Продолжение от вчерашнего

....так вот, о мужской прозе.

И еще раз — термин невнятный и в некотором смысле метафорический, заменяющий — мне и сейчас — длинное «архетипически чистый мужской текст».

*

Помните идею о четырех сюжетах? Чтобы далеко не ходить, беру прямо из вики:

цитата

В известной новелле «Четыре цикла» Борхес утверждает, что все сюжеты сводятся всего к четырём вариантам:

— О штурме и обороне укреплённого города (Троя)

— О долгом возвращении (Одиссей)

— О поиске (Ясон)

— О самоубийстве бога (Один, Аттис, Христос)

*

И вот теперь, на минуточку — все эти сюжеты мужские; архетипическому женскому сознанию нет до них никакого дела. Я даже не буду развивать эту мысль, все, кто подписан на колонку, вроде бы не нуждаются в уточнениях.

(С другой стороны, я бы осмелилась предположить, что чистая женская проза вообще не строится вокруг сюжета, несущего и смысл и символ, но использует его как рамку/опору для метафорического описания отношения к миру; в той или его части, конечно же. Идеальная женская проза вообще должна быть поэзией, если уж на то пошло, причем скорее восточнообразной —  и поля, и горы, снег тихонько все укрыл, сразу стало грустно —  или пусть как у Элюара — белорунных ручьев Ханнаана брат сверкающий Млечный Путь, за тобой к белорунным туманам плыть мы будем.. — но никак не мы кузнецы и дух наш молот.)

*

В абсолютном большинстве текстов (говорю сейчас о современных и хороших текстах) сюжетообразующее сменяется поэтизацией и метафорой, женское сменяется мужским; текст становится амбивалентным и несет амбивалентный же посыл неважности гендерного самоопределения. В этом месте я попрошу внимания — само по себе определение текста через эМ и Жо не имело бы особого значения, если бы не оставляло в ноосфере (возьму это слово тоже как метафору) больший или меньший отпечаток.

К этому вернусь буквально через два абзаца, а сначала, во-первых, отмечу, что в Хобо задействованы все четыре сюжета, также, как в Герое, Сказке и, насколько я понимаю, во всем цикле, частью которого является Хобо. И не только задействованы, но именно им подчинены все художественные средства; именно вокруг них вращается авторская вселенная. Это концентрированный мужской текст, каких сейчас встречается редко; так пишут Сапковский и Кинг, в родных же пенатах вот так с ходу никого и не вспомнить (хотя есть некоторые подозрения на тему Шелли, но пока я его посмотрела только по диагонали).

*

Фактически, такое сплетение сюжетов превращает весь цикл в героическую сагу, причем в полном противостоянии ее героики, как естественно-гендерной, той наносной, имитационной и пацанской, которой, кмк, богата отечественная фантастика рыночных времен.

*

Теперь же самое интересное.

Сюжеты эти худо-бедно еще можно выписать намерянно, задавшись такой целью. В них даже можно сыграть вполне на уровне, по крайней мере, на невзыскательный вкус массового читателя. Есть, однако, признак мужского текста, который сымитировать невозможно, и это вот что:

Мужское сознание воспринимает себя как объект в замкнутом пространстве под давлением; героика начинается в тот момент, когда объект становится субъектом и/или стремится расширить границы этого пространства. Идеальный пример — транс кинговского Стрелка, в котором он видит возникновение мира, Земли, потом солнечную систему, галакику, етс., — до тех пор, пока не упирается в границу мира, как в твердую скорлупу; тогда он пробивает эту скорлупу, «как цыпленок яйцо», выходя за пределы реальности.

Импульс к расширению границ (физических/дозволенны/знаниевых/нужное дополнить), движение наружу, клаустрофобию замкнутого смыслового пространства нельзя фальсифицировать, если автор не обладает им в нужной мере, не сожжен им и не отравлен; однако только  этот сверхсмысл расширения пространства делает текст подлинно мужским.

Именно эта интенция к раздвижению границ делает текст Хобо таким концентрированно-мужественным;  вполне естественно, что его читают в основном мужчины, да и то не все, это не девочковая проза, совсем.

*

Вообще говоря, я с огромным любопытством наблюдаю, кто и как относится к Хобо и к прозе ЖСВ в принципе; не в качестве комплиментов, а просто делюсь ощущением стороннего наблюдателя — оценить эту прозу по достоинству способны лишь те, кто содержит в себе аналогичное качество мужского сознания, бесстрашия перед открытыми пространствами и нелюбовью к закрытым.

Естественно-гендерное, опять же.

*

Чистая женская проза в этом смысле характерна не только и не столько эмоциональностью, сколько к стремлению свить гнездо внутри безграничного потока экзистенции; центростремительность против центробежности.

*

Не могу не упомянуть в  контексте Хроники Амбера; идея о выходе в новую Вселенную и демиургическое ее преображение — кульминация мужского текста.

У ЖСВ такие преображения есть, также, как и прорывы в другие Вселенные и одновременно в другие слои реальности. «За пределами Пределов» (Сказка PRO)  — исключительно характерная деталь. Язык там, впрочем, уже не такой жестко-мужской, как в Хобо, муаровые переливы вообще делают текст амбивалентным, не разрушая строгую смыслообразующую сюжетов — надо думать, читаться он будет легче и окажется доступней для читателя ан масс, чем Хобо.

Вообще же ясные черты героической саги в прозе ЖСВ выводят еще на одну линию — скажу о ней очень вкратце:

Сдвинувшийся мир, по Кингу, и преодоление постмодерна, по мне)), вместе с обживанием новых пространств, на этот раз информационных, мета-смысловых, неминуемо должен возродить мужской тип, героический или не очень, но волевой. Разница, однако, с прежним, скажем так, рыцарским, связана с переносом действия в область ментальную и смысловую; дикарь с дубиной, воин или там дворовой пацан на современной арене действий превращаются в анахронизм, в декорацию, максимум — в метафору; новый мужской образ, становящийся востребованным в новом мире, еще одна отдельная тема для исследования.

Би континьюд.