Пепел Клааса стучит

Судя по комментариям к предыдущей колонке, выражаюсь я недостаточно ясно. То, что люди читают не всегда внимательно, тем более понятно и ожидаемо, -так  мне не в лом повторить.

Утверждаю я следующее — стагнация русской литературы  — и особенно фантастики! — связана (в числе прочего) с тем, что русский язык был объявлен неизменяющимся. «Марксизм и вопросы языкознания», гори они синим огнем, обеспечили такой дискурс, ракурс и квиконс  языкознанию, при котором осталось   только рыться в обгорелых костях. Только историческое языкознание, только Пушкин и Чернышевский. Все свежее и новое запрещено, язык выхолощен, мысль заморожена; русская литература  обезглавлена в момент цветения и неоднократно кастрирована позже.

По свидетельству современников, в сентябре пятидесятого года одномоментно пропали из магазинов все университетские учебники языкознания, а программу перекроили таким образом, чтобы означенную работу о неизменности русского языка после Октября студенты знали до знаков препинания. После чисток тридцатых годов и блокады — центр лингвистики тогда еще был в Ленинграде — старых специалистов и так оставалось не то чтобы много, но в пятидесятом Институт языка и мышления переименовали в Институт языкознания и кирдык котенку.

***

Что мы с этого имеем

Саша Соколов, последний из живых классиков, пишет в стол.

Анчарова помнят больше как барда, чем как писателя.

Довлатов стал символом поколения писателей, которые больше пили, чем писали.

Линор Горалик отказалась от Нацбеста за их с Кузнецовым «Нет».

Шмараков задумывается о том, что должен чувствовать приличный человек, получив приз того же Нацбеста. Вот здесь конкретно. Поскольку это подзамок, я оттуда один параграф сюда ( без спросу, так что если что, пусть kerigma стучит в личку и сотру)

цитата

Никогда, никогда у нас не будет литературы, вот что. Мы умрем, и дети наши умрут, и рот наших внуков забьет могильная глина, а литературы у нас не будет. Конечно, будут иногда возникать там и сям достойные вещи и иногда будут удостоиваться публичного признания, но лишь на основании принципа Карлсона: «Сегодня тебе удалось по ошибке прекрасно приготовить эскалопы» — а литературы, то есть поля, на котором действуют прозрачные, значимые для всех и имманентные этому полю, а не занесенные на него из морали, политики, постели членов жюри и т.п. интересных мест критерии, не будет.

Можно считать, что это преувеличение и такой художественный прием, а то совсем грустно. Но про отсутствие поля — ничуть не преувеличено, и о том-то и речь.

В фантастике то же самое.

Жарковский пишет в стол, Ляха  в лицо никто не знает.

Ученики АБС...мда...

Только  женская фэнтази еще где-то и как-то соответствует средне-мировому. Со взглядом в прошлое, по традиции, не так плохо.

Избушка-избушка, повернись к лесу задом, к  городу передом. Какая фантастика при закрепленной почти на уровне инстинкта окаменелости литературного языка и, соответственно его вырождения, общего безразличию к  мысли, нью-эйджевой эзотерики вместо философии, откуда? Только если чудом и случайностью; и все равно не простят.

***

И вот не надо в меня тыкать именем Лотмана, это опять историческая лингивстика, ёшкин же кот. А не те исследования, которые обеспечивают развитие культуры и развитие языка, на которых вырастает профессиональные школы критики и мысли.  

То есть о связи языка и сознания, языка и мышления у нас говорили не меньше и не хуже, чем на Западе, но все участники той группы очень быстро стали невыездными и мало тиражируемыми, а после девяностых, когда динозавры умерли, а ученики разъехались, их имен никто и не вспоминает (сотня философов и сотня читателей — даже не капля в общем море, а вообще ничто, взвесь, испаряющаяся на глазах; хуже, что любители-лингвисты их знать не знают и знать не хотят). Если нет среды, преемственность не работает.

***

Наконец, я скажу, почему меня лично так задевает эта гаврилиада. И. И. Мещанинов (директор Института языка и мышления), собственно, мой двоюродный прадед; несмотря на внешнее благополучие его биографии, для меня всегда он был трагической фигурой — не настолько, как Бахтин, но всё же. Прямо как Северус Снейп, принявший руководство Хогвартсом во время власти сил зла.

***

Слушайте, тут есть кое-что, касающееся многих из нас. Я давно наблюдаю, как притягиваются люди, обладающие «грамматическим геном» (концепция Стивена Пинкера и дамы с прекрасным именем Мирна Гопник). Кроме того, что этот ген наследуется   в некоторых семьях как доминирующий, у него есть одна чарующая особенность — иногда он проявляется внезапно, и важно понимать, в каких условиях.

Вот смотрите сами, сколько людей из семей самых обычных, без всяких литературных акцентуаций, вдруг пробуждаются к чтению и литературе, — то есть их не приучают с младенчества, а они так сами оппа! притягиваются к библиотекам, перу и бумаге.

Учитель в этом смысле — условие важное, но не самое-самое. Учитель, собственно, всегда найдется, если нужно. Условия для пробуждения гена граммотности, думаю я, суть два — доступность чтения и развитое мышление.

Я собрала целую коллекцию историй, в которых люди буквально обучаются чтению в возрасте уже недетском,   и хотите верьте, хотите нет, но действие этого грамматического гена  связано со способностью к мышлению  совершенно недвусмысленно. Это какие-то магически связанные спсобности — к говорению/чтению/письму и думанию.

Развитие же мышления нуждается в свободе. В больнице очень сложно ясно мыслить, в тюрьме, по слухам, тоже. Могильник, одно слово. (с), разумеется.

***

Вывод для себя я из этого сделала довольно неожиданный — начинаю внимательно следить за украинской литературой. Сербская, румынская, польская и болгарская меня давно удивляли, — в таких, казалось бы, не самых статусных странах  и такое цветение и языка и мысли. Буду теперь смотреть за украинской.  Фантастика пока не сильно отличается от отечественной, но  критика бывает хороша, — значит, есть надежда и на формирование литературного поля и на частные подвижки. (У нас же опять — есть отдельные критики,  но нет общего поля. Все против всех, иногда даже против самих себя).

Тут вот еще что — если с испанского на итальянский переходят за две недели, подумала я, то почему бы не читать мне Жадана прямо на украинском?

Если мое первое впечталение верно и Жадан — это такой украинский Керуак, то имеет смысл чуть-чуть напрячься, открыть словарь и читать в оригинале. Вчера сделала усилие в эту сторону и вдруг, внезапно так, оказалось сильно иначе, чем читать на русском (если кто-то оттуда окажется здесь у нас и захватит с собой книжку-другую, то я в честь этого зарежу овцу и даже попрошу мужа собрать морских ежей).

От украинского же и до польского ближе, а на польском хорошей фантастики мноооого. То есть раз уж у нас здесь такая мертвечина, то надо поискать в ближайших литературных окрестностях, вот что я хочу сказать.

Dixi  и алес капут.

И чтобы два раза не вставать, кстати, сплетня про ЖСВ. Перед самым Новым Годом  он, ЖСВ, в смысле, сидел как-то и перечитывал в почти-последний-раз Сказку, преодолевая нежелание отдать ее  в издательство. И тут его осенило, — а хорошо бы, подумал ЖСВ, теперь написать все то же самое от лица другого персонажа. И сел писать четвертую часть.