По просьбе форума выкладываю немного переводов.
Книга Хирна выходит как только будет закончено оформление к ней.
О ЗЕРКАЛЕ И КОЛОКОЛЕ
Восемьсот лет назад монахи Мугуниямы в провинции Тотоми решили отлить большой колокол для своего храма. Они попросили женщин своего прихода помочь им и принести старые бронзовые зеркала, которые пойдут на изготовление колокола.
Даже сейчас во дворах некоторых японских храмов можно увидеть груды старых бронзовых зеркал, собираемых для этой цели. Больше всего этих предметов я увидел во дворе храма Йодо в Хаката, что в провинции Киуши: там бронзовые зеркала собирали, чтобы отлить бронзовую статую богини Амиды высотой в тридцать три фута.
В то время в Мугунияма жила молодая женщина, жена одного крестьянина. Она тоже принесла своё бронзовое зеркало для колокола. Но потом стала сильно жалеть об этом. Она припомнила, что мама говорила ей об этом зеркале. Ещё она вспомнила, что оно принадлежало не только её матери, но и матери её матери, а у той была ещё бабушка, которая тоже владела этим зеркалом. А ещё она думала о том, сколько счастливых улыбок отразило это зеркало. Конечно, если бы она могла предложить монахам соответствующую сумму денег вместо зеркала, она могла бы попросить у них свою реликвию обратно, но у неё не было этих денег. Всякий раз, когда она входила в храм, она видела своё зеркало – оно лежало за оградой во внутреннем дворе в груде среди сотен других зеркал. Она узнала его по символу счастья на обратной его стороне – тройному изображению: сосны, бамбука и пальмы, – которые еще в детстве очаровали её, когда мама впервые показала ей зеркало. Она выжидала случай, чтобы украсть зеркало, спрятать его и владеть им вечно. Но случая всё не предоставлялось, и она стала чувствовать себя совершенно несчастной – ей казалось, что по глупости она отдала часть своей жизни. Она много размышляла над старым изречением, гласившим, что зеркало – это Душа Женщины (это изречение, имеющее мистический смысл и соответствующее древнему китайскому представлению о душе, начертано на оборотной стороне многих бронзовых зеркал). Рассказать же о своих страданиях она не отважилась никому.
Когда все зеркала, пожертвованные на храмовый колокол, были отправлены в литейную мастерскую, мастера обнаружили, что одно зеркало не плавится. Несколько раз они пытались расплавить его, но зеркало не поддавалось. Стало понятно, что женщина, которая пожертвовала его храму, сожалела о своем даре. Он не был искренним, и потому её эгоистичная душа, заключенная в зеркале, сохраняла его холодным и твердым даже в огне горна.
Конечно, каждый узнал об этом, а вскоре всем стало известно и имя той, кому принадлежало зеркало, не желавшее плавиться. И, поскольку её тайное прегрешение стало достоянием публики, женщина испытывала глубокий стыд и озлобилась. Она не смогла снести позора и утопилась, оставив прощальное письмо следующего содержания:
«Когда я умру, расплавить зеркало и отлить колокол не составит труда. Но тому, кто, звоня в колокол, сумеет расколоть его, мой призрак подарит большое богатство».
Как известно, последнее желание или обещание того, кто умирает в гневе или в гневе совершает самоубийство, обладает сверхъестественной силой. После смерти женщины, когда зеркало расплавилось, а колокол успешно отлили, люди вспомнили слова предсмертного послания. Они преисполнились веры, что дух её дарует богатство тому, кто сумеет расколоть колокол, и, как только его установили во дворе храма, люди стали во множестве приходить и звонить в него. Изо всех сил они раскачивали язык колокола, но колокол был сработан на совесть и доблестно противостоял попыткам расколоть его. Люди не отступали. День за днем, в любой час они продолжали неистово звонить в колокол, ни мало не считаясь с увещеваниями монахов. Этот звон превратился в подлинное бедствие, и монахи не могли выносить его. Они сняли колокол и сбросили в болото. Болото было глубоким и поглотило колокол. Осталась только легенда, и в этой легенде колокол называется Мугэн-Кане или Колокол из Мугэна.
* * *
До настоящего времени в Японии бытуют весьма необычные древние верования в магическую силу некоего умственного напряжения, заключенного в глаголе nazoraeru. Само слово не поддается адекватному переводу; оно используется как в связи со многими действиями практической магии, так и для исполнения множества религиозных ритуалов. Обычное значение глагола nazoraeru, зафиксированное в словарях, – «имитировать», «уподоблять», «делать похожим», но в эзотерическом смысле имеет значение «заменять в воображении один объект или действие другим для достижения магического или сверхъестественного результата».
Например, вы не в состоянии самостоятельно возвести храм в честь Будды, но вы легко можете положить камень перед изображением Будды с тем же самым глубоким набожным чувством, с каким вы могли выстроить храм в его честь, если были бы достаточно богаты. Ценность пожертвования камня становится равной, или почти равной, строительству храма… Вы физически не в состоянии прочитать все шесть тысяч семьсот семьдесят один том священных буддистских текстов, но вы можете рукой вращать священные барабаны, на которых вырезаны эти тексты, – и если вы заставляете их вращаться с искренним и глубоким чувством, с коим вы бы читали все шесть тысяч семьсот семьдесят один том, – сей акт обладает адекватной ценностью. Примерно таким образом можно объяснить религиозный смысл глагола nazoraeru.
Магический смысл его значения не всегда возможно объяснить, не привлекая большого количества примеров в качестве иллюстрации, но для нашей цели ограничимся несколькими. Например, вы изготовили маленькую человеческую фигурку из соломы и прибили её гвоздём длиной не менее пяти дюймов (т.е. примерно 13 см. – А.Т.) к дереву в храмовой роще в «Час Быка» (т.е. между часом и тремя часами ночи – А.Т.). И если человек, символическим воплощением которого является эта фигурка, умрет в страшных мучениях, это и будет один из воплощенных смыслов глагола nazoraeru. Или, предположим, ночью в ваш дом проник грабитель и вынес ценности. Если вы сможете обнаружить его следы в вашем саду и затем разжечь по большому костру на каждом из них, ступни ног грабителя воспламенятся, и он не будет иметь покоя, пока не предаст себя в руки того, кого он ограбил. Вот вам другой – магический – смысл значения этого глагола. Третий смысл иллюстрируют легенды о Мугэн-Кане.
* * *
После того, как колокол оказался в болоте, шансов расколоть его, понятное дело, больше не осталось. Но остались те, кто надеялся при помощи только что упомянутого мистического инструментария, расколоть его и, таким образом, успокоить душу владелицы зеркала, которой он принёс так много горя. Одной из них была женщина по имени Умэгэ. Её имя увековечено в одной японской легенде, благодаря отношениям, что связывали её с Кадживарой Кагасуэ – знаменитым воителем из клана Хейкэ. Однажды, когда пара путешествовала, Кадживаре срочно потребовались деньги. Умэгэ, вспомнив о колоколе Мугэна, взяла бронзовую чашу и мысленно вообразив, что перед ней легендарный колокол, принялась наносить удар за ударом (при этом она громко молила о ниспослании трехсот золотых монет). Один из гостей того постоялого двора, где остановилась пара, поинтересовался о причине ужасного грохота и крика, а когда ему пересказали печальную историю, дал Умэгэ триста золотых рё (денежная единица в средневековой Японии – А.Т.). Позднее сочинили песню об Умэгэ и её бронзовой вазе. Под неё танцуют девушки и поют эту песню до сих пор:
Умэгэ но шозубаши татаитэ
О-канэ га дэру нараба
Мина Сан ми-юке во
Сорэ таномимасу
Эти строки можно перевести так:
Если бы, разбив вазу Умэгэ,
Я смогла раздобыть денег,
То могла бы поторговаться
За свободу всех своих подруг.
После того, что случилось, известность Мугэн-Кане стала настолько велика, что многие люди двинулись по стопам Умэгэ в надежде повторить её успех. Среди этих людей был, например, один пьяница, живший неподалеку от Мугениямы, на берегу Оигавы. Промотав свое имущество в беспутстве, он накопал глины в своем саду и изготовил из нее колокол Мугэн-Кане, а затем, громко прося о ниспослании ему богатства, ударил по нему и расколол его.
«Тогда, — гласит легенда, — земля разверзлась и из неё возникла фигура простоволосой женщины, одетой в белые одежды. В руках она держала закрытый кувшин. Женщина сказала: «Я пришла дать ответ на твою пламенную молитву – как ты этого заслуживаешь. Возьми этот кувшин». Сказав это, она вложила сосуд мужчине в руки и исчезла.
Обрадованный, тот вбежал в дом и сообщил жене неожиданную весть. Он поставил кувшин – тот был очень тяжелым – на пол. Они открыли его. По самое горлышко он был наполнен…
Но – нет!.. Я не смею вам сказать, чем он был наполнен.
ИСТОРИЯ О ГОБЛИНЕ, ПОЕДАВШЕМ ЛЮДЕЙ
Однажды, Мусо Кокуши – буддийский монах из секты Дзен, странствуя в одиночестве по провинции Мино, заблудился в горах. Вокруг не было никого, кто бы мог указать ему путь. Долгое время он скитался, тщетно надеясь встретить кого-нибудь, и начал уже отчаиваться найти пристанище на ночь, когда вдруг в лучах заходящего солнца заметил на вершине холма одну из тех уединённых хижин, которые называются анджицу и которые строились для монахов-отшельников. Похоже, она находилась в полуразрушенном состоянии, но он с энтузиазмом поспешил туда и обнаружил, что хижина обитаема и в ней живёт пожилой монах. Он обратился к нему, прося оказать милость и позволить остаться на ночь. Старик резко отказал, но указал Мусо путь в деревню в расположенной по соседству долине – там он сможет найти и кров, и пищу.
Мусо добрался до поселения, в котором было не больше десятка строений. Здесь его встретили любезно и пригласили остановиться в доме у деревенского старосты. Когда Мусо вошел к тому в дом, то увидел, что в главном помещении собрались человек сорок или пятьдесят, но его отвели в маленькую отдельную комнату, куда тотчас принесли еду и расстелили постель. Утомленный, он лёг спать рано, но незадолго до полуночи его разбудил громкий плач в помещении по соседству. Почти сразу после его пробуждения ширмы комнаты мягко раздвинулись, и юноша, неся зажжённый фонарь, вошел к нему. Он вежливо поздоровался с ним и сказал:
— Досточтимый господин, моя печальная обязанность – сообщить вам, что я с сегодняшнего дня являюсь главой этого дома. Еще вчера я был только старшим сыном. Вы так устали, добираясь к нам, и мы подумали, что не должны беспокоить вас; поэтому не сказали, что всего за несколько часов до вашего прихода умер мой отец. Люди, которых вы видели в соседней комнате – жители нашей деревни. Все они собрались, чтобы выказать последние знаки уважения усопшему. А теперь они уходят в соседнюю деревню – она примерно в трех милях отсюда. Когда кто-нибудь из жителей деревни умирает, никто из нас не может остаться в деревне на ночь – такова наша традиция. Мы совершаем все необходимые обряды, молимся, а затем уходим, оставляя труп в одиночестве. Странные вещи всегда происходят в доме, где было оставлено мертвое тело, поэтому мы считаем: для вас будет лучше, если вы уйдете с нами. Мы найдем для вас хорошее жилище в другой деревне. Однако, поскольку вы монах, вам, возможно, не свойственен страх перед демонами и злыми духами, и, если вы не боитесь остаться наедине с мертвым телом, можете пользоваться этим бедным домом. Но я должен сказать вам, что никто, кроме священнослужителя, не отважился бы остаться здесь на ночь.
Мусо ответил ему:
— Я глубоко признателен вам за добрые намерения и щедрое гостеприимство. Но мне жаль, что вы не сказали мне о смерти вашего отца, когда я пришёл. Конечно, я устал, но не настолько, чтобы не выполнить обязанности, возлагаемые на меня саном священника. Если бы вы мне сообщили, я мог бы совершить службу и перед вашим уходом. Но поскольку всё вышло так, а не иначе, то совершение обрядов состоится после того, как вы уйдёте и я останусь с телом до утра. Я не знаю, что вы имеете в виду, когда говорите, что оставаться здесь ночью опасно. Я не боюсь ни призраков, ни демонов, поэтому, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.
Молодого человека, похоже, обрадовали эти уверения, и он подобающими к случаю словами выразил свою признательность. Затем другие члены семьи и люди, собравшиеся в соседней комнате, тоже зашли поблагодарить его. После этого хозяин дома сказал:
— Теперь, святой отец, мы должны попрощаться и оставить вас в одиночестве. По законам нашей деревни никто из нас не может оставаться здесь после полуночи. Мы просим вас, святой отец, позаботиться о себе самостоятельно, поскольку мы не можем этого сделать. И, если вам случится увидеть или услышать нечто странное в наше отсутствие, пожалуйста, сообщите нам об этом, когда мы вернемся утром.
Затем все оставили дом, кроме монаха, который отправился в комнату, где лежало тело покойного. Подле мертвого тела были расставлены обычные жертвы и горела традиционная буддийская лампа – томио. Монах совершил заупокойную службу и исполнил обряд погребения, после чего вошел в состояние медитации. В медитации он провел несколько безмолвных часов, и ни один посторонний звук не нарушил покой деревни. Но, когда ночь вступила в самую глухую свою пору, в дом вошел Призрак – огромный, но лишенный формы. В то же мгновение Мусо ощутил, что не может ни заговорить, ни пошевелить рукой. Он видел, как Призрак, будто руками, поднимает тело и пожирает его – пожирает быстрее, чем кошка поедает мышь, – начиная с головы, съедает всё: волосы, кости и даже саван. Затем чудовище, покончив с телом, оборачивается к жертвоприношениям и поедает их. После этого Призрак исчез, так же загадочно, как и появился.
Когда на следующее утро деревенские жители вернулись, монах встретил их на пороге дома старосты. Все по очереди поздоровались с ним, но, войдя внутрь и осмотрев дом, нимало не удивились исчезновению тела и жертвоприношений. Лишь хозяин дома сказал Мусо:
— Святой отец, вы, верно, видели нечто неприятное ночью: мы все очень беспокоились о вас. Но теперь рады видеть вас живым и невредимым. Мы бы остались с вами, но это было невозможно. Обычай нашей деревни, как я говорил вам вчера вечером, обязывает нас покидать её, если кто-нибудь из жителей умирает, и оставлять тело в одиночестве. Если мы когда-нибудь его нарушим, нас будут ожидать большие несчастья. Мы уходим, а когда возвращаемся, видим, что мертвое тело и все жертвоприношения исчезают. Может быть, вам ведома причина этого?
Тогда Мусо рассказал о лишенном формы ужасном Призраке, который вошел в комнату, пожрал сначала мертвое тело, а затем и жертвоприношения. Никто, казалось, не был поражен его рассказом, а хозяин дома заметил:
— То, о чём вы рассказали нам, святой отец, согласуется с тем, что говорится с древних времён.
Тогда Мусо спросил:
— А разве священник, который живёт на холме, не справляет погребальные службы для ваших умерших?
— Какой священник? – спросил молодой человек.
— Тот самый, который вчера вечером направил меня в деревню, — отвечал Мусо. – Я просился переночевать в его хижине, но он отказался принять меня и показал, как добраться до вас.
Слушатели удивлённо переглянулись, повисла пауза, а затем хозяин дома сказал:
— Святой отец, на холме нет никакой хижины, и там не живет священник. Уже много поколений в окрестностях нет священника.
Мусо ничего не сказал по этому поводу, а добрые люди подумали, что от встречи с гоблином у монаха помутился разум. Попрощавшись с хозяевами и получив все необходимые сведения о том, как ему идти дальше, Мусо решил вновь посетить ту хижину на холме, чтобы убедиться, не обманулся ли он на самом деле.
Он без труда обнаружил хижину на прежнем месте, и на этот раз её престарелый обитатель пригласил путника к себе. Едва он вошел внутрь, отшельник пал перед ним ниц и воскликнул:
— О! Мне так стыдно! Мне очень стыдно! Мне ужасно стыдно!
— Вы не должны стыдиться, что отказали мне в ночлеге, — отвечал Мусо. – Вы направили меня в деревню, где меня очень хорошо встретили, и я благодарен вам за эту услугу.
— Я не могу дать убежище человеку, — отвечал отшельник, — и стыжусь я не потому, что вам отказал, а потому, что вы видели меня в моем истинном обличии. Это я на ваших глазах поедал труп и жертвоприношения минувшей ночью. Знайте, господин, что я джикининки – демон, поедающий человеческую плоть. Сжальтесь надо мной и разрешите поведать о тайном грехе, из-за которого я был ввергнут в это состояние.
— Много-много лет назад я исполнял обязанности священника в этом пустынном краю. На много миль в округе не было другого священника, кроме меня. В те времена тела умерших со всей округи приносили сюда – часто издалека, – чтобы я мог исполнить погребальную службу. Но я совершал обряды и службы только корысти ради. Я думал только о еде и одеждах, которые моя священная служба давала возможность заполучить. И когда я пережил новое рождение, то по причине своего неблагочестивого эгоизма, я преобразился в джикининки. С этих пор я должен был питаться трупами людей, которые умирали в округе: каждого я обязан был пожирать так, как вы могли видеть прошлой ночью. И вот теперь, досточтимый господин, я прошу вас совершить моление Сегэки, чтобы я поскорее смог освободиться от этого ужасного существования.
Едва только отшельник произнес последние слова, он исчез, и хижина его также исчезла вместе с ним. А Мусо обнаружил, что стоит на коленях в высокой траве, и нет ни одной живой души вокруг. Взгляд его упёрся в древнюю, поросшую мхом могилу, надгробный камень которой имеет форму го-рин-иши – то есть пяти лежащих друг на друге частей различной формы, символизирующих пять мистических элементов: Эфир, Воздух, Огонь, Воду и Землю. Скорее всего, это и была могила священника.
ПОДСОЛНУХ
На склоне лесистого холма за нашим домом мы с Робертом ищем ведьмины круги. Роберту уже восемь. Он благоволит мне и очень умный. Мне едва минуло семь, и я обожаю Роберта. Августовский день – погожий и прозрачный; теплый воздух наполнен сладковато-острым ароматом сосновой смолы.
Мы не нашли ведьминых кругов – только великое множество сосновых шишек в высокой траве… Я рассказываю Роберту старую ирландскую легенду, в которой один человек беспечно улегся спать на землю, не подозревая, что находится внутри такого круга, и заснул на целых семь лет. А когда друзья все-таки расколдовали его, не мог ни есть, ни говорить.
«Да они только с острие иголки», — говорит Роберт.
«Кто?» – спрашиваю я.
«Гоблины», — отвечает Роберт.
Это откровение наполняет все мое существо немым удивлением и погружает в глубокое благоговение.
«Смотри-ка, арфист! Он идет к дому!»
И с холма мы бежим вниз, чтобы послушать арфиста. Но, Боже! Что же это за арфист! Он совсем не похож на сказителей из книжки с картинками. Какой-то бродяга: смуглый, крепкий, неопрятный, с черными спутанными волосами, глаза хмуро сверкают из-под густых черных бровей. Он скорее похож на странствующего каменщика, нежели на барда.
«Интересно, он будет петь на валлийском?» – бормочет Роберт.
Я слишком обескуражен, чтобы что-то сказать в ответ. Между тем, бродячий сказитель пристраивает свою арфу – изрядной величины инструмент – на пороге двери нашего дома и размаху ударяет по его струнам своими грязными пальцами, с сердитым рычанием прочищает голос и начинает песню:
Поверь, я не могу представить, что эта красота
Обречена растаять, исчезнув без следа…
Все в этом в этом человеке – и акцент, и манеры, и голос – буквально заставили меня задохнуться от возмущения! Все в нем было пошло и неправильно!
Мне захотелось закричать:
«Ты не имеешь права петь эту песню!»
Поскольку я слышал ее из уст самого дорогого и чудесного в моем маленьком мире человека, то не понимал, как этот грубый и неопрятный бродяга может петь ее. Мне чудилось в этом насмешка – она приводила в бешенство! Но едва отзвучал первый куплет, мое возмущение улетучилось. Голос певца поразительным образом переменился и зазвучал глубоко, свободно, мелодично, и у меня перехватило горло от восторга. Что за волшебством он владел? Что за секрет он знал – этот хмурый бродяга? О! Да сыщется ли в целом свете еще кто-то, кто бы мог спеть так же? И фигура певца, и очертания предметов вокруг – дома, лужайки – размываются, подрагивают и плывут передо мной. Но инстинктивно я боюсь этого человека – я почти ненавижу его и чувствую, что весь пылаю гневом и стыдом за то, что он сумел сделать со мной…
«Он заставил тебя плакать», – с сочувствием произносит Роберт, и его замечание повергает меня в еще большее смятение чувств. Тем временем, бард, став богаче на шесть пенсов, уже уходит со двора. Он даже «спасибо» не сказал за деньги.
«Все-таки, он, должно быть, цыган, – продолжает Роберт. Цыгане – плохие люди. Они – колдуны. Давай вернемся в лес».
Мы снова лезем на холм, возвращаемся к соснам, сидим в высокой траве, пронизанной солнечными бликами. Но играть уже не хочется: магия звуков пения еще владеет нами…
«А может быть, он – гоблин? – наконец отваживаюсь я спросить. – Или эльф?»
«Нет, — отвечает Роберт, — всего лишь цыган. Но они ничем не лучше. Ты знаешь, они ведь крадут маленьких детей…».
«А что нам делать, если он поднимется сюда, к нам?» – Мне страшно – место – пустынное.
«Нет, не посмеет, — отвечает Роберт. – Днем такого они не делают, ты знаешь…».
[Только вчера, рядом с деревней Таката, я заметил цветок, который японцы называют «химавари» – подсолнух. «И как подсолнух…» – даже через бездну сорока прошедших лет меня вновь настигает волшебный голос бродячего барда:
ДЕВУШКА С БУМАЖНОГО ЭКРАНА
Один из старых японских авторов утверждает:
«В китайских и японских книгах – как в древних, так и относительно недавних – содержится немало историй на сходную тему: в них рассказывается о картинах – исполненных так искусно и с таким талантом, что они оказывают магическое воздействие на тех, кто ими владеет».
И вот еще что говорится:
«Фигуры на этих красивых картинах (будь то изображение цветов или птиц, или людей), созданные великими мастерами, способны оживать, покидая бумагу или шелк, на которых изображены, совершать действия и поступки, и даже жить среди людей».
Не будем повторять ни одну из этих старых, с древних времен хорошо известных историй, а расскажем одну – что случилась совсем недавно.
«В славном городе Киото жил один студент по имени Токкеи. Его жилище располагалось на улице Маромаши, что известна множеством лавок подержанных вещей. Однажды вечером студент возвращался домой. Проходя мимо одной из таких лавок, он увидел выставленную на продажу картину. Она была нарисована на бумаге и представляла собой экран, коими принято делить жилое пространство в японских домах или украшать стены. На нем была изображена девушка в полный рост и в натуральную величину. Ее изображение поразило юношу. Торговец запросил за картину совсем немного. Токкеи купил ее и отнес домой.
Молодой человек пришел к себе и повесил экран на стену. Картина показалась ему еще более прекрасной, чем тогда, когда он захотел ее купить. Видимо, на бумаге была изображена реальная девушка примерно лет пятнадцати-шестнадцати: настолько тщательно и правдиво была выписана каждая деталь – пряди волос, глаза, ресницы, рот. Ее лицо было безупречно и прекрасно: взгляд подобен распустившемуся цветку лотоса, губы – как алые маки, да и все лицо было замечательно свежо и прекрасно. Если и в жизни она была такова, как на картине, – едва ли сыскался бы мужчина, способный не потерять голову и не влюбиться. А девушка казалась такой живой, что представлялось – задай ей вопрос и она ответит…
Чем дольше юноша смотрел на картину, тем сильнее она его завораживала, и он не мог сопротивляться ее очарованию.
«Возможно ли это, – бормотал он, – что в реальном мире на самом деле существует создание настолько прекрасное? С какой радостью я отдал бы жизнь – да, что жизнь! – тысячи жизней! – только затем, чтобы хоть на мгновение удержать ее руку в своих руках!»
Короче говоря, он влюбился в картину – и влюбился так сильно, что почувствовал невозможность полюбить земную женщину, если та не будет копией изображения. Но ведь девушка, изображенная на картине, давно могла стать совсем иной. Более того, может быть, она умерла за многие годы до того, как он появился на свет!
Тем не менее, здравому смыслу вопреки, день ото дня страсть к портрету все сильнее охватывала юношу. Он не мог уже ни есть, ни спать. Он забросил занятия, что прежде так радовали. Долгими часами просиживал перед картиной, разговаривал с девушкой – ничто больше не влекло его. Наконец, он заболел. Болезнь его была тяжела, и сам он уверовал, что скоро умрет.
Среди знакомых Токкеи был один почтенный ученый, который слыл сведущим о странностях, что рождают старые картины в юных сердцах. Этот благородный старец, узнав о болезни Токкеи, пришел навестить его. Когда он увидел экран и ту, что была изображена на нем, он понял, что произошло. Он взялся расспрашивать юношу, и тот рассказал все без утайки. Свой рассказ он закончил словами:
«Если мне не суждено отыскать эту женщину, значит, я умру».
Старец отвечал:
«Эта картина написана художником по имени Хисагава Кичебеи. Он писал портрет с натуры. Жил он давно, и поэтому той, что он изобразил, давно нет на свете. Но говорят, что Хисагава обладал особым талантом – он умел не только изобразить форму, но и запечатлеть внутренний мир натуры во всей полноте. Следовательно, душа ее живет в картине. Потому я думаю, что у тебя есть шанс завоевать ее».
Слова старика заставили Токкеи приподняться с ложа и жадно ловить каждое слово.
«Ты должен дать ей имя, – продолжал между тем почтенный старец. – Ты должен находиться перед картиной каждодневно. Все твои мысли должны быть сосредоточены на той, что изображена здесь. Ты должен повторять ее имя – негромко, нежно, но настойчиво – до тех пор, пока она не ответит тебе…»
«Ответит мне?» – воскликнул влюбленный. У него перехватило дыхание.
«О, да, – отвечал советчик. – Она обязательно ответит тебе. Но ты должен быть готов, – когда она ответит, дать ей то, о чем я скажу…».
«Я отдам ей свою жизнь!» – вскричал юноша.
«Нет, – сказал старик, – ты подашь ей чашу с вином. Но вино должно быть особенным – ста разных сортов, купленных в ста разных винных лавках. Тогда она сойдет с экрана, чтобы принять чашу и пригубить напиток. После этого она, может быть, сама скажет тебе, что ты должен делать дальше».
Затем старик ушел. Его совет вырвал Токкеи из тоски отчаяния. Он тотчас же уселся перед картиной и тихо-тихо позвал девушку по имени. [Что это было за имя, к сожалению, нам не известно]. А потом снова, и снова, и снова… Имя он произносил очень нежно. В тот день он не дождался ответа. Не получил он его и на следующий день. И еще много дней… Но Токкеи был настойчив. Он не терял ни веры, ни терпения. И вот однажды вечером, много дней спустя, он вдруг услышал:
«Хай!» .
И тогда, торопясь, он наполнил чашу из сосуда, в котором смешал сотню сортов вин из сотни винных лавок и протянул ее девушке. И дева сошла с экрана и ступила на циновки, что покрывали пол в комнате, и опустилась на колени, и приняла чашу из рук Токкеи… И спросила его, рассмеявшись:
«Почему ты так сильно любишь меня?»
Кстати, в физическом обличии, – утверждает повествователь, – она была еще красивее, нежели на экране. Все было в ней прекрасно и совершенно – до кончиков ногтей на руках. Чудесна она был и душой, и нравом – прекрасней всех в этом мире.
Что ответил девушке Токкеи, увы, – не известно.
А потом она спросила:
«А не случится так, что ты скоро – или не очень – но устанешь от меня?»
«Никогда! – воскликнул юноша. – Никогда, – пока я жив!»
«А потом?» – настаивала она.
Невесту в Японии не убедить в любви, если поклянешься любить ее только до гроба. Одной жизни тут мало.
Тогда он попросил ее:
«Давай поклянемся, что будем любить друг друга все семь грядущих существований».
«Но если ты не будешь добр ко мне, я вернусь обратно – на экран».
Они поклялись друг другу. Я думаю, Токкеи был хорошим человеком – поскольку его возлюбленная так никогда и не вернулась обратно на картину. А то место, где был ее портрет, так и осталось пустым.
И вот здесь японский сказитель обычно делает паузу и завершает историю сентенцией:
«Как редко случается нечто подобное в этом мире!».
цитировать
