Венецианское кольцо

(рассказ из цикла «Дзанкоку-то дзэцубо»)

Кафе называлось «Жестокость и Отчаяние». Точнее, на вывеске было написано «Азиатская Кухня», а рядом – красным на белом, на манер Восходящего Солнца, – наливались кровью пять японских знаков. Кто-то когда-то сказал Олле, что иероглифическая надпись означает «жестокость и отчаяние». Наверное, пошутили. Но Олле шутку запомнил, и теперь она обретала новый смысл.

Они с Дашей сидели у окна, за которым бесновались дождь и ветер (Даша, это балтийский июнь; балтийский июнь, это Даша). Гостья с Востока (тут ее страну называли не иначе как «восточный сосед») маленькими глотками пила чай и смотрела в столик, в одну его точку. Это была ничем не примечательная точка, но Даше она явно нравилась.

Олле ощупал карман. Коробка была там. Он был в эту минуту как Кощей: в кармане коробка, в коробке кольцо, а в кольце – смерть.

Даша сделала еще глоток. Сердце, предатель, стрекотало как стимпанковский мотор. Тогда Олле решился.

Кольцо было венецианское. То есть, конечно, оно было австрийское, прославленной фирмы, чьи филиалы были щедро рассыпаны по европейским столицам. Тонкое, изящное, алое с золотом. С кольца гордо смотрел крылатый лев, зверь святого Марка, держащий в лапах Евангелие. Олле кое-что знал про Венецию, он собирался как-то написать повесть об этом городе: черные гондолы, крестовый поход на Константинополь, престарелый дож на «Буцентавре», – но так и не собрался.

Даша тоже знала про льва на кольце. Должна была знать. Она сама попросила это кольцо, когда они – полтора месяца назад, всего-то навсего, а, – прощались в Москве: Олле на готическом поезде возвращался к можжевеловым кустам и торфяным болотам, Даша улетала к себе за Урал. Вообще-то они с самого начала решили не планировать ничего серьезного. Обоих обжигало, и не раз, оба знали, чем чревата расписанная заранее жизнь, и хотели окончательно увериться в себе и другом прежде, чем заговорить о чем-то вроде помолвки. Они, в конце концов, были едва знакомы. С другой стороны, они были без ума друг от друга. Я был, добавил мертвый Олле. Неважно, на что ударение, на «я» или на «был». А про нее я ничего не знаю.

Но тогда, в мае, она позвонила ему в уходящий поезд, и они проболтали полчаса, и в финале этого получаса Даша сказала:

– Слу-у-ушай, – она очень любила это слово. Еще она любила выражения «задорно», «очень не очень», «как дружба, только наоборот» и некоторые другие. Олле хорошо изучил Дашин лексикон и готов был при случае составить Даше-русский словарь. – Слу-у-ушай, Олик, – так она его называла. Чуть похоже на «нолик», но что уж тут. – Слу-у-ушай, Олик, мы, конечно, решили, что пока не будем... Но если... если ты захочешь подарить мне помолвочное кольцо...

На этом конце Олле радостно крякнул. Конечно, он хотел подарить ей помолвочное кольцо. Он бы и обручальное ей подарил, если бы это было возможно. Он был уверен, что он встретил девушку своей мечты. И то, что он был в этом уверен, было заметно невооруженным глазом.

– ...То я скажу тебе, какое брать, – закончила Даша свою мысль, и он подтвердил, что да, как может быть иначе, конечно, разумеется, да.

И она сказала – через день или два, когда они соскайпились. Венецианское кольцо прославленной австрийской фирмы. Да? Да! Я тебя люблю...

Потом был май. Работа, день рождения, стихи для Даши, скайп, чат, письма каждый день, а через неделю после ДР – Дашина ролевая игра, где она, видимо, повстречала какого-то бывшего, что не уточнялось, но как-то само собой стало ясно, а еще через неделю Даша замкнулась в себе. Была еще тысяча мелочей, ну или не мелочей, которые все до единой встраивались в мозаику с инфернальной точностью, будто какой-то заправский судьбодел на самом верху решил, что именно эта пара вселенной точно не нужна, так что пусть идут дальше своими глухими и окольными. В ближайший год жизни мертвый Олле будет думать по преимуществу об этих мелочах. О том, что было бы, если бы промолчал тут и отреагировал по-другому там. И он осознает (куда денется), что все было бы точно так же. Не одно, так другое, честное пионерское. Ибо когда любишь – прощаешь; частица «не», как знак минус, по подлому арифметическому закону присоединяется сразу к обеим частям тождества.

Что-то в Даше разладилось, как в видавшем виды музыкальном автомате: только что выдавал фа-минорную хоральную прелюдию, а теперь лишь дребезжит. Она отдалялась стремительно, как одна галактика убегает от другой, как расходятся поезда – или круги по воде. Олле запаниковал. Бросился вдогонку. Даша припустила. Так они виртуально бежали какое-то время, соревнуясь в депрессивном идиотизме, пока не выдохлись окончательно. Он ее выбесил. Она его достала. Он ее прощал. Она его – нет.

Не без удивления Олле понял, что любит эту девушку, ныне далекую не только географически, но и попросту чужую. Понял он и то, что проиграл. Виртуальный роман не перерос ни во что большее, молчание в эфире становилось все враждебнее, Даша вроде как еще думала, якобы что-то решала, колебалась, но на деле все игры были сделаны, решения приняты, баланс подбит – и не в пользу Олле. Впрочем, оставалась еще одна встреча. Вот эта – на балтийской земле.

О том, что Даша приедет к Олле на неделю, они условились давно. Билеты куплены, время распланировано. Боже, ну как, тебе смешно?

За полторы недели до часа «икс» Олле, уже не очень понимавший, на каком он свете, дозвонился до Даши с твердым намерением выяснить, в чем дело и какого черта вообще происходит. «Я тут по потолку бегаю!» – кричал он в микрофон. Даша, помолчав, спросила равнодушно: «Ну и... как бегается?» Олле опешил. Чуть погодя она сказала, что сомневается в своих чувствах (она так и сказала, на канцелярском, без акцента: «Я сомневаюсь в своих чувствах к тебе»), но пока еще не приняла решения. Подразумевалось, что Даша проводит активные консультации с близкими друзьями. Олле, как ни странно, именно эти близкие и друзья задели сильнее, чем что бы то ни было еще. Доверие, думал он. Черт подери, как же с доверием? Он до той поры не рассказывал ничего и никому. Боялся сглазить.

Тогда-то Олле и вспомнил о кольце. И спросил у Даши размер ее безымянного пальца. Даша ответила, что не скажет, потому что сомневается, и так далее, и так далее.

Олле отчаялся.

За неделю до часа «икс» пришла SMS, сообщавшая, что, kstati, искомый razmer palca – 14,5.

Олле воспарил.

Вопросов было два: деньги и время. Ближайший магазин прославленной австрийской фирмы располагался в Риге, туда надо было ехать, между тем Олле был загружен работой. Денег тоже не было. Но любовь, как известно, берет любые барьеры, даже те, которые не надо брать вовсе. Во-первых, деньги. Они нашлись так же внезапно, как пришла SMS-ка. Нашлись уже назавтра и (кто бы мог подумать) в Рязани, где некий потенциальный работодатель возжелал заказать Олле перевод и перевести Контактом аванс – ровно, честное пионерское, вот ровно ту сумму, которая была надобна для покупки кольца. Олле увидел в этом знак. Со временем было проще: договориться с главредом, попыхтеть ночь почти без сна, подготовить заранее пару статей. За три дня до часа «икс» Олле поехал в Ригу. Бегом от автовокзала в магазин и обратно плюс десять минут про запас. Святой хищник глядел с кольца ободряюще. Дело было сделано. Ура.

За два дня до часа «икс» Олле получил от Даши письмо, уведомлявшее: «Я решила, что не хочу с тобой встречаться/жить/и так далее».

За следующие дни случилось много интересного, ужасного и смешного, включая немую сценку в редакционном туалете (Олле рыдает при включенном кране; входит коллега, молча моет руки и выходит; Олле рыдает дальше), совместное лежание на траве среди прочих ценителей прекрасного под пение гигантского хора (тут Олле был, пожалуй, даже счастлив) и попытку поцеловать Дашу, пока та спит (схлопотал по морде, между прочим, заслуженно), а также поездки по зоопаркам и всяким древним городкам, которыми родина Олле изобиловала. Все это время кольцо покоилось в кармане. Лев святого Марка ждал.

С самого часа «икс», когда Даша, растрепанная с утреннего автобуса, даже не дала себя толком обнять, стало ясно, что никакого восстановления отношений и примирения не выйдет. Олле еще рыпался, цеплялся, глупил, метался по синусоиде от дружеских обедов и походов в кино до громких разборок один на один, психика его ощутимо расшатывалась, и Даше, наверное, приходилось не легче, а то и много труднее. «Аркадий кончился как личность и начался как пидорас», – меланхолично цитировала она чье-то сетевое творчество. И добавляла: «Ты заставляешь меня ощущать себя пидорасом, Олик. Вот как ты думаешь, могу я полюбить такого человека?» Олле понимал, что нет, не может она полюбить такого человека. Но что ему было делать? Сгинуть с глаз долой? Тем быстрее она его забудет. Задача не имела решения. Любовь вообще не имеет решения, чтоб вы знали.

Кольцо в предложенных условиях потеряло всякий смысл. Ничего помолвочного в этих отвратительных отношениях уже не было. Были полуразложившиеся останки коммуникации, догнивающие чувства и прочая белиберда, чреватая одним только душевным сепсисом.

За три часа до автобуса, который должен был укатить Дашу в навсегда-без-Олле, он пригласил ее в кафе. Прощальный чай. Он даже заготовил речь, причем так волновался, что записал ее на бумажке. Вот будет смешно, думал он, признаваться в любви по бумажке. Из-за предстоящей вечной разлуки у него зуб на зуб не попадал. Но бумажка где-то потерялась, и осталось только венецианское кольцо – тонкое, изящное, алое с золотом. Окрыленная зверюга. Символ невесть чего.

Кафе называлось, если кто забыл, «Жестокость и отчаяние».

– Дорогая Даша, – сказал Олле. – Я хочу сделать тебе подарок.

Дорогая Даша оторвалась от чая и наградила Олле взглядом раба, который через три часа освободится от мерзких колодок и забудет о галере на веки вечные.

– Я понимаю, что ни о какой помолвке и речи быть не может, – сказал Олле. – Но поскольку я... и ты ведь прислала... в общем... Вот. Это тебе. Это кольцо.

– Спасибо, – выдавила Даша, рассматривая льва. – Спасибо. Но я не могу его принять...

– Это просто подарок, – поспешно сказал Олле. – Просто-так-подарок, честное пионерское. Он ни к чему тебя не обязывает...

– Но я не могу, Олик.

– Почему?

– Я не принимаю подарки от нелюбимых мужчин.

Олле судорожно кивнул.

– Но и я не могу... Ты... ты хоть понимаешь? Что это значит для меня? – спросил он срезавшимся голосом; к горлу уже подкатывал слезный ком отчаяния; чертова биохимия организма! – Как я его оставлю? Оно же будет напоминать... Я не могу!

– И я не могу. Прости меня.

Они молча допили чай. Олле засунул под блюдце купюру. Они вышли из кафе «Жестокость и отчаяние», вышли вон, зная, что никогда не зайдут сюда опять и вместе.

Венецианское кольцо осталось лежать на столике между опустевшими чашками.

К лучшему, думал Олле. К лучшему. К лу...

– Ты все-таки умеешь заставлять людей ощущать себя пидорасами, – сказала Даша.

Легко сказала, светло. Древней мостовой, балтийскому серому небу, косым от времени домам. Олле промолчал. Он не считался, потому что был мертв. Он был как пустота внутри кольца. Которого, кстати, он никогда больше не видел. Как написал бы в финале плохой рассказчик, судьба этого кольца нам неизвестна.