Не прошло и полгода, как я довела до ума свой доклад

прочитанный на "Звездном Мосту-2010".

«Женская фантастика» – расстановка точек над ё

Время от времени то на одном, то на другом сетевом ресурсе вспыхивают жаркие дебаты вокруг вопроса «существует ли женская фантастика, и если да – то как определить, что это такое?» Как правило, все они заканчиваются тем, что участники не могут сформулировать тезиса более вразумительного, чем «женская фантастика – это фантастика, написанная женщиной».

Что ж, невозможно отрицать тот факт, что женщины фантастику пишут. Однако люди, поднимающие вопрос о женской фантастике, вовсе не этот факт доказывают или ставят под сомнение. Для того, чтобы сказать, какого пола автор, достаточно взглянуть на фото. Какого пола текст и может ли быть у текста пол? – вот обо что ломаются копья.

Летом я поставила на Фантлабе маленький эксперимент – предложила вниманию всех желающих поучаствовать десять отрывков из разных фантастических произведений, с тем, чтобы участники определили пол автора во всех десяти случаях. Причем я, подобно Милграму и другим постановщикам психологических экспериментов, обманула участников. Я не собиралась устанавливать, способен ли среднестатистический любитель фантастики точно атрибутировать текст с точки зрения гендера. Я точно знаю, что без специальных методик это установить невозможно. Меня интересовало совершенно другое – на что именно опирается рядовой читатель в попытке атрибутировать текст, какие ключевые признаки формы и содержания текста он считает мужскими, а какие — женскими.

Конечно, на меня обрушилась целая охапка гендерных стереотипов. Но прежде чем говорить о них, я немножко подробней задержусь на вопросе о тех самых методиках, при помощи которых ученые могут установить гендерную принадлежность автора с точностью до 90%.

Методики эти работают на больших объемах текста и на большой статистической выборке, и согласно исследованиям, проведенным с их помощью, было установлено :

мужской письменной речи, при сравнении ее с женской, присущи следующие особенности:

1. Предложения по своей длине в среднем короче женских.

2. Большая частота грамматических ошибок.

3. Более высокая частота использования существительных и прилагательных; в свою очередь, гораздо меньше глаголов и частиц. Мужчины употребляли также больше качественных и притяжательных прилагательных, причем качественные прилагательные употреблялись в основном в положительной степени (а не в сравнительной или же превосходной степенях). Помимо этого, мужчины значительно чаще использовали прилагательные и существительные женского рода, т. е. существовала явная ориентация на использование слов, "противоположных" по роду.

4. Превалировали рационалистические оценки. Оценок с социальной точки зрения делалось крайне мало. Эмоциональных и сенсорных оценок в речи мужчин также меньше; мужчины выделяли чаще эстетическую, нежели этическую сторону предмета или явления окружающей действительности.

5. Именно мужчины изображают мир и действительность в большем разнообразии качественных характеристик, красок и признаков, чем это делают женщины.

6. При анализе синтаксической структуры женских и мужских текстов было выявлено, что мужчины чаще используют подчинительную, а не сочинительную связь.

7. Реже встречаются восклицательные и вопросительные предложения.

8. Реже используются неполные предложения и эллиптические конструкции.

9. Обратный порядок слов менее свойственен мужской письменной речи.

Заметим, что этот список немного не соответствует наивным представлениями о том, что такое мужское и женское письмо. Например, п. 1 и 2 вполне совпадают с наивными представлениями – от мужчин ждут более коротких фраз и менее грамотной речи. Так, например те читатели Фантлаба, кто атрибутировал предложенные отрывки мужчине, прокомментировали выбор так: «Скорее мужчина. Короткие рубленые фразы». Или: «Очень хочется сказать «женщина» — из-за частого употребления слова «мальчик», но обилие околотехнических терминов и резкая отрывистая манера речи героя заставляет все-таки заподозрить обратное».

А вот с пункта 3 начинаются расхождения. Наивный читатель ожидает от автора-мужчины более частого употребления глаголов и более редкого – прилагательных. Комментарий к тексту на фантлабе: «Скорее женщина. Очень описательно». Наивный читатель не ждет от мужчины эстетической оценки действительности, он ждет ее от женщины: «Вокруг море, солнце, голые девочки, а ей пляж грязный».

Само собой, наивный читатель не подсчитывает среднюю длину слов в предложениях и частотное употребление глаголов и наречий. Однако же читатели Фантлаба, поучаствовавшие в экспериментах, имели свои критерии оценок, и довольно четкие. Какие?

Во-первых, гендерные речевые стереотипы:

«(Автор) Женщина. Типичный пример женской логики: а что если я забуду»;

«Только очень уверенная в себе писательница рискнет писать от первого лица про ГГ-мужчину. Кроме того, некоторые особенности в описании интимных нюансов свойственны скорее мужчине». «Если только автор – не сельская женщина, для которой использование термина «бабы» в отношении взрослых женщин пока еще может казаться вполне приемлемым. Современная горожанка имеет стойке предубеждение против этого слова, несущего в современном русском языке негативный оттенок». «Женщина не напишет просто «я родила», она напишет «я ему родила»».

Или даже так: «Только мужики способны разводить такие сопли».

Во-вторых, тематика. У наивного читателя есть четкие представления о том, на какие темы пишут мужчины и на какие – женщины. Текст, который с наибольшим отрывом был опознан как женский, посвящен уборке (при том что занимаются уборкой мужчины). Текст, с наибольшим отрывом опознанный как мужской – описывает грязный пляж.

Да, мой эксперимент был весьма грязным с точки зрения методики постановки экспериментов такого рода. Участники влияли друг на друга, обменивались мнениями, отрывки были довольно маленькими. Но существуют и материалы настоящих, профессиональных исследований гендерной атрибуции текста.

Одно из них было проведено Галиной Иванченко, кандидатом психологических наук, и Юрием Орлицким, доктором филологических наук. Испытывались разные группы населения: студенты московских вузов, профессиональные филологи Екатеринбурга и Перми, школьницы из Санкт-Петербурга и юноши того же возраста их петербургского технического ВУЗа. Им предлагалось атрибутировать как принадлежащие мужчинам или женщинам стихи поэтов золотого века, серебряного века, современности – и короткие рассказы из современной прозы. В отобранных стихах и прозаических фрагментах отсутствовали явные грамматические и лексические маркеры мужской либо женской речи, а если участник просто знал автора, то стихотворение или рассказ исключались из выборки.

Результаты не очень отличаются от моего любительского исследования: большинство испытуемых ориентируется на тематику текста или на гендерные паттерны. Например, по поводу комментариев к стихотворению поэта Зенкевича исследовательница пишет: Из 12 развёрнутых суждений 5 связаны с «образным строем» или «настроем» — «безусловно мужским» (например, с «отражением победных чувств, свойственных мужчине»). В трёх суждениях испытуемых-мужчин говорится о наличии «философского смысла» стихотворения (также, по видимости, свойственного лишь мужчинам). Один из испытуемых-мужчин нашёл в описании солнечного заката «метафору пытки», атрибутировав произведение как принадлежащее автору-мужчине, другой, напротив, приписал авторство женщине вследствие использования слова «спицы» («у мужчины никогда не будет таких ассоциаций»).

Исследования показывают, что чем выше качество текста, тем хуже на нем срабатывают те самые статистические методики. Причина совершенно очевидна: чем лучше писатель работает, тем меньше в его речи шаблонов, в том числе гендерных, тем свободнее он работает с тематикой, которая считается «нехарактерной» для его пола.

Ну а поскольку для эксперимента тексты были отобраны качественные, участники, ориентировавшиеся на гендерный речевой шаблон, пролетали со свистом. Так, например, многие относили стихотворения с междометиями «Ах», «Ох», «О!» к женским – в то время как они на самом деле принадлежали мужчинам.

Вообще, по поэтам «золотого» и «серебряного» веков результат получился очень забавным: Наиболее «мужественными» оказались тексты поэтесс в оценке испытуемых-женщин; наиболее «женственными» — тексты поэтов в восприятии испытуемых-мужчин. Ближе всего к «мужскому» полюсу в обеих выборках оказалось стихотворение Веры Фигнер, ближе всего к «женскому» — «Пловец» А. Тимофеева (хотя испытуемые-мужчины сочли более женским «Ты скоро меня позабудешь…» Ю. Жадовской).

Результаты по поэзии «Серебряного века» тоже оказались парадоксальными: произведения авторов-женщин в оценках испытуемых-мужчин оказались более «мужскими», чем стихотворения авторов-мужчин (причём на значимом уровне: средний балл первых 2,47, вторых — 2,81). Женщины оказались более проницательны, но и у них средние баллы практически одинаковы (2,66 и 2,68 соответственно). По отдельным поэтам картина ещё более выразительна: так, наиболее «мужскими» испытуемыми-мужчинами были признаны стихотворения Софьи Парнок, Анны Радловой, Любови Столицы, Веры Бутягиной, и лишь затем шли стихи авторов-мужчин.

В целом, более 40% оснований суждений, о которых испытуемые сообщали в ходе исследования, оказались связанными с тематикой стихотворения. Примерно треть суждений опирается на использование автором выражений, свойственных лишь мужчинам либо женщинам. К примеру, одним из наиболее «женских» испытуемыми было признано стихотворение Анны Скорняковой, и почти все отметили строку «Длительность ветвей, подведённых белым…» Другими частыми основаниями атрибуции служили мужская или женская (или, не менее часто, «немужская» / «неженская») манера письма; понимание неочевидного — например, трагичности или бессмысленности жизни; «мужские» или «женские» чувства. Так, отстранённость и беспристрастность однозначно связывается в сознании наших испытуемых с «мужским» стихотворением. Но если «женское» стихотворение Серебряного века — тёплое, мягкое, лиричное, выявляющее жертвенность, нежность, способность к сочувствию и пониманию, то «женское» стихотворение современности — трагическое, усталое, внимательное к мелочам, настаивающее на необходимости прикладывать усилия, необходимости ожидания, на осмысленности жизни и тех мелочей, из которых она складывается.

Вообще, с задачей гендерной атрибуции поэтических текстов читатели справляются заметно лучше, если находят в тексте отражение тех или иных гендерных стереотипов — например, в выборе темы или в использовании отдельных слов, вплоть до междометий. Но эти же стереотипы подводят «наивного читателя», когда он в текстах авторов Серебряного века принимает «Ах!» за сугубо женское восклицание — и ошибается. В случаях, когда текст не даёт оснований для такого рода суждений, читатель вынужден прибегать к более тонким характеристикам, таким, например, как фоносемантические, или пытается связать пол автора с метрикой стиха. В отличие от суждений по поводу текстов Серебряного века, где при наличии философского смысла текст непременно приписывался автору-мужчине, современные читателю тексты оценивались более дифференцированно. Относя «текст о свободе» к «мужским текстам», испытуемые чаще отмечали внешний, социальный контекст — свобода как пространство по ту сторону концлагеря, тюрьмы, бессмысленного социально одобряемого существования. «Женским» же «текст о свободе» в представлении испытуемых делает психологический, рефлексивный контекст, чуткость ко времени действия («поздно», «всегда», «никогда»), сочетание трагичности жизни и свободы с их неистребимой необходимостью.

На самом деле этот результат предсказуем с точностью до шестого знака. Потому что у наивного читателя нет иных вех, по которым можно ориентироваться. Он ориентируется на тематику, потому что тема есть решительно у любого высказывания.

Но автор по-настоящему интересный вряд ли будет ограничивать себя той тематикой, которая предписана ему его гендерной ролью, тем более что и роли-то размываются день ото дня все больше. Я вижу перед собой ряд писателей-женщин, которые прекрасно справляются с созданием разнообразных мужских образов, батальными сценами, причем нередко бывают брутальней коллег-мужчин.

К сожалению, гораздо меньшее количество писателей-мужчин может похвастаться удачными женскими образами. Отчасти этому мешают все те же гендерные стереотипы – например, расхожий миф о том, что женщины все поголовно загадочны, непонятны, таинственны и непредсказуемы. Миф этот, что греха таить, многие женщины с выгодой для себя подогревают. На самом деле таинственность и загадочность женщины – всего лишь социальная роль, которую женщины с большим или меньшим успехом поддерживают. Если хотят. Вникнуть в эту социальную роль ничуть не сложнее, чем в любую другую социальную роль – если дать себе труд, а настоящий писатель обязан дать себе такой труд.

Есть и другая причина, по которой мужчины не хотят писать о женщинах. Я не хочу никого обидеть своей догадкой, но полагаю, что это – обычная лень. Мужчины в фантастике – я разумею писателей – ведут себя совершенно так же, как большинство из них ведет себя в домашней жизни: игнорируют ту сферу, которую они приучены считать «женской». Как-то сам сбой в домах моются полы, каждое утро на столе появляется чистая посуда, а в ней – горячая еда, и почти без их участия рождаются и воспитываются дети. То же происходит в фантастических произведениях: пока герои спасают мир, кто-то незаметно стирает их портянки. Иногда женщине разрешают появиться в кадре – чтобы у героя могло случиться любовное приключение. Если женщине отводится роль храброй воительницы, рубящей врагов плечом к плечу с героем, то у нее не бывает ни месячных, ни опасности забеременеть, ни неприятных болезней почек, связанных с непритязательным походным бытом.

Увы, этот упрек можно адресовать даже лучшим из лучших писателей.

Ситуация, если посмотреть попристальней, дикая: одной половине человечества совершенно не интересны мысли, проблемы и стремления другой. Удельный вес женщин в фантастике растет год от года — все больше женских лиц мы видим в залах на конвентах, все больше женских фамилий в списках призеров и на обложках книг. Но при этом общий дискурс отечественной фантастики остается сугубо мужским, и единственный способ добиться успеха в этих условиях – говорить с мужчинами на мужском языке о том, что им, мужчинам, интересно – и желательно под мужским псевдонимом – либо же залезть в рамки другого гендерного стереотипа и писать непритязательную как бы юмористическую фантастику о девушках, попадающих в иной мир и завоевывающих сердце эльфийского принца, вампира или на худой конец короля. Для тех, кто упрямо идет своим путем, остается тоненький ручеек маленьких независимых издательств, крохотных тиражей и сетевых публикаций.

Подведем итог. Женская фантастика существует не потому что женщины пишут как-то по особенному. А потому что существует круг проблем, пока еще остающихся специфически женскими – и некоторое количество женщин, желающих о них говорить на языке фантастики. Но серьезное прикосновение к этой проблематике выносит автора за рамки фантастического мейнстрима, который предпочитает делать вид, что этой проблематики нет. Вместо этой проблематики фэндом предпочитает искать «женскость» в построении фраз и выборе слов.

Чигиринская Ольга, Днепропетровск, 2010