Собственно это очередная книга на книжном развале, раз-за разом попадавшаяся мне на глаза (с такой-то картинкой на обложке — как не попасться)) Но поскольку я счел ее несколько вульгарной (обложку книги, а не книгу) то и... покупать ее собственно не стал))

Но роясь в «книжных завалах» сотый раз и (сотый же) раз натыкаясь на данное произведение (видимо не одного меня смутила эта обложка, т.к эту книгу все никак и не купят)) я решил таки ознакомится с книгой в ее цифровом виде))

Начало (как ни странно) цепляет сразу, хоть оно и не особо шедевральное... Некий «проФхессор» препенсионного возраста, внезапно понимает что он не такой уж мачо (в свои ...надцать лет с хвостиком), плюс «любимая особа» (с низкой социальной ответсвенностью) покидает (насиженное, натруженное и... належенное)) место работы — в результате чего (невольно) ставит профессора перед неким выбором (полного отказа от... иллюзий или «нет, блин — мы еще потрепыхаемся»)).

В итоге — профессор (не выдержал данной дилеммы) и … тут же увлекся молоденькой студенткой (видимо решив что-то доказать самому-себе). В результате этих метаний и (пары-тройки) мало-мальских эротических сцен, он (т.е профессор) был затянут во вполне понятный омут с (популярным ныне) названием «харресмент» (и прочих эпитетов, свидетельствующих «об очень гадком поведении» со стороны различных престарелых стариканов, к их молоденьким ученицам). Нет... как такового «состава 131, и 132 УК РФ) здесь Вы не найдете)) Просто некое... гхм... недопонимание вылившееся в широкий общественный скандал и изгнание профессора с кафедры и университета (и кстати вполне ожидаемой тюряги, и суда Вы то же не найдете))

Очутившись же вне «зоны своего комфорта» профессор едет «к черту на кулички» (на богом забытое ранчо) где живет его взрослая дочь... И вот тут начинается все самое... гхм... шедеврально-буднично-мерзкое...

По факту — опять же «никаких таких сцен», но автор так косвенно (и достоверно) передает всю тяжесть нанесенной обиды (на сей раз уже не студентке, а дочери профессора). Так что, в скором времени, профессор просыпается «в аду» собственных сожалений, обид и ярости... а самое главное — собственного бессилия что-либо изменить (и наконец уже перевести все произощедшее в разряд «давно забытое прошлое»).

Но нет... Раз за разом «проживая день своего унижения» (и унижения своей дочери) он — то распаляется (от одного только факта, что НЕ СМОГ помочь своей любимой дочери), то готовит «планы мести» (которым явно не суждено будет сбыться). Вообще... про происходящее очень напоминает судьбу интеллигента, который (очень хочет что-то) сказать (или сделать) своему быдловатому соседу (по типу: «с меня черт возьми наконец хватит») и... сделать что-то эдакое в духе крутого героя из супер-пупер-боевика (наказать всех подонков и показать кто тут «альфа самец)). Но... «Ворошиловского стрелка» (из него) так и не выходит и вместо этого он (профессор) продолжает «раз за разом» окунать себя «в это же самое... оно»)).

Единственное что мне понравилось (из этих метаний) так это работа у ветеринара (в качестве волонтера) в части... помощи в умершвления больных животных. Именно здесь (в этой кровавой рутине) он казалось бы (наконец) обретает себя... что бы опять (в который уже раз) совершить очередной идиотский (с моей субъективной колокольни) поступок...

В общем — читая книгу «время от времени» (на протяжении пары-тройки месяцев) я добрался до момента где профессор (за каким-то … гхм) напросился в гости... к родственникам «совращенной» им студентки)) Не трудно представить, что там «нашего героя» ждет весьма «теплый прием»... А я же пока (на время отложу — да ну ее нафиг эту книгу)) Какой-то сплошной мазохизм получается, в самом деле))

Не зашло произведение от слова совсем. Я начала читать не прочитав анатации и поэтому не возникло никакого ожидания. После первых страниц там появляется никто иной как Фёдор Михайлович, именно тот самый... который Ф.М. Достоевский. От этого возник интерес, но чтение трудное. В книге слишком много мрака, нудного погружения во всю осеннюю тоску и тьму. В описание сказано, что Ф.М. встречается со своими героями из романов, так как мне нравиться Достоевский, но я не разбираю героев по психотипам, то в этом романе я не заметила ни одного героя из других произведений. Но так может было бы и интереснее, новые герои, новые персонажи, новые личности. Но нет.. было скучно, тягостно, всё душекопание не наводит на анализ. Герои не раскрытые, описание скучное. Намешано всё в одном небольшом романе: здесь есть и любовь, и интрига, политика, убийство, революция, проблема отцов и детей, религия с Христом и прочее. Я наверное не нахожусь в таком состоянии потемнения и отчаяния духовного состояния, поэтому мне было пыткой всё это читать, хотелось красок. У Достоевского даже убийство старушки написано ярко живо, рукой мастера. А тут волей неволей пытаешься сравнить Ф.М. и «Осень в Петербурге», а не читать как обособленное произведение. Поэтому для меня оказалась проходная книга.

Перечитал Дневник плохого года, вы будете смеяться, в третий раз. Мне в принципе нравится Кутзее, а эта книга как-то очень удобно ложиться на мои ожидания от текста и от содержания.

В первую очередь обращает на себя внимание структура текста. Он представляет собой перебивку из трех разных повествований. Первое — это эссе, которые пишет автор, писатель К., на любые темы, которые считает важными. Они должны быть опубликованы в каком-то немецком сборнике, совместно с такими же эссе, написанными шестью другими писателями из шести разных стран. И, конечно, сразу понятно, что это выдумка, в реальности романа этот сборник напечатан, а в нашей нет. А вот эссе, вот они, они написаны автором и опубликованы, и это вполне суждения именно Кутзее, это он так думает. Можете соглашаться или не соглашаться, на здоровье, а он думает вот так.

Далее мы имеем выдержки из дневника того же самого писателя К., в которых он воспроизводит историю коротких взаимоотношений со случайно встретившейся на пути молодой (ну не очень молодой, но молодо выглядящей) женщиной. Эти заметки не оформлены как дневник и, собственно, нигде не прописаны как дневник. Это мне так кажется, что это выдержки из дневника, как-то похоже на дневниковый стиль изложения. Конечно, многих напрягают кочующие из романа в роман старики засматривающиеся на молодух, но в данном случае все описано достаточно честно, без похабщины и по человечески понятно.

Третий поток это мысли самой Ани. Вряд ли это дневник, думаю скорее просто внутренний монолог, ну, а в финале, письмо. О том, что она думает и чувствует по поводу происходящего. Сюда же приплетаются суждения ее сожителя Алана. Которые играют роль контрапункта. Он тоже высказывается по некоторым из прочитанных эссе и, что характерно, всегда против. Этакая заочная, а в один из эпизодов, очная дискуссия. А в реальности получается дискуссия с самим собой (автора с самим собой). Потому что суждения Алана вполне здравые, просто они с другой стороны. От человека совершенно другой судьбы, специальности, воспитания и др.

Все эти три потока идут в перебивку. 1-2-3 абзаца первый, потом 1-2-3 другой, не обязательно второй, потом продолжение первого или другого, порядок хаотичный. Иногда текст прерывается буквально во время предложения, а пару раз так вообще на переносе, и потом продолжается через несколько абзацев из других линий или вообще в следующей главе. Приходится внимательно читать начало каждого нового абзаца что бы сообразить за кого автор говорит сейчас. Очень интересно, интересно и по содержанию и по форме.

Это я к тому, что если Вы знакомы с Кутзее, то Дневник можно читать смело. А вот для первого знакомства этот текст не пойдет. Это для читателя в теме. Для первого знакомства нужно брать или Бесчестье или Варваров. А там уж будет видно стоит ли продолжать или это не Ваше.

Читая книги Кутзее особенно остро понимаешь, что другой человек – целая Вселенная, свой мир, неповторимый и вычурный. Я думаю, это справедливо для каждого человека, какой бы неприметной и скучной ни казалась его жизнь, просто не каждый (да что там «не каждый», практически никто) не может так пронзительно рассказать об этом. А Кутзее умеет! Казалось бы, где я, русский малообразованный обыватель, жизнь которого – борьба за кусок хлеба, и южноафриканский рафинированный интеллектуал, лауреат Букеровской и Нобелевской премий? А вот читаю и обнаруживаю что-то очень близкое и очень понятное мне. Все же во всех нас больше общего, чем отличий. Например, мне совершенно неблизка тема апартеида, сегрегации, расизма, которая проходит красной нитью в творчестве писателя. В моих краях проживают коренные народы Сибири, в моем окружении есть буряты, тувинцы, казахи, и, слава Богу, между нами нет никаких конфликтов. А вот детские переживания: отношения с родителями, одноклассниками, друзьями по спортивным играм – вот это все стало очень понятно и близко мне. Детство – это то время, когда все было настоящим. Чувства, эмоции, дружба, влюбленность, страх – все настоящее! И все общее для всех нас, поэтому, читая, мысленно возвращался в свое детство, переживал это ощущения единства меня и мира. А еще мне очень близка отстраненная, безэмоциональная манера письма этого автора. Особенно странной она выглядит в автобиографическом произведении – ты пишешь о самом себе, но это словно взгляд на себя со стороны. Какой он, этот я, в глазах некоего невидимого наблюдателя? Тревожно и удивительно! Как вы поняли, книга очень тронула меня. Расскажу немного о двух её наиболее запомнившихся фрагментах.

Первый касается описания переживания ребенком истории Второй мировой войны. Как восхитительно было читать о любви маленького мальчика к далекой России. Советские солдаты, танк Т-34, Сталин –вопреки проамериканской пропаганде ребенок почувствовал, что подлинная сила и правда стоят за Россией. И вот маленький мальчик листает географический атлас и вчитывается в названия русских рек – Волга, Лена, Енисей. А уже позже, как мы знаем, Кутзее полюбил русскую литературу. Да как полюбил? Прочитайте его «Осень в Петербурге» и вы почувствуете в какой мере он погружен в, как это принято называть, культурный код русской культуры. Как рождается эта любовь к чему-то далекому и непонятному? Почему посторонний человек способен тоньше и острее понять другую культуру? Почему я, дитя этой культуры, так неуклюж с ней? Удивительно.

Второй из особенно запомнившихся мне фрагментов, – это переживания молодого выпускника, связанные с противоположным полом. Вообще, интересно было прочитать о работе в сфере IT на заре ее становления. Удивительно, как молодой специалист с дипломом филолога попал из своего провинциального захолустья в столицу мира – холодный, отчужденный Лондон, в мир офисов с его люминисцентными лампами, неярким светом мониторов и пиликаньем телефонов. Так вот, в этом чужом мире юноша начинает свою сексуальную жизнь, и, как и многих, его ждут непонимание, неуверенность, стыд. Действительно, редко у кого этот первый опыт был, скажем так, положительным. Читал и невольно сравнивал со своей жизнью. Все же, как бы ни сложилась жизнь, кто бы ни был рядом с нами, каждый из нас остается навсегда одиноким – такой вывод я делаю из этой книги.

Как итог, книга, хоть и довольна разрозненная (например, третья ее часть, некие фрагменты из дневника, интервью, несколько выпадают из логики повествования), но все же замечательная. Она способна увлечь, погрузить нас в наше прошлое, в мир детства, первых шагов взрослой жизни, в далекие и щемящие сердце воспоминания. Будущий читатель, из этой книги ты узнаешь кое-что о другом человеке, и будь готов узнать что-то новое о себе самом.

Интересное произведение, где при всей метафоричности действие имеет чёткие и понятные формы. В романе соединилось мастерство писателя, как рассказчика, мыслителя и автора высококлассного текста. Уже несколько раз обращал внимание, что в произведениях, исследующих общественные механизмы с (как бы выразиться?) философским флёром, писатели зачастую обходятся даже без имён ключевых персонажей. Я полагаю, что имя прозвучавшее — это рождение индивидуальности персонажа и его личной уникальности, следовательно отсутствие имени — это, напротив, шаг в сторону обобществления и генерализации образа. Тем более, что в данной книге главный герой и именуется-то исключительно по должности — судья. Причём, по-моему, он является мировым судьёй.

Стилистический приём, на котором построена книга, это не то чтобы эффект обманутого ожидания, а, скорее, эффект бесконечного ожидания. Когда что-то должно вот-вот произойти, но проходит время — и ничего не происходит. А люди при этом могут и умом тронуться. Например, здесь нашествия варваров очень ждали, тщательно к нему готовились, а они не пришли. Точнее, пришли, но ко всем по отдельности и исключительно изнутри. Существование внешних враждебных варваров, цель которых смести с лица земли отдалённый имперский город, лично для меня так и осталось не доказанным, хотя по финальной части книги предположения можно делать разные.

Та коллизия, которая произошла между мужчиной и женщиной в этом произведении, вряд ли может называться любовной. Скорее, это неясная, тяжёлая маета, замешанная на чувстве бессилия и вины. Причём вины, которую берёт на себя судья без моральных и фактических на то оснований. Он внутренне объясняет свои импульсы солидным возрастом. Наверное, автор прав. Я чувствую по себе. С течением лет всё труднее относиться ко всему проще. Начинаешь сильнее тяготиться несовершенством жизни, если взять на себя смелость считать жизнь несовершенной…

И вообще, бессилие главного героя перед лицом обстоятельств — это самая яркая черта книги. Коли вообще возможно благородное бессилие, то это именно оно. Особенно жестоко это чувство, когда понимаешь, что те ужасные вещи, которые происходят с тобой и другими, не принесут никакой пользы вообще никому, даже твоим истязателям. Ни ты не станешь мучеником и героем, ни они не превратятся в архи-монстров, чья жестокость переживёт память хотя бы одного поколения, ни остальные люди не извлекут из твоей судьбы никаких уроков.

Так как носителем зла в романе является империя, я очень долго ждал, когда это произнесёт главный герой. Но тянулись главы, судья переживал несчастья и страдания, но империю винить не спешил почти до самого конца. Если честно, я уже настроился, что этого не произойдёт. Во-первых, потому что империя «В ожидании варваров» вовсе не походит на таковую. Скорее, просто на обширную страну с отдалёнными территориями. Ведь империя всегда неоднородна, включая массу разнообразных регионов, не похожих один на другой. А здесь вся она вроде бы говорит на одном языке и обладает схожей культурой. А, во-вторых, потому что, как я считаю, империя — это высшая форма государственного устройства. Недаром самые сильные на какой-либо исторический момент страны развивались в империи. Так что, во всяком случае в моём понимании, империя и зло не тождественны.

Наверное, кто-то сочтёт роман «В ожидании варваров» слишком вялым. Я в число этих читателей не попаду, и всем рекомендую эту книгу к прочтению.

Отстраненный стиль Кутзее, его мизантропия, меланхолия, картина опустошения, неспешное действие, происходящее в Богом забытой глубинке южноафриканского вельда (кстати, впервые услышал этот термин как раз у автора. Если бы не это, сам бы описал эти места как саванну) создает удивительное ощущение зыбкости жизни, ее неопределенности, сожаления по поводу ее …не знаю как сказать, нечестности, что ли. Ну, или бесчестья, поскольку иначе непонятно, почему роман назван именно так. Собственно, никакой особой «чести» в жизни профессора и не было, даже до «краха» она была грустной и нелепой: дамский угодник, выходящий в тираж, в постоянном поиске сексуальных приключений; лекции, прочитанные для самого себя, потому что студентам они не нужны, неинтересны. Нелепость и абсурд, конечно. Как и жизнь вообще.

В романе, как мне кажется, важна тема судьбы, предопределенности. Человек – совсем не хозяин своей жизни, мир и ход времени не изменить, не повернуть вспять и от своих корней никуда не деться, поэтому главный герой, такой себе лощеный профессор, академический лев, витающий в эмпиреях английской классической литературы оказывается там, где должен быть – в глухой провинции, в скромном жилище, рядом с овощными грядками, овцами и африканской хтонью. И утилизация умерших собак, расчищение мертвого, но не ради жизни, а ради очередного тлена – вот жизненный удел, скромное дело твоей жизни. Своего рода толстовское «опрощение», смирение перед бесконечностью и непознаваемостью жизни. Видимо, всем нам суждено пройти подобный путь «бесчестья».

Любовь, что движет Солнце и светила

«А ему не приходило в голову, что они могут не встретиться за гробом не потому, что загробной жизни не существует, а потому, что судьба отправит его в подземное царство, пока она, вечно недостижимая, будет парить в небесах?

Или наоборот?»

Быть замеченным: прочитанным, интерпретированным серьезными рецензентами, сделаться предметом дискуссий — в сегодняшнем переполненном книжном пространстве все равно, что выиграть в национальной лотерее. Но это касается новичков, к числу которых нобелиант и дважды лауреат Букера Джон Максвелл Кутзее не принадлежит. Всякий его роман, если и не становится обсуждаемым, то уж вдумчивые рецензии критиков получает, последний не исключение. Среди читателей ажиотажа не наблюдается, но с Кутзее всегда так было, он не для масс, даже малый, меньше двухсот страниц, объем не заставил читателя валом валить на книгу.

И зря, простая история «Поляка» стоит внимания. Простая и предельно лаконичная история любви пожилого и не особо успешного польского пианиста к банкирской жене, состоящей в комитете Музыкального круга, из Барселоны. Я далека от реалий, но, сколько понимаю, этот круг — что-то вроде достаточно элитарного клуба по интересам для любителей симфонической музыки. Они получают некоторую поддержку на привнесение культуры в массы из городского бюджета, и за ее счет могут позволить себе приглашать не самых известных, но интересных музыкантов. Такое: оплата перелета и проживания плюс небольшой гонорар. Чтобы было понятно, что Витольд Вальчукевич ни разу не концертирующий пианист. Не знаменитость, собирающая полные залы.

Кроме того, он стар и довольно неловок, такой очень крупный костлявый мужчина. Точно не Аполлон Бельведерский. И маленькая слава его осталась в молодости, когда были победы на музыкальных конкурсах. Но у него занятная интерпретация Шопена, примерно такая же суховатая и лапидарная, как книга Кутзее о нем и его любви. Шопена, чья привычная характеристика несколько избыточный романтизм. Члены круга попробовали это новое прочтение, скорее разочаровались, чем прониклись. Был бы гость молодым красавцем бунтарем, можно было бы ожидать большего успеха, повторных приглашений, но не впечатлил. И комитетская дама Беатрис (за сорок, хорошо выглядит, холодна и рациональна, в несчастливом браке, к которому давно приспособилась, двое успешных сыновей) забыла бы о нем тотчас.

Когда бы не письма. То есть, сначала компакт-диск с записью его музыки и приложенной запиской «Ангелу, который за мной присматривал», затем электронное письмо о том, что он дает мастер-классы в Жироне и хотел бы увидеться с ней. Странно. в деньгах он не нуждался, рациональная Беатрис навела справки. На прямой вопрос: «Почему вы в Жироне?» — она получает ответ: «Ради вас». И нет, небо не падает на землю, любовь не выскакивает перед ними как убийца из-за угла. Беатрис вообще не из тех женщин, что заводят интрижки, любая нечистоплотность претит ей скорее по причине внутренней брезгливости, чем в силу высоких моральных качеств. Но поляку она симпатизирует. И почему бы не съездить в Жирону?

И снова нет, это не становится началом красивого романа, хотя поляк позовет ее в Бразилию, куда его приглашают работать,и они переспят, что стоит отнести на счет ее снисходительности, такой благотворительный перепихон (простите мою вульгарность). А дальше все закончится для них в этом мире. Но он дотянется до нее из-за гроба. Нет, я не расскажу как, там всего-то 176 страниц или три с половиной часа в аудио, Артем Затиев хорошо читает. И эта книга стоит того, чтобы прочесть.

Она про то, как в нашу жизнь входит любовь. Неуместная, неловкая, неузнанная, непринятая, от неподходящего объекта, далекая от романтических стандартов. Входит и выходит, и кажется тут больше говорить не о чем. Но как-то так получается, что ничего более ценного в твоей жизни и не было.

Пишу свой отзыв спустя два месяца после прочтения книги, так что какие то нюансы книги стерлись из памяти. Но не в нюансах дело, главное в этом романе, как мне показалось, — атмосфера, общий фон, антураж, ситуация междувременья, «серая зона» как говорят сегодня. Это атмосфера нарастающей неопределенности, причем неопределенности как то организованной («да – это бред, но бред последовательный», как говорил Гамлет). Атмосфера все же не гамлетовская, а кафкианская, связь «Жизни и времени…» с «Процессом» отмечена практически всеми читателями, мне же в голову пришли ассоциации с кафкианским «Голодарем». Действительно, Михаэл демонстрирует какую то почти ангельскую жизнь, он часто остается без еды, но голод не тяготит его. Молчание, уединение, звездное небо над головой, забота об урожае – вот чем наполнена жизнь Михаэла. Такое хайдеггеровское пастушество, бережное хранение бытия, молчаливое трудничество.

Что еще мне показалось важным в романе – это тема нормальности/ненормальности, общепринятого и особенного, большинства и меньшинства. С одной стороны Михаэл выпадает из круга «нормальных»: у него есть физический дефект в виде заячьей губы, у него нет хорошего образования, работы, какого то жизненного плана, он «цветной» в стране апартеида. С другой стороны, Михаэл невозмутим – его не затронуло всеобщее сумасшествие гражданской войны. Люди делят имущество, насилуют и убивают, грабят беспомощных. По всей стране выставлены блокпосты; владельцы имений, спасаясь бегством, бросили свои дома; преступники начинают объединяться в банды – и все это своего рода «нормальная» жизнь: «С волками жить – по волчьи выть», как говорит народная мудрость. Но жизнь Михаэла, вопреки его времени, не становится волчьей, и в этом он представляется мне более человечным человеком. Время от времени я вспоминаю глупости, которые совершил из желания быть таким как все, желания казаться лучше. И виню себя за это, есть какое то убожество в так называемой коммуникабельности.

Надо сказать, что совершенно ничего не знаю о гражданской войне в ЮАР и вообще, разрушение системы апартеида представлял себе как героическое одиночное заключение Нельсона Манделы, перед подвигом которого отступили господа в пробковых шлемах, добровольно отдав ему власть. Мои наивность и идеализм, конечно, не дотягивают до Михаэлевских, но тоже вполне себе. И грустно, и смешно.

Петербург, осень, смерть, Достоевский, отец, сын, бесовщина. Человек из далекой южноафриканской земли, наш современник, пишет о далекой, холодной, мрачной северной столице России XIX века. Главный герой пытается разобраться в обстоятельствах гибели своего пасынка, а на самом деле – в себе самом. Приходится как то проживать жизнь, хлопотать о жилье, разбираться с полицией, долгами перед кредиторами, женой в Дрездене, но все это как-будто в вакууме, как будто весь мир лишь декорация. Все не имеет значения, кроме душевной тревоги. Как можно жить, когда есть мокрая, голодная собака, привязанная к водосточной трубе, когда есть грязный, вонючий шпион, приставленный к тебе, когда есть всёпонимающая Матрена, когда есть нечаевское искушение власти, силы, упоение от тайны? Как жить одному, когда всё одно и все едины и все за всех в ответе? Что такое творчество как не преступление перед Богом? Что такое человек как не обезьяна Бога? Куда от всего этого деться? И желчь, желчь во рту, противное ощущение несовершенства. Как итог, настоящая литература, чудо. Тревожное, но чудо!

Ко мне пришёл «Железный век».

Книга была мне интересна не только сама по себе как художественное произведение хорошего литератора. С главной героиней объединяли и некие схожие весьма специфические личные обстоятельства. И потому было вдвойне интересно, любопытно, волнительно, азартно-познавательно (и прочие соответствующие прилагательные, обозначающие особый интерес и отношение к читаемому) погружаться во внутренний мир женщины, проживающей свои последние месяцы или недели а затем и дни своей жизни. И это было одной стороной медали.

А другой интерес состоял в картине внутренней социально-политической жизни страны в эпоху апартеида и в дни мощных социальных волнений и протестов и ответного насилия официальных властей ЮАР в отношении цветного и в особенности чёрного населения. И здесь этот роман слегка пересекался с книгой другого южноафриканского автора Тревора Ноя «Бесцветный» и с некоторыми романами тоже южноафриканки Дорис Лессинг — пересекался, но не совпадал, что только добавляло цветов и оттенков к общим впечатлениям об этой стране и об описываемом в романе периоде.

Вообще книга не для любителей приключенческого экшена и прочих стрелялок-догонялок. Хотя и экшен в романе есть, и искалки-стрелялки тоже имеют место быть. Просто не в них самих суть, а в том, что испытывают люди вообще и в особенности наша главная героиня в связи со всеми этими делами. И что в конечном счёте вот эти социально-политические события затмили в её сознании и собственную болезнь и неизбежную скорую смерть.

Однако в романе есть ещё и третий смысл, и третья сюжетно-событийная линия. Она касается такого явления, как бродяги и беспризорные и взаимоотношения с ними людей обычных, среднего класса. И тут автор вовсю постарался изобразить представителя этого вечного человеческого племени во всей красе. Во всех смыслах этого определения. Ибо в последние дни миссис Каррен (именно Каррен, а не Керрен, как в аннотации) никто другой не стал для неё самым близким и понимающим, кроме вот этого отверженного и отвергнутого обществом, униженного и оскорблённого человека…

По форме мы имеем дело с эпистолярным жанром — миссис Каррен пишет своё последнее прощальное письмо своей дочери, давно живущей в большой заокеанской стране. Соответственно всё написанное излагается от первого лица единственного числа, от самой миссис Каррен, и потому насыщено её личными чувствами и мыслями.

С самых первых страниц не могла отделаться от мысли, что некоторые книги пишутся для читателя, для того, чтобы он получил удовольствие, а некоторые для критиков, чтобы они оценили и дали награду. Никакой предвзятости ни к книге, ни к автору у меня не было, и я корила себя за несправедливость: откуда такой негатив? И начала разбирать по камешкам…

Итак.

Книга веет меланхолией. Нет жизнеутверждающего начала, нет даже проблесков позитива. Только тоска, переливание философских мыслей из пустого в порожнее и полная безысходность. Герой из тех, кто за всё хорошее против всего плохого.

Тоской наполнены и описания природы, хотя, не могу не признать, порой в этой тоске есть красота. А вот описание человека вызывает у меня гадливость. Понимаю, что когда хочется показать весь ужас, например, пыточной, автору приходится констатировать запах экскрементов, но слишком уж любит (именно любит!) автор заострять внимание на грязи. Даже там, где это неуместно. Т.е. не свету и красоте человек открыт, а куда он не посмотрит — он фокусируется на грязи. Автор смакует унизительные пытки и заостряет внимание на каждом непорожнем ночном горшке. А от линии судья – девушка вообще тошнило: сначала уважаемый мужчина моет ноги грязной нищенке, потом голый дряболокожий старик поглаживает во всех местах голую молодую женщину, не совокупляясь с ней, а потом философствует о совокуплении, желании и ментальной импотенции.

К тому же перед нами судья. Пусть и порядком уставший от жизни, но всё-таки судья. Который почему-то рассуждает и ведёт себя как адвокат. Хуже – как правозащитник. Защита порядка и жалость к его нарушителям – несовместимы. Да, да, я слышала и про презумпцию невиновности, и про то, что даже у преступников есть права… в том мире, в котором живу я. Но судья живёт в другом мире! Это в нашем мире все люди равны и все культуры ценны, а противопоставлять себя, как цивилизацию, и всех остальных, как варваров, – и есть верх некультурия. Но мир, в котором живёт судья, существует по своим законам, не по нашим. И в том мире, живя в процветающей империи, отгороженной от варваров крепостной стеной, судья просто не может воспринимать себя и варваров как равных! В том обществе, которое нарисовал автор, противостояние «свой-чужой» (офицер Третьего отдела – безродный варвар) не подразумевает выбора. Отсюда и ощущение неестественности чувств, испытываемых главным героем. Автор хирургическим путём вкладывает в него собственные взгляды и философию, которые герой путём естественным никак разделять не может.

(И вообще, когда западные «человеколюбцы» начинают истерить по поводу «палачей» из органов госбезопасности, мне всё время кажется, что они имеют в виду какое-то конкретное государство и конкретные органы. Это у меня мания преследования или у них паранойя?)

Вывод. Если герой вызывает жалость и брезгливость, созданный мир неуютен и грязен, а изложенная философия неприменима к данным обстоятельствах — о каком удовольствии для читателя может идти речь? Вот отсюда и чувство, что книга написана для жюри всевозможных премий, а не для читателя. По крайней мере, не для меня. Есть такое понятие: кино не для всех – фестивальное кино. Считается, что такое кино смотрят гурманы, что его не понимаю ширпотребщики. Вот то же и с этой книгой. Она не для всех. Уж точно не для меня. Пусть гурманы её хвалят. А я, значит, ширпотребщик. Мне она не зашла. Совсем. Совсем-совсем.

Мои впечатления о-очень неоднозначные.

Описываемая жестокость вкупе с недальновидностью высших чинов тяжким бременем оседает на плечах местных жителей, которые вынуждены служить прослойкой между угнетателями и варварами. Им и достается самая незавидная участь — ни дома, ни спокойной жизни, ни уверенности, что наступит «завтра»...

Судья, от чьего имени ведется повествование, так же вызывает противоречивые чувства — от восхищения (его желанием проникнуться историей края и справедливо судить любого по его поступкам) до отвращения (в моменты проявления им слабости).

И хотя я впечатлена философией и обилием умных фраз, в целом от романа остался тяжелый осадок — именно бессилие героя и невозможность что-либо исправить создают ощущение тоскливой безысходности. Не уверена, что смогу рекомендовать к прочтению...

И ощутить сиротство как блаженство

«Как это – умирать? Ты лежишь, глядя в синеву неба, и тебе все сильнее хочется спать. На тебя нисходит великий покой. Ты закрываешь глаза – и нет тебя. Когда просыпаешься, ты уже на корабле, плывущем через океан, в лицо ветер, над головой кричат чайки. Все кажется свежим и новым.»

Завершающий роман трилогии Кутзее об Иисусе. Вот почему, кстати, такое сквозное название у частей? Зовут мальчика Давидом, а история его словно бы выворачивает наизнанку евангельский сюжет: вместо девы-матери и псевдоотца пара опекунов, которых сам родителями не считает и при всяком случае напоминает об этом.

Преданности в нем ни на йоту, дважды на протяжении истории покидает приемных родителей, чтобы жить там, где сам считает нужным, во второй раз не гнушаясь шантажом в отношении Симона, который резко отрицательно относится к идее переезда в детский дом. Напрямую о напраслине не говорится, но мальчик дает понять, что если единственной возможностью переселиться станет признание опекунской несостоятельности, и если для этого придется обвинить Симона в специфическом интересе к себе, эти слова будут сказаны.

Каково? Его, Симона, жизнь положившего на заботу о мальчишке найденыше. Инстинктивного стремления к добру тоже нет в Давиде, его фаворитами то и дело становятся лживые фанфароны с завиральными идеями, просто кунсткамера какая-то: содержатели пансиона, громко обозвавшие свое заведение академией, где ученики за год не выучились арифметике, но солнечные ванны принимаются вместе с воспитанниками ню. Детдомовский тренер, обманом устроивший дворовой футбольной команде побоище на матче с игроками на два-три года старше. Псих и демагог убийца.

Горечи сиротства не ощутил на протяжении трикнижия ни разу, всегда находятся люди, желающие взять на себя заботу о нем, но не откажется упомянуть при случае, что он сирота, не щадя чувств приемных родителей. Пассионарий и харизматический лидер, хотя ни разу не чудотворец. Да, сказитель и сочинительского дара не чужд, да — умеет увлечь за собой других. Да, его все любят. Но самонадеянность и гордыня поистине сатанинские. Все знает о своих правах, не желая знать об обязанностях.

Охотно учится тому, что ему интересно, отвергая знания, которые не вписываются в его картину мира, ограниченную и однобокую. От природы склонный к добру, в большинстве обстоятельств берет сторону обаятельного, поднаторевшего во лжи зла. Ну и как вам такой ребенок? Страшно? Скорее неуютно. Не монстр, но и не вполне человек тысячелетней культурной традиции.

Какая-то иная модификация. модель сугубого индивидуалиста с приоритетом командной работы при необходимости совместных действий в противоположность прежней семейной общности. Задается вечными вопросами, но ответы на них находит скорее абсурдистские. Но вот они такие, идущие на смену прежнему человечеству. Автор просто уловил и описал это. Хотя вернее было бы соотнести героя не с Иисусом, а с Предтечей. Впрочем Кутзее виднее.

Когда ребенок ускользает

Литературными регалиями Джон Максвелл Кутзее не обойден, нобелиант и первый за историю премии дважды лауреат Букера. С признанием, у рядового состава сложнее, немногие его читают. Не знаю почему — так сложилось. Я среди тех, кто читает время от времени. Что-то в нем есть для меня, должно быть.

«Школьные дни Иисуса» вторая часть одноименной трилогии, начала которой литературный мир ждал с замиранием сердца, как откровения, совмещенного с интеллектуальным супербестселлером. И нет, оказалось, что библейские коннотации какие могла бы считать и опознать публика, отсутствуют в «Детстве Иисуса», люди почувствовали себя оскорбленными: «Он что, за идиотов нас держит?» Как результат, вторая и третья части не получили резонанса вовсе. А между тем, хорошие ведь книги. И Кутзее в привычном для себя формате — говорить очевидные вещи простым языком, превращая обыденность в притчу, которую можно расшифровать разными способами, а можно принять, не расшифровывая.

Напомню, вымышленная реальность, во многом копирующая нашу с двумя основополагающими различиями: 1. абсолютное большинство населения прибыло сюда морем и воспоминания их начинаются со времени плавания; 2. здесь нет животных, которых можно было бы употреблять в пищу. Собаки, кошки, птицы есть, коров, баранов, коз — вообще мясомолочного скота нет.

Язык общения испанский, вновьприбывшие получают небольшие подъемные, бесплатные языковые курсы и возможность трудоустройства. Мужчина по имени Симон (имена им тоже дают) за сорок. крепок, способен к физическому труду больше. чем к интеллектуальному. На судне знакомится с малышом, который ищет свою мать, и берет на себя заботу о нем. Мальчик Давид обладает немыслимой харизмой, все хотят заботиться о нем, спустя некоторое время обязанности опекунши того же свойства, что и у Симона, берет на себя молодая привлекательная женщина Инес с более высоким, чем у портового грузчика Симона, социальным статусом.

Грядет перепись населения, следовательно пара, скрепленная единственно заботой о мальчике, но не имеющая опекунских полномочий, рискует потерять его. Между тем, он становится смыслом их жизни. Трое беглецов и верный пес Ботливар, прибившийся к Давиду на корабле покидают Новеллу (Новую реальность?, жизнь?) с тем, чтобы перебраться в другой крупный город Эстреллу (Звезда) и начать новую совместную жизнь там.

Переезд не пошел на пользу отношениям. Давид на новом месте все более самостоятелен в определении своего будущего. Он желает поступить в Академию танца, нашлись и престарелые состоятельные сеньоры, желающие оплачивать его учебу (не забыли, там невероятная харизма?) Выглядит это как скандал, который ребенок закатывает родителям, добиваясь покупки новой игрушки, с той разницей, что криков и бросания на пол с тем, чтобы сучить ногами нет, вместо них непробиваемое упорство, с каким отстаивает свое право идти выбранным путем (шестилетка, напомню,

и нет, это не «как мило», толерантному обычно читателю, хочется отодрать наглого мальца как сидорову козу).

С началом учебы он все больше отдаляется от приемных родителей, особенно от Симона, едва не с презрением демонстрируя ему приближенность к высотам духа, вход куда Симону заказан. Оне там, видите ли, слушают музыку сфер и танцуют числа, а тьмы низких истин, вроде умножения-вычитания пусть остаются мелким людишкам, разумением не превосходящим муравья.

Одновременно все больше влияния на него имеет некто Дмитрий, смотритель музея, расположенного в одном с академией здании, влюбленный в преподавательницу Давида. Человек пустой и скверный, однако умелый демагог и манипулятор, от влитяния которого Симон тщетно пытается оградить приемного сына, этот Дмитрий еще удивит всех самым неприятным образом, и продолжит удивлять, отчего читателю не раз захочется придушить его. Но нет, если бы в жизни все было так просто, мы уже давно жили бы в Алмазном веке.

Мы сегодня пересматриваем незыблемые на протяжении тысячелетий стандарты отношений. И эта мудрая книга намечает пути, которые сегодня могут казаться тупиковыми или прямо кощунственными, вроде отказа от авторитарного стиля в руководстве детьми. Однако в меняющемся мире, где перестают работать прежние паттерны, нужно искать новых

Очень сложным оказался роман, в нем осень — не золотая пора с яркими красками, а серость каменных подъездов, стылая съемная комната и огромное горе утраты. Вот такая тоскливая беспросветность создает особую атмосферу, которая давит, гнетет, и постепенно начинает затягивать в психоделику. К тому же автор словно преднамеренно запутывает, описывая метания известного писателя, его размышления о противостоянии отцов и детей, стремление хоть на минуту увидеть образ пасынка, услышать его голос. Такие терзания доводят героя до определенной степени безумства и потери связи с реальностью. Читать об этом не так уж легко и радужно.

И все же стоит отметить красивую вязь философских фраз автора — где-то хотелось поддакнуть, где-то поспорить; что-то — выписать, а что-то -пропустить, не читая...

ДРУГОЙ ИИСУС

...Он говорит, что надо смотреть вверх. Пока смотрю вверх – все со мной будет хорошо. А если гляну вниз – могу упасть...

Он определенно что-то подсыпает в свои книги, в промежутки между буквами. Ты говоришь себе: я разгадала секрет Кутзее, он не хочет маяться со своей болезненно увеличенной совестью в одиночку, беззастенчиво пользуясь писательским даром, чтобы заражать ею других. И вот уже вместо того, чтобы спокойно получать от жизни удовольствие тридцатью тремя возможными способами, читатель мается болью несчастных дикарей и старика судьи («В ожидании варваров»), а когда маятник качнется в другую сторону — снова терзается, на сей раз болью «бывших», когда права дикарей признаны и они начинают устанавливать свои варварские порядки («Бесчестье») Но со мной этот номер не пройдет, карету, мне, карету, сюда я больше не ездок. И... берешь «Детство Иисуса».

Уже настроенная страдать за други (недруги,как вариант) своя, Ожидая острых сюжетных коллизий с религиозными аллюзиями, (даром ли такое название?) Да только на сей раз чаяния окажутся иллюзией. Не будет столкновения интересов, а к новозаветной истории происходящее с героями можно будет отнести не в большей,чем любой другой текст, мере. Что не помешает тебе старательно протягивать ниточки от нее ко всем местам романа, имеющим хотя бы подобие выступа, не огорчаясь очередной нитью, провисшей в пустоте.

В какой-то момент ловишь себя на мысли, что здесь комфортно. Да, скудно и нет определенности в положении героев, и занятия их странны. Но тебе не больно. Ты очистилась. Вы все теперь очистились от прошлого. Постой, ты хочешь сказать, что убогий социализм, описанного в книге: «от каждого по способностям, каждому по труду» и «все равны, но некоторые равнее» и «с голоду не помрешь, но если хочешь разнообразить рацион мясными блюдами, можешь поохотиться на крыс» — толка есть светлое будущее всего человечества? Не хочу, эта история аполитична в той же мере, в какой далека от религии.

И асексуальна. Это не феминистский роман, хотя на определенном этапе может таковым показаться, и когда девушка говорит мужчине, что не находит удовольствия в том, что он станет засовывать в нее часть своего тела, к феминизму ее слова имеют примерно столько же отношения, сколько название к религии. Положим, женщины склонны говорить о сексе в таком ключе, но с мужчиной-то иначе, нет? Нет, в точности так же. Он трепыхается по инерции, находя утешение, не доставляющее многой радости, в объятиях соседки. Но с видимым облегчением обрывает связь. Он делает вялую попытку стать клиентом публичного дома (тут по записи и «заполните вот эту анкету в четырех экземплярах»), да так и не доводит до конца.

Мы добрались до Кафки, потому что «Детство Иисуса» отчасти «Замок», в котором остался абсурд, но из него вынули заряд отчаяния, заменив нежностью и заботой персонажей, направленными на мальчика. А теперь я скажу вещь, которая для меня в интерпретации романа очевидна — это на самом деле история пришествия в мир божьего сына. Только в реалиях эпохи Водолея. Вместо четко определенного Отца, совершенно неопределенный дядя; вместо родившей Его Девы — нерожавшая девственница; вместо бегства четы в Египет, общий исход человечества на поля асфоделей; вместо хлева, в котором животные, обреченные стать едой — вовсе никаких животных, каких можно было бы счесть за домашний скот, во всем пространстве романа.

Водолею Кутзее нет необходимости специально моделировать эту вселенную, она берется им интуитивно. Два управителя знака, Сатурн и Уран, в равной мере насыщают книгу своими энергиями. Холодный, ригидный, замкнутый, тяготеющий к структурированию и классификации, склонный к аскезе Сатурн — это сдержанность в проявлении чувств, характерная для персонажей, на фоне которой порывы Инес выглядят почти непристойными. Хм, не хотелось бы вспоминать, но разного рода отхожие места тоже по части Сатурна (помните какашки?). Яркий, революционный, андрогинный, непредсказуемый, ниспровергающий авторитеты, берущий знания из воздуха, питающий склонность к коллективным действиям и более прочих тяготеющий к абсурду Уран — это атмосфера романа, это мальчик Давид и его способ взаимодействия с действительностью.

Ну вот. А вы говорите мракобесие. Астрология в большинстве случаев не попытка облегчить ваши карманы на определенную сумму, а всего лишь удобный ключ, открывающий двери, которые другими ключами не открываются. Ах да, перевод Шаши Мартыновой очень хорош, я читала эту книгу вслед за«Бесчестьем», переведенным Сергеем Ильиным, лучшим в моей табели о рангах, и не почувствовала снижения планки. Книга совсем другая и перевод совсем другой, но хорошо.

МОЖЕТ БЫТЬ ВАРВАРОВ-ТО И НЕ БЫЛО

...С границы вести донеслись:

Исчезли варвары.

Но как нам быть, как жить теперь без варваров,

Чем объяснить, что мы с собою сделали?

«В ожидании варваров» Кавафис

Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

«Письмо римскому другу» Бродский...

Почему если Кутзее — то сразу «Детство Иисуса»? Не знаю, у меня в восприятии четко сложилась эта пара, и отчего-то все никак не могла решиться на знакомство с Нобелиантом. Сподвигло известие о начале съемок по роману «В ожидании варваров» фильма с Джонни Дэппом. И тогда я поняла. что 1. Кутзее — это не только детство и школьные годы Иисуса; 2. Хватит халявничать и читать то, что доставляет удовольствие, пора бы что-нибудь и для общего развития: 3. Может быть он не так страшен, если кино и Джонни Дэпп.

Кстати же, и Кавафис. С греческим поэтом немного знакома, хотя не сказала бы, что он среди моих фаворитов. Из написанного примерно в то же время тем же александрийским стихом, Кузмин много ближе. Но именно одноименное стихотворение Кавафиса вдохновило Кутзее на роман. О чем это? Фабула проста и достаточно подробно описана в Вике. Без выворачивающих душу и нутро подробностей, оно и к лучшему. Кратко: в маленький приграничный городок-крепость на окраине Империи прибывает особист, одержимый желанием любой ценой обнаружить приметы подготовки варваров к реваншу.

А там десятилетиями сложившийся уклад. Представители титульной нации занимают ступени немудреной иерархии, во главе которой уже три десятка лет Судья. С местным населением горожане не смешиваются, сталкиваясь с ними только в ярморочные дни и безбожно обирая грязных кочевников. На более-менее привилегированном положении обитатели рыбачьей деревни к востоку от города. Они ближе, бойчее лопочут на местном суржике, но в глазах граждан Империи все равно остаются дикарями. Уклад жизни скопировали тот, который знали по жизни на родине. В целом неплохо, развлечений только маловато. Но Судью все устраивает, он на досуге занимается археологическими изысканиями и пытается расшифровать найденные в раскопках надписи (варвары-то, оказывается,в прежние времена обладали письменностью).

Когда я сказала про «любой ценой», то именно имела в виду, что полковник Джолл, антагонист Судьи — пе5рсонализации мудрого недеяния в пространстве романа, активен необычайно, дурно и беспринципно. Первое, что он делает, хватает мальчика и старика из местных (вышли они из-под камня, щурясь на белый свет. Старый горбатый карлик и мальчик пятнадцати лет) и запытывает старшего до смерти, а младшего. изрядно покалечив, заставляет провести к кочевникам. Которых, в свою очередь, препровождают в город и пытками же выбивают из них подтверждение. что да, варвары собираются напасть (угу, маленькая, победоносная и на окраинах — оно завсегда с пособствует поднятию патриотического духа электората)

Судья, осознавая свое бессилие в городе, где прежде его слово было законом, не может препятствовать, но страшно мается тем, что с его молчаливого благословения терзают невинных людей. и после того, как Джолл отбывает в метрополию, он подбирает на рынке хромую полуслепую нищенку из числа тех пленников. Она не могла уйти со своими — сломали ноги. которые неправильно срослись и что-то такое сделали с глазами, теперь только периферийное зрение, когда смотрит прямо, видит размытое пятно.

Так вот, подобрав девушку, он как-бы во искупление вины, моет ей ноги. В этом совсем нет эротизма, но какая-то глубинная потребность успокоить душу хоть чем-то, и утешение приходит тотчас же, покой, которого он лишился несколько месяцев назад, снисходит на Судью, стоит ему коснуться девушки, он испытывает неодолимую сонливость. А это важно, знаете ли — спать, И так у них устанавливаются странные на обывательский взгляд (когда бы обыватель мог видеть) отношения. Герой поселяет хромоножку в доме. пристраивает работать при кухне, а город снисходительно посмеивается, убежденый, что седина в бороду...

Между тем, физической близости между ними нет, а по весне он, не то,чтобы окончательно успокоить душу, не то в досаде на то, что молодое женское тело, всякую ночь лежащее рядом, не вызывает влечения, отправляется во главе отряда вернуть девушку ее родичам. А вернувшись, застает Джолла у власти в городе, себя же на положении пленника. подозреваемого в предательстве и сношениях с варварами. Глупость, конечно, но фигуранту будет очень не до смеха. И читателю тоже. Кутзее весьма непрост. Его историю можно рассматривать, как философскую притчу, можно как описание реальных событий, можно как социологичесское исследование. Продолжу в последнем ключе, это не так мучительно.

На протяжении недолгого времени Судья несколько раз поменяет статус, пройдет через издевательства и бездны унижений, будет совершенно сломлен физически и потеряет изрядную часть человеческого облика. Но нет, не перестанет быть Человеком на самом глубоком из возможных уровней. А что же варвары? Да какое там. Империя сама по себе развалится.

КУТЗЕЕ УМЕЕТ ИЛИ ГАММЕЛЬНСКАЯ МАНДОЛИНА

...– Пойдем, – говорит он, и наклоняется, и раскрывает объятия. Пес, виляя увечным задом, обнюхивает его лицо, облизывает щеки, губы, уши. Он не отстраняется. – Пойдем.

Неся кобелька на руках, как ягненка, он входит в хирургическую.

– Я думала, ты позволишь ему пожить еще неделю, – говорит Бев. – Решил поставить на нем крест?

– Да, решил поставить крест...

Закончив, чувствовала себя тем кобельком с парализованной левой задней: знаешь, надежда напрасна, но до последнего продолжаешь надеяться, что твой бессильный бог внесет в безжалостный мир малую толику милосердия. А покуда крест на тебе окончательно не поставлен, слушаешь надтреснутое дребезжание его мандолины, и в целом свете нет для тебя лепшей гармонии. Кутзее умеет превратить инструмент. на котором наигрывает, во флейту гаммельнского крысолова: знаешь, что путь, на который она тебя увлекает, не твой путь, но продолжаешь идти. Хотя тут дело еще в том, что «Бесчестью» невероятно повезло с русским переводом. Все, что делал Сергей Ильин, эталонно.

Нобелиант из страны, победившей апартеид, был явлением предсказуемым. Помимо того, что Африка в ХХI веке в литературном тренде, случай ЮАР уникален и несопоставим с центральноафриканскими странами. Масса нюансов, начиная с климата и заканчивая мощнейшей драматургией обстоятельств. Там теперь одних только государственных языков одиннадцать, можете представить, как им легко договариваться? Наши симпатии, конечно, на стороне угнетенного большинства («ибо я един со всем Человечеством»). Но, положа руку на сердце, вы понимаете, что для белого меньшинства сейчас что-то, вроде «Россия, которую мы потеряли», «и хруст французской булки» — самоощущение профессора Преображенского в окружении Шариковых и Швондеров.

Да, социальные лифты по-прежнему способствуют продвижению потомков колонистов в большей, нежели коренного населения, степени. Но нарождающийся средний класс из чернокожих и цветных, не склонный перенимать европейские культурные ценности; общая криминализация страны; столкновение родообщинного уклада с развитым капитализмом; чувство вины и переживание коллективной травмы, наконец. Джон Максвелл Кутзее плоть от плоти своей земли и своего времени, а потому неудивительно. что его творчество мощно окрашено этими тонами. Даже и тогда. когда то, о чем он рассказывает, апеллирует к общечеловеческим вещам.

То есть, ты хочешь сказать, что у интрижки престарелого профессора со студенткой национально-политический подтекст? А разве нет? Согласна. принуждать к сожительству зависящую от тебя женщину нехорошо. Но Дэвид не Гумберт, Мелани не Лолита и дело даже не в том. как много мужей она познала до него, а в странно провоцирующем поведении. В мерзкой поговорке «сучка не схочет — кобель не вскочит», немалая доля житейской правды, хотим мы того или нет. В астрологии есть аспекты, которые прямо говорят о сексуальное влечении к партнеру, сильно превосходящему по возрасту. Ничего противоестественного в ситуации изначально не заложено. А ее интерпретация окружающими и провокационное поведение девушки: лечь с мужчиной по доброй воле. ни взглядом, ни намеком не дав ему понять, что он тебе противен; прийти к нему, когда тебе плохо. А потом объявить себя жертвой харассмента, с чем социум радостно согласится. Я не любитель CПДC (синдрома поиска дополнительного смысла), но не напоминает ли вам это ситуацию с белыми угнетателями в ЮАР?

Идем дальше, суд над Дэвидом. Стойкое ощущение, что он делает все, ог него зависящее. чтобы претерпеть самое жестокое из возможных наказаний. Все могло ограничиться вынесением устного взыскания, избери он верную линию поведения и повернись ситуация в благоприятную для героя сторону. Отчего так упорно нарывается? Чтобы иметь возможность сказать: вот, со мной сделали это, лишили меня всего словно бы все вокруг не поступают ежечасно, как поступал я! Дальше: Люси и изнасилование. Она знала о криминальной обстановке, пятерых доберманов от нечем заняться не заводят. На прогулке Люси и ее отец, оба люди образованные, встречают подозрительную троицу, использующую прием проникновения в дом,который обессмертил «Заводной апельсин». Да там не тревожный звоночек должен звякнуть, а сирена взреветь. И что делают герои? Правильно, ведут бандитов в дом.

Так можно разобрать по кирпичику весь роман и везде будет одна и та же ситуация, словно отраженная в галерее зеркал, уводящих читателя по пути, выбранному для него автором. «Бесчестье» очень сильная книга, но у меня есть своя земля и иной опыт коллективной вины, отличный от южноафриканского. И свой путь изживания. Однако Кутзее умеет.

Я прочитала много романов Кутзее, но этот будет последним: мне надоело. Кажется, я раскусила эту стандартную схему, которая следует у него из текста в текст: берем человека среднего возраста, скорее ближе к пожилому, из самого что ни на есть среднего класса, мелкая буржуазия, в общем, с уклоном в интеллигенцию. И устраиваем ему череду неудач разного размера и степени постыдности. И к концу текста наш относительно благополучный мелкобуржуа скатывается уже практически в скотское существование, сам того не осознавая. Как же так получилось? А как получалось до этого, вот вопрос? Что, у них в жизни до всегда было медом намазано, и они могли жить по накатанной, не переживая никакие провалы и неудачи? Почему эти люди не сопротивляются, вот что меня волнует. В этом нет ничего от сознательного христианского смирения, ничего от «подставь другую щеку» — только какая-то скотская покорность и такое же скотское упрямство в отдельных вещах. Больше всего меня раздражает у этих героев полное отсутствие рефлексии на тему своего состояния: им почему-то не приходит мысль «какой ужас, что я делаю/позволяю с собой делать! надо срочно подрыгать лапами и выбраться из этого кувшина с молоком!» Нет, они так и тонут, унося с собой свои мелкобуржуазные воспоминания о никому не нужных книгах, которые они задумали написать, но не написали, и женщинах, с которыми они спали и которые их давно забыли.

А вот череда романов с ровно такими героями: «В ожидании варваров», «Жизнь и время Михаэля К.», «Железный век» — и «Бесчестье» как апофеоз этой схемы. Если в других романах помимо нее есть что-то еще, то в «Бесчестье» — больше ничего.

Герой, пожилой университетский преподаватель никому не нужного предмета (ему самому — тоже) совращает студентку и в результате скандала лишается работы. Так начинается его падение. Увы, посочувствовать ему не получается, потому что личность героя вызывает в лучшем случае раздражение: мало того, что человек закопал себя своими руками — его дело. Но он не думает об окружающих ни секунды, даже не пытается понять их чувства или смысл их поступков. И поэтому вполне естественные действия окружающих (вроде того, что совращенная студентка написала на него жалобу) вызывают у него такое удивление. Откровенно говоря, такого уровня проблемы с социализацией и такое полное отсутствие эмпатии наводят на мысль о каком-то психическом отклонении. И все это — в сочетании с какой-то невероятной степенью уверенности в себе; мы видим происходящее глазами героя, но вот что странно: в его внутреннем диалоге он ни разу не задумывается о том, что чувствуют (и чувствуют ли что-либо) другие люди к нему и какой эффект он производит своими поступками. К примеру, уже после всей этой шумной истории со студенткой он раздумывает совершенно спокойно, а не возродятся ли между ними былые чувства. В то время как читателю и из текста, и из всего сделанного ей, совершенно понятно, что со стороны девочки там не было никаких чувств, а был чистейший харрасмент — но нет, что она на самом деле испытывает, его не интересует ни секунды. Равно как и что на самом деле испытывает его дочь, решившая остаться жить на своей земле даже после разбойного нападения, а также что на самом деле испытывают все его случайные женщины. Может, героя и постигло кармическое воздаяние за толстокожесть и твердолобость, да только он в конце книги остался таким же эгоцентрическим кретином, каким был в начале. Дело тут не в бесчестье, и нет его вовсе, а в бесчувственности, безответственности, безынициативности и, в конечном счете, в бессердечии. Возможно, но начала действия герою просто везло, а в книге мы видим, как мир в лице всех остальных людей начал относиться к герою ровно так же, как и тот относится к миру — равнодушно.

Причуды и прихоти собственного восприятия

Именно причуды и прихоти, потому что, казалось бы, где африканер Джон Максвелл Кутзее и Южная Африка, и где русский поэт и писатель Борис Пастернак и Россия? Даже континенты разные, не говоря уже о земных полушариях, природных зонах, истории стран и народов и всём прочем. Однако именно Борис Пастернак, а точнее доктор Живаго, Юрий Андреевич Живаго, персонаж и главный герой одноимённого нобелевского романа Пастернака, пришли в голову при чтении «Жизни и времени Михаэла К.».

И в самом деле, поводов для такой на первый взгляд странной, но вполне закономерной аллюзии множество. И там и там речь идёт о периоде гражданской войны; и в одном романе, и в другом главные герои являются довольно похожими по некоторым психологическим характеристикам специфическими личностями, хотя и принадлежащими к разным социальным слоям и группам. И в том и в другом романе главные герои всячески избегают и самой войны, и любого собственного участия в ней, и даже собственного выбора — кому сочувствовать и за кого переживать в этих войнах — они тоже избегают, старательно и тщательно. Наконец, оба романа стали теми самыми триггерами для Нобелевского комитета, которые сработали в отношении Пастернака (в 1958 году) и для Кутзее (в 2003 году) — правда в случае Кутзее нобелевку он получил в совокупности за свои романы, но ведь именно «Жизнь и время Михаэля К.» получил Букера в 1983 году и значит всемирную оценку.

Маленький простой мирный человек. Который знает и, в общем-то, любит своё мирное садоводческое дело. Но которому с бездушностью механизма не дают ни заниматься возделыванием садов и парков, ни просто жить так, как ему хочется. А непрерывно гонят по просторам южноафриканского вельда, помещают в лагеря, принуждают к каким-то работам и непрерывно стараются согнуть, но лучше, если сломать его маленькую мирную простую душу…

Трудно пройти мимо книги если за нее дают столько премий. Автор лауреат Нобелевской премии по литературе (2003), да ещё и двух букеров. Ну разве можно удержаться? Вот я и не удержалась и прочла этот роман. Судя по формулировке Нобелевку ему вручили не зря. В романе действительно масса сцен с посторонними, да ещё и запутанных. Вообще весь роман словно состоит из отрывков жизни профессора, постепенно опускающегося на дно. Точнее выталкиваемого туда обществом. В нем масса сюжетных линий, которые связаны между собой лишь главным героем. Внешние линии: профессор и студентка, профессор и общество, профессор и дочь, дочь и общество, общество и животные; внутренние: профессор и Байрон, Тереза и Байрон, профессор и его совесть. Вообщем намешано много и поднято огромное количество тем, более или менее важных и социальных. Думаю, что я ещё не все подметила. Однако мне показалось, что из-за обилия этих тем роман не удался. Все очень отрывисто и фрагментарно. Это словно неудачный монтаж в фильме, вырезающий все кадры, в которых нет главного героя. Кроме того, книга повествование, от третьего лица. Не знаю, возможно это такой перевод, но думаю, что все же изначально была такая задумка автора. При этом чувства и мысли героя словно существуют отдельно. О них говорится, как о факте, но не получается в них погрузиться и прочувствовать их. Во всяком случае у меня не получилось. Наверное для этого надо быть пожилым профессором, старым ловеласом.

Есть один момент, который мне действительно понравился в книге — сюжет общества и насилия. Ведь стоило выйти на ружу связи профессора и студентки, как она тут же классифицируется как насилие и подключаются всякие общественные организации, которые начинают судить и травить мужчину, а на деле желают лишь подробностей, вывернуть его душу, насладиться унижением мужчины, посмаковать скандальчик. И это же общество тут же закрывает глаза на действительное изнасилование, потому что скандальчика не получится, потому что унизить асоциальных людей, бандитов и преступников не получится, не будет торжества. Но вот этот момент, единственный который мне понравился, все остальное, включая поведение героя вызвало чувство брезгливости.

Приятно ощутить, что Кутзее, по сути, находясь в дискуссии с другими, создаёт вполне самостоятельное и жизнеспособное произведение, не упирая на манер.

Служба на отшибе неназванной державы, пустыня, варвары, томительное ожидание — безусловно, это всё плоть от плоти 'Татарская пустыня', здесь ощущается гигантское влияние как Буццати, так и Беккета ('В ожидании Годо' и др.) с Кафкой (по большей части романы и 'В исправительной колонии'), но Кутзее, в отличие от своих предтеч, обезличил своего героя лишь формально, что выражается в горстке деталей — в остальном его герой живой, его герой дышит, его герой болит; мы могли бы узнать его среди шагающего навстречу потока людей — и это самое интересное. Взяв, в сущности, идеи вышеуказанных господ — где больше, где меньше — Кутзее придал им лицо, позволил увидеть карточный домик другого взглядом сформировавшегося творца. Он развивает метафору Буццати, облекает в иную форму (к слову, у романа отличный язык как в оригинале, так и в русском переводе — советую ознакомиться с обоими) и выводит второстепенные вопросы первоисточника в первый ряд, попутно решая их. Да, возможно, Кутзее воплощает их слишком буквально, но в этом и есть существенный интерес — надеюсь, ваши руки дойдут до вышеуказанных текстов, чтобы сполна насладиться этим прекрасным контекстуальным чтением, если ещё не.

И всё это абсолютно не лишает самого Кутзее собственного авторского лица: в шкуру некоторых типажей он умеет влезать изумительным образом, а гуманистические идеи его литературы трудно перепутать с чужими не только в контексте с современниками; эти же идеи позже Кутзее доведёт до маразма в 'Бесчестье', но здесь они находятся в самом оптимальном состоянии.

Там, где 'Пустыня' притча, 'В ожидании варваров' — роман.

Чудесный роман.

Можно писать о Достоевском, но писать как Достоевский не получится. Тем не менее, книга очень хороша. Автор насколько мог приблизился к реалиям Петербурга второй половины XIX века, но видно, что он ориентировался больше на худлит. В чем-то сюжет странным образом повторил пародийно описанный Достоевским в «Бесах» роман Кармазинова (под которым был выведен Тургенев) «Merci», там тоже лихорадочная смена декораций и действующих лиц, очень напоминающая сновидение. В этом смысле книга структурно непроста: малые сюжеты в ней частично вырастают друг из друга. Намеки на чувственность и эротику, которые у Достоевского есть почти во всех книгах, здесь Кутезее нарисовал более открыто и явно и даже где-то попытался угадать мысли Достоевского об этой части природы человека. А в итоге — книга легко читается, сюжет даже будучи странным и запутанным, несмотря ни на что катится как ручей и не требует оглядываться и вспоминать что из чего произросло — сюжет живет и дышит сам в каждом действии.

Больше десяти лет назад читал, но как вспомню про этот роман, так до сих пор от злости трясет.

Кутзее, конечно, великолепный романист, глыба. И когда эта глыба рушится, то грохот стоит неимоверный и разлетается сия глыба на миллионы кусков.

Потому что рухнул Кутзее именно в этом романе. И все его творчество в 21 веке — пустопорожний шлак и вторсырье.

А роман Бесчестье — это самая забубенная и омерзительная пропаганда политкорректности и мультикультурализма в самых их извращенных формах.

Тебя погнали с работы за глупую ошибку, так я пойду с гордо поднятой головой сжигать собачек в печке-буржуйке. Но это полдела. Твою дочь изнасиловала толпа негров и она забрюхатела. Решила, что раз она конченая, то теперь можно давать каждому нигеру, что на нее позарится и при этом все имущество им раздать. Причем негры показаны уродами и мерзавцами. А ты будешь смотреть, как твоя дочь стала подстилкой уродов и молчать в тряпочку, тайно сохраняя свою гордость пропащего человека.

Но сам-то аффтор сего безумства после крушения режима апартеида долго не думал. Собрал манатки и съехал в благополучную Австралию, где аборигенов давным-дано заключили в концлагеря в пустыне, и где всем заправляет белый англосаксонский протестант.

Так что вся писанина и вся деятельность этого автора оказалась большой ложью. И за это Б-г наказал его творческим бесплодием. Отныне он в словесные бирюльки играет и эксплуатирует свой авторитет, заработанный ранними замечательными романами.

Влеплю-ка я этому лгунишке «двушечку».

Пожалуй, одно из самых противоречивых произведений, которое мне довелось читать, основывается эта противоречивость — на поступках героев.

Это книга — ловушка, в которую я попал. Начало — «приключения», жизнь и мысли профессора/преподавателя, стареющего, но все еще цепляющегося за поэзию и юбки. Я думал, книга и пройдет по такому руслу, но это было ошибкой: за мирным течением меня ждал каскад из водопадов.

Итог. Произведению — 6, героям — 0. Почему тогда произведению 6, а не 0 — как героям? Для меня это произведение о том, как нельзя жить. Я каждую страницу ждал того, на что решаться главные герои, зря ждал. Очень точное название книги, бесчестье — это олицетворение качеств героев, они сами к этому пришли. Не жизнь, с ее поворотами и падениями, а «самостоятельное бездействие» по отношению к этим превратностям. Равнодушным книга не оставит.

Совсем запутался в поиске «варваров» в произведении... для оккупантов-имперцев — под понятие «варвары», попадает все — и рыбаки местного озера и кочевники из пустыни...сам сюжет дает подсказку — что собственно оккупанты из империи и есть варвары... ну кто еще приходит на твою землю и так ненавидит и боится местных, благодаря силе оружия — издевается над несчастными жертвами, и отношение их к чужой земле — уничтожить, сжечь всю флору вокруг на многие мили, чтобы «варваров» было видно из далека...

и вот очень хорошо затронута интересная тема — патологическая жестокость одной человеко-особи над другими людьми, ведь эта человеко-особь — не из числа местных, называемых варварами, и вроде бы как офицер из империи, а главная его черта — не достоинство, а жестокость, как «оружие», а собственная «защита» — власть... и как противостоять таким людям? автор выдвинул свою шахматную фигуру-оппонента — старого, беспомощного судью, как олицетворении мудрости, который в сравнии со своим антиподом — просто пешка в сравнии с ферзем...

справедливость, конечно же когда-нибудь восторжествует, только несправедливость, как каток, до своего фиаско, слишком много приносит бед

Книга, после прочтения которой я даже не знаю, что сказать. Обычно, когда я не понимаю суть книги, я все равно нахожу что проанализировать из сюжета и написать хотя бы пару слов. А данная книга настолько переполнена своеобразными метафорами и своеобразными переносами, что очень тяжело понять, что автор хотел донести. С одной стороны, в основе сюжета лежит отношение профессора к женщинам в сексуальном плане, а точнее природным инстинктам, подобно собакам, которые помечают самку. С другой стороны, его дочь, которая содержит ферму, подвергается насилию мужчин, что тоже можно назвать животным инстинктом, однако, как рассуждает главный герой насилие это дело принудительное, а он же не вынуждает своих женщин ложится с ним в постель. Предлагая дочери рассказать полиции о насилии, она отказывается, считая это недостойным, также, как и бросить ферму и уехать. Сам же профессор тоже много рассуждает о достоинстве и чести, но все это очень сложные понятия, в которых он сам начинает путаться. С одной стороны, он полностью и без сопротивления принимает обвинения студентки из-за сексуальной связи с ней, хотя можно было бы и оспорить данное решение, так как студентку никто не принуждал ложиться в постель. Профессор считает, что взяв полностью вину на себя он достойно покидает университет, но спустя какое-то время едет извиняться к родителями студентки и интересуется положением ее дел. Получается с одной стороны, он едет потому что чувствует свою вину, хотя это спорный вопрос, и тем самым теряет свое достоинство, с другой стороны он интересуется положением дел девушки с которой был близок и показывает, что она ему не безразлична, а значит сохраняет свое достоинство. Вот, пожалуй, и все что запомнилось мне больше всего. А сюжет очень пересыщен второстепенной информацией, хотя наверно для автора книги она не является таковой. Например, работа профессора в ветклинике, где большинство собак отправляют на тот свет. Здесь профессор искупает свою вину, тем что аккуратно складывает кости мертвых собак в печь для сжигания, но с другой стороны когда подворачивается случай взять собаку себе он отказывается, отпуская ее с миром, как в итоге отпускает свою дочь. В общем книга напоминает чистую классику, когда читаешь много и не понимаешь главного. Все таки, не зря автор лауреат Нобеля, а книга удостоена букеровской премии.

Как итог у меня все таки родился обширный отзыв о книги по которой я не знал что сказать, но тем не менее это не мое. Понравилась только первая часть книги – описание чувств переживания главного героя после содеянного, потому как ему веришь и переживаешь вместе с ним.

Поразительное по откровенности высказывание писателя о самом себе, с попыткой в 3-й части описать самого себя через восприятие других людей — причём, как я понимаю, вполне реальных. Этот ход с псевдобиографической книгой о самом себе, написанной неким критиком после смерти писателя (живого до сих пор) на основе интервью с близкими людьми писателя, мне представляется чем-то уже совершенно за гранью добра и зла. При этом, однако, написано, как почти всегда у Кутзее, так, что оторваться невозможно — этим его отстранённым и бесстрастным стилем, когда любой предмет описания, в данном случае сам автор, очень похож на лягушку на столе у Базарова. С одной стороны, вроде бы интересно и подробно, с предельным погружением в суть вещей. С другой — такое впечатление, что автору на всё это с высокой колокольни. Т.е. по прочтении кажется, что Кутзее до самого Кутзее на самом деле никакого дела нет: через фигуру самого себя он просто пытается рассказать о мире вокруг. Да, ход интересный, но при этом мир получается предельно субъективный, без малейшего желания быть хоть сколько-то объективным и понять других. Короче, по книге Кутзее, которому на самого Кутзее начхать, вы всё равно почти ничего не узнаете о мире, который его окружал на протяжении его жизни, п.ч. этот мир — только его, глубоко личный, кутзеевский, и очень слабо соотносится с реальным. И поэтому те редкие моменты, когда реальный мир вторгается в личный мир Кутзее, не могут не впечатлять: например, как в случае со скамейками в парке: «Для белых» и «Для небелых». Прочитал всего переведённого у нас Кутзее, но это первая книга, в которой он так просто и ясно описывает апартеид — во всех других его книгах, где фигурировала ЮАР, были сплошные экивоки и почти ничего конкретного. Таки человек он очень странный и очень отстранённый — может, именно поэтому сумел создать один из самых странных и завораживающих литературных миров современности.

Много лет не читал Кутзее и вот взялся за Фо, давненько пылящегося на полке. Понятно, почему эта книга может разгневать некоторых читателей. Она делится на две неравные части. Вначале это довольно интересный рассказ о жизни трех совершенно непохожих людей на необитаемом острове, но счастливая(?) развязка наступает слишком быстро. И оставшиеся две трети — это типичный постструктуралистский треп о возможности либо невозможности рассказывания историй или вообще о смысле или бессмысленности человеческой коммуникации.

Мне лично больше понравился рассказ об острове и о приключениях главной героини в Англии начала 18 века, чем размышлизмы Кутзее о смысле и сути творчества. Когда он травит байку, он хорош! Персонаж — скупо очерчены, но ярки и глубоки. Мир в котором они живут интересен, в него погружаешься. Но как мыслитель Кутзее не дотягивает до своего художественного уровня. Это, кстати, и по другим его романам видно. Вопросы, которые, его так волнуют, волнуют и нас, это понятно, но более глубоко и более точно, более осмысленно они раскрываются совсем другими авторами. Конек Кутзее — это образы, характеры, живописание, а не сухое дидактическое начетничество. Но иногда его заносит в риторическое умствование, в том числе и в данном романе. И этим он только портит свои книги.

П.С. Интересный побочный эффект получился при чтении этой книги. Очень захотелось прочитать самого Дефо. Его романы о приключениях проституток и мошенников с большой дороги. Займусь при случае.

Новый роман, 2-я часть дилогии (которой, подозреваю, рано или поздно придётся стать трилогией) про мальчика Давида, с одной стороны, углубляет его историю, с помощью разных притчеобразных эпизодов проявляя его характер, с другой — расширяет, вовлекая в неё всё новых персонажей: Дмитрия, Хуана Себастьяна и Алёшу; Ану Магдалену; Трёх Сестёр; упоминаемого в качестве примера для подражания Дон Кихота. Что это? Постмодернистские игры уставшего от литературы автора? Невнятные потуги старого человека сказать что-то, что понять людям других — совсем не литературоцентричных — поколений очень трудно? Праздная игра ума? Не знаю. Фирменный кутзеевский стиль — «вопрошательный» — ставящий больше вопросов, чем дающий ответов, кажется, исчерпал себя. Видимо, тогда же, когда из сумеречной Южной Африки автор решился податься в чёткую и ясную солнечную Австралию. Вопросов к жизни, да и вообще вопросов — у автора больше нет. А жаль: раньше на любой каверзный ответ у Кутзее всегда находился нужный вопрос... в чём и заключалось, как мне кажется, непередаваемое обаяние его книг. Однако нужно отдать должное писателю: после нескольких практически провальных, проходных книг (к коим можно отнести, как мне кажется, и 1-ю часть дилогии) Кутзее написал книгу, которую интересно читать даже несмотря на почти полное отсутствие в ней вопросов. Странные герои, совершающие странные, на грани бреда, поступки, всё время говорящие странным, вычурным языком какие-то странные вещи, в конечном итоге всё равно приводят читателя к вопросам, оставленным автором за скобками. Кто мы? Зачем мы здесь? Куда мы идём? Зачем? И если читатель задаст эти вопросы — причём прежде всего сам себе — то задача автора, как мне представляется, будет вполне выполнена. На большее, я думаю, он и не рассчитывал.

Записки интроверта в состоянии депрессии и умопомрачения.

Дошедшая до самого крайнего предела своего одинокого отчаяния никогда не побывавшая замужем «чёрная вдова» – девственница, сходящая с ума от томления пустой плоти — вот кто настоящий автор этой книги. А Кутзее просто удалось проникнуть внутрь этой особы и, воспользовавшись её оплошным к нему доверием, вывернуть дамское невротическое нутро напоказ и на суд всем и вся. Другое дело, что после столь глубокого «погружения» внутрь человеческой женской особи с такими особенностями выбираться наружу в себя самого, наверное, было совсем непросто? Но автор нам об этом ничего никогда не расскажет...

Литературная форма очень близка к потоку сознания, внешний событийный ряд служит только лишь отправными точками и поворотными вехами для внутренних отправлений героини книги. И потому части читателей воспринимать такую усложнённую форму будет наверняка нелегко.

Было бы любопытно пообсуждать эту книгу в компании смешанного гендерного состава и сравнить оценки, выставляемые роману женщинами и мужчинами — наверное есть различия в восприятии и героини романа, и самой книги...

А ещё здесь совершенно особая энергетика, наверное такая, какая и должна быть на юге африканского континента, в полупустынном вельде, в полудикой природе, на линии фронтира миров белых и чёрных людей...

В любом случае это было очень любопытное чтение — кажется, это уже третья книга Кутзее, прочитанная мной, и каждый раз автору удаётся меня удивить и если не порадовать, то всё-таки зацепить и оставить после себя след. След следующей книги...

Кутзее удивил. Как ни крути, все же далекий автор, который написал удивительную стилизацию под Достоевского с Достоевским же плюс травести Нечаевым. Очень тщательная работа, с нервом, вовсе без клюквы. Написано в виде сна с ответвлениями, морочная часть дарования Достоевского соблюдена. Роман про Достоевского подан в виде стилизации под его же роман и если «Осень» рассматривать в этом ключе, то романам ФМ она уступает очень ненасыщенным сюжетом и интригой ( Достоевский ведь на крепком криминальном фундаменте месил свои романы), отсутствием юмора и мелкой детальной реалистичной моторикой. «Осень» — не нутряная, а рассудочная вещь, которая впечатляет гипнотически, но после завершения особо и вспомнить-то нечего. Кутзее никогда не был моим любимцем, но вот «Осень» сомнений в масштабе дарования, обоснованности во всяком случае номинации на Нобеля не оставляет.

Эта книга напомнила мне цемент — она такая же серая, плоская, невыразительная и неподатливая.

Эта книга напомнила мне пустырь — здесь так же безлюдно, уныло и загажено неаппетитными подробностями; так же бесполезно пытаться хоть что-то сделать; так же хочется со вздохом отвернуться.

Эта книга напомнила мне «маргаритку»… Нет, не тот скромный и милый цветок, который ассоциируется с полным обещаний ласковым маем и благонравной английской поэзией, а определённого сорта девушек: тех, что могут сидеть на столе, прихлёбывая пиво из горлышка, но будут оскорблены в лучших чувствах, если вы в их присутствии сядете, не спросив у них на то разрешения.

Эта книга напомнила мне невнятный музыкальный шум, доносящийся из оркестровой ямы, пока зрители, шурша программками, бродят по богато украшенному и скудно освещённому залу; музыканты вразнобой пробуют свои инструменты; эту тихую какофонию нет-нет, да прорежет чистая и точная музыкальная фраза — когда в воображении ГГ возникает Тереза, героиня его оперы, которая (я уверена в этом) так никогда и не будет написана. И ты встрепенёшься, обратив к этому фрагменту мелодии и слух, и душу, но она оборвётся «на полуслове»…

Простите, если не оправдала ваших ожиданий. Так же, как Кутзее — моих.

С Кутзее я был знаком только по одной прочитанной его книге, по «Бесчестью». И потому некоторые предвкушения и представления у меня были. Что ж, и ожидания и примерные прикидки оправдались, очень сильная повесть.

Притчевый язык повествования является только одной его привлекательной стороной. А помимо этого Кутзее ещё довольно глубоко проникает в личность главного героя, старого провинциального судьи. Причём в этом контексте то, что он судья, более второстепенно, чем определение «старый». Старый, ну или старящийся мужчина — это совсем особое состояние. И Кутзее, как и в «Бесчестье», довольно глубоко и довольно точно раскрывает все потаённые уголки сознания этого человека, и его страхи, и поведенческие моменты, и нюансы старящейся возможности и способности любить (не только в плотском физиологическом смысле), и ситуации выборов в его отношениях с молодой понравившейся ему женщиной из чужаков, из варваров...

Вторая важная составляющая повести — это отношения Империи в лице её верных слуг и управленцев (Полковника, всех прочих военных) с некими полуабстрактными варварами. И вот эта готовность мучить и терзать пленников империи только потому, что они являются варварами (в представлении имперских чиновников и военных), и вообще вот это стремление Империи непременно подавить любого находящегося в её пределах, подавить и заставить жить так, как хочется Империи и как хочется её мелким служителям-Полковникам, сержантам/капралам, да и просто солдатам... И понятно, что раз это притча, то и Империя это уже как образ, и варвары тоже как понятие собирательное. Только вот вполне понятно, что настоящими Варварами будут как раз вот эти Имперцы и сама Империя...

И Кутзее даёт очень дельный и толковый рецепт по выживанию в этой вот ситуации тесного соседствования людей и племён с такими разными культурами... Жить рядом не мешая друг другу и просто торговать, просто обмениваться и просто уважать право Другого быть Другим...

И никакого Прогрессорства сверху вниз! Иначе... почти все мы смотрели «Аватар»...

Книга очень на любителя. Все темы и переживания, свойственные Достоевскому, гипертрофированы до невозможности. Любит автор больных людей с извращенной психикой рисовать, но заигрывается в этом.

Если пускать в ход воображение, оно может нарисовать что угодно. Это как крутить калейдоскоп. Другое дело — надо ли всё это наносить на бумагу. Некоторые наносят. В их числе — Кутзее. По крайней мере, в Фо — так. Не читал других его произведений, но это — образец писательской безответственности. Убогий сюжет, сомнительная филисофия, точнее, какие-то её обрывки. Концовка выдаёт невзрачную кухню — не справившись с романом, автор наскоро дописывает его идиотскими фантазиями. Современность, к сожалению, изобилует ложными авторитетами. Боюсь, что Кутзее из их числа

Эта история о человеке, выпавшем из времени, затерявшемся меж высохших страниц истории, о том, чья жизнь прошла в стороне от всего, параллельным курсом, теряющейся, бледной, едва заметной линией. В ЮАР времён апартеида, в жестокую, страшную эпоху, когда за иную человеческую жизнь не дали бы и пары рандов, а время неслось стремительно и неумолимо как готовая в любой момент ударить сжатая пружина, начинается путь Михаэла К. к счастью. На затерянной в вельде ферме, освободившись от последней привязанности, соединявшей его с человечеством, герой уходит в дрейф, падает в океан тишины. Другие люди не пугают его, но чужды и непонятны, постtпенно Михаэл теряет слово «другие», ощущая себя не человеком но существом иного порядка. В этом нет гордости или величия, только сознание собственной инаковости. Он больше червь или крот, нежели человек, его свобода — свобода от жалости. В иные времена он слыл бы бодхисатвой, приблизившимся к краю мира, пробуждённым. Чем-то подобным он представляется доктору, который верит в постижение героем смыслов мироздания. Для большинства же Михаэл просто безобидный псих, тихий душевнобольной, но он не так прост, хотя и доктор тоже неправ. Слишком много пустых незаначащих слов, бессильных, да и в принципе не способных ответить, кто же такой этот Михаэл К. Человек, приблизившийся к постижению, но не мира, а себя и своего места в мире? И действительно ли это меньше, чем буддистское просветление? А может, это и вовсе то же самое? Слова здесь не помогут, ведь ответы нужно услышать, и ключ к этому — тишина.

Вы читаете сюжет. Это ваше право. Но я люблю Кутзее не за то про что он пишет, а за то как он пишет. Потому что в мире всего 200сюжетов, и читать ради того как будут разворачиваться события — не для меня. Он пишет проживая каждый момент вместе с героем, словно пишет про себя, опираясь на глубоко посаженный внутрь своей земли опыт. И эта мысль не покидала меня всегда, даже когда я читала его романы «в сердце страны», «железный век», «мистер Фо» и т.п где повествование идет от женщины. Мне 15 лет, я фото-художник, и на данном этапе жизни он вдохновляет меня больше всего. Его речь, льющаяся из сердца, протекает в моё сознание и заставляет вибрировать душу.

Железный век по архитектонике, представлению персонажей и, более того, самой идее является зеркалом с «В ожидании варваров». Мало того, что такой же главный герой — такая же проблематика, которая, разумеется, очень тесно завязана в обоих случаях на личность главного героя.

В «Варварах» герой — пожилой судья, человек не просто хорошо образованный, но еще и очень *культурный* в самом лучшем смысле этого слова. И при этом — человек в системе и в государстве, занимающий достаточно высокий социальный статус, чтобы, как профессор Преображенский, смотреть на пролетариат слегка сверху вниз. В «Железном веке» героиня — также пожилая женщина, профессор филологии (видимо).

И собственно проблематика — вовсе не варварство как таковое, а беспомощность человека перед лицом того, как у него на глазах распадается его привычный мир. Как совершаются вещи, который он считал всегда внутри себя абсолютно недопустимыми, табуированными, невозможными. И как действует, думает и чувствует себя человек, который с одной стороны, не в состоянии смириться с происходящим, а с другой, не имеет сил что-либо с этим сделать. Мне кажется, в обоих случаях выбор именно старого (стареющего) персонажа имеет решающее значение — молодой или среднего возраста человек был бы обязан так или иначе либо встроиться в новый мир, либо активнее с ним бороться. У старого человека просто нет на это сил, да он и не видит смысла. Героиня «Железного века» слишком занята умиранием от рака, честно говоря, куда ей еще вписываться в местные гражданские войны черного населения ЮАР против полиции. С другой стороны, старость — это расширенная метафора беспомощности, как ни крути. Поставить себя на место одного или другого персонажа — ты тоже ничего не сделаешь. Возможно, сделаешь куда меньше, чем сделали они, потому что куда выше ставишь свою молодую жизнь, которой еще должно по идее больше остаться, поэтому она более ценна.

К вопросу о ценности жизни, опять же: на глазах у умирающей профессорши погибают двое знакомых ей подростков, неосторожно ввязавшихся во взрослые войны. Она оплакивает их так, что даже подумывает об акте самосожжения с целью кому-то что-то доказать. Но, разумеется, не доказывает. «Железный век» потому и железный, что у окружающих людей, от негритянских активистов до белый полицейских, включая женщину с тремя детьми, которая работает у профессорши горничной, внутри армированная конструкция, а внешние стены сделаны из бетона. Железные люди железного века, дети, которые никогда не плачут и не смеются, потому что это слишком по-детски. И только сама героиня, да еще ее случайный спутник — местный алкоголик — недостаточно железные, чтобы даже просто смотреть на это (притом, что их никто не трогает). Они из другого мира и другого поколения, и потому, наверное, они сходятся. Профессорша пускает бомжа в свой дом, даже не задумываясь о том, что он может банально убить и ограбить ее — и действительно, тоже не будучи человеком железного века, он начинает заботиться о ней — в какой-то степени.

Что еще умиляет в этом романе и очень задевает за живое — тема, которая уже поднималась в Life and Times of Michael K. Когда пожилая женщина, которая сама уже давно мать взрослого ребенка, испытывает страдания, внутренним взглядом она обращается к собственной матери. Чтобы та взяла ее на ручки, обняла и утешила. Такой простой образ, такая банальная вещь, наверное, и жизни так делают, и при чем тут возраст — своим родителям мы все равно будем детьми.

Это потрясающий роман, лучшее изображение концентрированной, чистой тревоги. Не тревога генерала перед боем, когда уже скоро станет известно, пан или пропал, и только вопрос времени. А тревога человека, который находится далеко за кругом основных событий и наблюдает только какие-то отголоски, отзвуки, зарю от пожаров за дальними холмами. У которого и без того множество личных забот и проблем — и происходящее их ни в коей степени не отменяет, а лишь усугубляет. Это цепляет так сильно именно потому, что все крупные страшные события, происходящие в стране, пока они не коснулись лично нас, люди воспринимают именно с этой точки зрения. Можно примерить на себя эту крайне неудобную шкуру беспомощного человека, на дальних рубежах жизни которого происходит что-то страшное.

Сначала чудовищно. Кажется, что начнётся мутная, длинная рефлексия потерявшего ногу старика, типичная такая «глубокая литература». Потом внезапно появляется Элизабет Костелло (героиня предшествующего романа Кутзее) — и выступает в роли творца, писателя, написавшего в какой-то мере героя и требующего от него, наконец-таки, каких-либо действий. Эта линия более или менее держит читателя до последней четверти романа. И тут оказывается, что больше ничего не будет. Что герой так ни на что и не решится, так ничего и не сделает — что было ясно с самого начала. И нисходит банальность, помноженная на мораль.

Это какие-то издержки то ли уроков и олимпиад по литературе, то ли личных склонностей — мне бывает сложно, практически невозможно воспринимать что-то «как есть», в отрыве от предыдущего литературного опыта. Так и во время чтения «Михаэля» мне постоянно вспоминался «Избранник» Манна. Когда дошло до размышлений доктора о том, чем он там питался в прериях, уж не манной небесной ли, я буквально чуть не рассмеялась (в «Избраннике» будущий папа именно что питался манной, literally). Вообще забавно, как один и тот же сюжет о существе слегка не от мира сего может преломляться в зависимости от исторического контекста. Родись Михаэль лет на пятьсот раньше в Западной Европе — и его уже вполне могли бы причислить к лику святых за отшельничество и терпение, а если бы не повезло, то и за мученическую смерть. В любом случае, он мог бы не остаться незамеченным. Но в ЮАР времен апартеида, когда всем не было дела не то что до него, а до тысяч и сотен тысяч других граждан, у него не было другого варианта судьбы, кроме как скитаться где-то в безвестности, не оставляя следа почти ни в чьих душах. До Идиота ФМ ему все же слишком далеко, хотя, я бы сказала, они стоят на одной линии, пересекающейся с линией всего остального человечества под прямым углом.

Странно и мило, что судьба никому не нужного отшельника, молчуна, существа не от мира сего, так задела хоть кого-то — я имею в виду врача в лагере. Размышления врача придают истории совсем другие, чуть более тревожные тона — потому что, в отличие от Михаэля, он-то как раз и рефлексирует. «I alone cas see you as neither a soft case for a soft camp not a hard case for a hard camp but a human soul above and beneath classification, a soul blessedly untouched by doctrine, untouched by history, a soul stirring its wings within this stiff sarcophagus, murmuring behind that clonish mask». С другой стороны, они в большей степени делают честь самому врачу, чем предмету размышлений. Это как раз тот случай, когда красота в глазах смотрящего, а равно как святость, глубина, невинность и прочие анти-глобалистские добродетели.

Мне как любителю одновременно Кутзее и Достоевского очень нравится наблюдать, как Кутзее берет что-то у ФМ и преломляет это по-своему, пересказывает на свой лад так, что и не узнать сперва. Достоевский создал своего Иисуса в лице аж двух персонажей — князя и Алеши Карамазова. Кутзее создает своего Иисуса в лице Михаэля, если можно провести такую параллель — при этом идет не напрямую от Библии, а скорее от ФМ, который шел от Библии. Со всеми скидками на регион, время, реалистичность и сухость. Можно взять любую историю ФМ и посмотреть, как Кутзее перепишет ее: вместо ярких эмоциональных взрывов, постоянного напряжения и лихорадочности останется ощущение бумаги, ровного рассуждения и рационализации, вместо духовных откровений и порывов — полумысли не совсем разумного существа. Не менее ценные при этом, но именно на уровне рассуждений, наблюдений, логики, а не чистой эмоции.

Мне очень нравится вот этот пассаж и идея из мыслей Михаэля: «When my mother was dying in hospital, he thought, when she knew her end was coming, it was not me she looked to but someone who stood behind me: her mother or the ghost of her mother. To me she was a woman but to herself she was still a child calling to her mother to hold her hand and help her. And her own mother, in the secret life we do not see, was a child too. I come from a line of children without end. He tried to imagine a figure standing alone at the head of the line, a woman in a shapeless grey dress who came from no mother; but when he had to think of the silence in which she lived, the silence of time before the beginning, his mind baulked». По сути, это оправдание существование всех религий: испуганные дети хотят, чтобы существовал ну хоть кто-то взрослый, кто о них позаботится, придет и спасет, и вообще «следит за порядком». Классический образ Богоматери, заступницы и утешительницы. И страшная темнота, которую может выдержать только существо божественной сущности, но не человек.

Впрочем, Михаэль выдерживает эту страшную темноту полного одиночества без малейшего напряжения — но он и не несет ни за кого ответственности, даже за себя самого. Если в романе и есть что-то фантастическое, то это как он умудрился не умереть, год живя на улице на «подножном корму» — когда куда более здоровые и благополучные во всех отношениях люди умирают по сущим пустякам. Весь текст Михаэля, за исключением начала, попыток выбраться из Кейптауна в компании еще живой матери, — очень эмоционально спокойный, не вызывающий ни малейшего трепета. Странно, казалось бы, именно на середину романа и приходятся наиболее суровые, жесткие вещи из тех, что с ним происходили — бродяжничество, голод, лагерь для интернированных. Но на самом деле, вне связи, взаимоотношений и обязательств перед другими людьми читатель видит только одно — внутреннюю тишину, наполняющую героя. Эту тишину нарушала только его мать, в силу объективных и неизбежных причин, но больше Михаэль не позволяет делать этого никому — и так и остается в тишине.

Я испытываю нежные чувства к каждому появлению фигуры автора в собственных произведениях. У Набокова, например, получается обычно очень трогательно. И у Кутзее тоже вышло мило и трогательно, отсыпь мне немного твоей тишины, дорогой герой, и герой с радостью показывает, как именно это делается.

Это вторая книга Дж. Кутзее, которую я прочла. Я не разочарована. Книга интересная, хотя и содержит множество спорных моментов.

Показать жизнь писателя через его же произведения — очень сложная задача, тем более, что если одним из действующих лиц становится пригвождённый шпилем, словно осиновым колом к этой утлой земле Петербург (про утлую землю и кол не я придумала — Вадим Шефнер, тоже по поводу Петербурга Достоевского). Что сказать? Петербург удался. Именно таким его Достоевский и изображает: углы, каморка, в которой проживает Достоевский, тёмные лестницы, запахи... И населён этот достоевско-кутзеевский мир персонажами великого писателя: здесь мы и проститутку Соню встречаем с детьми, и Амалию Карловну, узнаём, что в Твери живёт Марья Лебядкина.

Да, Петербург Достоевского, но всё-таки будто из викторины о Достоевском. Постмодернистский. Такое ощущение, что это тот Петербург, про который не Достоевский, а мы, ученики филологического класса, а потом и факультета писали в сочинении. Слишком в него всего много из Достоевского натащили. Бесконечные детали, детали, детали... (Хотя тут я скорее всего не права, это и есть от Достоевского, помню, он говорил где-то: «Мелочи, мелочи — главное»).

И Достоевский получился такой, каким его увидел Фрейд. Такое ощущение, что при разработке образа Кутзее обращался-таки к статье «Достоевский и отцеубийство». Уж слишком мрачная и патологическая личность получилась. «Не «народная расправа» — «сыновняя»: вот что лежит в основе всех революций, зависть отцов к женщинам их сыновей, помыслы сыновей о том, как бы отнять у отцов их денежную мошну». По-моему, так чистой воды Фрейдизм.

В общем, интересно, но беспросветно. И получается по Кутзее, что мир Достоевского — это «место, где тебя бьют» .

Очень и очень странная книга, тягучая, с массой подробностей, вроде бы должна скуку навевать, а я почему-то оторваться не могла от судьбы Микаэла, бредущего по пути одиночества, не желающего ничего общего иметь с людьми обрекающими на эти муки друг друга и обречёнными их терпеть. Он видит свой долг только в уходе за немощной матерью, он не страдает от своего уродства, он не хочет подчиняться, но это не бунт на коленях. Он уходит, потому что не может жить среди жестокости и несправедливости и находит недолгую гармонию в выращивании овощей и уходе за ними. Овощи питаются соками земли и он тоже хочет жить так же. Не получается — значит и не надо!

Повествование почти бесстрастное, но мы видим за ним автора, странного, но честного и искреннего человека. Кутзее — редкое явление в современной литературе. Надо читать ещё!

Я уже и не думал, что у Кутзее есть что-либо, что мне понравится (предыдущие три прочтённых романа меня несколько ужаснули). Но я не зря не сдавался. «В ожидании варваров» — роман грустный, странный, роман о людях на окраине огромной абстрактной империи (срисованной с британской колониальной). Варвары — за стенами города, колонисты — в стенах. Только вот непонятно, кто из них на самом-то деле варвары. Кочевники, живущие в степях своей жизнью, или мы, пришедшие, чтобы превратить их совершенно нам не нужные степи в свою вотчину. Грустно, но хорошо.

Не бросить ли мне мучить себя? Третья книга Кутзее — и третья одновременно книга совершенной пустоты. Герой, который не стоит рассказа, потому что ничего из себя не представляет, отсутствие глубины в книге из-за поверхностности и полости самого героя. Нищий, жалкий, страдающий аутизмом, ничем не интересующийся, ни к чему не стремящийся, глупый, скучный — такие герои нужны? Может, они чему-то учат? Может, что-то показывают? Когда в «Удушье» Паланика герои в конце начинают строить нечто из камней — это даёт надежду («...это может быть всё, что угодно»), здесь же аналогичный, в общем и целом, персонаж никакой надежды не даёт. Ну, персонаж, ни и хрен с ним, как-то так. Есть лучшие вещи о войне (Ремарк), лучшие вещи об аномальных людях (Андахази), лучшие вещи о моральном уродстве (тот же Паланик), лучшие вещи о глубине человеческих отношений (ну, скажем, Макьюэн, которого я тоже не люблю). Кутзее — пустота.

Читая порой интеллектуальную (точнее, «высоколобую современную») литературу, я прихожу к выводу, что все они — Кутзее, Макьюэн, Фейбер и так далее — совершенно одинаковы, как одинаковы тысячи фэнтезюшных авторов в АСТовских сериях про ведьм и гоблинов. В «Бесчестье» у меня было постоянно дежавю «Солнечной» (хотя «Бесчестье» написано раньше, просто я читал в обратном порядке) — стареющий бабник, профессор, мелкая и неприятная душонка, какие-то мелочные интриги, какая-то замешанная на человеческой лени, слабости и глупости простокваша, не оставляющая после себя совершенно никаких чувств. Пустая книга, обыденность насилия, обыденность работы обыденность всех и вся, и так обыденно она написана, что больше и сказать нечего.

Прежде чем начать разговор о книге, я хочу предупредить, что для меня это девятый роман Кутзее. Я большой поклонник его творчества и очень предвзято и эмоционально реагирую. Обычно говорю: «Он лучший писатель современности». Конечно, есть у Кутзее неудачные вещи («Сумеречная земля» и «Мистер Фо», на мой взгляд), но «Михаэл К» к ним не относится. За этот ранний (1983 год) роман Кутзее получил свою первую Букеровскую премию.

Сюжет повествует о эдаком дурачке Михаэле К., который родился с заячей губой, в общество вписывался кое-как, всю жизнь работал садовником и жил с матерью в Кейптауне. Но вот в городе начались беспорядки, связанные с апартеидом, и Михаэл с матерью отправился на ферму, где она выросла...

Читать, как всегда, больно. Все романы у Кутзее небольшие, но читать трудно, как перебираться сквозь болото, вязкие топи.

Главный герой Михаэл живет вымученно: он стремится к покою, но всем вокруг постоянно что-то от него нужно. Его бросает из места в места по тропам войны и разрухи, и он стоически переносит все, обладая каким-то глубинным знанием, что он должен пройти это. Читаешь об удивительном Михаэле и думаешь, как нам всем не хватает спокойствия в жизни, понимания ее неспешных ходов, душевной тишины без лишних метаний. Михаэл, благодаря тому, что он целостный человек, переносит все, что ему выпало.

«Он точно камешек, который лежал себе тихо с сотворения мира, а сейчас его вдруг подняли и перебрасывают из рук в руки. Маленький твердый камешек, он вряд ли замечает, что творится вокруг, так он замкнут в себе и в своей внутренней жизни. Он прошел через приют, через лагеря и лазареты, и еще бог знает через что он прошел, и ничто не оставило на нем следа. Даже мясорубка войны. Существо, не рожденное смертной матерью и само не способное дать никому жизнь.»

Всю жизнь Михаэл стремится возделывать землю, создать что-то из ничего, но обстоятельства разрушают его маленький мир. Трудно созидательному (богоподобному) человеку выжить в мире разрушения, войны и борьбы. Но возможно.

В этом Кутзее, конечно, глубокий гуманист, несмотря на весь его кажущийся мизантропическим тон. Каждый человек ценен.

Последние несколько страниц я читала, захлебываясь словами, с головокружением. Очень сильное произведение.

«Значит, это и есть мудрость, к которой он пришел всей своей жизнью, — что для всего на свете есть время?»

Я бы посоветовала всем, но знаю, что Кутзее, в принципе, писатель специфический.

Последняя мысль по поводу этого романа (посетила меня на последних страницах) — а он был бы отличным сюжетом для артхауса. Множество слоев, за которыми вроде бы и угадывается, но все никак не обнажится содержимое. Классический постмодерн, личность героини-рассказчицы противостоит герою-писателю, она пишет ему письма о своих приключениях, а он пишет книгу о ее истории.

Такое чувство, что Кутзее перечитал «Робинзона Крузо», а потом заснул и ему приснился сон по мотивам (особо испорченные могут считать, что он вовсе не засыпал, а просто чего-нибудь накурился, не суть). Книга Дефо здесь — отправная точка, ступенька, с которой отпущенное на свободу подсознание прыгает в бездну.

И что мы там находим, в этом бездне? Два момента, один занудно-литературоведческий, второй типично-кутзеевский.

Занудно-литературоведческий заключается в бесконечном перемешении рассказчика и героя, точнее, рассказчиков и героев, потому что их довольно много. И меньший и наименее значимый из них — сам Робинзон Крузо, потому что мы все знаем его, потому что Крузо — это «вершина айсберга» подсознания, а Кутзее сначала держит нас над водой, а потом опускает все глубже и глубже, к основанию айсберга. Книга о приключениях на острове пишется, но слишком тяжело и мучительно; эти муки остаются для нас за кадром, зато в кадре мы видим их отображение в реальной жизни героев. Женщина жаждет рассказать одну историю. Мужчина жаждет написать другую. Чем не единство и борьба противоположностей :silly: К тому же фигура дикаря-Пятницы. У Кутзее у него вырезан язык и, соответственно, он лишен речи, да и не доказано еще, способен ли понимать чужую (во всяком случае, в большей степени, чем собака понимает команды). Весь его образ — прекрасная метафора для «неписца», темного безгласного начала. Помнится, был у Набокова такой рассказ, что-то про грозу и Илью-пророка и слова, наконец пришедшие после долгих мук. Изо рта Пятницы после долгих мук льются то звуки необитаемого острова, то вода, и нельзя быть уверенным, что дарование слова таки состоялось. С тем же успехом это может быть росписью в писательской беспомощности.

А типично-кутзеевская — это тема одиночества. Не сон разума творит чудовищ, а одиночество разума. Герои Кутзее настолько одиноки, что постепенно сходят с ума или кажется, что сходят, — просто по той причине, что у них нет представления о «норме», которое только и может быть почерпнуто, что из общения с другими и сопоставления. Никто не гарантирует, что все происходящее в романе — не плод больной фантазии его главной героини, женщине, которую высадили на необитаемом острове пираты.

Предположим, в попытках защититься от безумия, которое несет с собой одиночество, ее разум создает фантомы других окружающих ее людей. Но женщина, увы, не Господь Бог, так что и люди у нее выходят сильно увечные. Вот молчаливый Крузо, романный герой, больше всего похожий на настоящего — потому что ей не надо было ничего придумывать самой, а можно было сразу взять расхожий романный образ. Вот немой Пятница, тоже расхожий образ, а немотой его наделила уже увечность воображения. Вот преследующая ее девочка, заявляющая, что женщина-героиня — ее мать; это уже плод навязчивой идеи. Вот и сам мистер Фо, несуществующий писатель, который не отвечает на ее многочисленные письма. На что она пытается его вдохновить, когда он сам может быть лишь плодом ее больной фантазии.

В целом, над этим романом более интересно задумываться постфактум, чем собственно читать его.

Прочитал за два присеста. Кутзее я всегда читаю влёт, и его романы всегда производят на меня неизгладимое сильное впечатление, потому как они не дают никаких поблажек читателю, очень суровы и правдивы, показывают те стороны жизни, на которые хочется закрыть глаза, показывают ту правду о людях, которую совсем не хочется знать. «Бесчестье» мне понравилась меньше «В ожидании варваров», это ещё более тяжёлый и жёсткий роман, и пьянящей поэтичности в показании нелицеприятных моментов здесь нет, в отличие от «В ожидании...», но он более глубок в плане психологическом, показывая все грани этого самого бесчестья и унижения, деградации человека в глазах самого себя, и преследуемого презрением от окружающих, да в добавок профессор ещё и ничего не может изменить не только в своей судьбе, но и в судьбе дочери, которая, также как и он, стала несчастной жертвой обстоятельств.

Как метко заметили в предыдущей рецензии: «Это книга принадлежит литературе класса «или да, или нет». Мне — нет.»

Увы, мне тоже – нет. И у меня такое ощущение, что это вовсе не потому, что книга плоха. Возможно, это я – не дорос до этой книги. Осталось ощущение того, что это великое произведение прошло мимо меня. Чтение не то чтобы не захватило – оно прошло сбоку. А всех мыслей было: ведь когда-то подобные книги мне нравились…

И еще одно странное чувство после прочтения: не понравилось, но лет через несколько я ее, пожалуй, перечту.

В романе рассказывается о судьбе несчастного черного человека, живущего в ЮАР времен апартеида. Через главного героя автор показывает нам ЮАР времен конца эпохи апартеида. Не дай нам бог жить в эпоху перемен!

Это не художественное произведение, а сборник критических статей. Точнее, даже не совсем критических, а выполненных в том духе, в котором в советские времена писали предисловия к изданию классиков — немного биографии, немного в целом о творчестве, немного о конкретной вещи. Интересно, хотя и несколько по верхам.

Впрочем, в данном случае это даже к лучшему, потому что из 21 упомянутых Кутзее авторов я читала только пять, и *слышала* еще о шести. При этом я не испытываю даже особых мук совести, потому что остальные — авторы, которые действительно на русском языке никак не являются широко известными. Не говоря уж о том, что Кутзее пишет об авторах очень разного порядка и уровня — от Фолкнера до Грэма Грина. Каждое эссе довольно короткое, не больше двадцати-тридцати страниц, и ни по объему, ни по глубине не тянет на полноценное литературное исследование. Зато отчасти дает некоторое представление об авторе и его вещах.

Впрочем, подозреваю, целью Кутзее были вовсе не детaльные исследования, а просто реализация желания высказаться по интересующему его довольно узкому вопросу. Заявленные в названии эссе темы на самом деле гораздо шире, чем есть в тексте, потому что в тексте Кутзее обычно посвящает себя какому-то одному аспекту творчества автора, или даже какой-то одной линии одного романа — и тут уж дает себе волю. Увы, в большинстве случаев я мало могу оценить, насколько его наблюдения и выводы соответствуют действительности — из-за незнакомства с конкретными текстами. Чувствую себя невеждой, но не то чтобы фатально

Больше всего мне, пожалуй, понравились эссе про Грасса, Уитмена и, конечно, Беккета. Грасса и Уитмена просто сразу хочется броситься читать и перечитывать. А по Беккету, мне кажется, Кутзее попал просто превосходно. Точнее, изумительно сформулировал то, что является квитессенцией творчества Беккета: «Beckett was an artist possessed by a vision of life without consolation or dignity or promise of grace, in the face of which our only duty — inexplicable and futile of attaintment, but a duty nonetheless — is not to lie to ourselves». По-моему, это самое точное и правильное, что в принципе можно сказать о Беккете.

Может, и в других эссе были такие прозрительные моменты — но я их упустила. В целом — читать, пожалуй, интересно только в том случае, если вы уже знаете достаточно много о разбираемых авторах. Особенностью Кутзее является то, что он, в отличие от советских предисловий, не поет разбираемым авторам дифирабмов, и местами честно признает, что вот эта вещь слаба, и в целом автор не заслуживает того места, которое занимает, или забыт не зря, или раньше писал лучше. Воспринимается даже как-то несколько неожиданно — зато ему невольно начинаешь верить.

Ни один роман не производил на меня такого сильного впечатления, как «В ожидании варваров». Во-первых, история написана очень гладким и поэтичным языком, что буквально скользишь по нему, как на лыжах. А во-вторых, это один из самых глубоких и душещипательных романов, что мне приходилось читать. О чём он? О человеческой природе, о жестокости. Но главное — об цивилизации и варварах. Если проводить аналогии с известным всем фильмом «Аватар», но Империя представляется человечеством, а варвары — На'ви. Только всё куда не так, как в этом фильме. Куда качественней и глубже.

Роман представляется мне одной большой притчей со множеством смыслов, но таких туманных, что ясно — роман не для ума. Он разговаривает не с головой, а с сердцем. А сердцу чужды смыслы. Оно чувствует. И ни один роман не вызывал у меня таких глубоких чувств, как этот. Понятное дело, высший балл.

Это книга принадлежит литературе класса «или да, или нет». Мне — нет. Мастер, безусловно, чувствуется, и в таких случаях я ставлю 5, но на этот раз будет 7. Причина заключается в том, что книга врезается в память и не позволяет себя забыть. Жизнь Михаэля К. местами переживается и вспоминается как собственная, а короткие и несложные предложения передают ощущения простого, среднего человека — тебя самого. Сама история оставила меня равнодушным, и местами Михаэл К. был даже противен своими растительными ощущениями, однако спустя несколько дней книга все еще продолжает оставаться в голове и всплывает к месте и не только. Возможно, я просто не могу пережить эту книгу головой, но в душе она оставляет след.

О том чтении, которое доставило удовольствие получается писать длинно. Ну а то, что не зацепило как-то и ругать неохота… Однако ситуация с этой книгой странная. Совершенно ясно, что роман отнюдь не пустой. Я прочитал отзывы тех людей, которые проставили высокие оценки – я абсолютно с ними согласен! Все эти глубины есть. Но то, что у других вызвало отклик, у меня читалось со скукой…

Безусловно, есть аллюзии на антиутопию Оруэлла. Особенно это чувствуется в мотиве борьбы с несуществующим внешним врагом и в замашках Третьего Отдела. То, что описываемая Империя государство тоталитарное, никаких сомнений не вызывает. Хотя главный герой (судья) персонаж совсем не оруэлловский… Под угрозой жестокой системы он что-то сильно интеллектуален, вольнодумен (наверно сказывается удаленность провинции).

В целом, первая половина книги мне больше понравилась. На данном отрезке текста взаимоотношение судьи и варварской девушки проникнуты легкой сюрреалистичностью. Возведение в культ непознаваемой чужеродности иноплеменницы меня заинтересовало, и читал с интересом. Кому-то их недосекс покажется скучным, однако я так не считаю. Даже сам образ судьи у меня не вызывает особых нареканий. Он такой немного порочный, запутавшийся в своих измышлениях, в меру беспомощный. Показаны и его более положительные стороны: в трудные времена может найти силы не отчаиваться сам и даже повести за собой людей. Кроме того, при своей слабости герой не теряет созерцательности по отношению к миру. А вот могучая Империя оказывается подозрительно неустойчивой. Порадовало, что притчеобразность романа не привела к упрощению персонажей, я этого опасался.

Но вот дальнейшее развитие сюжета мне показалось каким-то предсказуемым. Испытание психики в тюремном заключении, все эти казни в духе Кафки, Империя, пожирающая сама себя. Описано с обстоятельной подробностью. И не покидает чувство, что было уже это, читалось уже и не раз… Автор пишет легким языком вперемешку с некоторой занудностью. Когда занудство сосредотачивается на идеях самого автора, то чтение увлекает (может, это я еще просто не читал «исходников»). Во всех остальных случаях я уставал. Немного вызвало недоумение утверждение «Притаившегося в нас зверя должны натравливать только на самих себя» — вот эти «варвары». Да неужели… И так давно уже знаем. Фраза в тексте вроде выглядит прямо очень серьезно. Я так надеюсь, не ради этого вывода автор роман затевал.

Внешние события происходят, внутренних событий еще больше. Но не зацепило. Литература качественная, особенно если задним числом оценить – поэтому сильно занижать оценку я не могу. Для ума есть материал, для сердца совсем немного… Лично у меня впечатления такие. Скорее всего, некоторые важные моменты я сейчас и упустил, только на общее впечатление они у меня никак не влияют.

Ну вот я, практически без перерыва, после Варваров взялся за эту книгу Кутзее.

Книга практически о том же, что и Варвары, только в последних была никому неизвестная Империя, а здесь Южная Африка, времен Апартеида.

Сразу хочу уточнить, этот роман мне понравился больше. Мне его читать было интересней; ужасы Апартеида и история «юродивого» Михаэла затянули меня, что от книги не мог оторваться.

Сюжет прост, как и в Варварах:

Михаэл вместе с больной матерью, не дождавшись разрешения на выезд из города, решает покинуть Кейптаун, где идут военные действия. Собрав свои нехитрые пожитки, они отправляются в Принс-Альберт, на ферму, где родилась его мать. По дороге мать умирает и Михаэл остается один. И вот этому одиночеству, горю и человеческому ступору на войне и посвящен роман, в котором дается буквально описание по дням жизнь Микаэля, который с рождения был парнем недалеким, да и еще с заячьей губой, поэтому к нему и относятся все как к дурачку.

Ничего, к своему стыду, не читал про времена Апартеида и имел довольно смутное представление о них. Писать банальные вещи, что война страшна не хочется, но всё-таки у Кутзее просто блестяще получилось изобразить ужас современной войны: насилие, лагеря, смерть...

PS если говорить о том, что ближайшее мне это напомнило: Иэн Бэнкс «Песнь камня», только в нём действия больше...

Ну вот я и осилил этот очень небольшой роман. Уже и не вспомню, что так тяжело у меня шло в плане чтения, но я честно грыз его до конца, чтобы таки узнать, чем всё кончилось.

Я не могу сказать, что роман плохой, но это явно не мое чтение. Книга судя по-всему профильная для сайта, ибо в ней описывается не наш мир, у руля которого стоит некая деспотическая Империя, государство с фашистскими и тоталитарными замашками. Империя расширяет свои территории за счет постоянной войны с варварами, дикими вырождающимимся племенами, итак уже живущими на сереве в горах, где абсолютно не приспособлено для жизни.

Само название «Ожидание варваров» говорит о том, что все ждут их, а собираются ли нападать варвары — это дело десятое. Ну а раз ждут нападений и заговоров, то Третий отдел не может бездействовать: ищутся враги и их пособники. В романе, естественно, можно провести кучу параллелей с примерами современных тоталитарных государств в нашем мире, и автор, думается на этом и делает упор, показывая, как выглядит такое общество. Причем описание общества, его атмосфера — это главное в книге, сюжет — второстепенен.

Книга написанна от первого лица, от имени судьи приграничного крепости, находящейся недалеко от варварской границы. Роман написан очень неторопливо, описательно, с кучей мыслей и малым колличеством диалогов. Причем, чтобы показать жизнь в этом страшном мире, автор не чурается частых натуралистических сцен, которые еще добавляют темных красок в картину мира. Историю судьи можно передать в несколько слов: он пожилой, сочувствующий варварам человек влюбляется в девушку из этого племени, и в результте становится врагом народа и проходит все круги ада, предназначенные изменнику родины.

В итоге: роман получился очень тяжелый для меня. Не знаю уж, как он был включен в список ста великих романов за всю историю человечества, но рекомендовать его я бы не рискнул. Просто физически устал пока его дочитал! Так что теперь даже и не знаю, браться ли мне за «Жизнь и время Михаэла К.»?

Неоднозначные роман. Схематичный, с тяжеловесным сюжетом, но в то же время довольно легко читается. От прозы Кутзее остается впечатление вязкости, несмотря на отсутствие громоздких конструкций, описаний и сложных метафор. Потому что написано предельно серьезно, без малейшей улыбки и иронии. С важно, по-карамазовски сдвинутыми бровями, пафосом отрицания. И еще — с полной погруженностью в политический климат ЮАР 80-х годов. Не удивлюсь, если Кутзее видел своего героя представителем негроидной расы, хотя в тексте это можно понять только по полунамекам.

Возникли ассоциации — как ни парадоксально — с «Бойцовским клубом» Чака Паланика. Сходство? В обоих книгах четко показано стремление человека к свободе через освобождение от пут цивилизации. Расхождения? У Паланика главный герой — это свободный человек-охотник, а у Кутзее — собиратель и земледелец. И какая разная свобода получилась у того и другого!

Прежде всего, не смотрите на наш классификатор — это ни в коем случае не «исторический роман» и не «реализм». На худой конец «альтернативная история», хотя я бы выбрал «постмодернизм».

Потому что текст — чистейшая постмодернисткая игра на достоевские темы. В чем-то даже сродни «t» Пелевина, только тоньше и умнее. Если Пелевин заставлял Достоевского отстреливать зомби (суть, те же бесы) в некой компьютерной игре а-ля «stalker» (его любимый прием, спекуляция на известных брендах), то Кутзее просто погружает Достоевского в мир его же персонажей и событий.

Признаться, большую часть романа я был совершенно недоволен и много ругался. Просто потому, что неправильно подошел к тексту, восприняв его слишком серьезно. Я видел идеи и мысли Достоевского, видел рядом с ними идеи и мысли Кутзее, и южноафриканский автор по их глубине и продуманности заметно уступал Федору Михайловичу. Это меня чрезвычайно возмущало, мол, что ж ты вот так вот пытаешься встать рядом с гением, не имея на то достаточных оснований. Все то, что Кутзее пишет про революцию, нигилистов, голодных детей, отцов и детей — это все несколько неинтересно и плоско после того, что я читал у Достоевского. И потому я почти все книгу ругал картонные декорации за то, что они картонные и тем временем едва не пропустил сам спектакль — то, как феерично

Все это — не размышления о тех, кто начинал революцию, не социальная зарисовка и не странная любовь Достоевского и его домохозяйки. Это так — местами аляповатый фон. На самом деле это — весьма забавная постмодернисткая игра, не больше. Я бы даже сказал, тонкая ироничная шутка, обманка. Весь смысл романа кроется в последней главе, и именно она заставляет удивиться тому, как ловко тебя провели и обрадоваться, как ты успел поймать ускользающую ниточку смысла.

П.С. Мое искреннее убеждение — не имеет смысла читать «Осень в Петербурге» предварительно не будучи знакомым с «Бесами» Достоевского. Потеряется весь вкус игры и останется только странноватый балаган в картонных декорациях.

Это произведение написанное Дж.Кутзее я не назвал бы романом,скорее это небольшая повесть.Повесть о человеке родившемся с анатомическим дефектом на лице (верхняя губа не срослась), он живет с матерью,они бедны,вокруг происходят какие то политические катаклизмы,мать заболевает,он везет её на самодельной тележке в больницу куда то очень далеко.Повесть меня просто покорила какой то своей чистотой, правдой. Вроде все просто,нет никаких особых интеллектуальных изысков,но цепляет сильно. Видимо в этом весь Кутзее,Букера просто так не дают ( дважды лауреат).Также Нобелевский лауреат.Это первое произведение Кутзее ,которое я прочел.Вроде остальные его вещи тоже достаточно грустные.Безусловно автор владеет пером и своим мастерством на высшем уровне.Так писать,в современном мире,я полагаю могут лишь единицы.Замечательное произведение.Если вы не хотите зачерстветь душой ,такие книги надо читать.И думать.

Роман о кризисе, который может пережить каждый из нас. Пока мы живем обычной пресной жизнью, до той поры никто нас не трогает. Ходим на работу, как заведенные механизмы, и машинально бубним в ответ на привычное «Как дела?» привычное «Нормально».

Но однажды мы можем проснуться и узнать, что мы в центре всеобщего внимания. В центре всеобщего осуждения. Каждому нормальному гражданину нормального общества естественно осуждать другого. И даже не просто осуждать, а вершить правосудие. В полном праве указывать на человека, совершившего что-то, мало-мальски разнящееся с усредненной нормальной моралью.

При этом обвиняющие становятся до приторности понимающими, до мелочности сочувствующими, до унизительности заботливыми. Они готовы вам помочь выкарабкаться из беды. О, эти обычные люди, которые хотят вам всегда помочь! Именно их проклинал Ницше, вскричавший: «Падающего — подтолкни». А не умиляйся собственной моральной чистоте по сравнению с преступником, которого ты затем только обвиняешь в бесчестьи, чтобы самому стать в позу морального судьи, всё понимающего и даже, может, готового ко всепрощению.

Опыт публичного бесчестья — вот тема романа. Как преодолеть паутину морали ресентимента, когда всякое «благо» есть обертка для ненависти и зависти. Когда любовь и сострадание есть иное слово для сладчайшего переживания собственной слабости как величайшей силы.

Осуждающий и утешающий отлично знает, что эта его забота и примирение с человеком, допустившим бесчестье, с «грешником», которого он любя, осуждает («для его же блага!»), есть еще более страшное бесчестие — бесчестие общепринятой морали.

Удивительный совершенно роман, который мне очень понравился.

В то время, как иные авторы берут какими-то красивыми сюжетными завихрениями, Кутзее ухитрился все самое интересное поместить в том, что в книге НЕ происходит. То есть сюжет движется себе вперед, неторопливо и размеренно, но базируется он на том, чего нет и не будет. На том, что расположено между строк. На мой вкус, надо обладать большим талантом, чтобы суметь написать такое.

Итак, чего же в романе нет? Нет тех самых варваров, вокруг которых, собственно, все и вертится. Имеем эдакую шестеренку, которая крутится сама по себе, перемалывая воздух.

А что есть? Есть Империя, которая в своей охоте за фантомами пожирает саму себя. Империя, симптоматично неназываемая: подразумевается Римская, на самом деле — любая другая.

Есть сложные взаимоотношения Столицы и пограничной провинции, которые, несмотря на территориальную принадлежность одной Империи живут абсолютно по разным законам. Их краткое соприкосновение показывает это непонимание по полной, они, по сути, являются варварами друг для друга.

Мне, кстати, понравилась некоторая зеркальность — то, как Столица отнеслась к Империи нашло свое отражение в частном случае отношений столичных следователей и провинциального судьи. Краткий, разоряющий, бессмысленный набег Столицы в охоте за тем, чего нет, и такой же краткий, бессмысленный и жестокий суд над провинциальным судьей. В обоих случаях, наигравшись, Провинцию отбросили в сторону, как ненужную куклу. И в обоих случаях Провинция нашла в себе силы оправиться и жить дальше.

Мне кажется, это тоже очень показательно — то, что при всем старании Столица своими проверенными методами не смогла окончательно сломать Провинцию. С одной стороны, не за этим она приехала и не надо было это ей. Так, поигрались и выбросили. С другой стороны, этим подчеркивается абсолютная чуждость мира центра Империи и мира ее окраины. Если бы центру удалось сломать окраину (в целом и подозреваемого судью в частности), можно было бы найти между ними точки пересечения. Хотя бы и в том, что насилие одних может уничтожить спокойную жизнь других. Но это не так. Две вселенные соприкоснулись и разошлись — в итоге без особых последствий друг для друга. Так и должно быть.

А что же те самые варвары, вынесенные в название и бряцающие оружием на гранцах Империи? Их мы давненько не вспоминали. Хотя зачем? Их просто нет...

«В ожидании варваров» — заглавие романа говорит само за себя. На протяжении всей книги мы ждем этих самых «злодеев» вварваров, но автор так и не удосуживает нас познакомить с ними лично. Что ж, пожалуй, — это единственный повод (на мой взгляд) поставить этому роману не высший балл.

Много уже было сказано по поводу этой книги, со многим я, конечно, согласен, но есть моменты, которые Кутзее, как мне показалось, преподнес многогранней, выкопав черную яму осмысления прочитанного. В некоторых местах роман очень сильно напомнил «1984» Оруэлла. Но главным отличием, я думаю, было как раз то, что автор сам не знает, какой политический режим лучше: тоталитарный или демократический. Герой, выражающий сторону свободы и справедливости — точку зрения автора, на протяжении всей книги сам говорит нам о том, что «как было бы лучше я не знаю, но сейчас есть так, как есть» (утрирую). Для этого достаточно прочитать последний абзац романа.

Что касается варваров, то мне показалось (опять же — проводя параллель с Оруэллом «1984»), что этих «зверей» просто не существует, это просто надуманная вещь манипуляции общественного сознания, дабы запугать людей и сделать ненавистным к врагам. Возможно, поэтому автор так и не учиняет войну на глазах читателя Империи и варваров. «Притаившегося в нас зверя должны натравливать только на самих себя» — вот эти «варвары».

Книга достойна внимания каждого читателя, ибо не прочитав, вы не осознаете грязную изнанку оазиса.

Пожалуй, самая странная нобелевская лекция, что я когда-то читала. Строго говоря, это ни разу не лекция, а более ли менее полноценный рассказ. «Есть у меня шестерка слуг, проворных, удалых» Киплинга в переводе Маршака. А что, среди всех способов объяснить, почему и зачем автор периодически занимается расставлением слов на бумаге, переписка с воображаемым слугой, который ездит по Англии разных веков — не самый плохой. И не то чтобы это было раздвоение личности, скорее, упражнение для ума. Письма другого создают, видимо, необходимый эффект отстраненности, двойной отстраненности — от того, что человек видит (а не испытывает сам) и от того, что его рассказы читает третье лицо. Отстраненности и холодности, вполне характерной для Кутзее. Очень изящно, очень стильно. И так тоже можно писать.

«Молодость» — это своего рода «наш ответ Чемберлену», а точнее, Джойсу. «Портрет писателя в юности». В юности, когда уже появился Кутзее — человек (устоявшаяся личность, основной характеристикой которой является крайняя форма мизантропии и пессимизма), но еще не появилось Кутзее — писателя. Серьезно, «Молодость» — это такая попыка беллетризованной автобиографии, начиная с юности и лет до 25, в ходе которой автор-герой уезжает из ЮАР в Европу и пытается там осесть и что-то писать. Писать пока не получается.

Знаете, в свете «Молодости» и «Diary of a bad year» для меня становится все большей и большей загадкой, как, черт возьми, этот сухой, насквозь реалистичный, насквозь пессимистичный человек умудряется писать свои романы. Потому что по недо-автобиографиям никакого полета воображения, а также работы с языком, мистики, психологизма — у него напрочь не наблюдается. В итоге я пришла к выводу, что Кутзее отчасти в автобиографиях все же привирает и выставляет себя куда более сухим и мертвым, чем есть на самом деле. За этой прозаической жизнью недо-писателя скрываются те еще бездны, их просто нет в романе, как нет и рисования у Джойса.

«Молодость» написана очень холодно и отстраненно. Хотя «Diary of a bad year» вполне вписывается ей и в тон и вполне мог бы получить название «Старость» или что-то вроде. При этом действительно в «Молодости» очень много молодости, но не той радостной и цветущей, которую обычно живопишут все вокруг: ах, восторги любви, ах, все в первый раз. Нет, это, увы, куда более правильная молодость, и каждый из нас с ее проявлениями наверняка хоть раз сталкивался. Например, с отчаянным желанием сбежать из тех мест, где ты родился, и уничтожить само воспоминание о факте рождения там. Или с извечным вопросом, что я делаю не так, если отношения с противоположным полом вообще и секс в частности не приносят обещанных литературой неземных восторгов. Или с извечным вопросом, почему я с двумя высшими образованиями не могу найти приличную работу. и тд. В этом плане Кутзее ужасно, до боли честен, так что временами его становится неловко читать — узнаешь себя.

Но при всем при том, помимо этой честности в «Молодости» больше ничего нет. В отличие от «Diary», в котором есть хотя бы подобие сюжета. Здесь же описывается просто жизнь, период без какого-то определенного начала и логического завершения. Интересный исключительно в той же мере, насколько может быть интересным аналогичный Джойс (имхо-имхо — в никакой). Здесь — просто жизнь, очень жестоко и реалистично по отношению к герою описанная, но увы, далеко не самая интересная. Рекомендую только тем, кто, как и я, получает эстетическое удовольствие от мизантропии Кутзее и его манеры повествования, из которой выжаты все красивости и эмоции.

Мизантропия Кутзее представлена в «Элизабет Костелло» в полном виде. Автор не только высмеивает читателя, но и себя самого, свою роль писателя как шута для публики и как игрушки неведомого. Роман как всегда пронизан чувством вины, вины абсолютной и неизбывной, которая, по Кутзее, лежит на каждом человеке и человечестве в целом. Кутзее непростой писатель: слишком откровенный, злой, брюзжащий устами своих престарелых героев.

Это, наверное, самый автобиографичный роман Кутзее, какой мне доводилось читать. Элизабет Костелло – главная героиня романа – женское альтер-эго автора. Австралийская писательница преклонных лет, автор романа о джойсовской Молли Блум, писатель-проводник высших истин или просто запутавшаяся женщина. На протяжении всего романа она читает лекции то ученым, то студентам, то туристам в круизе, то самой себе…Лекции о защите животных, религии и вере, природе зла, роли человечества в мире, силе и бессилие разума, способностях писателя. Сюжет фактически отсутствует, он всего лишь скрепляет ряд эссе. После каждой лекции идет её опровержение, насмешка над героиней и её взглядами, спор на заданную тему, в который втягивается и читатель. Насыщенная интеллектуальная книга, где каждому тезису сам же Кутзее предоставляет антитезис, а что решение – если оно возможно – оставляет на совести читателя.

Последняя глава отличается ото всех других. Кутзее изображает некое чистилище, в которое попадает Элизабет Костелло, — «кафкианский» город с воротами в свет. Эта затершаяся сцена скрепляет всё повествование. Кутзее очень точно, на мой взгляд, изображает проблему современного эклектичного человека. Это человек, у которого нет твердых убеждений, он может верить во что-то «по настроению», а в другой раз с легкостью менять свои взгляды на противоположные. Все те проблемы, что поднимались в книге, не имеющие однозначного решения, всего лишь иллюстрируют амбивалентность современного сознания. «Отсутствие убеждений – это самое праздное существование»

Кутзее получил Нобеля в 2003 году, как раз в год выхода «Элизабет Костелло». Критики роман разругали, назвав лекцией, и они были правы. В 7 главах пожилая австралийская писательница Э.Костелло (вымышленная) ездит по разным саммитам и конференциям и читает лекции, которые выписаны дотошно и с кучей налитой воды. Но главное то, что лекции эти посвящены проблемам, которые мне – и любому почти человеку – вообще пофиг. Что Кутзее волнует – то он и написал. А мне пофиг все проблемы африканского изустного романа (1 глава), гуманитарных наук в Африке (1 глава), нравственной стороны вегетарианства (2 главы) и прочих вещей, которые настолько высосаны из пальца, что даже и говорить о них странно. По-крайней мере, в России. Последняя глава, где Э.К. ждёт у ворот то ли рая, то ли ада, — единственная более или менее стоящая. Заканчивается даже красиво. Читается, как ни странно, легко, хотя сюжета нет вообще никакого.

Я — варвар. Пьяный и небритый,

Пусть даже не раскосы очи —

Я правнук скифов, гуннов, бриттов,

А также очень многих прочих.

Мой дом — леса, поля и горы,

Везде хозяин, а не гость;

И только этот душный город

Противен, словно в горле кость.

© Вертер де Гёте

Этимологию слова «варвар» нам всем раскрыли ещё в четвёртом классе — так гордые эллины называли тех, кто говорил на чужом, непонятном языке, а все иностранные языки казались древним грекам набором грубых звуков, бормотанием «вар-вар». То есть, по сути дела, таким словом греки обозначали любого чужака. Порядочные шовинисты были эти греки. Говорят, каждый день благодарили своих богов, что те позволили им появится на свет свободным человеком, а не рабом, мужчиной, а не женщиной, эллином, а не варваром. И слово «варвар» сразу получило негативную окраску , ибо любой чужак «по определению» был существом низшего сорта, грубым и опасным.

Именно с книги с многообещающим названием «В ожидании варваров» (самой, пожалуй, знаменитой книги автора, — а что мелочиться?! ) я и решил начать знакомство с писателем Кутзее. На обложке «ничтоже сумняшеся» красовалась ещё более многообещающая реклама: этот роман включён в список ста лучших романов всех времён! Смелое заявление. Ладно, — подумал я — посмотрим, что ты за Кутзее.

Суть происходящего на страницах романа понятна из аннотации и предыдущих отзывов: маленький провинциальный городишко на краю некой Империи оказывается вовлечён в войну с варварами, населяющими окраины этой самой Империи. Повествование ведётся от лица местного судьи, первого человека города. Скажу сразу: если вы ожидаете стремительного развития событий, искромётных приключений, батальных сцен, то оставьте эти надежды — вам предстоит погружение в неторопливый и мучительный самоанализ, философию взаимоотношений толпы и индивида, извечную дилему — противостояние долга и совести, и другие «кутзеизмы». Но как ни странно — роман завораживает. Необычна фигура главного героя, хотя симпатии читателя целиком на его стороне, это почти антигерой — слабый физически и духовно, неуверенный, снедаемый многочисленными сомнениями человек. Автор своего персонажа не щадит и подвергает его невероятным унижениям. Но даже униженный, растоптанный, откровенно жалкий, почти потерявший человеческий облик, он сохраняет свои нравственные идеалы. А разве это не высшая победа человеческого духа?! В этом смысле роман Кутзее кажется мне оптимистичным, несмотря на внешне депрессивную атмосферу.

Многие увидели в романе столкновение интеллигенции и тоталитаризма. Безусловно, эта тема в произведении проходит красной нитью, но, как любое талантливое произведение, роман Кутзее многомерен и многозначителен. Не хочется говорить о том, что и так на виду, более важным мне кажется заключённая в романе идея внутренней свободы, варвары — люди живущие вне Империи, в более широком смысле — вне системы, условностей «цивилизованного общества». Империя же порождает таких чудовищ в человеческом облике, как сотрудники Третьего отдела; или растерянных, не понимающих своих собственных желаний, скованных своей собственной «внутренней полицией» людей — таких, как главный герой.

А Империи всегда нужны внешние враги — иначе она пожрёт себя изнутри. Когда-то мне самому хотелось написать об этом книгу. Но, думаю, что Кутзее сделал это лучше.

Итог: отличный философский роман, уж не знаю: достоин ли он места в «сотне лучших романов всёх времён» (это всё-таки уровень вечной классики), но произведение очень достойное, с тонким пониманием психологии — личности, толпы и даже целой Империи.

А это уже Вадим Степанцов ©:

Были радостные звери мы —

Стали скользкие рептилии.

Я люблю тебя, Империя,

царство грязи и насилия.

Расфуфыренная, гадкая,

Видишь: как младенец, хнычу я,

Глядя на твое закатное,

Обречённое величие.

Бывают книги, которые берешь в руки и чувствуешь (даже знаешь), что понравится. Не смотря на то, что это не первое издание данного романа, да и других произведений этого автора на русском тоже хватает, я познакомился с ним благодаря серии «Интеллектуальный бестселлер». Читая данный роман, понимаешь, что именно произведения такого плана и должны заслуженно получать награды и премии. Роман заставляет серьезно задуматься, ставит множество вопросов и не дает ответов. Даже само название несколько обманчиво и сначала применимо лишь к поступку главного героя, обесчестившего девушку-студентку. Далее же следует бесчестие за бесчестием в масштабе всей страны, ставшей жертвой политики апартеида. Действие разворачивается в смутные для ЮАР времена, сходные с нашими перестроечными. Главный герой у меня вызывает симпатии, потому что не увиливает от ответственности за содеянное и признает себя жертвой инстинкта, ищет себя в новом качестве (пусть даже работая в собачьем питомнике), пытается всячески наладить отношения с дочерью, ставшей жертвой насилия и при этом не забывает о творчестве, мечтая написать оперу о Байроне. Хочется верить, что у него все получится...

Время от времени у меня возникает желание выйти из привычного круга чтения, попробовать познакомиться с незнакомым и совсем нетипичным автором. Чаще такие эксперименты заканчиваются неудачно, иногда удается найти настоящий шедевр, но в большинстве случаев впечатления от книги получаются двойственные и противоречивые. Вот и в этот раз мне достаточно сложно сделать однозначный вывод о книге. С одной стороны, произведение нобелевского лауреата Кутзее — действительно очень тонкая, мудрая, глубокая книга, располагающая к серьезным размышлениям и осмыслению прочитанного. С другой стороны, при всех ее достоинствах книга совершенно «не моя», затрагивающая разум, но не зацепившая мои чувства, написанная в достаточно непривычном и неудобном для меня стиле.

Начнем с того, что к фантастике этот роман, по сути, не имеет никакого отношения. Да, события в нем происходят в некоем месте, которое трудно отождествить с конкретными событиями конкретной эпохи. Городок на границе Империи с некими варварами, место, где заканчивается цивилизация и начинается пустыня — словом, еще один Макондо вне конкретного времени и пространства. Никаких сверхъестественных, необычных событий в романе тоже не происходит. Напротив, все предельно реалистично.

Несколько слов о сюжете. Главный герой романа — пожилой судья, ведущий спокойную жизнь, полную маленьких радостей. в маленьком приграничном городке. Внезапно в жизнь городка врывается полковник Джолл, негодяй и карьерист. В планах полковника — поднять шумиху вокруг возможного нападения варваров и выставить себя в качестве спасителя Империи. Для достижения своей цели Джолл не брезгует никакими методами, а пожилой судья, осуждающий действия полковника, оказывается идеальным кандидатом на роль козла отпущения и агента варваров.

О чем эта книга? Если в двух словах — об интеллигенции и тоталитаризме. Поразительно, что автор этого романа — выходец из ЮАР, а не из СССР. Так и тянет на место судьи поставить некоего «старорежимного» профессора, имевшего несчастье дожить до 1937 года, а на место Джолла — следователя НКВД, бодро клепающего очередной «троцкистский заговор». У главного героя оказывается достаточно ума, чтобы быстро разобраться в истинной сущности Джолла и его кознях, достаточно совести, чтобы не примкнуть к нему, спасая свою шкуру за счет кого-то другого, но совершенно недостаточно сил и мужества, чтобы попробовать бороться с негодяями. В итоге судья оказывается классической беспомощной жертвой, а его жалкие попытки сопротивления легко подавлены негодяями. при этому герою Кутзее очень не хватает некоего морального стержня, внутренней опоры, благодаря которой он мог бы оказаться если не физическим, то моральным победителем в этой истории. Очень уж легко судья позволил превратить себя из уважаемого человека в «лагерную вошь». Порой главный герой просто раздражает, а еще больше раздражает понимание того факта, что на его месте ты сам выглядел бы ничуть не лучше. Автор пытается вынести свой приговор тоталитаризму, показать, что за внешним блеском скрывается внутрення гниль и слабость. Вот только выглядит все это неубедительно. По духу и поднятым проблемам роман очень напоминает «1984» Оруэлла, хотя и совершенно далек от него по стилю.

Стиль Кутзее очень специфичен и заслуживает отдельного описания. Неспешное повествование в течение всего романа по сути так и не доберется до кульминации. автор чрезвычайно внимателен к мелочам, даже скрупулезен в своих подробных описаниях. Увы, эта внимательность порой скатывается в мелочность и затянутость сюжета. Странное впечатление произвели и чрезмерно подробные описания эротических переживаний героя, кажущиеся не слишком уместными.

В итоге, впечатление от романа неоднозначное. Написан роман хорошо и сильно. Безусловно, автор поднимает важные и сложные темы — о нравственности и совести, о долге перед собой и перед государством. С автором хочется спорить или соглашаться. Роман заставляет думать о проблемах, решения которых отнюдь не однозначны.

С другой стороны, от романа у меня осталось тяжелое, даже несколько гадостное ощущение. Бессилие и никчемность порядочности перед лицом зла, показанные автором, почти не оставляют читателю надежды и не дают никакой альтернативы. Хотя во многом автор оказался прав. Тоталитаризм в СССР рухнул не под ударами неких внешних врагов — «варваров», и не благодаря усилиям некоей группы борцов с режимом, а развалился под тяжестью собственных непомерных амбиций с одной стороны, и во многом иллюзорных страхов — с другой.

Те, кто любит изящный стиль повествования, неспешные размышления о добре и зле, личности и государстве, совести и порядочности, кто верит в возможность непротивления злу, кто предпочитает классику, наверняка прочтут этот роман с большим интересом и удовольствием. Читателям с противоположными вкусами, пожалуй, лучше сдержаться от чтения этого романа.

Лично я отнюдь не жалею о времени, потраченном на чтение этой книги, но от дальнейшего знакомства с творчеством Кутзее пока воздержусь.

«Зачем вам это понадобилось? Гуманизмом мальчики в детстве занимаются!».

Кутзее показал (а быть может я увидел) внутренний мир и чувства, мысли человека, который занялся гуманизмом вопреки пониманию бесперспективности и опасности своих поступков – по злой иронии судьбы оставшихся непонятыми и невостребованными как со стороны цивилизованных соплеменников, так и со стороны варваров. И лишь сотрудники Третьего отдела смогли, как мне показалось, оценить его по достоинству и «вознаградить» по своему умению, пояснив, что рожденный ползать – летать не должен!

Варвары…

Синоним невежества, низкой культуры, дикости нравов, – а быть может лишь инакости, непонимания, отсутствия желания достигнуть понимания одними людьми других?..

В этом романе помимо переживаний терзаемого собственными осознанными и подсознательными мыслями, чувствами и сомнениями интеллигента-судьи есть, как мне показалось, по-настоящему прочувствованные автором убеждения о признаках варварства, атрибутах цивилизации и положении, месте и роли человека – как в обществе, так и в истории.

В заключение хочу сказать, что читать эту книгу лично мне было нелегко, но увлекательно, хотя порой было утомительно пробираться сквозь изложенный письменно поток сознания персонажа-повествователя со сгущениями его бессознательных странностей комплекса вины и сексуального влечения стареющего человека. Несколько незаконченным, как белое пятно размытой растворителем перспективы сквозь открытую дверь в городском пейзаже, оказался конец произведения, но это его не портит, хотя, на мой вкус – и не украшает…

P.S.

Притаившегося в нас зверя мы должны натравливать только на самих себя. Но не на других.

Как же хорошо это читается! Как будто пролетел над текстом, проскользил, пробежал по поверхности воды, даже не зачерпнув ни разу. Р-р-раз — и уже на другом берегу. Оборачиваюсь назад, пристально вглядываюсь — что же там было такое, местами аж дух захватывало.

Так почему же они так и не пришли? Эти, которых так долго ждали? Почему не обрушились на противника всей своей звериной мощью? Квёлые они какие-то. А может быть мы совсем не там ищем? А парадокс заключается в том, что варвары давно уже пришли или, если быть точнее, никуда и не уходили. Ведь варвар — это не только чужак, стоящий на более низкой ступени развития, а ещё и «грубый, жестокий, невежественный, дикий» человек(?). А как же, конечно человек — кто же ещё? Вот имперский полковник и его голубоглазый дублёр, по описанию «истинный ариец», которые не чураются самых жестоких методов дознания. А что делать? Работа такая — Родина в опасности («семью кормить надо», «издержки карьерного роста», «просто бизнес, ничего личного» и т.д. — нужное подставить) , тут не до сантиментов. Засунем сострадание, совесть и прочие пережитки подальше и вперед! Человеку свойственна такая практика. Вот солдаты, медленно деградирующие и превращающиеся в типичных мародёров и разбойников, готовые отнять последнее у людей, которых, по идее, они должны защищать. Вот и сам главный герой, человек не чуждый нравственных принципов, гораздо более честный и добродетельный, чем подавляющее большинство рода людского, показывает нам, как короток путь от цивилизованного до полуживотного состояния, впрочем, так же короток он оказался и обратно. А вот и самое главное, самое страшное проявление варварства, людская толпа — ярчайшее проявление нашего эволюционного величия. Собственно, пускай автор скажет об этом сам:

»...начинается порка. Плетями солдатам служат толстые и тугие зелёные камышины; рассекая воздух, они с маху опускаются на пленных с тяжёлым хлюпаньем, похожим на шлепки валька о мокрое бельё, и оставляют на спинах и ягодицах вздувшиеся красные полосы. Пленные очень осторожно распрямляют согнутые ноги и, съехав на живот, распластываются в пыли...

...Чёрный уголь и рыжая пыль, смешиваясь с кровью и потом, расплываются. Смысл этой игры, как я догадываюсь, в том, чтобы бить пленных до тех пор, пока пыль и надпись на спине не смоются.

Наблюдаю за лицом маленькой девочки, которая стоит в переднем ряду толпы, ухватившись за материнский подол. Глаза у неё округлились, во рту она держит палец: замершая, напуганная, она не отрываясь, с любопытством глядит, как избивают этих больших голых дядей. И на лицах тех, кто меня окружает, даже на лицах тех, кто улыбается, вижу точно такое же выражение: не злоба, не кровожадность, а любопытство, столь ненасытное, что оно выпило из тела людей все соки и жить продолжают лишь глаза, органы, призванные утолить этот новый по ощущению, неуёмный голод...»

Простая человеческая толпа, и ничего более. Добро пожаловать в цивилизованный мир! А так ли далеко мы шагнули от тех, первых пещерных человеков, которые грелись у тусклого пламени дрожащего, как будто неуверенного в себе, огня? Или это был впечатляющий и далёкий прыжок, но прыжок не вперёд, а в сторону...

Остается ощущение полнейшего покоя и легкости. Так забавно, Кутзее сам говорит, что он пишет сплошь о мятущихся душах — вот они к нему и тянутся, в виде читателей и фанатов. А этот текст в самом конце создает вокруг себя некую умиротворенную тишину, чувство правильности происходящего. Все очень красиво и логично. Так спокойно и правильно, что не сразу приходит в голову, что же именно спокойно и правильно, а как приходит — будто молния ударила. Спокойно и правильно автор пишет о собственной смерти, проводим до двери, говорим до свидания, все так и бывает всегда, нечего беспокоиться, действительно.

Этот роман — в гораздо большей степени автобиография и беллетристика, чем все остальные. Кутзее хитрый автор: он выводит главного героя, известного старого писателя родом из ЮАР, мизантропа и одиночку, который пишет серию размышлений о современном мире и жизни в нем под названием «Strong opinions». Strong в прямом смысле, имею мнение хрен откажусь. Темы opinions мало отходят от такого general concern человека его возраста и кругозора: политика, политика, войны и насилие, вездесущая Америка, апартеид, немного искусства и совсем никакой любви. Ничего личного, за исключением того, что личное — все.

Как говаривал Эко, слепой + библиотека = Борхес. Точно так же мизантропия + ЮАР = Кутзее. То, что он высказывает, безусловно, его собственное, человеческое, мнение, сдобренное фактами его же биографии (весьма немногочисленными, но узнаваемыми). Мнение, с которым легко поспорить, но не хочется, потому что оно очень естественно, очень логично, его можно понять. Как любое более ли менее устоявшееся мнение любого человека: куча своих за и против, а в результате — каков человек, таково и мнение. Кутзее видно сразу, во-первых, по привычной жесткости и прямоте. Он не боится давить на болевые точки, но не затем, чтобы действительно воздействовать на эмоции читателя, а только в качестве маргинального примера.

Параллельно с воспроизведением этих самых мнений идет сюжет романа: писатель нанимает молодую привлекательную девушку, соседку сверху, в качестве секретарши — чтобы печатала за ним. His segretaria, his secret aria, his secret fairy, как она говорит, мне очень нравится этот пассаж:) Она думает, что польстившись на ее красивую задницу, что думает он — черт его знает) Девушка отчитывается своему бойфренду, и в какой-то момент эта парочка начинает ужасно бесить, потому что ведут они себя как классические быдлогопники, обсуждая, как писатель дрочит на девушку в душе и когда же он даст повод набить ему морду. Такое чувство, что эти персонажи существуют в параллельных вселенных: днем она печатает его размышления о геноциде евреев, а ночью они размышляют с бойфрендом, какие фрейдистские извращения скрываются за этими словами.

Признаться, первую половину книги я испытывала скорее неприятные ощущения: с одной стороны, довольно занудные strong opinions, занудные не по изложению, а по самому предмету изучения. Увы, тут я согласна с этой девицей: «What he sais about politics sends me to sleep. Politics is all around us, it's like air, it's like pollution. You can't fight pollution. Best to ingore it, or just get used to it, adapt».

Но потом все меняется, и происходит этот так исподволь, так незаметно, что нельзя показать пальцем на то действие. Сначала девушка начинает защищать писателя от своего чересчур агрессивного бойфренда, которому все равно, за чей счет самоутверждаться. Это идет все дальше и дальше, и приводит — нет, не к роману, разумеется, что вы. И начинает меняться писатель, не то чтобы пересматривать свои мнения — скорее, пересматривать объекты. Вторая часть, Second diary — по сути то же самое, но там уже нет геноцида и политики, зато есть Бах, Достоевский и птицы. Очаровательные очень личные и очень человеческие впечатления в духе «в целом я одобряю детей. дети наше будущее. только все время забываю, что они вопят как резаные» :lol: Все это гораздо more personal, и потому куда интереснее.

Кутзее о себе: “As a young man I never for a moment allowed myself to doubt that only from a self disentanglement from the mass and critical of the mass could true art emerge… But what sort of art has than been, in the end? Art that is not great-souled, as the Russians would say, that lacks generosity, fails to celebrate life, lacks love”. Как ни странно, а ведь очень точно характеризует все, что он пишет.

Вообще мне кажется, что эта последняя книга – самая большая уступка самому себе. Кутзее реализует сразу две авторские мечты. Во-1, наконец изложить на бумаге и рассказать всему миру то свое личное, что приходит в голову первым делом, когда речь заходит о деколонизации или об Элиоте. Во-2, — и эта тема гораздо тоньше и важнее – кого-то изменить своим творчеством, изменить чью-то жизнь, заставить кого-то задуматься, чувствовать тоньше, стать более compassionate и более вдумчивым. Иметь такой живой пример перед глазами, чтобы хоть немного почувствовать себя богом. Оба опыта удались.

Удивительная по-своему книга. Местами тягостная, местами невыносимо скучная, местами напоминающая болезненный бред. В конечном итоге так и не удается выяснить, является ли все сказанное правдой или всего лишь игрой больного воображения героини, умирающей от скуки в своей каменной африканской пустыни.

Героиня — белая женщина, живущая в далекой провинции, в самом сердце тоскливой африканской страны, вместе с отцом и несколькими чернокожими работниками. Существо совершенно бессмысленное, однако мыслящее. Но в данном случае умение думать не только не доказывает ее существование, а как раз наоборот, потому что занять себя ей не чем, а разыгравшаяся фантазия выходит за границы реальности. Или, точнее — создает множество реальностей, и в конце концов перестаешь понимать, какая же из них истинна для героини. Автор даже не пытается дать ответ на этот вопрос.

Во всех аннотациях написано, что это книга об одиночество, но это не совсем верно. Это книга о никчемности. Да, и одиночество, безусловно, тоже присутствует, потому что настолько никчемным может быть только одинокий человек, который в принципе никому ни разу не сдался и от которого ничего не зависит.

Текст не столько тяжелый, сколько раздражающий — он вызывает слишком сильные неприятные воспоминания из собственного опыта. Знаете, бывают моменты, когда все идет наперекосяк по мелочам, когда некуда деть руки и всю себя, и жизнь невыразимо бесит, хотя и непонятно, что конкретно можно изменить. В такие моменты чаще всего решаешься на дурацкие поступки, после которых вообще все идет под откос. Очень характерное ощущение для ПМС, кстати, не знаю, сказал ли об этом кто-нибудь автору))

Описания длинные и, несмотря на образность, также вызывают неприязнь — в них слишком много говорится о чуждых северному человеку вещах, вызывающих отторжение вплоть до рвотных позывов — о песке в доме, о насекомых, о безлюдной пустыне.

И еще – очень характерный для Кутзее прием – смешение ролей «плохих» и «хороших» героев. Все персонажи Кутзее играют свои роли, не важно, палачи это или жертвы; они просто оказались в определенном месте в определенное время, и то, что они делают – даже если это в традиционном понимании зло – не является основанием для моральных оценок их самих. Притом, что центральные персонажи – это в большинстве случаев именно «жертвы». Но Кузтее удивительно тонко, исподволь удается привить читателю мысль, что личность существует и помимо человеческих поступков и жизненных реалий. Это гуманизм весьма извращенного толка, но, безусловно, гуманизм))

В оригинале книжка называется «The master of Petersburg», но переводчик по одному ему понятным причинам решил название изменить. Как объясняет сам Сергей Ильин — «значения слова «master» — «мастер» и «хозяин». Мы остановились на нейтральном варианте «Осень в Петербурге», благо действие происходит осенью»

(ссылка: http://www.langinfo.ru/index.php?sect_id=1533). Имхо — так себе обоснуй, потому что если бы имелся в виду «хозяин Петербурга», это был бы роман не про Достоевского, а про Нечаева. А вообще — отличный подход просто! Я, положим, не уверена, как переводить без контекста (можно ли считать целый роман контекстом, хехе?) слово corazon, так буду переводить его как «утюг» — а что, можно найти что-то общее, если очень сильно постараться.

Ладно, по поводу перевода я еще устрою потом пятиминутку ненависти)

Роман, на самом деле, замечательный. Раньше мне никогда не приходило в голову такое сравнение, но это действительно — своего рода мост между Кутзее и Достоевским. С удивлением обнаружила, что у них очень много общего — пресловутый психологизм, например, любовь к мелким уточнениям и деталям, по большей части нелицеприятным. Знаете, у меня так себе зрение, но очки я обычно не ношу. А когда надеваю, смотрю вокруг и не перестаю поражаться — сколько вокруг мелочей. Вижу морщинки на лицах, вижу неаккуратно убранные пряди, небольшие пятна на одежде, вижу ржавчину на машинах и вывесках, вижу каждую мишуринку на праздничных украшениях. Так вот, и Кутзее, и Достоевский оставляют оба такое же впечатление — как будто надела очки.

Однако различие, имхо, состоит в том, что Кутзее направлен на себя, а Достоевский — вовне. У Достоевского действие — это всегда настоящее действие, даже когда читателю и хочется верить, что это болезненный бред, потому что такой жути просто не может быть. У Кутзее отличить реальность от игры воображения героев зачастую невозможно. При этом Кутзее приближается к Достоевскому в том, когда ФМ описывает крайние психологические состояние героев (вот не помню, явление черта Ивану — было? или мне привиделось).

Кутзее приближается к Достоевскому и со стороны героев. У них обоих большинство героев — обычные средние и мелкие люди, слабые, склонные плыть по течению, живущие как попало и где попало. Безнадежные во всех отношениях и прекрасно это осознающие (апофигей того, о чем я говорю — это, конечно, «Записки из подполья»).

Но здесь как раз и проявляется основное различие, причина, по которой Кутзее никогда не будет волновать людей так, как Достоевский. У ФМ обязательно найдется герой, который будет дрыгать лапами изо всех сил, как та лягушка, пытаясь вырваться не сколько из окружения, сколько от себя самого, от навязанного автором ощущения собственной мерзости. Герои у ФМ постоянно пытаются что-то изменить и измениться, и в этом доходят до крайности, совершая невероятные поступки, как вверх по шкале, так и вниз (от Алеши до бесовщины). Герои у Кутзее сидят тихо, пускают слюни и смотрят свои «мультики». Они тоже немного заражены авторским безумием, но в отличие от персонажей Достоевского, это сплошь тихие сумасшедшие. И даже если с ними что-то случается, это происходит именно по воле случая (история судьи в «Варварах»), а не потому, что они сами что-то *сделали*.

«Осень» — роман, в котором героем выступает сам Достоевский. ФМ возвращается из Дрездена в Петербург на похороны непонятно как погибшего пасынка. В процессе выясняется, что пасынок его был связан с «Народной расправой», а убила его охранка за сотрудничество с Нечаевым. Встречается ФМ и с самим Нечаевым (отличные сцены, между прочим. Не ожидала от Кутзее такой прозорливости ни разу — человек живет в прямом смысле на другом конце света, а как точно угадал!). В итоге роман заканчивается тем, что ФМ, насмотревшись на нечаевщину, начинает писать «Бесов».

На самом деле, конечно, ничего подобного не было. Пасынок Достоевского (реально существовавший) пережил своего приемного отца и преспокойно умер в преклонных летах. В это время ФМ в Питер из Европы не возвращался. Короче, критики, назвавшие «Осень» историческим детективом — пожалуйста, убейте сибя с разбегу ап стену, измазаннуйу йадом. Спасибо.

Это Кутзее, а значит, бреда и переживаний куда больше, чем действия. Практически ничего плохого *в действительности* не случается — но как верно подмечает и сам автор, в голове у героя (и остальных героев) такая разруха, что ничего стороннего и не надо.

Теперь пятиминутка ненависти про перевод. Можете сколько угодно утверждать, что Ильин в принципе хороший переводчик, что Набоков и Фрай. Я читала гарепотера в его переводе, и это порнография. Пусть на самом деле Ильин этого текста и в глаза не видел, а трудились над ним два десятка негров с первого курса Патриса Лумумбы — там стоит его имя. Все. Ильин говорит в интервью, что издатель попросил его сделать текст «под Достоевского», и он попытался. В общем, что именно *попытался* — очень заметно, особенно в начале. Читаешь текст, там кутзее-кутзее — и раз, попадается какое-нибудь «прошу-с». Ты сидишь, хлопаешь глазами и не понимаешь, что оно у Кутзее делает. Дальше хуже — переводчик вошел в раж и вовсю использует «лексику Достоевского» к месту и не к месту (например, «мыть» вместо стирать, «платье» вместо «одежда»). Притом, что у самого Кутзее, как я подозреваю, ничего подобного нет и не могло быть по определению. Вопрос — зачем? Зачем править Кутзее под Достоевского, если со стилистической точки зрения это авторы принципиально разные. Кутзее — стилист, как и Набоков, он плетет паутину слов и определений, он слова явно выбирает, смотрит, как они на бумаге, как они звучат. Достоевский пишет принципиально иначе — вы замечали, что при всей длине и сложности предложений ФМ очень легко читается? Я думаю, дело в манере письма, точнее даже, не письма, а в том, что ФМ свои романы диктовал. Его речь — речь разговорная, пусть в ней много повторов, много «лишних» слов, но воспринимать ее, как и всякую разговорную речь, гораздо проще, чем письменную.

Переведя Кутзее «под Достоевского», переводчик сделал только хуже. В итоге получилось, что и без того не слишком простую, но все равно безупречную стилистику Кутзее он еще больше усложнил нашей устаревшей лексикой. Нет, попытка в целом неплоха, с точки зрения составления этакого «словаря Достоевского», однако стиль текста, мне кажется, пострадал совершенно неоправданно.

Мы уже встречали раньше этот прием. Годо так и не пришел. Точно так же нет в этом романе и варваров. Ну, практически нет. Собственно, роман не о них, а о некой саморегулирующейся системе, в которой все в итоге понимают, что от них ничего не зависит.

Пожалуй, это само правдоподобное и самое безжалостное описание варваров из всех, что я встречала в литературе. Самое деромантизированное. Они просто слабые и дикие (простите за каламбур). Их воинственность не что иное как постоянное напряжение, к которому вынуждает агрессивная среда. Они и не думают ни на кого нападать – самим бы выжить! Их принятие судьбы не amor fati, а faute de raison.

Действительно, цивилизованному человеку нечего с ними делить. С ними даже спать толком не получается, как показала практика главного героя. Слишком уж они бесхитростны, и поэтому для полноценного контакта надо самому обладать некоторыми звериными качествами.

Их даже не жалко. Можно понять человека и можно понять собаку, но понять нечто среднее – сложно.

Одна из моих любимых книг Кутзее. В ней есть все самые характерные темы автора: самокопание, стыд, граничащий с юродством, одиночество, доводящее до извращения души, страсть к окружающим, но одновременно — непонимание их. Кутзее много пишет о неприятном, начиная с физиологических подробностей, заканчивая самыми низменными человеческими желаниями. Но пишет так, что возникает не омерзение, а понимание.

Герой «Медленного человека» тоже обычен для Кутзее (он похож и в «Бесчестье», и в «Осени в Петербурге»): безвольный стареющий человек, наполненный болезненными переживаниями по любому поводу, чаще всего видящий все в черном свете. Он мало соучастен собственной жизни (живет «медленно»), им манипулируют, издеваются, но он с мазохистким сладострастием принимает всё это. В какой-то момент происходит взрыв внутренней воли, попытка всё разрушить, но и это — полнейшее отрицание. Хорошо только то, что окружающие его люди не такие подлые и корыстные, какими они видятся через «черные очки» Полу.

Но, в общем, проза Кутзее — кромешный мрак, боль и безумие. Строго для любителя.