия в опасной миссии исследования подземелий. Одним словом, мы имеем дело со стандартным набором довольно привычных фэнтези-мотивов.

Такой набор сюжетов мог бы оказаться мучительным и наперед обрекал бы книгу на поражение, если бы не тот факт, что «Чудеса и Диковины мастера Хаксерлина» — это юмористическая пародия. В этом жанре такие сюжеты вполне действенны, поскольку тут не идет и речи об открытии сюжетных сложностей (хотя – вполне интересно, каким образом герой вырвется из очередных проблем, в которые сам же он и влез), но можно следить за определенной игрой с конвенцией и разыгрыванием популярных мотивов. Врубель довольно часто подмигивает читателю и с самого начала заявляет, что не все следует воспринимать со смертельной серьезностью. И хотя Хаксерлин, скорее, не пробуждает симпатии, но мы вполне болеем за него в решении проблем, по отношению к которым он и теоретически не обладает квалификацией. К счастью для него, отсутствие знаний и умений часто можно заместить ловкостью, хвастовством и крысиной живучестью.

Необходимым элементом всего остается юмор, действующий на разных уровнях. Довольно неплохо у автора получается создание юмора ситуационного и отсылки к известным мотивам, также можно вдоволь улыбаться, читая диалоги либо комментарии рассказчика. Хуже происходит, когда автор пытается – а делает он это довольно часто – играть юмором лингвистическим, который, обычно, сводится к «смешным» переделкам собственных имен. Примером могло бы послужить название рассказа «Борода Вальдура», являющегося сатирой на типичный эрпэгэшный «dungeon crawling». Игра слов – не слишком изящная, а уж поверьте мне, это один из удачных примеров.

В целом сборник Яцека Врубеля представляет собой довольно легкое и приятное чтение в духе несколько абсурдистского фэнтези. Он не лишен слабых черт, но от рассказа к рассказу становится все интересней и лучше. Очевидным минусом является – как для юмористического фэнтези – что смеха-то при чтении не так уж и много, но в целом, это довольно неплохое чтение для летней жары.

ФРАГМЕНТ

Не все то золото, что блестит

Мастер Хаксерлин проснулся, преисполненный благими мыслями. Мерный скрип колес всегда действовал на него усыпляющее. Он протер глаза, потянулся так, что аж хрупнуло в костях, и вздохнул безропотно, встретив вызывающий взгляд возницы.

– Ты снова начинаешь? Сними это, по-дурацки выглядишь.

– Не сниму, господин Хаксерлин.

Иона Пятка, вернее – Кордак, поскольку именно такое гордое имя должен был носить он во время путешествия, крепче стиснул вожжи и в знак несогласия скорчил суровую мину. Гримаса та могла бы даже кого-нибудь испугать, когда бы не соломенный брыль, натянутый почти на самые глаза, словно первый в истории легкогорючий шишак.

– Иона, сними, а не то...

– Не сниму, грю же. Так меня тжлее узнать.

Крашеный Кордак имел привычку облегчать себе жизнь, а к облегчениям таким, кроме прочего, относилось быстрое говорение и сокращение слов, в которых было больше, чем три слога.

– Собственно в том же и дело, что тебя должны узнать. Именно на этом все и строится, Йона. Ты забыл?

– А не хватит, чтобы – в Пенкиске, гсподин Хаскерклин? Мне еще от прошлого раза больно, – он заслонил лицо полями шляпы, поскольку как раз навстречу им шла группка путников, бросавших в их сторону любопытные взгляды. Несмотря на камуфляж, синяки на щеках Йоны все равно бросались в глаза.

Это не моя вина, – объяснял себе Мастер Хаксерлин, – что я не слишком хорошо знаю местный фольклор. Кроме того, это просто малый прокол. Но есть ведь и позитивный момент – Пятка на собственной шкуре может убедиться в разнообразии человеческих верований и обычаев. Хотел увидеть мир, верно? Тогда он должен радоваться, что я даровал ему непрестанное ношение Объятий Горечи.

Кордак, как и пристало герою, пользовался немалым уважением среди простецов, которые всегда охотно слушали рассказы о крови, славе и завоеваниях, чье действие, к тому же, происходит вдали от их сел и где не вспоминается о кузенах с севера. Некоторые носили в сердцах миф Кордака Сильного, другие – Кордака Убийцы, третьи – Кордака, Сына Грозы. Но дурная судьба пожелала, чтобы на просторах пограничья, по каким они ехали дорогой на Пенкосельце, все еще жива была легенда о Кордаке Покорном.

Якобы некогда воин остановился в одной из корчем Пограничья, где вместо минуты передышки нашел скандального мужчину, некоего Агнуса. Агнус умело сражался за место наиболее известного местного смутьяна, пользуясь всем веером разрешенных средств: бил жену, бил жену соседа, одалживал деньги в вечность, спал голышом в придорожных канавах. Кордак застал его в тот миг, когда негодяй ругался с корчмарем насчет очередной кружки пива.

– Успокойся, добрый человек, я жажду отдохнуть после непростого путешествия, – попросил он Агнуса.

– Да? А ты хто, может – великий Кордак? – хрипло рассмеялся пьянчуга. – Не станет мне первый попавшийся бродяга говорить, что я должен говорить! – после чего изо всех сил ударил он героя по лицу. Воин приложил ладонь к щеке, с укором взглянул на мужчину и ответил спокойно:

– Да, стоит пред тобою Кордак. В доказательство того, что я – он, ты сохранишь голову на плечах.

При звуке тех слов Агнус почти протрезвел, а когда дошло до него, что он сделал, то – пал на колени и жарко благодарил за оказанную милость. Одна из версий рассказа гласит, что после встречи с Кордаком пьяница изменил свою жалкую судьбу, сделался образцовым гражданином, а под конец жизни – вступил в Братья Милосердия. Другая – что еще в тот же день обезумевший кузнец раздробил ему колени молотом. Истина, скорее всего, лежит посредине, как любил повторять Мастер Хаксерлин.

Вот и вся история. В память о прошлых событиях, в Приграничье установился обычай, что если в окрестностях появлялся проездом Кордак, то почтительные души приветствовали его символической пощечиной, чтобы почтить традицию. При взгляде на покрытое синяками лицо Йона, могло показаться, что определение «символическая» местные использовали вместо «крюк правой». Якобы, ритуал заложил сам Кордак, чтобы напоминать людям: даже величайшие из героев в силах прощать и забывать о раненной гордости, что должно свидетельствовать о чистоте их сердец и отдаленности от дел малозначимых.

С точки зрения Мастера Хаксерлина это свидетельствовало также и о нездоровом очаровании болью. Тем паче, что после серии подобного рода инцидентов бедный Йона утратил первоначальный энтузиазм, каким он кипел в Блюмберге, когда Хаксерлин махнул перед его глазами набитым кошелем и изложил план поимки нимфы. Теперь он потихоньку превращался из веселого сотоварища в исполненного претензиями наемника.

Потому-то Йона и уперся насчет этой проклятущей шляпы. Должен был он благодаря оной не бросаться в глаза, пока не доберутся они до Пенкосельца. А не мог не бросаться, именно этого и требовал от него Хексерлин. Но одновременно, он прекрасно понимал опасения товарища: еще несколько символических пощечин, и легендарный герой получит прозвище Беззубый. Другое дело, что в случае внешности Йоны любая маскировка казалась ненужной. Обычно выглядел он просто-напросто как Кордак на отдыхе.

Мастер Хаксерлин с трудом приподнялся с постели позади фургона и уселся на козлах. Йона был и вправду удивительно похож на описываемого в песнях героя. Метра два роста, широкие плечи и иссиня-черные волосы, спадающие аж на плечи. Даже шрам на левой щеке выглядел без малого так же, как тот, который можно было б увидать на полотне «Освобождение Севера» в волендурском Музее Памяти. Правда, в случае Йоны рану нанесла не гарпия своим когтем, а его любимая, дочь портного Хелена, которая – если верить словам несчастного, ножницами владела не хуже, чем тварь – когтями. Об этом, и о многом другом Хаксерлин узнал, когда они совместно осушали кружки на постоялом дворе «Под Жаждущим Вепрем» и когда, вместо того, чтобы паковать остатки товаров и убегать из города, Мастер решил принять предложение барона Шульца.

А ведь мог я и убежать, – вздохнул Мастер. Не было бы в том ничего нового. В Блюмберге, когда впервые увидал он Йону Пятку, управляющегося с древесиной в небольшой мастерской колесника, шестеренки в его голове завертелись с удвоенной быстротой. План кристаллизовался с каждой новой минутой, проведенной в обществе Йоны. Оттого после визита в корчму и долгого разговора с Хеленой он отбросил мысль об отказе от гостеприимства барона и приготовился к поездке. Йона был доволен, потому что мог поглядеть на мир и хотя бы какое-то время оказаться вне досягаемости ножниц жены, а Хелена приветливо улыбнулась при виду кошеля, который Хаксерлин оставил как задаток. Даже помахала им на прощанье рукою и без малого четверть часа провожала взглядом, но Йона утверждал, что тут больше от необходимости убедиться, действительно ли он уехал – а не от выражения чувств и тоски.

Тогда-то все представлялось превосходным. Но теперь, когда были они в дороге уже шестой день и неминуемо близились к Пенкосельцу, сомнения начали появляться, словно грибы после дождя. И правда, Йона смело мог сойти за Кордака – пока не начинал говорить, не хватался за меч и не начинал корчить героические гримасы. Лучше всего было, когда он просто стоял и пытался произвести общее впечатление. Однако непросто произвести хорошее впечатление, стоя в соломенном брыле.

Однако создание иллюзий было способом существования Мастера Хаксерлина, план же поимки нимфы в немалой степени именно на этом и основывался.

– Я тебя сменю. Переоденься и выучи свою роль, – Хаксерлин принял вожжи. – Только всерьез и тщательно.

– Я стараюсь, господин Хаскерлин, – ответил мрачный Кордак. – Только трудно такое спомнить.

– Хаксе... да и ладно, – вздохнул Мастер стоически. Не сомневался, что в жизни его сотоварища случались и такие дни, когда он забывал, как зовется тот шар в небесах. Сам же он подтянул рукава пурпурных одежд, чтобы удобней было править, и устремил взгляд на полого спускающийся в долину тракт.

* * *

Он редко жаловался на собственную судьбу, поскольку жаловаться особо было не на что. «Чудеса и Диковины», то есть оборот экзотических товаров, начиная от магических афродизаков и порошком из клыков вампира заканчивая, приносил доходы, которым могли бы позавидовать любые полноправные чародеи. Перемещался он со своей коллекцией от местечка к местечку (по очевидным причинам минуя те, в которых находились филиалы Гильдии Магов), раскладывал лавку с артефактами перед жадной к странностям толпой и давал такие представления, то хватало и минутного невнимания, что и сам бы он мог поверить в невероятные возможности своих экспонатов. Торговец прекрасно понимал, чего от него ожидают, потому облачался в красивые багровые одежды с вышитыми на груди контурами луны и клепсидры, и с рукавами, изукрашенными спиралями, от созерцания которых начинало рябить в глазах. Появись он в таком наряде на пороге Гильдии, отослали бы его со смехом прочь, в труппы циркачей, но честные обитатели небольших городков приветствовали его как истинного чародея. Но единственной магией, какой овладел Гаксерлин, было искусство превращения ничего не стоящих безделушек в монеты. Наибольшие чудеса и диковины не громоздились на полках лавки, но весело плясали в сознаниях клиентов.

Он попытался устроить лавку в Блюмберге – и так-то начались проблемы.

Конечно, порой он останавливался в больших городах, когда перспектива быстрого заработка заглушала чувство опасности, однако и это он совершал с большой оглядкой. Как правило, выбирал места, где недавно случилась резкая смена власти: выбрали новый городской совет, господин во владениях помер, у кого-то отобрали привилегии, король назначил нового управителя – всякое такое. Мастер Хаксерлин не был переборчив – абы только не остался некто из высокой власти, кто мог помнить его прошлый визит. Хотя всегда он предупреждал, что после заключения сделки не примет возврата, многие из магнатов, ранее искушенные образами древних сил, заклятых в засушенных диавольских отходах, жаждали броситься ему в глотку, когда становилось понятным, что сила эта состоит преимущественно в расточении неприятного запаха. Но, боги, а на что они надеялись? Мастер Хаксерлин чрезвычайно удивлялся человеческой неблагодарности.

Если Йона Пятку можно было сравнить с Кордаком, то торговца диковинками лучше всего было сравнивать с глазурованной пампушкой. Как человек корпулентный и невысокий, он имел небольшие шансы при столкновении с вооруженным отрядом, которые посылали за ним в первые месяцы деятельности «Чудес и Диковин», когда он верил еще в человеческую честность и доброе слово к ближним. Хватило нескольких ярких бегств, четырех высоких штрафов и недели сидения в тюрьме, чтобы обучиться ведению хозяйственной деятельности.

Он даже завел специальную книгу, в которую скрупулезно заносил изменения во властях в отдельных провинциях. И сколько бы раз на страницах тех не появлялась новая фамилия, недолго после того появлялся в том районе невысокий человек и его необычный ассортимент. Как видно, и такое средство безопасности должно было, в конце концов, подвести. Барон Ансельм Шульц, правда, погиб в результате трагического случая, но откуда бы Хаксерлину знать, что сын его, Экхарт, унаследует от отца и чувство оскорбленного достоинства?

* * *

– Господин Хаксерлин, – несмелый голос Йона вырвал торговца из его мыслей. – Я уже переоделся.

Мастер остановил коня и повернулся на козлах с изяществом катящейся по шляху бочки с сельдью. То, что он увидел, окончательно подтвердили его надежды на успех миссии.

Йона сменил обычную подорожную одежду на толстый жилет медвежьего меха и бурые, украшенные набойками, штаны. На мощные руки он надел обручи из лунной стали, ощетинившиеся кривыми зубцами, а с боку свисал пристегнутый к поясу меч. Рукоять откована была в форме разевающей пасть змеи, а для лучшего эффекта Йона ежедневно натирал клинок маслом. Сталь чудесно блестела в лучах солнца.

Лишь бы ветер, лишь бы в это время был ветер, – молился про себя Мастер Хаксерлин. Эти длинные волосы, развевающиеся по ветру... Должно получиться.

Он насыщался видом героя, пока Йона не начал странно перебирать ногами.

– Что происходит? Разучиваешь танец смерти? – спросил он, пытаясь выжать из себя хоть отблеск уважения.

– Нет, господин Гаскерлин, клянусь! – Йона вытаращил глаза, словно опасаясь, что это очередное задание, которое нужно усвоить. – Это сапоги.

– Что с ними не так? – торговец внимательно присмотрелся к обуви. Все еще не мог успокоиться от того, сколько пришлось потратить, чтобы собрать всю экипировку Кордака. Кто бы подумал, что сапоги могут быть дороже локона волос Святой Королевы Изабеллы? Нужно всерьез задуматься над повышением цен на ассортимент.

– Ну... – покраснел Йона. – Они чуть велики, господин Гаскамрлин, а ежели честно, то такие большие, что у меня нога в них теря’тся.

– Мое имя «Хаксерлин», там внутри – «кс». Как это – теряется? Ты ж вчера примерял, и были идеально впору.

– Ну да, сегодня, господин Хаксер... изв’няюсь, господин Хаскерлин, приказ’ли вы вык’паться в ручье, прежде чем мы до Пенскосельц доб’ремся, то я ж и вымылся, да так чистился, так чистился, что... ну, сапоги теперь большие. Старая меня и в постели бы нынче не узнала.

Мастер Хаксерлин лишь беззвучно пошевелил губами.

– По дороге купим три пары шерстяных носков, – отозвался после долгой паузы. – И сапоги будут впору. И как долго мне повторять тебе, чтобы ты снял эту дурацкую шляпу! А теперь перейдем к посланию.

Кордак глупо щелкнул языком, глянул вправо, глянул влево, и даже под себя.

– А где у меня...

Боги, как тяжело.

– Просто начинай говорить.

Йона Пятка, он же Кордак, вытащил меч (выходило это у него все лучше, что с удовлетворением заметил Хаксерлин), припал на одно колено и вытянул оружие перед собою в жесте подданичества, положив клинок на раскинутых ладонях. По крайней мере, хореография у нас отработана до совершенства. Если б ему еще не говорить...

– ПРЕКРАСНАЯ ЛОРЕЛЕЯ! – рявкнул он так мощно, что стая птиц с ближайшего дерева поднялась в воздух. – Я – СУТЬ КОРДАК...

– Тише, боги, тише! – Мастер Хаксерлин вынул пальцы из ушей. – Из того, что я знаю, у нимф нет проблем со слухом.

Переодетый Кордак сделался печален.

– Господин Гарлескин сами говорили, что это должно быть трогательным.

– Верно, но я имел в виду духовный опыт. Разве что ты планируешь так ее растрогать, чтоб сбежала она в Блумберг и сама пала в объятия Шульца. – И увидав вопросительное выражение на лице Йона, добавил быстро. – Это была шутка.

Он подошел к мужчине и уже готовился умиротворяющее положить ладонь на его плече, когда вспомнил о лунном камне и зубастых обручах. Потому миг-другой он глуповато шевелил в воздухе пальцами, прежде чем решиться на приятельское похлопывание.

– Выглядишь прекрасно. Доработаем речь – и все пройдет гладко.

– Этот Кордак он везде так вот лазил? – Йона сменил тему и красноречиво глянул на обручи. – Я как первый раз увидал это, то подумал, что, господин Хаскерлин, вы меня на кусочки собираетесь пластать.

– Хаксерлин, – машинально поправил Мастер. – Именно так его обычно представляют на сцене. Объятия Горечи, кажется, именно так зовется твой наряд. Не говори, что ты никогда не видывал никакой картины Кордака? – он окинул помощника недоверчивым взглядом. – Тебе никто ранее не говорил, что... ну, что вы похожи? Никто тебя не цеплял?

Йона Пятка покачал головой.

– Да где там, господин Хескарлин. Да какой там из меня герой, я ж говорил вам. Несколько раз от чужаков в Блюмберге в морду получал, но тогда и знать не знал, что это та Традиция. И даже и не расспрашивал. Я человек спокойный, в драку никогда не лезу, и ежели кто новый проездом появлялся, то я из дома и не выходил – и были мир и благодать. Местные знают, что это я, честной Йона, помощник колесника, а не какой такой не Кордак. Только раз жена моя любимая приравняла меня к борову с Волендурской пущи, – Пятка почесал кончик носа в небывалой сосредоточенности. – Раз или два.

– Ладно, начнем, пожалуй, с простейшего. С ДНГ, Дружеского Наперсника Героя. Какие...

– Мама, мама! Кордак на фургоне едет!

Не пойми откуда появилась телега с трема персонами. А может и известно откуда, вот только Мастер Гаксерлин не осматривал окрестности, в концентрировался на признаниях ассистента. Теперь же подъехавшие глядели во все глаза на их фургон, словно вот-вот из него должен ударить фонтан золота, чтобы обильно оросить окрестности.

– Святая Королева Изабелла! И вправду!

– Счастье-то какое, – отозвался усатый возница. Резво соскочил на землю и красноречиво помассировал кулак – огромный, словно хлебная буханка. Притворный Кордак сглотнул слюну. – Соседи не поверят...

– Не сопротивляйся, – шепнул Мастер Гаксерлин, когда семья выстроилась друг за дружкой. – До цели близко. Как закончится, можешь надеть шляпу. – Он наклонился и с миной знатока обследовал мрачное лицо сотоварища. – Усатому подставь правую сторону, ребенку и женке – левую. Будет равномерно заживать.